Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника

Глава 8

В последние месяцы 1359 года кастильским послом в Неаполитанском королевстве доном Хуаном де Тенорио овладела тягучая, невыносимая тоска. Все чаще и чаще вспоминал он Севилью, свой дом и ворчливого слугу Пако, аппетитно зажаренную свинину в харчевне «Хмельной поросенок»…

Король Педро Жестокий, судя по всему, забыл о своем друге детства. Теперь у него были другие приятели – братья Марии де Падилья, Диего и Хуан. Дон Педро был занят войной с Энрике Трастамарским и его союзниками – арагонцами, французами и наваррцами. Даже король Марокко выступил со своим флотом против Кастилии.

Король Арагона Педро IV Церемонный все-таки начал войну против своего кастильского тезки. Поводом к началу кровопролития стал, казалось бы, пустяковый конфликт.

Как-то раз Педро Жестокому взбрело в голову вспомнить детство и посидеть с удочкой на берегу. И на его глазах в территориальных водах Кастилии разыгралось короткое морское сражение: арагонские военные корабли захватили четыре генуэзских судна, направлявшихся с товарами в Севилью. Педро Жестокий направил королю Арагона гневное послание, в ответ на которое Педро Церемонный заявил, что его капитаны поступили согласно законам войны – ведь Арагон и Генуя воевали между собой. Тогда кастильский король приказал арестовать и казнить экипажи арагонских кораблей, стоявших на якоре в Севилье.

Война между Арагоном и Кастилией, вспыхнувшая на море, перебросилась и на сушу. Педро Жестокий взял несколько валенсийских и каталонских городов. Арагон заключил союз с Энрике Трастамарским. Стало ясно, что впереди затяжные, крупномасштабные военные действия.

Болезненная подозрительность короля окончательно и бесповоротно переросла в манию предательства. Он никому не доверял, кроме братьев Падилья и дона Инестрозы, подозревая в измене абсолютно всех и обрекая на смерть своих самых верных слуг. В каземате был зарезан храбрейший оруженосец короля дон Манрике – племянник архиепископа дона Гомеса де Манрике, примаса Испании.

Многие из казненных доном Педро вельмож и рыцарей были заранее предупреждены об опасности и имели возможность бежать под знамена мятежного бастарда Энрике. Однако почти все они покорно дожидались смерти и добровольно подставляли головы под топор, не желая, чтобы на них легло клеймо изменников и нарушителей присяги королю Педро Жестокому.

Вера в неизбежное торжество справедливости заставляла оклеветанных рыцарей с гордо поднятой головой идти по воле короля Педро на плаху или надменно ждать коварного нападения «черных гвардейцев».

Получая известия из Кастилии, дон Хуан де Тенорио только удивлялся, как еще король Педро держится на троне. Инсургенты под предводительством Энрике Трастамарского уже подчинили себе большую часть территории королевства Кастилии и Леона. Лишь Андалусия, Эстрамадура и Галисия пока оставались под властью Педро Жестокого.

Впрочем, надо признать, что короля дона Педро народ Кастилии любил. Простые люди – за то, что он, в отличие от других воюющих государей, не облагал население дополнительными налогами. Евреи – за то, что он защищал их от погромов. Дворяне восхищались его талантом стратега и полководца, рядовые воины почитали дона Педро как умелого и бесстрашного рубаку. Его сторонники неизменно оправдывали кровожадность молодого короля его тягой к… справедливости! Недаром одновременно с клеймом «Жестокий» к дону Педро приклеился ярлык «Справедливый» – подобно его отцу, Альфонсо XI. Но в отношении Педро I это лестное прозвище в истории не закрепилось.

Дон Хуан думал о королеве Джиованне. Она ввергла свою страну в не меньшее кровопролитие. К тому же продала города, растранжирила казну и сокровищницу своего деда. Ее вообще не за что любить и уважать, самый последний подмастерье Неаполя презирает свою королеву и смеется над ней.

