Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки

Глава 24. Наивная малолетка

Мила

– Значит, вернулась одна, – не спрашивает, а констатирует Андрей Петрович. – Без внука, – смотрит волком из-под полукружий своих дорогих очков и хмурит морщинистый лоб. – Провалила мое задание.

Я гордо задираю подбородок, и не думая чувствовать себя виноватой. Не думаю ведь? А чего тогда руки до боли стискивают ежедневник? Это нервное. Точно! Потрепала меня сельская жизнь. Утром даже глаз дергался! Пришлось прибегнуть к помощи валерьянки и ромашкового чая, заботливо приготовленного мамой.

А что? Я сделала все, что в моих силах. Уговаривала, увещевала, упрашивала и умоляла. И даже чуточку больше… Чуточку того, от чего начинают краснеть щеки и тарабанить сердце.

Я не всемогущая. Да и исправление их с Люсиндой Михайловной ошибок прошлого точно не в моей компетенции. Поэтому я киваю и говорю:

– Да. Одна.

И пока генеральный директор не начал выливать на меня потоки своего возмущения, торопливо добавляю:

– Ваш внук на редкость упрямый мужчина.

– Моя порода!

– Его устраивает жизнь на ферме, и в город ехать он не собирается.

– Правда?

– Правда.

– Как интересно.

– А еще он сказал, что не горит желанием встать во главе вашей корпорации.

– Серьезно? – будто бы искренне удивился старичок. Который, кстати, совсем не похож на доживающего последние месяцы своей жизни.

– Серьезней не бывает.

– Это все?

– Эм… – ну, еще я чуть не переспала с вашим внуком, Андрей Петрович. В порыве страсти и под действием крепкого домашнего вина. Но будучи неопытной девственницей – испугалась. Всю ночь проворочалась на диване. Два часа продремала. Проснулась с рассветом. Лежала, смотрела в потолок, пока резко не стало стыдно. От мысли, что вот-вот придется заглянуть в глаза Мише и как-то оправдать свою истерику. Честно, я сама не успела сообразить, как уже сидела в своем кабриолете, мчащая по полям к трассе.

Да, я сбежала. Позорно поджав хвост. Поэтому сейчас я здесь. Но вам об этом, уважаемый Андрей Петрович, знать не обязательно.

– Все, – киваю.

– Обижается, значит, – задумчиво потирает подбородок Андрей Петрович. – Весь в отца!

Да не только в отца – думаю я, но вслух не озвучиваю. Поднимаюсь с кресла, спрашивая:

– Я могу идти?

– Куда?

– Как куда? На свое рабочее место.

– А разве не пора готовить новое?

– Что?

– Место. В твоем кабинете вчера закончили ремонт.

– В каком кабинете? – не понимаю я. – У меня был прекрасный ремонт…

– Это в твоей-то каморке? – фыркает гендир. – Такая будка не подходит новому заместителю генерального, – отмахивается. – Переезжай в кабинет пятьсот пять. Сегодня подпишу твое назначение, – тянется к папке Андрей Петрович, а я от неожиданности роняю блокнот, глупо хлопая ресницами, глядя на начальство. – Ну? Чего вылупилась, как турист на Эйфелеву башню?

– Так я же… ну, не справилась с вашим поручением…

– С ним не справился бы никто, – убивает меня стрик своим вздохом.

– То есть вы знали, что ваш внук не поедет со мной в Москву? – охаю и надуваю губы я.

– Не знал, а предполагал. Не дуй щеки. Я должен был попытаться. Ты девка видная, красивая, умная и упрямая. А он мужик не дурак, не бедняк и холостой.

– Это… – хлопаю я губами от возмущения. – Это что, была попытка сводничества?!

– Я же говорил – лучше надо было громыхать костями, Милена. Луч-ше! Что уж теперь? Начудили мы с Люсенькой в прошлом. Думаешь, я сам с внуком не разговаривал? Этот спесивый мальчишка меня даже на порог дома не пустил. Сопляк! Весь в отца!

– Да и не только в него… – бурчу я обиженно.

– Что ты сказала?

– Я говорю – это было подло, Андрей Петрович!

