Дом Хильди Гуд

ГЛАВА 18

Я встретилась с Винсом и Ником Санторелли в следующую пятницу. Мы пошли в «Старого моряка» — ресторан у самых доков Вендоверской гавани. Народ гулял, начинались выходные Дня поминовения. Я выкатила свое предложение. У меня были планы на аэрофотосъемку и рекламу в журнале «Нью-Йорк таймс». И в портфеле — дом Ньюболда, один из лучших в округе Эссекс, по цене 5,5 миллионов. Рекорд для Вендовера. Я предложила им подумать. Винс сказал, что им не нужно думать. Они намерены отдать контракт мне.

— Выпьем за это, — сказал Винс. — Хильди, что вы будете?

— Водку, — ответила я. Я не пила пять месяцев, но ни минуты не колебалась, когда Винс спросил, что я буду.

— Водку? Водку с чем? — спросил Ник.

— Водку с водкой, — ответила я, братья засмеялись' и заказали три «Столичной» со льдом. Мы чокнулись и провозгласили тост за мыс Грей.

Я немного выпила с братьями и отправилась домой. Я вознеслась к небесам и просто задыхалась от восторга. В этом году я заработаю целое состояние. Состояние. Доехав до Кроссинга, я не повернула домой, а направилась по Вендоверской Горке, проехала мимо темного дома Ребекки и двинулась к дому Фрэнки. Свет в окнах горел, из трубы вился дымок. Сперва я хотела постучать в дверь, но вместо этого позвонила с мобильного.

— Да?

— Салют, Фрэнк.

— Салют, Хильди.

— Чем занимаешься?

Молчание. Потом:

— Да вроде ничем. Ты где, Хильди?

— У твоего дома, в машине. Нет настроения заглянуть?

— Хил, ты пила?

— Что? Почему?

— Вроде ты говорила, что завязала насовсем.

— Я получила согласие братьев Санторелли. На контракт. Мы выставляем дом за десять миллионов долларов! Я с хохотом выпаливала новости.

Фрэнк засмеялся:

— Ну, заходи. Мне выходить совсем не хочется.

Я задумалась. Я никогда не была в доме Фрэнка. Я достаточно видела снаружи, чтобы решить, что ноги моей внутри не будет. В мире нет такой ерунды, которую Фрэнк не счел бы достойной утилизации, и его дом наверняка забит до потолка спасенными «сокровищами».

— А что у тебя есть выпить? — спросила я. Молчание. Потом:

— Только пиво.

— Поехали ко мне, Фрэнк. У меня в подвале есть вино.

— Нет, я устал, Хильди. Езжай домой. Ложись спать. Не открывай вино, слышишь? Ложись спать.

— Ты что имеешь в виду? Думаешь, мне нельзя пить? Из-за того, что говорят дочери? Я самый успешный риэлтор… самая успешная бизнес-леди во всем городе. Во всем гребаном округе. Ты кто такой — указывать мне, что делать? Я не ребенок. Буду делать, что захочу. И отправлюсь домой праздновать, сукин ты сын.

— Спокойной ночи, Хильди, — сказал Фрэнк. — Осторожнее на дороге.

— Пошел ты!

Я поехала-таки домой и открыла бутылку вина. Фрэнк Гетчелл, ремонтник, мусорщик, лучше знает, что мне делать? Смеху подобно. И я смеялась. Пронеслась по ступенькам в подвал, схватила бутылку и потопала обратно на кухню. Я буду пить в кабинете, а не в подвале. Я выпью столько вина, сколько захочу. Фрэнк Гетчелл и этот ублюдок Питер Ньюболд думают, что знают меня лучше, чем знаю я сама? Питер уговаривал меня бросить пить, как ребенка. Ха-ха! Ему решать — алкоголик я или нет? Я никогда не пила в его компании, никогда. Докторишка. А я не ребенок. Я очень успешная бизнес-леди. Отпраздную вином. И не буду пить всю бутылку, нет. Только бокал или два. В кабинете, а не в подвале. В кабинете, как все цивилизованные люди, со своими собаками и милыми компакт-дисками.

Я налила вино в свой любимый бокал и сделала глоток. Я была на удивление трезвой, хотя уже выпила три порции с братьями Санторелли, однако вино оказалось безвкусным. Видимо, дело в том, что я начала с водки. Я включила музыку и села на диван. Бабе и Молли прижались ко мне. Я отпила вина и попробовала вспомнить всю свою радость, которая только что была со мной. Да с какой стати Фрэнк Гетчелл указывает мне, что делать? Если бы мой отец видел, как я зарабатываю сотни долларов за один день!..

Я решила позвонить сестре, Лизе. В Лос-Анджелесе еще достаточно рано, чтобы позвонить. Но я клялась никогда не звонить после выпивки, даже если не чувствую себя особо пьяной. Это приводит к срывам, а кому они нужны? Только не мне.

Я допила бокал. У меня что — появился иммунитет к действию алкоголя? Я не ощущала никакого опьянения. Видимо, сделка так меня возбудила, что я не могла напиться. Я налила еще бокал, потом отодвинулась к спинке дивана и едва поднесла бокал к губам, как Молли лапой стукнула меня по руке, — потребовала, чтобы ее гладили. Вино плеснулось, залив спереди новую блузку.