Однако Джиованна даже после полного захвата и разорения ее страны венграми как ни в чем не бывало остается на троне!

Но гораздо больше поражало дона Хуана другое обстоятельство: то, что король Педро Жестокий вообще до сих пор жив. Лично участвуя в многочисленных сражениях, дон Педро под градом стрел в одиночку прорывался к неприятельским шатрам, рубя направо и налево. При этом он орал, как сумасшедший:

– Ну, где этот чертов бастард? Эй, братец Энрике, выходи биться со мной один на один!

Энрике Трастамарский всякий раз уклонялся от поединка, прекрасно понимая, что против мощного и искусного рубаки дона Педро у него нет никаких шансов. Ради восшествия на кастильский престол он был готов пожертвовать и своей честью, и жизнью близких. Из уст в уста передавали, что дон Энрике совершенно не переживал по поводу казни родных братьев – Фадрике, Тельо, Хуана и Педро. А когда отряд под предводительством дона Педро Жестокого внезапно вторгся в глубокий тыл противника – в Астурию – и захватил в качестве заложниц жену дона Энрике, Хуану, и его малолетнюю дочь Элеонору, тот не сделал ничего, чтобы освободить их из севильской темницы.

Хуана бежала сама, с помощью одного дворянина, прибегнув к женским чарам. А Элеонору, милую и добрую девочку, дон Педро сначала приказал отправить под топор палача. Но, разглядев ее хорошенько, вдруг неожиданно полюбил, как своих родных дочерей. Дети подружились, они вместе играли, учились, читали сказки. Спустя какое-то время, испытывая редкий для него приступ великодушия, дон Педро отпустил Элеонору к отцу. Прощаясь с дочерьми короля, девочка плакала: ей не хотелось расставаться с подружками и добрым дядей Педро. Вот так! Воистину, с кастильским самодержцем порой случались необъяснимые метаморфозы.

Впрочем, в то бурное время, когда сердечная дружба естественным образом уживалась с предательством, возвышенная любовь переплеталась с изменой, жажда убийства и насилия – со смирением и покаянием, а истовая набожность – с мелочным суеверием, такие «перепады» чувств и настроений были в порядке вещей.

После того, как Педро Жестокий без всякого выкупа или военных уступок отпустил маленькую Элеонору к ее отцу, графу Трастамарскому, кастильцы принялись восхвалять своего короля за его любовь к детям. «Вот почему он не тронул самых младших бастардов и свою единокровную сестру Хуану», – говорили простолюдины.

Мария де Падилья очень радовалась, что ее Педро милостиво отнесся к малолетним детям и братьям своих врагов.

– Любимая, – говорил в ответ король Кастилии, – я не могу поднять руку на младенцев. Каждый раз, когда я собираюсь расправиться с младшими бастардами, меня пронзает одна и та же мысль: а что, если в отмщение за это Господь поразит болезнью или смертью кого-то из наших дочерей? Дороже их и тебя у меня нет ничего на свете!

Энрике Трастамарский и его военачальники прекрасно знали, откуда черпает душевные силы их главный враг. Знали, чье постоянное присутствие делает его неутомимым и решительным. Конечно же источником неуемной энергии для дона Педро была проклятая Мария де Падилья!

– Надо во что бы то ни стало убить эту ведьму! – постоянно твердил суеверный Энрике. – Без нее ему конец, он станет бессильным. Пока Падилья вместе с Педро, нам не победить этого одержимого. Он всегда будет брать верх! Что толку в том, что мы подкупом или хитростью занимаем города? Этот бешеный тут же отвоевывает их назад! И ничего тут поделать нельзя, пока жива эта проклятая Падилья…

Однако все покушения на Марию де Падилья, то и дело пребывавшую в ожидании очередного ребенка, были безуспешными: король дон Педро охранял свою любимую, как величайшую святыню. Он не жалел себя, часто был безразличен к судьбе страны, но глубокая привязанность к Марии и трем дочерям оставалась неизменной.

