Дом Хильди Гуд

ГЛАВА 22

Мы с Тесс не успели припарковать машину у моего офиса, как уже поняли: Джейк нашелся. Парк Вендо-вера все так же был набит людьми, но теперь все обнимались и утирали слезы. Подойдя ближе, мы узнали новости. Жена Макаллистера нашла его — так нам сказали. И толпа уже начала, коллективно и неосознанно, творить легенду. Пол уч и в только голый скелет истории спасения ребенка — что-то про Ребекку Макаллистер, ее лошадь и мальчика, — люди восполнили пробелы и нарастили плоть, чтобы все выглядело более правдоподобно. Ребекка сама решила разыскать мальчика и нашла его следы в Воловьей топи. Джейк спал, когда она отыскала его, но она разбудила мальчика и усадила на спину лошади. Потом уселась позади него и вывезла с болота — и встретила Фрэнки и Соню Хаскелла. На самом деле все произошло совсем не так, но кому какое дело? Джейка нашли. С ним все в порядке.

Тесс, похоже, охотно осталась бы и поболтала со старыми друзьями. Она вытащила Грейди из рюкзака, и он носился вокруг, гоняясь за другим малышом и хихикая. Я истомилась, ну и таблетка Питера перестала действовать. Я хотела принять еще одну, а лучше — хороший бокал вина. Один бокал. Я сказала Тесс, что спешу домой по делу.

— Может, тебя кто-то из друзей потом довезет до меня, и ты заберешь машину? — предложила я.

— Нет, мне надо домой, готовить обед, — сказала Тесс, и, попрощавшись с нашими друзьями, мы посадили Грейди в машину.

Через полчаса я стояла на дорожке и махала на прощание Тесс и Грейди; не успели они скрыться из виду, как я уже проглотила таблетку Питера. А почему не таблетку плюс бокал вина? Ночь праздничная, почему не отпраздновать по полной?

Хорошо, что я приняла таблетку, — через час приехал Фрэнк, чтобы рассказать мне о Питере. Услышав, как тормозит перед домом пикап, я решила, что Фрэнк приехал извиняться. От таблетки Питера и капельки вина мне стало лучше, и я улыбнулась Фрэнку и даже обняла его.

— Слава богу, Джейк в безопасности, — сказала я.

— Давай зайдем, — сказал в ответ Фрэнк.

Мэнни позвонил Фрэнку, как только пришвартовался, и рассказал, как доставали тело Питера из воды. Фрэнк решил рассказать мне, прежде чем я услышу в новостях.

— Наверное, он пошел купаться и попал в тягун. Там на пляже Норт-бич ужасное течение, — сказал Фрэнк, хотя мы оба знали, что Питер, урожденный вендоверец, смог бы выбраться из любого течения, плывя с потоком; он справился бы со страхом и паникой.

— Его оживили? — закричала я. — Он в порядке?

Нет, Хил, судмедэксперт сказал, что он умер больше, чем день назад.

— Судмедэксперт не прав. Питер был тут вчера ночью. Со мной.

— Когда?

— Он ехал мимо, не знаю, примерно около полуночи. Или чуть позже. И зашел узнать, как я поживаю. — Я не стала упоминать про подвал и выпивку.

Нет, Хильди, его машина была на стоянке на пляже Норт-бич со вчерашнего утра. Хаскелл сказал мне, что хотел выписать штраф, хоть и узнал машину Ньюболда, но был слишком занят розысками Джейка. Он не мог понять, зачем Питер там припарковался. Хаскелл проезжал мимо раз пять вчера. И машина была там утром.

— Может, он приехал вчера на чужой машине. Или… еще что-нибудь.

Фрэнк внимательно посмотрел на меня. Мы оба не знали, что сказать.

— Он был здесь. — Я тихо заплакала.

Фрэнк притянул меня к себе, и я обняла его.

