Девушка с ароматом ночи

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Сейчас

Машина Джека. Осталось тридцать шесть часов.

Выйдя из школы, мы направились прямо к машине Джека. Он включил двигатель и обогреватель. Я обернулась и взглянула на школу, думая о том, что, вероятно, никогда больше не войду туда.

— О чем ты думаешь, Бекс? — сказал Джек.

Я посмотрела в другую сторону.

— Коул всегда говорил мне, что у него есть сердце, но оно не внутри него. Я даже слушала его грудь. Там ничего нет.

— Если внутри ничего, оно должно быть снаружи. Мы выясним, где оно. Профессор Спирс был прав в том, что касается жизненной силы. Допустим, что и насчет сердца он прав, а значит, Коулу оно должно быть дорого. Так дорого, что он должен защищать его изо всех сил.

— Может быть, оно спрятано где-нибудь в погребе или чем-то таком? В урне? — Я представила себе настоящее сердце, но, наверное, я все восприняла слишком буквально.

— Но группа так часто переезжает, — продолжал Джек. — Я бы предположил, что это что-то портативное. Не такое хрупкое, как урна.

— Постой, — сказала я. Нечто портативное. Нечто ценное. Нечто, что он защищает и всегда носит с собой. Нечто настолько важное для него, насколько для меня важны собственные руки. — Его гитара! — Я пришла в восторг от этой мысли.

— Его гитара, — повторил Джек, будто пытаясь оценить, как это звучит.

— Он носит ее повсюду. И однажды, когда я прикоснулась к ней, он взбесился. — Я вспомнила тот день в моей спальне, когда я схватилась за струны. — Мне надо было раньше догадаться. Своей музыкой он возбуждает эмоции и направляет жизненную силу зрителей перед тем, как забрать их энергию. Она как настоящее сердце, служит центром кровообращения. Качает питательные вещества. Я видела, как он это делает. Именно его гитара… — Я замолчала. Джек смотрел на мою руку, вытаращив глаза.

— Что? — резко спросила я.

— Пятно. Видно, как оно движется.

Я посмотрела на метку, виднеющуюся из-под рукава рубашки. Она была уже на полпути от локтя к запястью. Сначала я не заметила, но, приглядевшись, увидела, как она движется.

— Мэри говорила, что она будет расти быстрее, — сказала я.

Джек молча смотрел на пятно. Потом обнял меня и прижал к себе.

— Я не могу снова потерять тебя, Бекс.

— Ты не потеряешь меня.

На этот раз я действительно верила, что выход есть.

Мы поехали в «Кофейную гущу». Левая нога Джека, не переставая, подскакивала. Мы нашли столик и заказали два кофе.

— Без кофеина, — сказала я официантке.

Джек кивнул. Когда официантка ушла, он заговорил:

— Надо найти способ разлучить Коула с его гитарой, — торопливые слова быстро слетали с его губ.

— Думаешь, дело только в том, чтобы отделить ее от него? — спросила я.

— Мы найдем ее, украдем и разобьем.

Я обреченно рассмеялась.

— Значит, все, что нам надо сделать, это найти Коула, подобраться к нему достаточно близко, чтобы украсть гитару, — так, чтобы он не заметил, — и затем разбить ее. И на это у нас двадцать четыре часа. — Я запрокинула голову и посмотрела в потолок.

— Я знаю, как подобраться к нему, — тихо сказал Джек.

— Как?

— Мы дадим ему то, что он хочет. — Он щелкнул пальцами, пристально глядя на свою руку.

— Меня.

Он кивнул, все еще не поднимая на меня глаз.

— А потом, мне кажется, я знаю кое-кого, кто с удовольствием разобьет гитару.

Мы ушли из кафе и поехали ко мне домой. Мы решили подождать с поездкой к Коулу до завтрашнего утра. Это была моя идея, на случай, если у нас ничего не выйдет. Мне было плохо при мысли о том, что в последние несколько часов придется просто ждать Тоннелей. Если наш план не сработает, лучше пусть Тоннели сразу заберут меня.

Джек подъехал к моему дому. Папина машина была припаркована во дворе. Они с Томми уже вернулись из «Силвер Лодж».

— Э-э-э… а где ты будешь… — Я закусила губу.

— Я буду в твоей комнате. Не запирай окно. — Он коснулся пальцами своих губ, а потом моей руки.

Я кивнула и вышла из машины. В тот вечер мы с папой и Томми поужинали очень скромно. Французские тосты. Завтрак на ужин. После изматывающей кампании новому мэру нужно было именно это. Когда я только попала в Нижний мир, я иногда представляла себе, что сказала бы папе и Томми, если бы у меня была такая возможность. Но одно дело — представлять себе эту сцену, а совсем другое — переживать.

В этот вечер мне нечего было сказать. У меня не было в запасе никакой мудрой мысли, чтобы поделиться ею. Никаких слезных прощаний. Когда-то я знала, что сказать, но слова прошли сквозь меня, как сквозь сито — ничего не осталось. Просто обычный ужин, на обычной кухне, в обычных обстоятельствах. Как будто ничего не изменилось.

В моем возвращении оказалось столько боли. Больше, чем я когда-либо могла бы себе представить. Эти мысли обо всех днях рождения Томми, которых я никогда не увижу, об инаугурации отца, на которую не приду, о словах прощания, которые не смогу сказать.

