Дом Хильди Гуд

ГЛАВА 2

Венди Хизертон обожает устраивать вечеринки для чудесных клиентов. Так она благодарит их за сделку и заодно знакомит с другими людьми — которых Венди считает чудесными. Ее сын Алекс и его бойфренд Дэниел занимаются приготовлениями. Дэниел — дизайнер по интерьерам, Алекс коллекционирует антиквариат.

Ужин для Макаллистеров они решили провести в саду. Под цветущей магнолией поставили несколько длинных банкетных столов. На ветвях развесили бумажные фонарики. Затем покрыли столы несколькими старинными белыми льняными скатертями Венди и выставили лучшее серебро, фарфор и хрусталь — весьма неожиданно и эффектно для ужина в саду. Ветви пахучей сирени свисали из высоких серебряных ваз. Факелы, источающие цитрусовый аромат, окаймляли дорожку от дома к столам и торчали из земли вокруг столов, чтобы отгонять насекомых. «Волшебно», — повторяли все в один голос Венди, Алексу и Дэниелу. И это была правда.

Хотя вечеринка началась в семь, я появилась только к восьми, потому что больше не пью коктейлей. Я на «реабилитации» и не часто посещаю вечеринки; стараюсь приходить перед самым ужином и откланиваюсь сразу после десерта. На вечеринку у Макаллистеров я пришла одновременно с Питером и Элизой Ньюболдами. Питер, Элиза и их сын Сэм живут в Кембридже, потому что Питер — психиатр в больнице Маклина в Белмонте. В Кембридже у Питера маленькая частная практика — и в Вендовере тоже, но сюда он приезжает только по пятницам и иногда по субботам.

Когда мы подходили к крыльцу Хизертонов, Питер тронул меня за плечо и сказал:

— Ну что ж, хотя бы один знакомый на этой вечеринке. — Потом повернулся к жене: — Элиза, ты ведь знаешь Хильди Гуд?

— Нет, Питер, — язвительно ответила Элиза. — Я никогда не слышала о Хильди Гуд.

Питер снимал у меня кабинет, над моей конторой «Недвижимость Гуд», много лет, однако Элизу я встречала на самом деле всего несколько раз. Она ведет писательские семинары в Кембридже, но, честно сказать, я не помню, что она пишет сама. Может быть, стихи. Сэм, став подростком, отказывается приезжать в Вендовер по выходным; а Элиза, как мне казалось, никогда не хотела сюда приезжать вообще, так что Питер обычно проводил выходные в Вендовере в одиночестве. Он говорил мне, что его это устраивает и что он пишет новую книгу — что-то вроде «Психология сообществ».

Когда мы вошли, молодая девушка проводила нас через гостиную на задний двор, где подавали коктейли, и спросила, что мы будем пить. Питер попросил пиво. Элиза поинтересовалась, какое есть белое вино, и, поморщив носик на два названия, остановилась на «пино гриджио».

Я попросила содовой с долькой лайма.

Мою собственную «интервенцию» мне внезапно устроили почти два года назад дочки, Тесс и Эмили, милые крошки. Эмили живет в Нью-Йорке, а Тесс — неподалеку, в Марблхеде, в двадцати минутах отсюда. Одним холодным ноябрьским вечером Тесс и Майкл, мой зять, пригласили меня на ужин. Их сын Грейди был тогда совсем маленьким, и я с нетерпением предвкушала визит. Тесс немного отдалилась после рождения сына — отдалилась от меня, я имею в виду; с ними все время была мать Майкла, Нэнси.

— Я бы с удовольствием посидела с Грейди, — повторяла я Тесс без устали. — Вы с Майклом можете сходить на ужин или в кино. Оставьте Грейди со мной.

— Нэнси живет в Марблхеде, тебе не стоит тащиться в такую даль, — отвечала Тесс.

Я повторяла, что мне нисколько не трудно, но она никогда не просила, так что я поняла: ей в самом деле не хочется меня беспокоить.

Тем вечером я приехала в Марблхед и с удивлением обнаружила на подъездной дорожке у дома Тесс и Майкла две машины — помимо их собственных.

— Привет! — радостно воскликнула я, открыв дверь. Я чувствовала себя прекрасно. Днем подписала сделку, а потом отмечала ее с клиентами в «Таверне Уорвика». Выпила-то один или два бокала. Ну максимум три. Добравшись до гостиной Тесс, я обнаружила там Эмили — она привезла и своего бойфренда, Адама, из самого Нью-Йорка. И Сью Петерсон была там — моя секретарша. Была еще какая-то плотная женщина с короткими медными волосами (а если правду говорить — с оранжевыми). Все сидели, но разом поднялись, стоило мне войти в гостиную. Они сочувственно улыбались мне, и первое, что пришло в голову, — что-то случилось с Грейди. У меня ноги подкосились. Стоять я не могла.