— Хильди, в машине была одежда Питера. Та самая одежда, в которой он был здесь вчера утром. Люди видели его машину на стоянке, начиная с вчера — почти сразу после того, как он отсюда ушел. Видимо, поехал прямо на берег. И отправился плавать в трусах-боксерах. Наверное, он просто не знал это течение, как знал течения у своего берега. Ходят уже слухи про самоубийство, но я людям разъяснил. На пляже Норт-бич жуткие приливы и отливы. Будь ты хоть олимпийский чемпион, все равно можешь не выбраться.

— Он был здесь ночью, — сказала я.

— У тебя шок, Хильди. Думаю, тебе приснилось.

В Хэзелдене с нами работал доктор Уилл. Да, правильно, мы обращались к докторам по имени, но прибавляли «доктор», чтобы польстить их самолюбию; доктор Уилл отвечал за «алкогольное обучение». Он говорил, что отключки — это ненормально, что стремление к алкоголю каждый день в одно и то же время означает, что человек — алкоголик, и приводил еще много «фактов», которые меня утомляли, ведь все это я испытывала, хотя и не была алкоголиком. Как же промывают мозги в этих местах! Еще доктор говорил об алкогольных психозах. Очевидно, у некоторых алкоголиков на поздних стадиях «болезни» начинаются галлюцинации, и мне было приятно это слышать, поскольку у меня ничего подобного не было. И теперь, стоя рядом с Фрэнком, я не могла не вспомнить слова доктора. Мне привиделось, что Питер сидел со мной внизу? Это был не сон — как только Тесс уехала, я вытащила из подвала два стула.

Фрэнк остался у меня на ночь. Я бы не выдержала одна. Мы даже не разговаривали, просто сидели и пили вино — не слишком много, но и не слишком мало — и иногда рассуждали вслух, что можно было бы изменить, знай мы, что Питер планировал нечто ужасное.

— Он не планировал, — уговаривала я Фрэнка и сама себя. — Это несчастный случай.

— Ну, он в любом случае не мучился, — рассудил Фрэнк, допив вино. — Вода еще слишком холодная для купания. В холодной воде он наверняка быстро оцепенел. Сначала отключается мозг; кровь приливает к телу, чтобы защитить органы…

— Да, — сказала я, принимая от него бутылку. — Он просто пошел купаться и от холода оцепенел.

Потом я спросила:

— Думаешь, я видела здесь… привидение? Вчера ночью?

Хильди, перестань. Какое привидение? Тебе приснилось.

— Моя тетя часто говорила, что ее посещают… ну… ду'хи. Недавно умерших.

— Твоя психованная тетя Пег? — спросил Фрэнк. — Хватит, Хильди, брось.

Фрэнк лег спать в комнате Эмили и потом держался от меня на расстоянии. У'меня было достаточно таблеток, чтобы трезветь в ближайшие несколько дней, — они помогут вернуться к моему умеренному уровню питья, к тому, что было, пока я не бросила совсем. Гораздо здоровей, поняла я, пить умеренно, чем бросить совсем, а потом устроить буйную пирушку. Главное — умеренность.

Но мне было тяжело смотреть на Фрэнка трезвой, при свете дня; я подозреваю, и ему было трудно смотреть на меня, потому что, как я сказала, он какое-то время немного сторонился меня. Я поблагодарила его за все, что он сделал с моей машиной, но он знал, что мне больно. Больно оттого, что он подумал, будто я могла убить Джейка. Больно оттого, что он называл меня пьянью. От всего, что он мне наговорил. Причем он не извинился, хотя и должен был бы, раз стало ясно, насколько безосновательно он меня обвинял.

Впрочем, в нашем возрасте все воспринимается уже не так остро. За год мы привыкли к компании друг друга. И мы держали дистанцию, а потом, однажды вечером в конце июня, мы встретились в Кроссинге, и я спросила Фрэнка, что он поделывает.

Как обычно.

Я сказала, что он может прийти на ужин, если хочет. Он хотел.