— Убирайся! — взревела я и начала пинать собак, пока они не спрыгнули с дивана. Гребаные собаки. Молли вредная и приставучая, вечно сует свои лапы. А если Бабе не перестанет цапать людей, на меня в конце концов подадут в суд. Я прикончила что осталось в бокале и сердито взглянула на Молли, которая улыбалась изо всех сил.

В бутылке блестело буквально на донышке. Жаль не допить. Я даже не навеселе.

— Пошли вон! — крикнула я на собак. Они пялились на меня, а Молли продолжала гримасничать. — Вон! — повторила я и с удовольствием следила, как они потрусили на кухню.

В бутылке оставалось совсем чуть-чуть. Жаль выливать.

На следующее утро, проснувшись, я увидела Фрэнка. Я спала в кабинете, скрючившись в кожаном кресле, полураздетая. Когда Фрэнки добудился меня, на мне были только лифчик и юбка.

— Это… не то, что ты думаешь, — пролепетала я, чуть придя в себя, но Фрэнк был уже на кухне и гремел кофеваркой.

В ванной я увидела, что вчерашний макияж размазался по всему лицу. Я приняла душ, надела чистое и спустилась в гостиную; Фрэнк ждал с горячим кофе наготове.

Мы молча пили кофе. Меня немного трясло. Вчера я толком не ощущала алкоголя, зато чувствовала его сейчас. И знала, что вскоре буду умирать от угрызений совести и стыда. Я подошла к Фрэнки и встала перед ним на колени. Потом обхватила его ноги и уткнулась лицом в его колени. Я почувствовала руки Фрэнка на волосах — он нежно гладил их; я улыбнулась и шмыгнула носом; а потом внезапно Фрэнк ухватил меня за волосы и оттянул мою голову назад, чтобы я смотрела вверх на него.

— Какого хрена, что с тобой не так? — Он буквально рычал. Рычал, как зверь, сжав зубы. Глаза опухли, как будто он плакал, и только теперь я рассмотрела, какое грязное у него лицо.

— Что? — прошептала я.

— Ты хоть немного помнишь, что творила ночью?

— Ну, да…

— Нет, не помнишь, гребаная пьянь. Ты знаешь, что я всю ночь искал твои следы? Что если тебя поймают, то и меня прижмут? Говорил тебе вчера: езжай домой.

— Я поехала.

— Я имел в виду оставаться дома.

— О чем ты? Я осталась дома. — Я напрягала неповоротливые, гудящие мозги; пыталась найти недостающие детали, обрывки, кусочки образов вчерашней ночи. Я приехала домой. Я открыла бутылку. Я пролила вино…

— Я поехала домой, Фрэнк. Поехала. Я все помню. Я просто заснула.

— Поднимись. Сядь в кресло, — сказал Фрэнк. Он не мог смотреть на меня. Я кое-как встала на ноги; пришлось ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть. Я села за стол лицом к Фрэнку.

— Твое лобовое стекло вдребезги, — сказал он.

— Лобовое стекло?

— Да, вмятины на капоте и все лобовое стекло побито — со стороны пассажирского сиденья. Словно что-то ткнулось в машину спереди, а потом врезалось в лобовое стекло.

— Погоди… нет, — сказала я. — Я была дома всю ночь.

— Я вчера вышел из дома из-за объявленной тревоги. Мальчик Дуайтов пропал. Сын Патча.

— Господи! — сказала я. — Это ужасно…

— Я услышал по рации. Поехал прямо туда. Дежурным был Соня Хаскелл, он рассказал, что мальчик каким-то образом выбрался из дома. Думаю, с этим переездом там была такая суета. Сначала кот пропал, а потом, видимо, ребенок отправился его искать. Мать просто обезумела. Я немного помог им искать, затем поехал сюда. Твоя машина наполовину стояла на клумбе, мотор работал, Хильди, фары горели. А потом я увидел лобовое стекло.

Я двинулась к окну в прихожей. Шла, цепляясь за стену кухни, потом за притолоку двери, потом за стену гостиной, — и так добралась до прихожей. Меня шатало, это правда. Я была в шоке. Я была в глубоком шоке.

— Где моя машина?..

Время словно застыло. Я подумала, что сплю. У меня случались такие сновидения, когда первый раз бросила пить. Когда провела уже несколько месяцев в трезвости, все равно видела порой такие сны, будто напилась и опозорилась или ранила кого-то. Но потом я просыпалась с таким облегчением… это что-то. И я была в порядке. Я не напивалась накануне и за день до этого. И целые месяцы. Может, все это сон. Может, я вообще не начинала пить. Может, сейчас проснусь и найду рядом книжку из Хэзелдена для медитации и монетку в честь года трезвости.

Папа говорил в таких случаях: «Ага, и луна скатится с гребаного неба».

Я прошла обратно на кухню и, увидев, что Фрэнк отвернулся, чтобы не смотреть на меня, заплакала. Я прислонилась к кухонной стойке и закрыла лицо руками.

Потом повторила:

I — Где моя машина?

— Я отволок ее знакомому парню в Линн. Ему можно доверять. Он исправит вмятины на капоте и заменит лобовое стекло. И никому не скажет.

— Фрэнки, честное слово, я не помню, что выходила. И ничего не сбивала по дороге домой, после разговора с тобой. Я даже была не пьяная. Но… где Джейк? Его уже нашли? Он в порядке?

