Дом Хильди Гуд

ГЛАВА 15

Меня разбудила Молли — она облизывала мне лицо и поскуливала. Стояла кромешная тьма, и я узнала Молли, только нащупав пальцами жесткую шерстку. Я решила спать дальше, но, потянувшись к подушке, нащупала твердую землю. Я замерла. Что-то проползло у меня по руке, я резко села и поняла — по земляному полу, запаху сырости и шуму печки, — что лежала на полу в подвале.

Тонкий лучик света просачивался через приоткрытую дверь подвала наверху. Я встала и поплелась к лестнице. Умная Молли, видимо, ухитрилась открыть дверь подвала лапой. Собаки лизали мне руки, пока я шла на непослушных ногах к освещенным ступенькам.

Проснувшись после крепкой выпивки, как сегодня, я наслаждаюсь чудесным пьяным весельем, которым научилась дорожить, — потому что ему на смену обязательно придет укол похмелья, от которого крутит внутренности, раскалывается голова и лопаются нервы. В таком расслабленном подвешенном состоянии — не пьяная и не трезвая — я карабкалась по лестнице, с веселым недоумением вспоминая прошлый вечер.

Я налила себе вина в кружку и включила телевизор — показывали один из самых моих любимых фильмов. Это «Дурная слава» Альфреда Хичкока, с Ингрид Бергман и Кэри Грантом. Я точно была не мертвецки пьяная, потому что помню конец фильма. В подвал я спускалась только раз, ну, может, два, наполнить кружку, но это все. Фильм кончился, я подумала, что с минуты на минуту может появиться Эмили, а я немного навеселе, так что лучше лечь в постель. Но вино было таким вкусным, что было бы жаль не прикончить бутылку. Открытую бутылку не стоит оставлять на ночь. Я спустилась в подвал и только собралась вылить в кружку остатки, как услышала над головой шаги.

— Мама?

Вернулась Эмили, а с ней приехала Хейли, и я решила: пусть думают, что я легла. Хейли живет в Ньюберипорте, так что скорее всего останется на ночь.

Я присела в темноте, рядом с невидимым натюрмортом, и сделана глоток прямо из бутылки. Я слышала разговор девочек. Сейчас, цепляясь за перила, я вспоминала, что было очень занимательно слушать их беседу, когда они не подозревали, что я у них под ногами. Я чувствовала себя то шпионом, то привидением, то ведьмой и хихикала в кулак над их словами.

Конечно, теперь я не могла в точности припомнить, о чем был разговор. Помню только, что они и не думали ложиться спать. Они смеялись и громко сплетничали, и, судя по запаху, что-то готовили на плите. Суп? Они, несомненно, устроили себе маленькую вечеринку, но я-то застряла. Я не смогла бы объяснить, чем так долго занималась в подвале. Пришлось коротать время за вином. Прикончив бутылку, я открыла новую. Просто несколько глотков, пока жду девчонок.

А потом — утро, и Молли облизывает мне лицо.

Добравшись до верхней ступени, я одним глазком выглянула в дверь — убедиться, что горизонт чист. Судя по окнам в гостиной, было раннее утро. Вряд ли девочки не спят. Я выпустила собак, потом добралась до кухни и выпила очень высокий стакан клюквенного сока. Потом приняла четыре таблетки адвила и выпила еще стакан сока. Шатаясь, добрела до двери — я все еще была подшофе, хотя не представляю, как удалось напиться до такой степени простым вином, — и впустила собак. Позвонила в офис — предупредить Кендалл, что сегодня приеду попозже. В конце концов мы с собаками кое-как поднялись по лестнице к моей спальне и заснули.

Поздним утром, приняв душ, я спустилась. Солнце светило в окно, и на кухне было тепло и ярко. Дьявольски ярко. Девочки завтракали, хихикали и переглядывались, когда я вошла.

«Им известно? Я поднималась вчера и не помню этого?»

— Доброе утро, Хейли и Эмили, — сказала я.

— Здрасьте, миссис Олдрич, — ответила Хейли. Подруги дочек все еще называют меня по фамилии мужа. Я не против.

— Доброе утро, мама, — ответила Эмили, уставившись в тарелку.