— Мама, — сказала Тесс, смаргивая слезы. — Проходи, садись.

Я позволила подвести себя к дивану и села — Тесс с одной стороны от меня, Эмили с другой. Я все еще паниковала по поводу ребенка. Кое-что во мне, Тесс и Эмили никогда не могли оценить: все, что я делаю, я делаю для них. Что главная моя забота — об их благополучии. Их, а теперь и маленького Грейди.

Думаю, всем известно, как это бывает. Девочки наперебой зачитывали вслух постыдные подробности инкриминируемых мне пьяных проступков. День, когда я слишком много выпила на выпускном у Эмили. Вечер, когда «отрубилась» (это их слова, не мои — я просто задремала) перед ужином на День благодарения. Случаи, когда «зигзагами шла» в машину и пугала их, настаивая, что сама поеду домой. Потом, разумеется, «вождение в пьяном виде». Меня остановили предыдущим летом, когда я возвращалась домой от Мейми Ланг. Мейми — самая старая моя подруга, мы знакомы еще с третьего класса; и как-то вечером мы немножко перебрали, и по дороге домой я любовалась луной. Я ехала мимо соляных болот, а ярко-оранжевая луна словно кувыркалась по траве, не отставая от меня и преследуя, как игривый воздушный шарик. Я ехала по Атлантическому проспекту и у знака «стоп» перед 122-м шоссе заметила машину. Я начала тормозить, однако, видимо, неправильно оценила дистанцию и въехала в чужой автомобиль. Едва коснулась. Осталась малюсенькая вмятинка на крыле, и все; но с моим везением за рулем оказался патрульный полицейский. Патрульный Спренгер. Из всех полицейских именно Спрен-гер. Наш местный патрульный когда-то встречался с Эмили, наш единственный городской полицейский, Хаскелл по прозвищу Соня, лучший друг моего брата Джадда. А Спренгера я до той ночи и не встречала. Он понятия не имел, кто я такая.

И когда началась инквизиция — ох, простите, это была «интервенция», — я слушала, как девочки со слезами на глазах оглашают мои многочисленные постыдные грехи, словно маленькие судьи. Каким-то образом они уговорили участвовать Сью, и она, запинаясь, высказалась насчет того, что уже клиенты начинают замечать. И всем остальным брокерам известно. Она тоже всплакнула и, как и мои дочки, завершила выступление, припав ко мне, чтобы обхватить руками мои плечи и зарыдать в шею. Я не любитель обниматься, но заключила каждую в объятия и старалась отвечать правильно.

— Ах, — кажется, прошептала я. — Какая интересная точка зрения.

Ну на самом деле, а что тут говорить?

Понятно, что спорить бессмысленно. Излагать свою точку зрения бесполезно. Я читала автобиографию Бетти Форд. Невозможно доказать, что ты не алкоголик, раз уж все объявили о твоем недуге и со слезами признаются, как огорчает их твоя «болезнь». Чем больше споришь — это называется «отрицание», — тем ярче разгорается пламя стыда, пляшущего вокруг тебя с самого начала допроса.

Дженни — с оранжевыми волосами, — приехавшая из Хэзелдена, предложила решение: двадцативосьмидневная программа в Миннесоте.

— Я не могу, — ответила я. — Не могу бросить дела.

— Ничего страшного, я позабочусь, — защебетала Сыб. — Сейчас затишье, ваших клиентов я просто отправлю Венди. — Венди Хизертон была тогда моим младшим брокером. — Всего-то на месяц. А всем скажем, что вы во Флориде.

Сью и впрямь позаботилась обо всем, — и я позаботилась о ней через несколько недель после возвращения из Миннесоты. Уволила.

На вечеринке Венди я стояла с Питером и Элизой и разглядывала толпу в поиске знакомых, и Венди немедленно оказалась рядом с нами. Венди, стройная и живая, считает своим долгом с каждым поздороваться за руку. И не просто пожать: она хватает вашу ладонь двумя руками и склоняет голову набок, чтобы улыбнуться, выставив профиль в ракурсе, который, видимо, считает удачным.

— Питер! Элиза! Хильди! — восклицала она, по очереди изображая сэндвичи из наших ладоней и наклоняя голову то так, то этак. — Я очень рала, что вы пришли. Мы уже почти садимся за стол, но сначала пойдемте, познакомьтесь с нашими чудесными почетными гостями, Макаллистерами. Хильд и, ты, конечно, знаешь Брайана и Ребекку.