— Нет, весь город его ищет.

— Фрэнки… ты ведь не думаешь, что я… Ты свихнулся?

— А что, по-твоему, я подумал, когда увидел твою машину? Что, черт возьми, мне было думать? Ты во что-то врезалась. И видимо, выходила из машины, потому что вся блузка была в крови.

Я чуть не задохнулась.

— Фрэнки, это вино. Где блузка? Сам понюхай. Я облила ее вином…

— Нюхать? Я ее сжег.

Я готова была упасть в обморок, хотя это не в моем стиле. Просто не могла набрать воздуха в легкие.

— Хильди, сядь. — Фрэнк заговорил чуть мягче. Я сумела сделать несколько шагов до стола и села на стул рядом с Фрэнком.

— Наверное, нужно вызвать полицию, — прошептала я. — Позвони Хаскеллу, я с ним поговорю. В такой ситуации лучше сдаться.

— Ага, верно, доложить, что врезалась во что-то, но не помнишь во что, — в ту же ночь, когда пропал ребенок-инвалид.

Я заревела. Фрэнк уперся лбом в ладони.

— Хильди, это мог быть олень, — сказал он наконец. — Раненые олени обычно убегают. Олени, собаки. Мальчика уже нашли бы… если бы ты его сбила. Он не смог бы уйти далеко.

— Перестань так говорить, — взмолилась я, ухватив его ладонь.

— Дело вот в чем, Хил: мы оба знаем, что даже если ты никого не сбивала этой ночью, всегда возможен следующий раз. Когда все кончится, когда мальчика найдут, ты должна сделать одно — бросить пить.

В словах Фрэнки был смысл. Если я действительно сбила Джейка — ох, от одной мысли у меня участился пульс, — если я его сбила, то его уже должны были найти.

— Я не выходила ночью. И никого не сбивала. Как ты мог такое подумать, Фрэнк? В самом деле!

— Завязывай с выпивкой, Хильди. И теперь навсегда. Мне в самом деле больше нравилось, когда ты не пила. И ты мне больше нравилась.

Я бросила руку Фрэнка.

— Как мило с твоей стороны! А тебе не приходило в голову, что ты мне нравился больше, когда я пила? Что ты мне не очень-то нравишься, когда я трезвая? Почему никого не интересует, что чувствую я?

Фрэнк сидел и смотрел на меня. Я не могла не заметить, что его старая рубашка вся в смазке. Его грубые руки обветрились и были, похоже, грязными, как всегда после работы.

— Ты совсем как мои дочки. Вы думаете только о себе. Я должна изменить свое поведение, чтобы больше нравиться вам.

— Я думаю не о себе, Хильди, я думаю о тебе. И занимался этим всю ночь.

— Чтобы любить меня больше. А как насчет того, что я люблю и не люблю? Себя я люблю такой, какая есть.

Фрэнки пошел к двери, и я взъярилась.

— Я нравлюсь себе, какая есть, кроме одного… кроме тупой связи с тобой. Ты видел меня в списке пятидесяти самых успешных предпринимателей Массачусетса два года назад? — Я уже орала. Орала и ревела. Посторонний решил бы, что у меня истерика. — А ты, гребаный ремонтник, мусорщик, думаешь, что лучше меня знаешь, как мне поступать в жизни?!

Фрэнки остановился и, не поворачиваясь ко мне, тихо произнес:

— Послушай, Хильди, ты пьяна. Сейчас не надо, но когда пройдет какое-то время, тебе лучше поехать туда, куда тебя отправляли дочки, и побыть там подольше.

— Убирайся! Я не имею никакого отношения к исчезновению Джейка. Ночью я была дома. Занимайся своим делом. И немедленно верни мне машину. Я хочу поехать к Кэсси.

Но я говорила в пустоту. Фрэнк уже ушел.

Честно говоря, я расстроилась. Как мог Фрэнки говорить такие ужасные вещи? И где Джейк? Я начала искать телефон, чтобы позвонить Кэсси, но когда нашла трубку на полу у камина, то смутно припомнила, что кому-то ночью звонила. Да, точно. Фрэнки. Я пыталась дозвониться до Фрэнки, но он не отвечал.

Я хотела уговорить его приехать. Я часто размякаю, если выпью, и теперь припоминала, с какой безумной силой меня тянуло к Фрэнку, как хотелось сказать ему, что я люблю его. Видимо, я здорово надралась. Мне приснилось, или я действительно накрасила губы и причесалась и посреди ночи двинулась к машине?

Что я наделала?

Скотт держал пачку «Мальборо» в шкафчике над холодильником; хотя я не курила много лет, теперь подтащила стул и залезла на него. Голова гудела, руки тряслись. Я нашла помятую старую пачку с тремя сигаретами. Я прикурила и закашлялась. На вкус сигарета была ужасна — старая и заплесневелая. Я еще раз затянулась и начала ощущать никотин. Нужно прочистить голову. Собаки непрестанно лаяли, и я рявкнула на них, чтобы прекратили кавардак. Скоро мне понадобится выпить, но пока я терпела. Должен подъехать Фрэнки с моей машиной. Не надо, чтобы он думал, будто я напилась после всех диких утренних обвинений. Я сидела за столом, смолила бычок и плакала, как девчонка.