А на место безвинно казненных соратников дона Педро неизменно находились новые столь же преданные ему дворяне. Неужели они всерьез надеялись избежать бесславной участи своих предшественников? Нет, конечно. Все эти сыновья знатных родителей жили по принципу могильщиков во времена «Черной смерти»: живи минутой! Хоть день, да мой. Уж лучше несколько месяцев прожить при королевском дворе в роскоши и вседозволенности, чем долгие годы томиться от скуки в родовом замке.

Отдельно стоит сказать, чем платил дон Педро своим рыцарям и наемным арбалетчикам. Кастильский король как никто другой умел решать финансовые проблемы с присущим ему цинизмом.

В соседней Гранаде, мусульманском эмирате, находившемся в вассальной зависимости от Кастилии, произошел государственный переворот. Власть захватил военачальник Абу-Саид по прозвищу Бермехо (Рыжий). Он провозгласил себя эмиром Гранады. Законный эмир Мухаммед V бежал в Севилью, под защиту короля Педро Жестокого.

– Сеньор, я передам тебе несколько укрепленных крепостей, большой конный отряд и много золота, если ты поможешь мне вернуть гранадский трон, – сказал эмир-изгнанник.

Педро обещал. Но чем он мог помочь Мухаммеду, если у него самого оставалась лишь горстка преданных воинов?

Король Кастилии решил вопрос привычным способом. Он вызвал нового повелителя Гранады Абу-Саида в Севилью якобы для признания его эмиром Гранады и принятия от Абу-Саида клятвы верности – оммажа. Когда тот вместе со своими вельможами прибыл к дону Педро, радушный хозяин пригласил дорогих гостей за пиршественный стол. Вдоволь попотчевав гранадских вассалов, Педро Жестокий предложил им отдохнуть с дороги.

Когда Абу-Саид и его вельможи покинули пиршественный зал, их тут же схватили «черные гвардейцы» и привязали к заранее вкопанным в землю столбам. Затем с гиканьем и свистом примчались на конях сам дон Педро, дон Диего де Падилья и дон Хуан де Падилья. Скача во весь опор, они на ходу метали дротики в привязанных гранадских вассалов.

Эмир Мухаммед, который после этой театрализованной расправы над своими врагами вернулся к власти в Гранаде, передал королю Кастилии оговоренные ранее крепости, золото и несколько хорошо вооруженных конных отрядов.

Дону Хуану де Тенорио, узнававшему в Неаполе о столь изощренных зверствах своего друга-короля, было не по себе. Порой даже не верилось, что все это действительно происходит у него на родине. Между тем пришла еще одна новость, потрясшая всех: папа Иннокентий VI, сменивший Климента VI, под давлением французского короля отлучил Педро Жестокого от церкви за двоеженство и разорение святынь (дон Педро приказал вскрыть родовые склепы кастильских королей и изъять сокровища – для оплаты наемных войск).

Вслед за королем вся Кастилия подверглась интердикту – запрету на богослужения и совершение церковных обрядов. В ответ на это дон Педро объявил, что постановления папы для него не указ. И распорядился возобновить мессы, таинства крещения, венчания, исповеди и святого причащения. Те епископы, которые подчинились папскому запрету, были низложены, а их имущество конфисковано.

Конфликт короля Педро с папским престолом и другими христианскими монархами вызвал самую неприязненную реакцию в Неаполе. Никколо Аччайуолли дал понять дону Хуану де Тенорио, что его дальнейшее пребывание при неаполитанском дворе крайне нежелательно.

Иного мнения была королева Джиованна. Ее слова, сказанные при первом знакомстве с Тенорио: «Теперь вы приехали покорять мое королевство», – исполнялись с точностью пророчества. Неаполь так и не вступил в войну с Кастилией, несмотря на все посулы арагонского и французского королей. Миролюбивый канцлер Аччайуолли, видя нежелание королевы отправлять войска на Пиренеи, не настаивал на том, чтобы его страна нарушила нейтралитет.