Но была в этом и красота. Были моменты, за которые хотелось зацепиться: когда я гладила золотистые волосы Томми или когда папа говорил с мамой, думая, что его никто не слышит.

После ужина я заспешила, собрала посуду, обняла Томми и пожелала ему спокойной ночи.

— Ты никогда не обнимаешься, — сказал Томми.

Я поцеловала его в макушку и взъерошила ему волосы. Если мне удастся выбраться, я сделаю все, что в моих силах, чтобы жизнь моего маленького брата стала нормальной. Я пошла в свою комнату, открыла дверь и закрыла ее за собой.

Джек лежал на спине на моей кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Не говоря ни слова, я легла рядом с ним, лицом к нему. Он повернулся и посмотрел на меня.

Мы помолчали. Я рассматривала его лицо — линию его скул, изгиб губ. Я осторожно прикоснулась к шарику в его проколотой брови.

Его зрачки метнулись за моей рукой.

— Когда ты это сделал? — спросила я.

— Через месяц после того как ты ушла, — ответил он. — Мама сказала, чтобы я забыл тебя. Что ты ушла и никогда не вернешься, что мне будет лучше без тебя, — губы его дрогнули в полуулыбке. — Я знал, что это ей не понравится.

Я улыбнулась, наклонилась к нему и поцеловала его бровь.

Он быстро взглянул на мою руку. Метка все увеличивалась, необратимо росла, и когда я смотрела на нее, вся тяжесть будущего, которое я не могла изменить, обрушивалась на меня. Мне оставалась последняя ночь. Наша последняя ночь. Последняя ночь, когда я могла почувствовать прикосновение шершавых пальцев на своей коже. Я смотрела в прекрасное лицо Джека и не могла этого вынести.

С каждым моим вздохом еще одна песчинка в часах падала вниз, и их оставалось все меньше. Я старалась не дышать. Ничего не получалось. Я отвернулась.

Джек обнял меня за талию и притянул к себе, прижавшись грудью к моей спине. Он точно знал, что я чувствую. Он дышал спокойно, нарочно совсем рядом с моим ухом, чтобы и мое дыхание стало таким же мерным.

— Хочешь знать, как я в первый раз увидел тебя? — сказал он, коснувшись губами моего уха.

Я знала эту историю, но все равно кивнула.

— Твоя семья тогда только переехала. Тебе было… сколько тебе было, Бекс?

Я пожала плечами, а он провел пальцами по моим волосам, успокаивая меня. Он знал ответ.

— Тебе было одиннадцать, — сказал он. — Мне было двенадцать. Помню, Джои Веласкес рассказал о новой хорошенькой девочке по соседству. На самом деле он сказал «клевая цыпочка». Но я об этом не думал ни секунды, пока не увидел тебя на бейсбольном поле. Мы тренировались в парке, а ты с семьей приехала на пикник. У тебя была такая копна волос на голове, что лица было не видно. Помнишь?

Я кивнула.

— Я знаю, чего ты добиваешься.

Он не обратил на мои слова никакого внимания.

— Мне хотелось узнать, прав ли был Джои насчет «клевой цыпочки», я пытался рассмотреть твое лицо, но ты даже не глядела в нашу сторону. Я бросал мяч через все поле, бегая с базы на базу, чтобы привлечь твое внимание, но тебя нисколько не волновало мое рекордное сверхчеловеческое представление.

Я улыбнулась и медленно выдохнула. Я столько раз слышала эту историю. Ее привычность наполняла меня теплотой.

— И что ты сделал? — спросила я, точно зная ответ.

— Я сделал единственное, что пришло мне в голову. Размахнулся битой, повернулся в твою сторону и ударил по мячу.

— Выбросив мяч с поля самым идиотским способом, какой только возможен, — продолжила я.

Я почувствовала, как он усмехнулся.

— Ага. Я решил, что ты, чтобы подать мне мяч, подойдешь совсем близко ко мне, потому что… — Он подождал, пока я закончу за него.

— Потому что кто-то ошибочно решил, что я подаю, как девчонка… — тихо сказала я.

Джек прижался губами к моей голове перед тем, как заговорить:

— Конечно, было очень глупо так думать. Ты, стоя там, ударила по мячу так сильно, что он улетел дальше, чем любая девчонка или даже парень мог бы его закинуть.

— А меня как раз тогда родители заставляли играть в софтбол.

— Все в нашей команде просто обалдели. А ты так пожала плечами, будто это самое обычное дело, и села обратно к родителям. И снова ноль внимания на меня. Так что план мой с треском провалился. Я не только привлек к тебе внимание всех на поле, что в мои планы совершенно не входило, но еще и получил от тренера, который никак не мог понять, почему я вдруг решил бросать мяч в противоположную сторону.

Это сработало. Дыхание мое успокоилось. Я повернулась к Джеку лицом, обняла его, прижалась к нему ногами.

Я провела сотню лет с Коулом точно в таком же положении, но то не имело ничего общего с этим. Никакие внешние силы не удерживали нас. Ничто потустороннее не примешивалось к нашим объятиям.

Нет. Джек хотел, чтобы я была рядом, потому что хотел именно меня. Разлучиться с ним сейчас было бы хуже всего, что когда-либо случалось со мной. Разлучившись с ним сейчас, я бы истекла кровью.

Я не сказала ему этого. Не нужно было.

Мы лежали так несколько часов — я прижималась головой к его груди — изо всех сил стараясь не заснуть. Как если бы мы могли остановить время.