Я почувствовала движение в гостиной. В доме никого не должно быть.

— Ребекка? — крикнула я.

Почему Ребекка? Понятия не имею. Мне казалось, что там Ребекка. Однако вместо нее в кухню вошел Питер Ньюболд, отчего я вскрикнула. Нервы были не в порядке.

— Питер, в чем дело? Почему ты не постучал?

— Хильди, я стучал. Вы не слышали?

Я затянулась и покачала головой. Зачем Питер сюда явился? Наверное, подозревает меня во всей этой заварухе с Джейком. Я взглянула в его покрасневшие глаза и поняла — подозревает.

— Питер, что происходит?

— Хильди, вы одна? Больше никого нет? — Питер оглядел кухню. Я подумала, что он ищет Ребекку.

— Нет, никого, кроме меня. Ребекка на выходные уехала на Нантакет. Что происходит? Вы слышали ужасные новости? Про Джейка?

Он плюхнулся на стул наискосок от меня и сказал:

— Да, я ехал сюда и видел полицейские машины. Я остановился узнать.

— Его еще не нашли? — прошептала я.

— Нет, пока не нашли. Хильди, я ехал к вам поговорить о Ребекке. Но теперь, когда пропал ребенок, все это уже не так важно. Я видел в городе несчастных родителей, и…

И что? Почему он так на меня смотрит? Тоже думает, что я виновата в исчезновении Джейка?

— Я понятия не имею, где Джейк. Я всю ночь была дома и не представляю, что с ним случилось, — сказала я, глядя на сигарету. Еще раз затянулась, потом бросила окурок в недопитый кофе.

— Понимаю. Хильди, я хочу знать, что с Элизой и Сэмом все будет хорошо. Я приехал спросить, могу ли я рассчитывать на ваше благоразумие, могу ли доверять вам.

— Разумеется.

— То есть что бы ни произошло, я могу рассчитывать, что вы никому не расскажете об отношениях между Ребеккой и мной?

— Питер, зачем ты опять спрашиваешь? Следует думать о более серьезных вещах. Патч и Кэсси действительно с ума сходят от беспокойства. Мне нужно к ним подъехать.

Я встала, чтобы сделать свежий кофе, но пришлось ухватиться на секундочку за спинку стула.

— Вчера вечером я говорил с Ребеккой. Она знает, что мы переезжаем, и она… пригрозила, что расскажет о нашем романе, если мы не передумаем. Это конец моей карьере и конец моей семье. Я потеряю работу, не смогу оплатить школу сына…

— Я не говорила ей, если ты об этом, Питер.

— Знаю, Хильди. Похоже, хранить секреты в нашем городе почти невозможно, но вам это удается. Думаю, вы храните секреты, когда вам надо.

— Я храню секреты, — отрезала я.

Ох, моя голова.

— Я только хочу, чтобы вы пообещали. Не для меня, даже не для Элизы и Сэма. Для самой же Ребекки. Зачем втягивать в это дело ее мужа и детей? Когда меня не будет, она наверняка ничего не скажет. Так что чем раньше я уйду, тем лучше. Я уезжаю сегодня, Хильди. Только решил заглянуть попрощаться и убедиться, что могу на вас рассчитывать.

— Питер, Ребекка привыкла получать все, чего хочет. Вряд ли ваш отъезд из города сегодня ее удовлетворит.

Он называет себя психиатром и почти ничего не понимает? Впрочем, Питер всегда был немного странным. Говорят, все психиатры странные. Наверное, поэтому они и идут в профессию: чтобы найти ответы, чтобы заполнить пустоты в собственной израненной душе.

Кофейник пришлось держать двумя руками, чтобы не расплескать воду.

— Так или иначе, можешь рассчитывать на меня, Питер.

— Хильди, почему вы дрожите?

— Я не дрожу. — Я включила кофеварку, вернулась к столу и села напротив Питера. Я посмотрела на него и отодвинулась к спинке стула. Да, я говорила про фокусы, но на самом деле я умею понимать намерения и некоторые мысли людей. Все это могут, этому можно научить, как меня научила тетя. Я училась, глядя на нее. Я видела, как она прокладывает взглядом дорожку сквозь воздух, — и, если в комнате вспыхнет пожар, она не заметит, настолько она погружалась в подсознание клиента. Стертые воспоминания, желания, страсти — она видела их в глазах в ответ на вопросы; секреты и фантазии — она видела их в дрожании век или биении жилок на виске. Мелкие мысли — словно шепот, но сильные чувства — любовь, ненависть, счастье, страх — почти невозможно сдержать во время чтения. Если в человеке таится зло, он кричит о нем своими мыслями, которые почти затмевают слова.

— Хильди, мне не нравится, как вы выглядите, — сказал наконец Питер, и я расслышала его слова за шумом гнева и отчаяния. — Вы как будто задумали что-то… что-то безумное.

Но я читала другое, ясно и отчетливо: безнадежность и… Ненависть? Нет. Смерть. У него на уме смерть. Мне пришлось отвести взгляд. Он и сам умеет читать. Не надо, чтобы он видел мой страх.

— Может, вам принять что-нибудь, Хильди? Вот, у меня есть «ксанакс», мягкое успокоительное. Давайте я налью вам воды.