Похоже, дон Хуан де Тенорио и впрямь стал великим обольстителем! В какой-то степени благодаря его стараниям королева Джиованна отказалась от агрессивных планов в отношении Кастилии. По справедливости, он заслужил награду от Педро Жестокого.

А королева Джиованна… Удивительно, но эта любвеобильная женщина постепенно привязалась к дону Хуану. Хотя, разумеется, у нее были и другие любовники – например, молодой и красивый сын Никколо Аччайуолли – Энрико. А еще толстый весельчак, забияка и жуир барон дель Пьетро. Но к Тенорио она испытывала какие-то особые чувства. Несмотря на то что королева вслух проповедовала среди придворных множественность любовных связей, в глубине души ей было приятно, что за все годы своего пребывания в Неаполе кастильский посол ни разу не изменил ей. Безнравственная и циничная, Джиованна порой задавала себя вопрос: уж не полюбила ли она кастильского посла? И не только телом, но и душой?

– Джиованни, – ласковым голосом сказала королева дону Хуану, – в связи со сложившейся неприятной ситуацией, этим отлучением от церкви короля Педро и всей его страны, вы, как и сеньор Габриэль, должны покинуть Неаполь, поскольку являетесь кастильским послом. Но я вам предлагаю и даже настаиваю: сложите с себя ваши полномочия и станьте неаполитанским подданным. Так поступали многие представители воюющих государств, и, уверяю вас, никто из них об этом не жалел. А уж вас-то я одарю истинно по-королевски.

Наверное, дон Хуан сумел бы перебороть в себе тоску по родине, но соображения иного характера не давали ему покоя. Мария Португальская и канцлер Альбукерке тоже рассчитывали оказаться в безопасности, сменив кастильское подданство на португальское. И, в отличие от де Тенорио, имели мощнейшую охрану. Однако Педро Жестокому не составило труда расправиться с ними за пределами своей страны.

Итак, оставаться нельзя. Официально покидать страну тоже опасно: королева оскорбится, что он пренебрег ее привязанностью и гостеприимством, и ему просто не позволят взойти на палубу корабля.

Значит, надо бежать. Тайно, под покровом ночи.

Дон Хуан неприметно для всех собрал самое необходимое и отнес в харчевню «Три столба», с хозяином которой был хорошо знаком. Затем, надев простонародное платье, отправился на берег, где грузились торговые корабли.

Зайдя в портовую таверну, дон Хуан легко познакомился с моряками генуэзского судна, которое отправлялось с товарами в Марокко. По пути старый мореходный неф, крутобокий и неуклюжий, должен был зайти в кастильский порт Кадис. А оттуда до Севильи рукой подать.

После очередной кружки вина де Тенорио нанялся на корабль простым гребцом. Разумеется, он мог бы заплатить за проезд и избежать необходимости вместе с другими гребцами ворочать тяжеленным рулевым веслом – одним из двух, расположенных на высокой корме нефа. Но человек, просящийся в пассажиры, неизменно вызывает подозрение: уж не скрывается ли он от правосудия? А где подозрение – там и донос. Подтвердившиеся же доносы щедро оплачивались властями.

Де Тенорио могли выдать и генуэзские моряки, и портовый трактирщик, наблюдавший за дружеской беседой между мужчиной со шрамом и мореходами. А так – обычная для Неаполя история: поиздержавшийся и влезший в долги мелкий торговец решил заработать денег, устроившись гребцом на богатый генуэзский корабль.

Дон Хуан потягивал вино и с интересом смотрел в окно на огромный, тридцатиметровый неф, две мачты которого поднимались метров на тридцать. Громоздкая корма, где размещались каюты, была богато отделана резьбой. Через квадратный вырез в борту прямо с лодок загружали в трюм судна тюки с товарами – ткани и пшеницу.

– Отплываем завтра на рассвете, – сказал дону Хуану купец, зафрахтовавший корабль.