Венди повела нас в дальний угол многолюдного патио. Она все еще держала ладонь Питера, так что он потянулся и схватил руку Элизы; я следовала за ними, мельком подумав, что нужно взять Элизу за тонкую талию — и начать танцевать конгу.

Я не стала признаваться Линде Барлоу, но теперь действительно ненавижу вечеринки.

Мы добрались до угла патио, где собралась толпа вокруг Брайана Макаллистера, который разглагольствовал о «Бостон Брюинз». Многим у нас известно, что Брайан — негласный совладелец «Брюинз» наряду с Джереми Джейкобсом и другими; и потом — мы же в Массачусетсе. Большинство жителей — хоккейные фанаты. Все желали узнать подробности о новых игроках и о том, куда идет команда. Боти, муж Мейми, немного шумный республиканец из уважаемой семьи Новой Англии, несколько раз встревал с бурными восторгами в адрес Фила Эспозито, Бобби Орра и старых добрых «Брюинз» прежних времен.

— Погодите, вот начнется сезон, — обещал Брайан, потягивая пиво и улыбаясь. — Думаю, это будет великий сезон для нас.

Ребекка стояла чуть в стороне, я подошла к ней поздороваться. Ньюболды подошли вслед за мной, и я их представила. Все пожали друг другу руки, а потом Ребекка уставилась на Питера детским взглядом и спросила:

— А мы не встречались раньше?

— Вряд ли, — ответил Питер. Он внимательно смотрел на Ребекку. — У меня просто лицо такое. Всем кого-нибудь напоминаю.

Ребекка с улыбкой смотрела на него снизу вверх, еще сомневаясь, и Питер сказал:

— Наверняка ваш муж устал от людей, которые постоянно хотят говорить о хоккее.

— Вовсе нет. Хоккей его захватывает целиком, — ответила она.

Питер снова посмотрел на Брайана и весело улыбнулся Ребекке.

— А чем вы занимаетесь? — спросила Элиза у Ребекки.

— В общем, ничем. — Ребекка напряженно рассмеялась, словно вдруг смутившись, и мне захотелось — конечно, я сдержалась — притянуть Ребекку к себе, как мать защищает застенчивого ребенка от чужих.

Элиза спросила о занятии, чтобы Ребекка, в свою очередь, поинтересовалась, чем занимается Элиза, и та смогла бы пуститься в занудные рассказы о писательстве.

— Вы такая привлекательная, — не утихала Элиза. — По-моему, я где-то читала, что вы модель или что-то в этом роде!

Она говорила почти обвинительным тоном, и на миг повисло неловкое молчание, но Ребекка, явно встревоженная, пробормотала:

— Нет-нет, я когда-то играла немного, но сейчас просто… ну, с детьми сижу.

— Ясно, — кивнула Элиза. — А прежде?

— Занималась живописью, — сказала Ребекка. — Ездила на лошадях — довольно серьезно. Сейчас обставляю наши дома… ничего особенного.

На самом деле Ребекка входила в число главных претендентов на место в сборную США по конному спорту еще в девятнадцать лет. На самом деле она была дочерью полковника Уэсли Поттера, члена кабинета при Картере, бывшего агента ЦРУ, — его работа позволяла Ребекке жить в юности в Германии и в Африке. На самом деле по материнской линии она была праправнучкой Дж. П. Моргана. Такие вещи о клиентах надо знать. Ее адвокат говорил с моим. Мой адвокат говорил со мной. Ну и разумеется, сегодня брокеры умеют гуглить.

— Как детям в Вендовере? — спросила я у Ребекки.

— Им нравится побережье и новый дом…

— А сколько им лет? — спросила Элиза.

Я почувствовала напряжение Ребекки. Почему Элиза не прекратит допрос?

— Пять и семь. Извините, — сказала Ребекка. — Мне нужно в дом… помыть руки. Весь день работала в саду.

Она повернулась и пошла мимо всех чудесных гостей к темному дому. Через несколько минут Венди позвонила в маленький серебряный колокольчик и объявила, что ужин подан; мы двинулись по освещенной факелами дорожке к столам.

Брайан сидел напротив, по правую руку от меня сел Питер Ньюболд, по левую — моя подруга Мейми. Теперь Мейми смущается, что много пьет в моем присутствий. Мы по-прежнему радуемся при встрече, но я уже целую вечность не была у нее дома, а она — у меня. Нужно ли говорить, что в нашем городке, если исчезаешь на двадцать восемь дней, всем понятно — куда. Будучи в Хэзелдене, я представляла, какие ползли слухи. «О, да, она любила выпить! Помните Четвертое июля у О’Доннеллов? А помните Рождество у Лангов? Ее ведь привлекали за вождение в нетрезвом виде?»