Впрочем, мы только поужинали. У меня в голове не укладывалось — как я могла вступить в интимные отношения с Фрэнком Гетчеллом. Я подумывала вообще ничего не пить в эту первую ночь, но это выглядело бы как сдача. Как признание того, что он говорил правду о моем питье. Я в состоянии себя контролировать. Контролировать, сколько я пью. Запросто. И хотела доказать это Фрэнку. Буду, как прежде, ежедневно наслаждаться вином, только осторожнее. Умеренность. Умеренность — вот главное. Фрэнки больше ничего не говорил о моем питье. Иногда я чувствовала, что он следит, сколько я пью, хотя не исключено, что мне так только казалось. Лечение ломает. Даже если вы не алкоголик, вас всю жизнь будут преследовать сомнения.

Элиза Ньюболд пыталась лишить меня права продавать дом на Ветреной улице вскоре после похорон Питера — она хотела, чтобы продавала Венди, но у меня был контракт, так что ничего у нее не вышло, и через несколько недель я дом продала.

Я продала его паре из Нью-Йорка. Муж — киноактер. Трое маленьких детишек. По дороге на Ветреную улицу я спросила, что при вело их в Вендовер. Жена сказала, что всегда мечтала жить в маленьком городке Новой Англии. В детстве ей приходилось часто переезжать, и она хотела растить детей в нормальном городке, а не в Нью-Йорке и не в Голливуде.

— Мы хотим, чтобы дети росли в нормальном обществе, где можно пустить корни, — сказала она, как будто можно пустить корни, где захочешь. Она спросила, сколько я тут живу.

— Всю жизнь, — ответила я. — Мои родители тоже выросли в Вендовере, и все предки из этих мест. Моей прабабкой в восьмом поколении была Сара Гуд — одна из ведьм, которых судили в Салеме.

Шутите! Это круто! — воскликнул актер.

— Наверное, ее звали Гуди Гуд, — сказала со смехом жена. — Бедняжка. Неудивительно, что она стала ведьмой.

— Ага! — Я посмеялась вместе с ней.

Когда мы затормозили у дома, муж с женой принялись восторгаться его красотой.

— Прямо у пляжа. Дети, смотрите!

Мы все вышли из машины. Дети остались на берегу, а родители прошли за мной в парадную дверь.

— Люблю старые дома, — сказала жена. — Просто ощущаешь историю этого места.

— Да, в самом деле очаровательно, — согласилась я, стараясь не замечать звуков детского смеха, эхом отдававшегося от голых стен, и игр в прятки, гремевших вокруг нас, пока мы переходили от одной холодной пустой комнаты в другую. Накануне я закатила маленькую вечеринку на одного человека, и в последние недели мне пару раз казалось, что я что-то вижу и слышу в похмелье. Нервы.

— Ав доме есть привидения?.. — тихо спросила жена.

О самоубийстве Питера они не знали, а я не обязана им докладывать. В старых домах люди часто задают подобные вопросы — о привидениях и прочем, и порой трудно понять, какой ответ устроит покупателя. Некоторые не желают жить в доме, где якобы обитает привидение. Другие даже мечтают, чтобы в доме объявился чудесно назойливый дух и было, о чем рассказать гостям за обедом. Но меня озадачил вопрос жены, потому что дом был наполнен звуками — веселыми голосами Элли и Питера; а мгновение назад, на какую-то долю секунды, я, выглянув из окна спальни, увидела нечто вроде привидения. На берегу, глядя в море, стояла молодая женщина, а у ее ног ждала немецкая овчарка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло, и я повернулась к гостям — не видят ли они ее тоже. Актер рассматривал потолок, ища следы протечек; жена заглядывала в шкафчики. Снова выглянув в окно, я поняла, что видела всего лишь кучу плавника.

После смерти Питера я лишь раз встретилась с Ребеккой. Она заехала ко мне в офис поболтать. Совсем иная. Спокойная. Она не торопилась, не выглядывала в окно — не Питер ли прошел мимо, не бросала взгляды на потолок — не наверху ли он. Ребекка нашла нового психотерапевта, на этот раз женщину, и получила от нее совет рассказать Брайану о романе с Питером. Это для того, чтобы справиться с утратой, объяснила мне Ребекка. Помочь исцелиться. Не знаю, как это поможет теперь Ребекке, поскольку Брайан прислал ей документы по разводу на следующий же день. И последнее, что я слышала, Ребекка переехала к матери в Виргинию. Они с Брайаном не поднимали шума, скандал по поводу ее романа с Питером не стал достоянием гласности, а я, естественно, ни с кем не говорила по этому поводу, кроме Фрэнка. Судмедэксперт объявил причиной смерти Питера несчастный случай, так что Сэм и Элиза смогли получить страховку, которая, как я слышала, оказалась весьма значительной.