Питер пошел к стойке и начал открывать шкафчики.

— Где у вас стаканы? А, нашел…

Я слышала, как он налил воду в стакан, затем поставил стакан передо мной, а рядом положил маленький пузырек с белыми таблеточками.

— Нет, спасибо, — сказала я. — Я прекрасно себя чувствую.

— Хильди, я чувствую алкоголь. Вы явно вчера много пили. Примите таблеточку. Поможет расслабиться. Я сам уже пару выпил.

Питер смотрел на меня, и я быстро отвела взгляд.

— Я же сказала, я не пью таблетки.

— Иногда нужно. Когда врач говорит. Хильди! Хильди, вы слышите меня?

Я взяла пузырек и прижала к груди, чтобы таблетки не гремели в дрожащей руке.

— Хильди, у меня вчера был такой кошмарный вечер…

— А что? — спросила я. — Что ты делал?

— Я подумал, что Ребекка может прийти сюда, после того безумного звонка. Хотел поговорить с вами. С вами обеими. Когда приехал, вашей машины не было. Где вы были вчера вечером, Хильди?

— Беседовала с деловыми партнерами. А тебе зачем? — Я заплакала. Глаза наполнились слезами, потекли сопли, салфетка превратилась в мокрую массу, зажатую в кулаке. Какая-то из собак вдруг проскакала по полу гостиной.

— Прекратить! — завопила я. Потом сказала Питеру: — Извини.

Нет ответа.

— Питер?

Я огляделась. Куда он пропал?

У меня в сумочке лежали салфетки, и я, сняв сумочку со спинки стула, начала в ней копаться. И тут почувствовала, что Питер навис надо мной.

— Что ты делаешь? — воскликнула я, разворачиваясь на стуле.

Он смотрел на меня сверху вниз, и я снова читала смерть в его глазах.

«Смерть. Смерть. Смерть». Эта мысль пульсировала в воздухе вокруг меня, становилась громче и сильнее, стучала в унисон с моим сердцем.

Я вспомнила, как всего несколько дней назад он говорил, что уверен во мне. Как говорил мне, что уверен, что я не буду пить. Он не хуже меня умел заронить отрицательное внушение. Это все равно что сказать ребенку, что знаешь, что он не возьмет предложенную конфету. Попроси человека не думать о чем-то, и посеешь навязчивую идею. Неужели он зародил во мне идею, чтобы я напилась?

Он хотел «убедиться», что я никому не расскажу о нем и Ребекке. И как он собирался «убедиться»?

— Хильди, вам лучше принять лекарство. Вы меня беспокоите. Пожалуйста. Примите таблетку.

И тут я почуяла, как поднимаются волоски на шее — на «загривке», как говорила тетя; пальцы на руках и ногах стали неметь. Иногда тетя принимала для чтения очень злого человека (бывало, что и полного психа), и она говорила, что сразу чувствует их нестабильность — волоски на «загривке» встают дыбом, как только человек входит.

— Хильди, посмотрите на меня, — сказал Питер.

Я упорно глядела вниз, в стакан с водой. Я знала, что он умеет читать чувства, а страх прочесть проще всего — даже проще, чем гнев. Я шмыгнула носом, промокнула глаза мокрой салфеткой, потом снова начала копаться в сумочке, чтобы не поднимать глаза. Я и Ребекка стояли на его пути, были угрозой его будущему. Что он приготовил для нас?

— Прости, Питер, — сказала я, пытаясь говорить ровно. — Пойду возьму салфетки.

Питер большой ладонью обхватил мое запястье. Ладонь была очень холодна.

— Нет. Оставайтесь тут, — сказал он. Потом добавил мягче: — У вас пульс скачет. Лучше посидеть спокойно. Выпейте воды. Вы меня беспокоите.

Мы замерли на несколько мгновений — его большая рука у меня на запястье, мои глаза устремлены в стол.

— У вас шок, — сказал Питер. — Вы отходите после алкоголя — это и есть похмелье, просто отход, — и переживаете из-за новостей о Джейке. Вам нужно отдохнуть.

На самом деле мне нужно было выпить. Я вдруг подумала — где Ребекка? Потом спросила себя, зачем Питер искал нас вчера вечером — искал двух женщин, кто в состоянии разрушить его жизнь. Вчера он открыл охоту на ведьм; сейчас он сжал мое запястье.

Голова гудела. «Боже, хоть один глоток…»

— Я знаю, Хильди, вы думаете о том, как вам хочется выпить, но это плохая идея. Примите таблетку. Она успокоит нервы.

Бабе и Молли снова начали возню и лай в соседней комнате, Питер повернулся на стуле. Тут мне удалось выдернуть свою руку и с трудом встать на ноги.

— Что там? — спросил Питер.

— Просто собаки, — ответила я, пятясь от Питера. — Они все время так лают, Питер. Они… они сводят меня с ума.

— Куда вы?

— В ванную. — Я боялась повернуться к нему спиной, и теперь Питер, очевидно, видел мой страх.

— Хильди, боюсь, сейчас вы упадете в обморок.

Питер шагнул ко мне.

Я повернулась и побежала.