У нас полным-полно людей, которые пьют куда больше, чем я пила когда-либо, но только на мне клеймо алкоголички. Если бы я попросила официанта наполнить мой бокал вином — на вечеринке у Венди, — представляю, как все ахнули бы в унисон и разом бросились вырывать бокал у меня из рук.

Ребекка сидела у дальнего конца стола, за несколько мест от Брайана, а по правую руку Брайана сидела Шерон Райс. Шерон — худая женщина за пятьдесят, позволившая своим волосам поседеть. Теперь носит короткую стрижку. Шерон возглавляет Земельный комитет Вендовера, который блюдет все прекрасные леса, болота и солончаки в городе и вокруг. Еще Шерон входит в комиссию по зонированию и в школьный комитет, возглавляет программу гуманитарных наук для детей из неимущих семей в Линне, организует еженедельные увеселительные мероприятия в доме престарелых, а во время выборов возит пожилых и инвалидов на избирательный участок. Ее муж, Лу, работает в страховании.

Коротко познакомившись с сидящими рядом, Брайан вонзил вилку в салат. Он не стал класть салфетку на колени, а зажал ее в левом кулаке, как матерчатый букетик, и положил руку на край стола.

Вскоре Шерон откашлялась и сказала:

— Брайан, Ребекка, я счастлива наконец познакомиться с вами лично, после всего, что я слышала о вас от Венди.

— Мы тоже рады познакомиться, — бросил Брайан, почти не поднимая глаз от тарелки.

— Что привело вас в эти места?

— Ну, — ответил Брайан, вытерев губы салфеткой и взглянув на Шерон, — Ребекка училась тут в школе-пансионате…

— О, Ребекка, вы учились в Вендовере? — радостно обратилась Шерон через стол к Ребекке.

Ребекка посмотрела на Шерон и собралась что-то ответить, но Брайан сказал:

— Ага. И ей нравилось. Обожала эти места и даже после нашей свадьбы постоянно мечтала переехать сюда. Мы жили в Бостоне, пока дети были маленькие, но Ребекка держала тут лошадей, да и выросла она в деревне и хотела, чтобы дети росли так же.

— И как вам тут нравится? — спросил Боти. — Разве вы росли не в Южном Бостоне?

— Да, я городской ребенок. Папа прослужил в Бостоне пожарным сорок лет. Большинство наших родственников до сих пор живут там. Однако тут нам нравится. Меня даже не смущает долгая дорога, как я боялся. Порой я остаюсь тут на несколько ночей в будни, а потом работаю дома в пятницу и понедельник.

— Я бы хотела как-нибудь поговорить с вами о Земельном комитете Вендовера. Ваше имя звучало на последнем заседании правления, — сказала Шерон.

— Обязательно напомните, и я вам дам карточку перед уходом. Мне очень нравится деятельность защитников природы. Именно благодаря вам тут по-прежнему прекрасные места. Мы с удовольствием примем участие в вашей работе.

Шерон Райс от таких слов пришла в восторг и разразилась безудержными восхвалениями. Как это сказочно. Как чудесно. Какие чудесные Макаллистеры!

Потом Брайан обратил внимание на мои часы. Я решила разориться в прошлом году, после солидной сделки, и купила прелестные часы «Картье». Прежде у меня не было дорогих украшений и особых часов. Но эти я нашла в журнале и решила, что в жизни не видела ничего прекраснее. И купила их, наградила сама себя — за мой успех. За мою трезвость. Я ношу их не каждый день, так что было приятно, что кто-то обратил на них внимание.

— У вас классные часики, Хильди, — сказал Брайан. — Я купил Ребекке «Картье» несколько лет назад, так она их сломала. Она из тех женщин, которые не могут носить часы. То ли что-то в химии тела, то ли статическое электричество и магнетизм — все часы останавливаются, как только она их наденет.

— Я слышала о таком, — вставила Мейми.

— Ага, — кивнул Брайан, — не давайте моей жене часы, вот я о чем. Она и на электронику влияет. Сломала все стереосистемы и навигаторы во всех машинах, которые водила. Правда, Бекки?

Ребекка беседовала с Лу Райсом, сидящим рядом с ней, и повернулась к Брайану с недоуменным выражением на лице. Она явно его не расслышала.

— Я бы не дал ей сидеть в моей машине, — сказал Брайан.

— Похожая история, — рассмеялась я. — На мне все ломается.