— Над чем смеетесь? — спросила я, надеясь, что они не ответят; пьяные пляски посреди кухни, песни, питье прямо из бутылки — все это смутные воспоминания из неизвестно какого времени. Может, из вчера, может, из прошедших лет. Кто знает. Я не помню всего, но иногда замечала смущенные взгляды дочек, хоть они и пытались смеяться со мной и своими друзьями, когда я была немного навеселе. Я всегда предлагала их друзьям выпить, не спрашивая возраст, и в результате наш дом стал очень популярен среди старшеклассников. Тогда девочки не жаловались на мои выпивки.

Эмили сказала:

— Да ничего, мы просто думали: где ты была ночью. Гуляла до двух утра?

— Ну… я была кое у кого.

— Мама, не нужно так секретничать. Просто скажи. Ты провела ночь у приятеля?

— Ладно, была у приятеля, — ответила я. Пусть уж лучше думают, что я осталась у Фрэнки, что провела ночь неизвестно где, а не валялась на полу подвала. Минувшая ночь, казавшаяся всего пару часов назад забавным приключением, предстала темной трагедией. Это срыв. Я отключилась в подвале, а пауки и неизвестно кто еще ползали по мне. Я представила мышиные лапки, грязную шерстку и глазки-бусинки. Представила, как ползают змеи, болтая языками и покачивая хвостами, — они любят погреться в теплом темном месте.

— Так ты и Фрэнки… пара? — захихикала Эмили.

— Эмили! — рассердилась я.

— Что?

— Не лезь не в свое дело, черт побери, — сказала я, повернулась и пошла обратно в комнату. Я вытащила из шкафа сапоги, отчего собаки (вечно они путаются под ногами) пришли в щенячий восторг и радостно запрыгали. Внизу схватила пальто и поводки, и мы вышли под яркое полуденное солнце. Снег еще лежал на земле, но солнце подтопило наст и согрело воздух. Все вокруг блестело. Я прикрыла глаза ладонями и решила, чтобы не идти на дорогу и не брать собак на поводки, отправиться по тропинке к реке.

Каждый шаг становился пыткой. После жесткого пола спина словно окаменела, и я не могла решить: это мышцы спины или мочевой пузырь содрогаются при каждом вздохе. Доктор недавно сказал, что хочет проверить у меня плотность костной ткани, и теперь я понимала: нет нужды. Я чувствовала, что каждая косточка в ногах и позвоночнике крошится, словно мел. Еще несколько шагов — и моя полностью одетая, но сдутая оболочка уляжется на тропинке, моргая в небо. И еще голова. Моя чертова голова. Она правильно рассудила. Земляной пол в подвале — вот мое место. Достойное. Найди меня там Эмили, она доложила бы Тесс — и мне больше не доверили бы не то что сидеть с маленьким Грейди, а даже дотронуться до него. Терьер Бабе привыкла тявкать без умолку; каждый раз, как она, сорвавшись, заходилась лаем и визгом, мне приходилось собирать в кулак остатки воли, чтобы не приложиться сапогом к ее заднице и не послать в сугроб.

Когда мы выбрались на берег реки, холод, чистое шуршание, запах соленой воды, рыбы и чего-то еще… может, мокрой болотной травы, торчащей из-под снега? Или песка? А у песка есть запах? Ладно, от всего этого у меня просветлела голова, мои мышцы и даже ноющие, рассыпающиеся кости словно собрались и воспряли. Все зло, все сомнения, казалось, стекли в песок под ногами. Впереди, неподвижно и гордо, стояла на камне большая голубая цапля. Я при виде ее затаила дыхание; собаки посмотрели на меня, а потом заметили птицу.

— Нельзя, Молли, Бабе, — закричала я, но они уже неслись вперед. Большая птица опустила голову, встряхнула плечами и взвилась в воздух, медленно поднимаясь над полузамерзшей водой. Большая птица поднялась над нами, а мы — Молли, Бабе и я — смотрели на нее, моргая, моргая от сияющего солнца, а потом небо помутнело от моих слез. Не скажу, будто я ощутила присутствие Бога или что на меня накатило «духовное просветление», о котором талдычат анонимные алкоголики. Ничего подобного. Но на мгновение, как в строчке церковного гимна, моя душа ощутила… ценность. Я почувствовала, что зачем-то нужна. Наверное, потому, что птица, такая громадная и древняя, все же полетела. Ночью я вела себя отвратительно, но этого, как ни странно, никто не знает. У меня есть мои милые собачки, есть река, а дома — моя любимая дочь. У меня есть все. У меня по-прежнему есть все. Как Эбенезер Скрудж[1], я проснулась и живу, и у меня есть все — гораздо больше, чем достаточно.