Мимо ванной, через старую кладовку я понеслась по ступенькам в подвал. Я еще успела потянуть за собой дверь, она захлопнулась, и мне хватило времени юркнуть в темноту внизу лестницы. Потом Питер открыл дверь, впустив желтый луч пыльного света по центру старых деревянных ступеней. От единственного светильника на потолке остался только болтающийся патрон, лампа перегорела несколько недель назад. Все руки не доходили поменять. Слышно было, как Питер пощелкал выключателем у двери — бесполезно. Я стояла на коленях, сжавшись за водонагревателем.

— Хильди! — теперь он говорил мягко и ласково. — Это я, Питер.

Сердце бешено колотилось.

— Хильди, это просто Питер.

Я сидела тихо, как мышка.

— Хильди, думаю, у вас паранойя. Так вы чувствовали себя во время похмелья, да? Вы воображали ужасные вещи. Вы думали, что против вас плетут интриги. Я ничего не замышляю, Хильди. Я всегда восхищался вами. Я помню вас, когда вы были еще подростком. Помните? Вы, Элли, Мейми и я. Помню, как мы однажды пришли к вам в дом поесть чего-нибудь, и ваша мама сидела на крыльце.

Снова полились слезы, я еле сдерживалась, чтобы не шмыгать носом. Питер осторожно спускался по ступенькам. Дверь подвала прикрылась за ним, и он нащупывал каждую ступеньку мыском ботинка.

— Ваша мама была такая красивая. Я помню. Она держала на коленях кошку и улыбалась нам.

Слезы, слезы. Я еле дышала.

Питер спустился до нижней ступеньки, повернул и начал медленно пробираться в темноте. Я живо вспомнила, как мы играли в прятки, когда он был совсем ребенком и с ним сидела Элли, вспомнила, как нравилось Питеру, если мы выпрыгивали из тайника и жутко пугали его. Охотник превращался в добычу, это нравилось ему больше всего. Теперь добычей была я, и сердце выскакивало из груди. Потом раздался звон, — Питер наткнулся на мои пустые бутылки. Они скапливались тут всю зиму. Я держала их до весны, когда собиралась отнести на помойку. Ранней весной, когда никого не будет поблизости.

Хильди, позвольте мне помочь вам. Ваше отрицание, ваша бредовая паранойя — все это часть болезни. Зачем вы прячетесь? Это только я. Это я. Ваш друг Питер.

И тут случилась странная вещь. Я увидела себя словно со стороны. Я видела себя, наверное, глазами Питера. И может быть, глазами всех остальных. Видела себя — пьяницу. Жалкую старую алкоголичку. Может, я и вправду не энергичная бизнес-леди, счастливая мать — и кем я только себя ни считала. Может, я такая же, как и те люди на тех грустных собраниях. Просто Хильди. Никто — старая алкоголичка. Алкоголичка Хильди Гуд. Обычная, заурядная алкоголичка.

— Хильди, позвольте помочь вам. Вы справитесь. Вас многие любят. Ваши дочери, ваш внук.

Зачем я побежала в подвал? Какая глупость. Почему дрожу за водонагревателем? Я действительно видела себя — безумную старую даму, которая прячется в подвале от врача, от друга, предлагающего помощь. От человека, которого знает с младенчества, чей папа был так добр к нам, так добр после маминой смерти. Меня преследует не псих-убийца… какая бредовая мысль. Это Питер Ньюболд.

— Это я, Хильди. Это Питер.

— Питер, — прошептала я. Потом с трудом поднялась. — Я тут.

И почувствовала его руку на плече.

— Все хорошо, — сказал он и повел меня к лестнице. Ему пришлось помогать мне на ступеньках. Я была ужасно слаба.

— Сделайте несколько глубоких вдохов, Хильди. Мы почти пришли. Еще несколько шагов.

— Хорошо, — всхлипнула я. — Хорошо.

Когда мы добрались до верхней ступеньки, Питер потянулся над моим плечом, чтобы открыть дверь, но не успел он дотронуться, как дверь распахнулась — на пороге стоял Фрэнк.

Я упала ему в объятия.

— Прости, — всхлипнула я. — Прости меня. Я выезжала на машине ночью.

Фрэнки держал меня несколько мгновений, потом, подняв мой подбородок, посмотрел прямо в лицо.

— Нет, Хил, ты все путаешь.

— Я выезжала ночью, Фрэнки. Я была пьяна и не помню. Я во что-то врезалась…

— Сама не понимает, о чем говорит, — сказал Фрэнк. Он прижал меня ближе. — Ш-ш-ш.

— Я ничего не видела, — всхлипывала я ему в грудь. — Помню только громкий удар, а потом удивилась, откуда взялась густая паутина на лобовом стекле. По дороге домой я почти ничего не видела. Пришлось выглядывать в окошко.

— Тише, Хильди, это тебе приснилось. Я всю ночь был с тобой. А вы что тут делаете, Ньюболд? — спросил он вдруг.

— Мне нужно было кое о чем поговорить с Хильди, — раздался голос Питера. — Сегодня я покидаю город и хотел попрощаться.

— Хильди всю ночь была со мной, — повторил Фрэнк. — Она все путает.

— Да, знаю. Хильди, я оставлю вам лекарство. Оно поможет. А теперь пока. Прощайте, Фрэнк, — сказал Питер.

— Увидимся, — буркнул Фрэнк.