— Это другое, — ответил Брайан. — У нас в кабинете уже второй телевизор — а сколько мы живем в этом доме, а, Бекки? Три месяца? Теперь она и близко к нему не подходит. А, и еще у нас никогда ни один холодильник не готовил лед. Ни в Аспене, ни в Бостонской квартире. И здесь. Хоть «Сабзеро», хоть какой, за любые деньги — генератор льда сдыхает, стоит Ребекке его включить.

Питер Ньюболд тоже рассмеялся.

— Вы же не думаете, что все это действительно имеет отношение к химии тела Ребекки?

Брайан сделал большой глоток пива и позвал Ребекку:

— Бекки, крошка, расскажи им, как шнур от нового тостера задымился, едва ты воткнула его в розетку.

Ребекка как раз собиралась попробовать салат, однако повернулась к Брайану — было ясно, что она, в отличие от него, не видит ничего забавного. После неловкой паузы она рассмеялась.

— Видимо, потому что я — ведьма.

Мы все рассмеялись, хотя, честно говоря, возникла неловкость. И Мейми некстати влезла, крикнув через стол:

— А правда, что вы ломаете предметы силой мысли? Ребекка ответила:

Силой мысли… нет. Однако часы в самом деле останавливаются.

Она повернулась к своим соседям, и я увидела, как она показывает на свои часы и что-то объясняет.

Питер веселился.

— Жаль вас разочаровывать, — сказал он Брайану, — но вашей жене просто не везет с часами и электроникой.

— Питер — врач, — пояснила я.

— Да ну? А какой?

— Я психиатр, — ответил Питер. — Думаю, нам бы о таких вещах рассказывали в институте, если бы они существовали.

— Да говорю вам, я слышала о таком, — сказала Мейми. — Точно слышала. Дома погуглю.

Питер только посмеялся и покачал головой. Потом бросил взгляд через стол на Ребекку. Она крутила кольцо на тонком пальце; подняв глаза и увидев, что Питер смотрит на нее, отвела взгляд. Потом снова взглянула на Питера, который все еще на нее смотрел.

— Простите. — Питер чуть смущенно улыбнулся. — Моя жена часто ругает меня за то, что я пялюсь на людей. Но это моя работа. Я обязан изучить человека, с которым работаю… в результате изучаю всех, куда бы ни пришел.

— Ничего, — сказала Ребекка.

— Спорим, она может заставить вас прекратить пялиться. Силой мысли! — выкрикнула пьяная Мейми.

— Возможно. — Ребекка улыбнулась Питеру, который на сей раз почти сразу отвел глаза.

— Кстати, о силе мысли… Хильди у нас экстрасенс! — воскликнула Мейми.

— Да? — спросил Брайан. — Хильди, вы читаете мысли?

— Нет, — сказала я.

— Читает, — снова влезла Мейми. — У них это семейное. Ее кузина, тетя — у них у всех дар.

— Хильди, это правда? — спросила Шерон. — А я и не знала.

— Нет, это неправда. Иногда я могу убедить людей, что читаю мысли. Обычный салонный фокус, и все. Сестра моего отца, Пег, была «экстрасенсом» и одно время зарабатывала на туристах, едущих в Салем за мистикой. Еще она устраивала чтение мыслей дома. Мы с кузиной Джейн выросли, наблюдая за тетей, и усвоили несколько фокусов, которые сделали нас жутко популярными на вечеринках с ночевкой. Я еще могу иногда устроить для смеха чтение — просто для скептиков, но мне нужно быть в настроении.

— Давай, Хильди. Покажи Брайану, — сказала Мейми.

— Да, Хильди, давайте посмотрим, что вы можете, — согласился Брайан, и вскоре все вокруг, даже Питер, принялись меня упрашивать.

— Ну, хорошо. — Я бы не согласилась, если бы Брайан уже не показал, что его легко читать. Немного помолчав, я сказала: — Великолепно, Брайан. Я хочу, чтобы вы подумали о чем-то, что случилось с вами в прошлом. Воспоминание. Я буду задавать вопросы. Только старайтесь не кивать и не выдавать ничего движением глаз. Здесь, при свете свечей, невелика сложность.

— Понял, — сказал Брайан.

— Великолепно. И дайте мне вашу руку.

Брайан протянул руку, я взяла ее в свою, повернула ладонью вверх и положила на стол. Пальцы Брайана чуть загнулись к ладони, но я мягко распрямила их, чтобы они тоже спокойно легли на стол. Свою ладонь я положила сверху; кончики наших пальцев касались запястья другого.

— Просто смотрите на меня. Просто смотрите, и тогда вы не будете подавать сигналов. Люди постоянно сигнализируют — моргая или кивая. Старайтесь этого не делать. А теперь думайте о вашем воспоминании. Думайте… Ага, это радостное воспоминание!