И я, не сходя с места, решила снова бросить пить. Вернусь домой. Приготовлю дочкино любимое кушанье. Позвоню Грейди — просто послушать, как он бормочет в трубку. Я не буду сегодня пить. И не буду пить завтра. И на следующий день, и на следующий.

Когда я вернулась домой, то обнаружила, что рядом с дверью к стене прислонена елка. На одной ветке был пришпилен желтый лист из блокнота с торопливо нацарапанными словами: «С Рождеством, Хильди. Позвони, если хочешь, чтобы я помог ее установить. Фрэнк».

Фрэнк привозил нам елку каждый год, сколько себя помню. Даже когда я была замужем за Скоттом, Фрэнки привозил елку. Думаю, это милый способ отблагодарить меня за то, сколько клиентов я ему давала — в основном впервые перебравшихся в наш город, которым очень нужны были услуги Фрэнка. Однако сегодня утром меня так тронул его жест, что руки тряслись, пока я снимала записку с дерева. Ну да, у меня всегда трясутся руки с похмелья, но тут другое. Милый Фрэнки.

Я вошла в дом, и Эмили восторженно затараторила:

— Фрэнк Гетчелл оставил нам елку. Давай сегодня нарядим.

— Мне ненадолго нужно на работу. Давай вечером. Позвони Тесс — на случай, если она захочет привезти Грейди, помогать. Майкл в эту неделю ездит по делам.

— Ладно, — сказала Эмили. И добавила: — Позови Фрэнка, пригодится.

— Позову, — ответила я, подумав. — И может, он останется на ужин.

Добравшись до офиса, я действительно позвонила Фрэнку. Конечно, никто не ответил. И никакого автоответчика. Я посмотрела бумаги, проверила Интернет, но на рынке не оказалось ничего нового. Я сказала Кендалл, что собираюсь закрыть контору на следующую неделю и открыл» в среду после Нового года. А на неделе я попросила ее приезжать по утрам — проверять почту и звонить мне, если будет что-то важное. Хотелось побыть дома с семьей.

Из офиса я ушла часа в три и поехала на Горку. Проехала мимо дома Макаллистеров — там было темно и тихо. На праздники они отправились в свой дом в Аспене, как и каждый год. Линда осталась заботиться о собаке и лошадях; она рассказала мне, как горько жаловалась Ребекка в день отъезда.

— Я даже на лыжах не хожу, — шипела она Линде, которая помогала упаковывать вещи в машину. — Ребенком я зимы проводила во Флориде, ездила на лошадях. Ненавижу Аспен…

— Ужасно, — сказала Линда, со смехом пересказывая мне сцену прощания. Я посмеялась вместе с ней, но сейчас жалела Ребекку, проезжая мимо ее дома. Я жалею ее с того момента, как увидела тогда одну на пляже Питера. Одну-одинешеньку на холоде.

Я проехала мимо дома Макаллистеров к еловой ферме Фрэнка. На его подъездной дорожке парковались легковушки и грузовики. Покрытый свежевыпавшим снегом парк старинных унитазов смотрелся оригинально и живописно. Студенты колледжа, вернувшиеся домой на каникулы, зашибали наличные — таскали елки с холма и загружали в припаркованные машины. Я обошла дом с тыла и поднялась немного по тропинке туда, где открывалась елочная ферма. Фрэнки стоял у костра и получал деньги за елку от целой семьи — я их знаю, только не помню фамилию. Они все поздоровались со мной как со старой знакомой, и я тоже тепло приветствовала их. Когда они ушли, мы с Фрэнки просто стояли, глядя на холм, елки и семьи, на клубы пара, вырывавшиеся из наших ртов.

— Спасибо за елку, — заговорила я.

— Да не за что, Хил, — ответил Фрэнк.

— Когда тут закончишь, приезжай — поможешь установить. Она такая большая.