– Ты говори, да не заговаривайся! – стучит кулаком по столу генеральный. Да так, что подпрыгивают ручки, и вместе с ними я. Подпрыгиваю. А потом тут же хмурю брови и наглею, заявляя:

– Мне нужна неделя отпуска.

Умирать, так с музыкой. В конце концов, я заслужила!

– Чего-чего тебе нужно?

– Вы слышали.

– Когда?

– Прямо сейчас.

Немедленно! С этой же минуты!

– С какой это радости, позволь узнать?!

– Ваш дражайший внук со своей фермой конкретно потрепали мне нервы. Я трижды чуть не умерла! От голода, холода и… и… – остановки сердца, когда его руки ласкали и трогали, а губы целовали и впивались так, будто я самый сладкий на свете десерт. В его объятиях было так надежно и тепло.

От воспоминаний в животе начинают порхать бабочки, а желание собирается в тугую пружину, готовую вот-вот выстрелить по самым взрывоопасным местам. За свою жизнь я была всего дважды так близка к потере невинности, но оба раза и близко не было так сладко, как с Мишей…

– И? – врывается в мои воспоминания прошлой ночи голос генерального.

– И все. Я хочу отпуск. Это не обсуждается.

– Ишь, какая дерзкая вернулась. У внука моего научилась?

Да!

– Нет. Просто я считаю, что я заслужила.

Андрей Петрович хмурится пуще прежнего. Хватается за ручку и выдергивает чистый лист. Кидает на стол и кивает:

– Пиши.

– Что?

– Заявление. Отнесешь в отдел кадров.

– Вы меня увольняете? – на мгновение срывается в пропасть мое сердце.

Допрыгалась?

– Пока всего лишь отправляю в недельный отпуск. Но если продолжишь так же дерзить руководству – уволю, Серебрякова! И глазом не моргну! Поняла?

– Поняла, приняла! – хватаю со стола лист. – Я пойду?

– Шуруй отсюда. И чтобы до следующей недели на глаза мне не попадалась.

– Спасибо, Андрей Петрович! Вы самый лучший!

– Еще бы, – фыркает высокомерно гендир, но на выходе я вижу, как по его губам расплывается мягкая улыбка. А уже в пороге меня осеняет.

Я, резко крутанувшись на каблуках, оборачиваюсь:

– А история с болезнью – это…?

– Серебрякова, – рычит Андрей Петрович., – я здоров, как бык! Исчезни.

Я-я-ясно. Меня обвели вокруг пальца, как наивную малолетку. Нет никакой болезни. Нет никаких “пару месяцев” жизни. Это все был тупо предлог. А я поверила. Святая простота!

Я поджимаю губы, но пулей покидаю кабинет руководства. Пока иду до своей, как выразился Румянцев, каморки – прохожу все стадии от отрицания до принятия. А скидывая вещи в сумочку, думаю о том, что в этой жизни все имеют право на второй шанс. Да, чета Румянцевых поступили с родителями Миши не самым лучшим образом, но разве с него убудет, если он хотя бы попытается сблизиться со стариками…

С работы я тороплюсь, улетая едва ли не со скоростью света. И только оказавшись дома, понимаю, какую совершила ошибку. Родителей нет, и в тишине меня накрывает. Мыслями. О Мише. Чтоб ему неладно было, блин!

Прошло чуть больше суток, когда мы виделись последний раз. Он молчит. Не звонит и не пишет. Но это и понятно, у него нет моего номера. А еще он даже не пытался меня догнать. Хотя зачем ему это? Обидно…

Неужели, сбегая, я надеялась, что он рванет за мной? Глупо и самонадеянно, Серебрякова. Сдалась ты ему. У Румянцева своя жизнь, у меня своя. Да, мы чуть не переспали. Да, он едва не стал моим первым. И что с того? Если для меня та ночь могла бы стать особенной, то для Миши? У него таких, как я, целая очередь. Полдеревни готовой “грудью встать”.

А я испугалась. Спасовала. Я трусиха. А ему не нужна трусиха. Ему нужна такая, вон, как Танька. Бой баба! Которая сама запрыгнет, сама все сделает, еще и добавки попросит. Раскрепощенная, смелая и не девственница. А не робкая, стеснительная, неопытная в сексуальном плане “городская”.