Я знала, что с ним будет легко, но не до такой же степени.

— Воспоминание из детства — нет, не кивайте! — сказала я.

— Я не кивал, — засмеялся Брайан.

— Я не видела, чтобы он кивал, — сказала Шерон.

— Чуть-чуть кивнул, — сказала Мейми.

— Тише! — шикнула я и продолжила: — День был необычный. Особенный. Непонятно, то ли Рождество… Нет. не Рождество. Это… да, ваш день рождения.

Брайан улыбнулся.

— Вы молодец.

— Прекратите мне помогать, — сказала я и пошла дальше. — Вы были ребенком, не очень маленьким, но еще не большим. Вам было… девять… нет, погодите, десять. Думаю, вам было десять.

Брайан попытался сделать каменное лицо. Поздно.

— Вам что-то подарили. Подарок. Вспомните, где вы были, когда впервые увидели его. Не в доме… во дворе.

Брайан пытался сдержать улыбку.

— Во дворе. Вас вывели из дома, вы увидели и обрадовались. Это был…

Я замолчала. Здесь обязательно нужна пауза; нужно пристально вглядываться в человека, смотреть прямо в глаза и чуть наклонить голову, как будто прислушиваешься. И даже если вокруг полно людей, как сегодня, то тишина наступает такая, что можно услышать, как булавка упадет. Пусть всем кажется, что ты влезаешь в чужой мозг. И пусть не думают, что это просто.

— Поняла, — выдохнула я. — Вы вспомнили о десятом дне рождения, когда родители подарили вам велосипед.

— А, черт! — воскликнул Брайан. — Точно! Потрясающе.

— И так каждый раз, — сказала Мейми.

— Вы раньше видели, как она это делает? — спросила Шерон. — Просто все вспоминают о дне рождения? В этом весь фокус?

— Нет, каждый раз что-нибудь другое. И она всегда угадывает, — сказала Мейми.

— Не всегда, — сказал Боти.

— Не всегда, — подтвердила я.

— Но почти всегда, Хил, — признал Боти.

— Это поразительно, — сказал Брайан.

Я отпустила руку Брайана и глотнула безалкогольный напиток. Врать не буду — я была довольна собой. Сейчас получается намного лучше, когда делаю это без алкоголя.

— А что же вы говорите, что вы не экстрасенс, Хильди? — спросила Шерон. — Я так ни за что не смогла бы.

— Тут нет никакого чтения мыслей, уверяю вас.

— А ведь это вовсе не какое-то особенное воспоминание. Нельзя сказать, что я постоянно вспоминаю о велике, — произнес Брайан. — Даже не представляю, с чего он вдруг в голову пришел.

— Вы говорили, чтобы он думал о дне рождения? — спросил Боти.

— Нет, — сказала Мейми. — Ты что, не слушал? Это могло быть что угодно.

Вмешался Питер:

— Могло быть что угодно, но мне кажется, Хильди действительно заставила его думать о дне рождения. Хильди, я прав?

— Возможно. — Я улыбнулась.

— Вы не против, если я попытаюсь восстановить, что вы сейчас проделали? — спросил Питер.

— Не против. Я первая признаю, что это просто фокус. Так что же я делала? Это забавно.

— Во-первых, я обратил внимание, что вы произнесли несколько слов, которые стали установкой. Например, сказали, что будете «задавать» вопросы, а затем, несколько раз, «не подавайте сигналы»; вполне возможно, что слова «задавать» и «подавать» сформировали установку — думать о том, что дали или подарили.

— Нет, по-моему, она ничего такого не говорила, — вмешался Брайан. — Я следил, чтобы не было подсказок.

— Говорила, — повторил Питер.

— Разве? Хм-м… — Я улыбнулась. Это и впрямь было забавно.

— Таким образом, все ограничилось Рождеством или днем рождения. Кажется, вы сказали что-то вроде «при свечах». Да? Что-то такое. Свечи. Свет свечей.

Мейми не выдержала и перебила Питера:

— Точно! Вы правы. Как тут не подумать о дне рождения. Свечи. Свет свечей!

— И пару раз, — продолжал Питер, — Хильди повторила «великолепно». Вот вам и «велик». Слово «велик» возникало несколько раз. Кажется, она сказала «невелика». Снова — «велик». На сознательном уровне никто не воспринял этих слов, но вы «заякорили» Брайана прикосновением и достигли его подсознания, так что смогли провести внушение.

Я рассмеялась.

— Полагаю, все возможно.