«Я хочу сделать так, чтобы у Элизы и Сэма все было хорошо», — сказал он в то утро на моей кухне, прямо перед тем, как уйти из города, нашего города, в море.

Не навреди. Не навреди другим. Ведь такую клятву дают врачи?

Я так и не простила Ребекку и, наверное, не смогу простить. Я считаю ее виновной в смерти Питера, который в жизни не обидел ни одной живой души; который в свои последние часы устраивал все для семьи, для Ребекки, даже для меня, с этими таблетками и добрыми словами в то безумное утро. Как любой хороший врач приводит дела в порядок перед увольнением, так и Питер позаботился, чтобы у всех все было хорошо, когда он уйдет.

Нет, я не прощу Ребекку, хотя Фрэнк, похоже, не держит на нее зла. И упоминает ее, что, впрочем, случается редко, словно какое-то стихийное бедствие вроде разрушительного урагана, пронесшегося через наш город и оставившего за собой развалины.

«Это было в зиму Ребекки, — говорит он, когда вспоминает что-то из той поры. — Во время Ребекки».

С Ребеккой поддерживает связь Кэсси Дуайт. Пишет ей при случае и обязательно прикладывает фото Джейка — в новом доме в Ньютоне, в новой школе. Мне она недавно тоже прислала снимок в миленькой перламутровой рамочке. Я поставила ее на прикроватной тумбочке. На фото Джейк гладит большого рыжего кота и улыбается.

Молодая Элизабет недавно восхитилась фотографией Джейка и спросила, не мой ли это сын. Признаюсь, мне польстило, что Элизабет сочла меня достаточно молодой, чтобы иметь десятилетнего сына; хотя, если честно, Элизабет пытается соскочить с метамфетамина, у нее осталось всего несколько зубов, и она не всегда четко видит. Все равно приятно. Я рассказала ей немного о Джейке, и о своих дочках, и о маленьком Грейди.

Элизабет живет через две комнаты от меня. Я снова в Хэзелдене. Приехала в конце августа. Ничего такого не случилось, правда. Меня не поймали за вождение в пьяном виде. Я не роняла Грейди и не позорила дочек, нет-нет. И вернулась не из-за слов, которые наговорил мне Фрэнк по поводу моего питья, и не после того, как Тесс заставила меня краснеть во время розысков Джейка. Мои воспоминания об этих маленьких смертях, маленьких муках, вместе с остальными воспоминаниями, накопившимися за мою пьяную жизнь, оказались так сильны и так наполнены стыдом и болью, что гнали меня в подвал каждый день, после того как уходил Фрэнк. А куда мне еще было идти, если честно? Что еще делать?

И я вернулась в Хэзелден. Я продала дом на мысу Грей через три месяца после смерти Питера. Тогда и позвонила. Консультант, которая взяла трубку, вылечившаяся алкоголичка по имени Фрэн, помнила меня.

— Хильди, что случилось? — спросила она.

— Ничего, — ответила я. — Просто готова вернуться.

Хотя кое-что все-таки случилось. Совсем маленькое кое-что; крохотное, по меркам моей истории.

Это было вечером накануне подписания сделки по мысу Грей. Фрэнк объявился у меня без предупреждения. Я тогда пила вино во дворике и сказала что-то ехидное по поводу вида Фрэнка. Он часто приезжал ко мне прямо с работы, покрытый грязью и краской, и это мне не нравилось.

— Мог бы хоть попытаться привести себя в порядок, — сказала я.

Фрэнк сказал, что хочет свозить меня кое-куда на грузовике. Хочет что-то показать.

— Захвати вино, — добавил он, заметив, что я колеблюсь.

— Мне не нужно хватать вино, — сказала я. Меня покоробило, что он, видимо, считает, что я без вина не могу.