Когда Питер ушел, Фрэнк довел меня до стула и усадил. Он положил ладони на мои мокрые щеки и посмотрел в глаза. Потом смахнул то ли паутину, то ли подвальную пыль с моих волос и сказал:

— Хил, Джейка еще не нашли. Но Череп только что вернул твою машину из Линна с новехоньким стеклом. И царапины на капоте убрали. Ребята в мастерской сказали, что ты, похоже, врезалась в дерево. И судя по царапинам на капоте, стекло разбила ветка.

— Я помню, что выезжала вчера, Фрэнки. Я хотела поехать к тебе. Я хотела быть с тобой. Мне было так одиноко, и так не хватало тебя. Я могла сбить мальчика. Я могла сбить что угодно. Я просто хотела быть с тобой.

— Ш-ш-ш, — сказал Фрэнки. — Иди умойся, потом я отвезу тебя в город. Поможешь искать Джейка. И никому не говори, что ездила ночью на машине. Нет смысла. Это было дерево. Это точно было дерево.

— Фрэнк, я не могу сейчас ехать, — сказала я. — Мне надо отдохнуть. Может быть, вечером.

Фрэнк кивнул.

— Хорошо, тогда ложись. Отдохни. Ни с кем не разговаривай, Хильди. Никому не рассказывай про машину.

— Хорошо, — сказала я. — Хорошо. Прости…

— Тише, Хильди. Хватит об этом.

Спать я не могла. Свернулась калачиком на кровати и пыталась заснуть, но видела только сны наяву, к которым привыкла. Полупрозрачные сны. Я не запоминаю сны, если сплю крепко, но когда пытаюсь вздремнуть или расслабиться, меня часто уносит с собой поток невнятных мыслей — по-моему, это называют «грезы наяву», ни явь, ни сон. Тем вечером мне пригрезилось, что я быстро веду машину; ночь, дорогая мокрая, покрышки скользят. Что-то темное бьется в лобовое стекло, и по нему, как по льду, разбегаются трещинки, но я не останавливаюсь. Впереди поворот, нога бьет мимо педали тормоза, и я просыпаюсь, когда машина проламывает заграждение.

Потом я оказываюсь на полу в подвале, смотрю в потолок. Вот только подвал наполнен водой, и нельзя дышать. Хочется всплыть вверх, к потолку. Хочется торжественно выскочить над водой, глубоко вдохнуть чистый воздух над морем, но я не смею — там, надо мной, Джейк, он изо всех сил гребет по-собачьи. Я боюсь напугать его и прижимаюсь к полу залитого подвала, пока он не опускает в воду лицо. Вернее, лица нет, его объели крабы и рыбы. Я просыпаюсь от собственного крика.

Я вылезла из постели. Почти золотой час. Почти пора выпить. Я не пью раньше пяти — я же не алкоголик, — но сегодня можно сдвинуть время ближе к четырем. Нервы были на пределе, голова трещала, и меня доконал образ плавающего мальчика. Я подумала, не рассказать ли Кэсси о моем видении, но как смотреть ей в глаза? И как ей поможет, если она узнает, что мне днем привиделся ее сын, плывущий в глубокой воде? Я уже говорила, что мне постоянно снится вода. И все же надо позвонить Кэсси.

Женщина, которая взяла трубку, назвалась подругой Кэсси — какая-то Карен. Я попросила позвать Кэсси; выяснилось, что она уехала с патрульной машиной.

— Передать ей что-нибудь? спросила Карен.

— Просто скажите, что звонила Хильди Гуд, хорошо?

— Передам.

— А еще, вы не знаете, уже начали искать на воде? Джейка ищут в океане?

— Э, да, что-то слышала. Патрульные катера обшаривают береговую линию, и, разумеется, люди ищут на берегу.

— Хорошо, спасибо большое.

Вот и все. Больше я ничего не могла предложить, мне просто привиделось, как он плывет; я понятия не имела, где он, и даже не была уверена, что это именно он. Поиски на воде идут. Ни к чему им мое видение. Я ничем не могла помочь Дуайтам.

Я умылась, причесалась, спустилась на кухню и там на стойке увидела кепку Фрэнка «Ред соке». Он оставил ее здесь, когда приходил. Сколько раз повторять, как он отвратительно поступает, оставляя кепку на стойке? Я швырнула ее на пол и уже почти достала бокал из шкафчика, когда услышала, как открывается входная дверь. Это был Фрэнк; я узнала его шаги. Мне знаком тяжелый стук его сапог. Зачем он приехал, когда каждая клеточка моего тела требует выпивки?

— Салют, Хил, — сказал Фрэнк, входя на кухню.

— Салют, — ответила я.

Фрэнк рассказал мне новости о поисках. Искали все. Подключили собак и вызвали вертолеты.

— Фрэнк, они ищут на воде?

— Да. Мэнни, Робби Браун, другие ловцы омаров и рыбаки вышли на своих лодках. И полицейские катера.

Сейчас они не могут привлечь водолазов… Ну, будем надеяться, что и не придется. Тебе надо поехать к Кэсси, Хил. Я знаю, она тебе обрадуется.

— Поеду позже, — сказала я. Честно говоря, я просто боялась смотреть ей в глаза. Сейчас, когда я трезвая и нервы на пределе. Фрэнки зародил в моем мозгу кошмарную мысль, что я сбила ребенка; теперь эту мысль нужно смыть вином.