— Ага, — сказал Фрэнки. — Если хочешь установить до темноты, могу прислать кого-нибудь из ребят…

— Не надо, — перебила я. — Сам приезжай. Когда освободишься. И на ужин останешься… если захочешь. Тесс, наверное, привезет Грейди, моего внука.

Фрэнк промолчал. С ним всегда так. Он из тех редких людей, которые молчат, если не знают, что сказать. И если с ним говоришь, он бросит на тебя один взгляд и снова смотрит в сторону. Поэтому мне всегда было трудно его читать. А теперь мы молча смотрели на холм. Мое предложение провисело в воздухе без ответа несколько минут; я повернулась уходить и сказала:

— Или пришли кого-нибудь.

— Нет, Хильди, — отозвался Фрэнк. — Сам приеду. Часов в шесть.

— Хорошо, — улыбнулась я. — Тогда увидимся.

Когда Фрэнк приехал, Тесс и Грейди уже были у меня, и Эмили тоже. Я не обращала внимания на озорные взгляды, которыми обменивались девчонки. Я приготовила лазанью; Фрэнк установил елку в подставку, и мы с ним пошли на кухню, пока Эмили вешала гирлянды лампочек на елку, а Тесс следила, чтобы Грейди их не стянул.

На кухне я спросила Фрэнка, что он будет — вино или пиво.

— А ты что будешь? — спросил он.

— Газировку, — весело ответила я.

— А, — сказал Фрэнк, бросив взгляд в сторону гостиной, где были девочки. Эмили держала бокал вина. На стойке стояла открытая бутылка. — Налью бокал этого вина, если ты не против, Хил.

— Конечно, не против. Терпеть не могу, если люди не пьют из-за меня.

Я налила Фрэнку вина и начала резать салат.

Фрэнки прошептал:

— Так ты не пьешь при девочках, да?

Я засмеялась и ответила, тоже шепотом:

— Да, а теперь я снова совсем бросила.

Фрэнк принялся обдумывать мои слова. Он начал мрачнеть, и я расхохоталась.

— И вовсе не из-за той ночи. Тогда все было замечательно. Просто… нужно отдохнуть, вот и все.

Фрэнк кивнул, и тут в кухню притопал маленький Грейди.

— Бабуля! — воскликнул он.

— Привет, Грейди, мой милый. Фрэнк, ты видел когда-нибудь такого великолепного ребенка?

Фрэнк улыбнулся и оглядел Грейди с ног до головы. Грейди тоже пристально рассмотрел Фрэнка. Тот засмеялся и сказал:

— Да, достойный экземпляр.

Потом попросил у Грейди пять, и они хлопнулись ладонями. Фрэнк спросил Грейди, сколько ему лет. Грейди застыл и что-то забормотал.

— Ему два, — ответила я за Грейди.

— А где ты живешь? — спросил Фрэнк.

— Фрэнк, ему два года! — засмеялась я. — Ты раньше не видел младенцев?

— Ну, я думал, когда они начинают ходить, то уже сносно болтают.

— Только гении, а Грейди, слава богу, не из таких, — сказала я, оттаскивая мальчика от собачьей миски с водой, из которой он уже пристроился пить. Я подняла Грейди и начала щекотать его шею поцелуями — он зашелся от хохота.

— Кого ты любишь больше всех на свете? — спросила я.

— Бабулю.

— Кого ты любишь больше, чем эту Нэнси? — засмеялась я и, подмигнув Фрэнку, сказала одними губами — «другая бабушка».

— Бабулю, — пискнул Грейди.

— Вот, Фрэнк, подержи его, пока я доделаю салат.

Фрэнк поставил бокал и протянул сильные руки к маленькому Грейди. Грейди понравилось на руках у Фрэнка, понравилось рассматривать его лицо. Я доделала салат, мы поели и потом вместе наряжали елку. Когда мы закончили, Тесс с Грейди уехали, а Эмили отправилась спать. Фрэнк тоже собрался восвояси, но я сказала довольно сухо:

— Можешь остаться, если хочешь.

Фрэнк промолчал. Он думал.

И я сказала, уже мягче:

— Я хочу, чтобы ты остался.

Фрэнк улыбнулся, прижал меня к себе и поцеловал — торопливо, крепко, как мне нравится.