Я надела старые сандалии. Ночь была жаркая, и на мне были шорты и футболка вместо обычных юбки и блузки. Я думала, Фрэнк решил показать мне дом, который собирается купить.

Это новое увлечение Фрэнка — недвижимость. И между прочим, именно Фрэнк анонимно купил дом Дуайтов, а вовсе не Кларксоны. Мне он сказал, что намерен его отремонтировать и выгодно продать. Я узнала об этом вскоре после переезда Дуайтов. А теперь Фрэнк разрешил там жить Черепу Уайту. Череп стал слишком стар, чтобы грузить мусор, и Фрэнк позволил ему жить в доме и кое-что делать там в качестве платы за жилье. Фрэнк наконец понял, как мудро вкладывать свои деньги, а не солить их в каком-нибудь банке (или матрасе — не знаю, где он держит деньги), и я с удовольствием отправилась с ним смотреть дом.

Он отвез меня в бухту Гетчелла. Стоял летний вечер, вода была гладкой, как стекло, солнце клонилось за горизонт, оставляя в небе только розовые и голубые блики, как великолепное украшение уходящего дня. Фрэнки припарковал грузовик, мы вышли, и тут я увидела ее. На песке лежала лодка «уиджон», совсем, как «Сара Гуд» — моя старая парусная лодка, — выкрашенная красным. Новые паруса, белоснежные на фоне темнеющего неба, были подняты и лениво хлопали под теплым бризом. Я подошла и взглянула на старый потертый румпель и выбеленные солнцем деревянные банки.

Это была «Сара Гуд». Я узнала место, где Фрэнк поставил заплатку бог знает сколько лет назад.

— Где ты нашел ее? — спросила я. Говорить было трудно. И трудно было поверить.

— Она много лет пролежала в моем сарае. Твоему папе надоело держать лодку на заднем дворе, и он отволок ее на свалку. Я привез ее домой. И потом подлатал.

— Ты спас ее, потому что знал, что однажды она мне понадобится? — спросила я. Мы толкали лодку по песку к воде.

— Нет, Хил, просто я не люблю, когда вещи выбрасывают. Никаких планов не было. Просто не мог ее там видеть, ведь вполне годная вещь.

Я не понимаю ностальгии. Мне не нравится, когда сентиментальные люди привязываются к вещам. История и старые вещи не волнуют меня так, как большинство других людей, и я не поняла, почему ноги стали ватными, когда лодка скользнула в волны. Это просто старая лодка. Но когда я забралась на борт, пришлось повернуться в сторону моря, чтобы Фрэнк не видел моих слез.

— Поторапливайся, свет кончается, — прорычала я.

— Света хватит, — засмеялся Фрэнк. — И времени хватит.

Он разогнал нас большими шагами, потом запрыгнул на борт, я откинулась на его бедра, и мы поплыли.

Хорошо, что Фрэнки спас старую лодку. Он прав: вполне годная вещь. Почему слезы навернулись на глаза, когда он произнес эти слова — «вполне годная»? Наверное, тогда и мелькнула у меня мысль вернуться сюда. Но Фрэнку я ничего не сказала. Я прижалась мокрой щекой к его бедру и почувствовала грубую ладонь у себя на лбу, подняла лицо, чтобы прижаться губами к его губам, а потом снова потерлась лицом о его бедро, все еще стесняясь дурацких слез. Но теперь я улыбалась.

Фрэнк поправил паруса, маленькая старая лодка поймала встречный ветер и действительно полетела. Настал золотой час. Мы шли все вперед, из бухты, на гладкую воду. Мы шли, пока не увидели, как зажигаются огни в домах Вендовера, вдоль берега и на холме. Когда Фрэнки наконец повернул обратно, паруса повисли, и мы застряли на тихой воде. Но мы ждали. Мы знали, что он придет. Нам нужен был свежий западный бриз, и он явился, разом наполнив паруса, и нес нас обратно по тенистому потоку, над черным таинственным мелководьем, через пенистые белые барашки, пока мы не уткнулись носом в каменистый родной берег бухты Гетчелла.