«Убирайся, Фрэнк», — подумала я.

— Есть хорошая новость: собаки взяли след, он ведет по оврагу за домом, в лес. Похоже, на дорогу мальчик не выходил, — сказал Фрэнк, поднимая с пола свою кепку. Нахлобучив кепку на лысеющую башку, он плеснул в чашку холодные остатки утреннего кофе.

Фрэнк Гетчелл обязательно будет пить холодный кофе, только бы не «тратить» его — не вылить и не приготовить новый. Есть что-то нездоровое в таком подходе. Я не против бережливости, однако Фрэнк заходит слишком далеко. Я тешила себя, что все дело в некоторой эксцентричности, свойственной старым янки Новой Англии, — «не выбрасывай, не будет нужды», но приходится признать: что-то серьезно не так с Фрэнком Гетчеллом.

— Хил, если бы он был ранен, его уже нашли бы, — уговаривал меня Фрэнк, прислонившись к стойке и прихлебывая холодный кофе.

Думаю, он хотел меня утешить, но только напомнил о своих безумных подозрениях и отвратительных словах, сказанных утром о моем пьянстве. Как можно простить такое предательство?

— Я говорила с подругой Кэсси. У нее был… утомленный голос, — сказала я спокойно. Не стоит ему знать, как он обидел меня. Не доставлю ему такого удовольствия.

— Все устали. Я и сам выжатый. Перекантуюсь тут какое-то время, — сказал Фрэнки. — Поехал бы домой, но не хочу оставлять тебя одну.

Он попытался притянуть меня к себе, я вырвалась.

— Почему ты не хочешь оставлять меня одну?

— Как это почему? Я беспокоюсь за тебя.

— Боишься, что я напьюсь? Что снова поеду давить людей?

— Хильди…

— Ночью моя блузка была в вине, Фрэнк, не в крови…

— Ага, хорошо. Я всю ночь не спал. Поговорим об этом позже.

— Да, я знаю, что ты не сомкнул ночью глаз. Спасибо. Доволен? Спасибо, что всю ночь не спал, что вел мою машину. Спасибо, что все исправил, мистер ремонтник. Наверное, это дорого обошлось — что ребята всю ночь работали с машиной. Сколько я тебе должна?

— Брось, Хил.

— Пришли мне счет — сколько я должна тебе за твое время.

— За что?

За твое время. За время вчера ночью, что ты водил машину, и за все прочее.

Я думала уколоть его, и когда он замолчал, прикрыв глаза, порадовалась, что он дрогнул от моего точно рассчитанного удара. То есть такова была бы реакция любого нормального человека; нормальный человек оскорбился бы, что я превратила дружеское одолжение в деловую сделку; но Фрэнк прикрыл глаза, потому что считал, сколько часов он потратил на мою машину. Он в уме перемножил цифры быстрее любого калькулятора и спокойно назвал сумму. Тут уж я задрожала.

— Да ты в своем уме? — Я горько рассмеялась. — Столько я не заплатила бы, даже если бы ты занимался машиной неделю.

— Я несколько лет не выставлял тебе счет, час работы подорожал. И потом… праздник, выходные, значит, двойная оплата, да и Черепу нужно заплатить. Он ехал за мной и отвез обратно.

Я трахалась с этим человеком. Я лежала в его объятиях, шептала нежные слова ему на ушко, покрывала тело поцелуями.

Мусорщик.

— Надеюсь, ты не против, если я пришлю чек по почте. И не стесняйся, приплюсуй все расходы. Ты мне нужен, Фрэнк, ведь мусор сам собой не уберется.

Фрэнк кивнул в ответ. Я пыталась найти боль в его глазах, но не видела, тогда решила добавить:

— Сегодня день вывоза? Пятница? Тебе не нужно заниматься мусором?

Фрэнк повернулся к выходу, но по дороге к двери отозвался:

— Сегодня суббота. Смотри на вещи проще, Хил.

«Смотри на вещи проще». Да это издевательство! Он, конечно, знает, что «Смотри на вещи проще» — лозунг анонимных алкоголиков. Кретинские наклейки на бампер. Меня затрясло от гнева. Мне нужно вино, но рисковать нельзя. Вдруг, напившись, я решу поехать к Кэсси?

Когда на улице взревел грузовик Фрэнка, я схватила свои ключи от машины — Фрэнк оставил их на столе. Мне нужно выпить, однако Фрэнк так нагрузил меня мыслями о вождении в пьяном виде, что я решила буквально спустить ключи в унитаз, прежде чем открывать вино. Другого способа я не видела. Как еще спрятать от самой себя связку ключей? Но на связке ключи от нескольких домов в моем списке, без них я не смогу. И в голову пришла мысль забросить ключи на крышу. Ни за что не полезу наверх пьяной. Даже не помню, где лестница. Я вышла за дверь и швырнула связку на крышу, пока не передумала. Я увидела, как связка покатилась вниз, и отскочила в сторону, чтобы не получить по голове, но ключи остановились в сточном желобе. Я запомнила, куда они упали — сразу слева от двери. Завтра найду. А сейчас мне нужно успокоить стучащее сердце и дрожащие руки. Нужно спуститься в подвал; снова вниз, под землю, где всегда так тепло.