— А дальше началось классическое «холодное чтение», — объяснял Питер Брайану. — Она задавала вопросы и читала ответы по движению ваших глаз. Она положила пальцы на ваш пульс. Она немного владеет НЛП, методиками нейролингвистического программирования… Хильди, вы знаете, что это такое?

Я никогда прежде о таком не слышала и покачала головой.

— Это методики расшифровки сигналов, посылаемых людьми с помощью движений глаз и других тонких движений тела.

— Вот, значит, как? — Я рассмеялась. Представить только! Есть научное название того, до чего мы с кузиной дошли сами.

— Да, и вы очень здорово этим владеете.

Питер снова обратился к Брайану:

— Она с самого начала задавала вам вопросы «да-нет», и вы отвечали тонкими сигналами.

— Я уверен, что не двигал глазами. Она велела мне не двигать, — возразил Брайан.

— И значит, вам было просто невозможно удержаться, — пояснил Питер. — А когда вы сообщили ей, что подарок вручали не в доме, стало совсем просто. Какой подарок десятилетнему мальчику можно увидеть только во дворе?

— Не понимаю. Это мог быть пони, — сказала Мейми. — Да что угодно.

— В Южном Бостоне? — усмехнулся Боти.

Мейми возразила:

— Все не так просто. Я много раз видела, как она проделывает это; каждый раз что-нибудь новое.

— Не поймите меня неправильно. Это очень сильно, Хильди, — сказал Питер.

— Да нет, Питер, спасибо, — ответила я.

Я была польщена. В конце концов, Питер тоже читает мысли. На этом ведь, как я понимаю, и строится психиатрия. И я подумала — а насколько легко было бы читать его. Никогда не пробовала читать хорошего чтеца.

Я извинилась и откланялась сразу после десерта, как обычно, и с удовольствием шла к машине кристально трезвой. В частности и поэтому я искренне благодарна девочкам за «интервенцию». Раньше я носилась по городку на своем «рейндж-ровере» совершенно пьяная. Теперь я могу в этом признаться. Я считала себя в безопасности, думала, что в пьяном состоянии вожу даже лучше. Я мчалась вперед — мелькали деревья и дома. Я моргала и смеялась от восторга. Разумеется, наутро я в легкой панике пыталась восстановить подробности путешествия. Но, честно говоря, бывало так, что я вообще ничего не помнила из дороги домой, и хорошо, что это безумие осталось в прошлом. Больше никакого вождения в пьяном виде. И никакого сожаления наутро.

Я добралась до дома еще до полуночи, к великой радости моих девчонок. У меня две собаки, дворняги Бабе и Молли. Бабе наполовину терьер и порой бывает невыносимой. Незнакомому человеку лучше не подходить к ней с протянутой рукой. Молли — помесь колли, благодаря чему ее ай-кью на несколько пунктов выше моего; и это иногда утомляет. Она из тех собак, которые приветствуют тебя с улыбкой — Молли оттягивает губы назад, обнажая зубы и прищуривая глаза в забавной мольбе, что тоже сильно утомляет, особенно когда она начинает поскуливать, как в тот вечер.

Я отперла переднюю дверь, и девчонки, вылетев из дома, помчались, обгоняя меня, к гаражу. Наш гараж — бывший лодочный сарай. Я говорю «наш», хотя сейчас тут живу только я — и собаки. Дом расположен у соленой реки Анавам, впадающей в Атлантику всего в ста ярдах ниже. В сарае стоит «эм-джи» моего бывшего мужа Скотта. Целую вечность я изводила его просьбами забрать автомобиль. Как-то Эмили заявила, что он отдал «эм-джи» ей, но живет она в Нью-Йорке, так что машина застряла в моем гараже. За много лет под капотом поселились мыши, и на переднем сиденье можно увидеть их следы.

Собаки поскуливали и царапали дверь деревянного сарая, пока я не подняла ее; тогда ворвались внутрь и принялись, возбужденно задрав хвосты, обнюхивать все углы. Я начала рыться в сумочке, ища ключи. Бабе однажды убила в сарае крысу, и крошки никак не могут прийти в себя после того случая. Здесь они мигом обретают охотничий азарт. Да и я. Сердце начинает биться учащенно, стоит мне отпереть багажник старого «эм-джи». Там я прячу вино. Больше я ничего не пью. Вино. И ничего крепче. Я заказываю вино по Интернету из Калифорнии. Пристрастилась к калифорнийским винам. Не понимаю, почему я раньше так редко их пила. Просто от вина похмелье хуже, чем от водки. Но теперь я стараюсь не перебрать. Стараюсь — хотя, если начистоту, порой не могу вспомнить, как легла спать. Ну так что? Я бы с удовольствием вернулась в Хэзелден и все это выложила в «группе». Могла бы получиться интересная дискуссия. Действительно ли отключка это отключка, если никто ее не видит? Даже ты сама? По-моему, нет. Как будто дерево падает в густой чаще. Кому какое дело?