Значит, ему вообще от меня только это было и нужно. Типичный мужик! Подкатить, переспать и выкинуть из жизни, как будто никогда меня в ней и не бывало. А что? Удобно! Я сама приехала. В доме, опять же. Под боком. Пьяненькая. Глупенькая. Очарованная пылкими разговорами и на все готовая жертва. Красота!

Ну, Миша…

Ну…

Гад!

Незаметно моя апатия трансформируется в злость. А рассеянность в решимость, которая толкает на подвиги. На генеральную уборку. Мама с папой будет в шоке, когда вернутся.

Сначала я драю гостиную. С особой тщательностью вымываю каждую полочку, тумбочку и статуэтку. Чищу специальным средством мягкую мебель и поливаю все-все цветы, которых у нас как в оранжерее – завались!

Потом принимаюсь за кухню. Полирую до зеркальной чистоты краны и духовой шкаф. Скребу варочную панель и на десять раз перетираю каждую баночку со специями в навесном шкафу. Как маньяк перфекционист! Не так я планировала провести своей неожиданно нарисовавшийся отпуск, но машу тряпкой и шваброй с таким остервенением, что едва не затираю все горизонтальные поверхности до дыр. Паркет к концу начинает жалобно скрипеть, моля о пощаде.

Только когда все на первом этаже блестит, я малость успокаиваясь. Выдохшись и устав, бросаю это неблагодарное дело и топаю в душ. В голове полный штиль, в сердце покой и умиротворение.

Плевать я хотела на этого Румянцева. Так-то!

Раздеваясь на ходу, бросаю грязные вещи в бельевую корзину собственной ванной и ступаю под горячие струи тропического душа. Чуть добавляю напора. Мычу от удовольствия. Капли приятно ударяют по плечам. Подставляю лицо, зажмуриваясь. Блаженство! И что я переживала? Ну, не случилось и не случилось. С кем не бывает…

Выдавливаю на губку для тела ароматный гель для душа, начинаю неторопливо натирать руки и шею. Массажными движениями растираю пену по коже, кручусь под струями воды, как вдруг тело неожиданно пронзает током. Я вздрагиваю. Струя из лейки попадает прямо на сосок, и это так… м-м-м, приятно…

Я прикусываю губу и подставляю налившуюся от желания грудь под струю. С губ срывается тихий стон. Я закрываю глаза. В голове Миша. Дышу часто-часто. Кровь по венам бежит быстрее. Мыльные руки начинают движение. Чувствую, как щеки краснеют от стыда. Я никогда себя не трогала так. Не гладила, не ласкала, не мяла там, где сутки назад были горячие губы мужчины. А сейчас…

Голова начинает кружиться. Я опираюсь спиной на кафельную стенку душевой. Одна мыльная ладонь сминает грудь, вторая спускается на живот. И ниже. Еще ниже. Я представляю, что это его ладонь так смело странствует по моему телу. Пальчики замирают между ног.

Что я творю? Сумасшедшая, ненормальная, чокнутая, Серебрякова!

Я надавливаю на горошину и вскрикиваю. Тут же испуганно поджимая губы. Вдруг родители вернулись. Мне бы остановиться, но я начинаю ласкать пальчиками клитор. То медленно, то быстро. Вверх-вниз…

Колени подгибаются. Мышцы сокращаются от напряжения. Там такая пустота, что невыносимо! Я начинаю ускоряться. Подаюсь бедрами навстречу движению руки. Прокручиваю в голове ночь с Мишей. Его большое и сильное тело, прижимающееся ко мне. Его сильные руки и жадные губы. Тихий шепот на ушко и умелые движения. Его восхитительный вид нагишом. И его… его большой и колом торчащий…

– А-а-а-а! Боже-е-е!

С губ срывается крик. Тело бьет дрожь. От макушки до мизинчиков накрывает оргазм. А следом жгучий, обжигающий стыд! Становится так неловко, что я вылетаю из душа, как кипятком ошпаренная. Дура, Мила! Он уже о тебе и думать забыл, а ты… такое…

Идиотка!