Обычно я выпиваю за ночь пару бокалов. Я полюбила свои ночные посиделки на одну персону. Мне не нужно встречаться с остальными — этими скучными остальными, с их осуждением и быстрыми переглядываниями. Украденные удовольствия всегда приятнее, чем полученные законно. Думаю, именно поэтому адюльтер доставляет такое возбуждение — ты прячешь порок под будничной мантией благочестия. И в конце концов, я не совсем одинока, ведь всегда рядом мои крошки; и порой, если ночь теплая и лунная, я раздеваюсь во дворе и спускаюсь к реке — там мы с собаками плаваем. Ночь после вечеринки Венди выдалась как раз такая, хотя луну было видно плохо. Венди весь вечер разглагольствовала, как она неизменно «устраивает» лучшую погоду для своих вечеринок. Сейчас я сидела во дворике с вином и собаками; после второго или третьего бокала я наконец благополучно оказалась дома.

В Хэзелдене анонимные алкоголики приходили на вечерние собрания и рассказывали свои истории — разумеется, иногда смешные, иногда разрывающие сердце. Как-то один парень начал так: «Я родился за три бокала до уюта…»

Вот тогда я и подумала, что мои дочери, возможно, правы насчет выпивки. До тех пор я была уверена, что ко мне это не относится. Я знала, что я не алкоголичка. Если моим дочерям хочется увидеть настоящего алкоголика, посмотрели бы на мою маму. Она не пила порой по нескольку недель, зато потом начинался запой, и она ходила пьяная целыми днями. Папа разыскивал ее по местным барам. Иногда, придя после школы, мы находили ее на полу в кухне. Я никогда не пила до пяти часов. Никогда не пила одна (я имею в виду — до реабилитации). Но поняла, что имел в виду парень, который сказал про нехватку трех бокалов. Я вспомнила про то, как впервые выпила пива — на пляже Норт-бич, со стайкой ребят однажды летним вечером. Вспомнила этот первый улет. Вспомнила, как Скотт, мой бывший муж, повторял, что нужно останавливаться после третьего бокала, — он говорил «в этот момент ты выходишь из-под контроля». Я понятия не имела, о чем он. После пары бокалов я только начинала чувствовать, что все под контролем.

Однако все люди разные. Почему мы не можем быть одинаковыми? Надо бы спросить у дочерей. Как они набросились на меня тогда вечером, мстили за весь принесенный мною вред. Вред. Тесс курила травку в старших классах — и поступила в Уэслианский университет, причем окончила с отличием. Эмили… ну, Эмили — скульптор. Она ведет в Нью-Йорке жизнь, которую не могла бы себе позволить без моей поддержки. И я дождалась благодарности? Конечно, нет. Знаю, что звучит это горько, но, честно говоря, все нормально. Так даже лучше. Больше не нужно волноваться, что хозяева уберут со стола напитки, прежде чем я напьюсь. Больше никаких сожалений наутро.

А сейчас я сижу дома и безмятежно погружаюсь в себя. Им, моим дочкам, может показаться, что это грустно, но это счастливейшие моменты моей жизни — я спокойно возвращаюсь к себе. Не каждую ночь, нет. Но в ту ночь, после вечеринки Венди, в приятном сумраке моей террасы образовалась действительно сердечная атмосфера, и к тому времени, как я вылила в бокал остатки вина, я полностью преобразилась. Я вернулась. Я снова стала собой.

Я скинула юбку и вылезла из трусов. Стянула блузку и расстегнула старый потертый лифчик. Мне шестьдесят. Живот дряблый, груди обвисли, ноги тощие. Купальный костюм я не надевала много лет, однако плавать люблю. Люблю воду, любила всегда; мне нравится, как ночь касается моей кожи.

Как я говорила, луны почти не было, но дорогу я знала наизусть. Шагая по песчаной, усыпанной сосновыми иголками тропинке вместе с собаками, я ощущала себя первобытной охотницей, скво. На берегу я сделала глоток вина; мягкий ил речного берега коснулся моих ступней и поднялся по лодыжкам, как пара призрачных шелковых чулок. Я допила вино, уронила пустой бокал на мягкий песок и бросилась в ледяную реку; я засмеялась и заухала, собаки залаяли от радостного возбуждения. Какой прекрасный напиток. У меня целый ящик. Этого хватит. Мне всегда хватит.