Донал Грант

Глава 13 Непонятный звук

И вдруг в ночной тишине до него донёсся какой — то странный звук. Откуда он раздавался и что это было такое, Донал не имел ни малейшего представления. Может, это всплески и жалобы журчащей внизу воды? Или заблудившийся в воздухе отголосок мелодии, прилетевшей издалека и ослабевшей в пути? Или это один из тех таинственных и пока необъяснённых звуков, которые как будто бы рождаются в самом воздухе? Или отзвук тихого ангельского плача — ведь если ангелы способны ликовать, они наверняка способны и плакать! Или это полузадушенный человеческий стон? Может быть, какое — нибудь беззаконие свершается там, на лугу, белеющем полотном возле берега реки, чьё платиновое мерцание Донал ещё мог различить сквозь прозрачно — лиловую темноту ночи?

И тут снова раздался протяжный мелодичный всхлип. Нет, должно быть, это всё — таки какая — то приглушённая музыка. Вот уж воистину, по ночам вершатся диковинные дела! Может быть, днём жаркие солнечные лучи оставили эту мелодию в еловых ветвях, и теперь в ночной тиши она ожила и зазвучала, как алмаз, вбирая в себя дневной свет, в сумерках ещё сильнее испускает своё лучистое сияние? Ведь на свете нередко бывает, что причина и следствие не могут существовать одновременно.

И вновь этот звук, который едва можно было назвать звуком. Он был похож на колебание органной трубы, слишком медленное и глубокое, чтобы уловить его ухом. Только для органа это звучание было чересчур высоким; казалось, услышать его способна лишь человеческая душа. Нет, надо всё — таки спуститься и посмотреть. А вдруг кто — нибудь действительно бродит там внизу, взывая о помощи?

Донал осторожно пробрался к двери. На лестнице было темно, хоть глаз выколи. Он ощупью начал спускаться, впрочем, не особенно боясь споткнуться: тем и хороша винтовая лестница, что далеко вниз по ней не улетишь. Добравшись до самого нижнего этажа, Донал стал ощупывать стену, чтобы отыскать дверь, ведущую наружу, которую днём показал ему дворецкий. Но кругом была лишь гладкая стена. Он попытался найти лестницу, по которой только что спускался, но не мог определить, в какой стороне она осталась.

Он оказался в длинном проходе между двумя башнями замка. Здесь не было ни одного окна, и Донал медленно шёл вперёд, держась за стену, чтобы не споткнуться о невидимую ступеньку или не провалиться в случайный люк.

Наконец его рука нащупала дверь, такую же низенькую, как все остальные в замке. Открыв её, Донал не сразу понял, что перед ним: то ли ночь стала не такой непроглядной, то ли где — то впереди забрезжил свет. А потом снова раздалось это странное звучание, ещё слабее и отдалённее, чем раньше — как невесомые, развеваемые ветром складки фантастического одеяния какой — нибудь заблудившейся гармонии. Нет, откуда же оно может раздаваться в такое беспробудное время? Должно быть, кто — то не может уснуть и пытается обрести покой и утешение в этих печальных, но чарующих звуках, выдыхая саму свою душу в безответную тьму. Если так оно и есть, ему не стоит больше ничего искать. Только вот как попасть назад? Доналу не хотелось, чтобы кто — то из слуг или домашних застал его крадущимся по дому поздно ночью подобно вору, надеющемуся либо отыскать спрятанные фамильные драгоценности, либо выведать тайны старинного замка. Лучше сесть прямо здесь и подождать до утра. Как только рассветёт, он наверняка сможет найти дорогу к себе в комнату.

Пошарив вокруг себя, Донал нащупал ступеньку ещё одной лестницы. Хорошенько её ощупав, он решил, что это та самая огромная винтовая лестница, по которой он поднимался днём: даже в таком величественном замке вряд ли найдётся сразу две таких. Донал уселся на ступеньку, положил голову себе на руки и решил терпеливо подождать рассвета.

Для человеческого тела, пожалуй, нет испытания труднее, чем простое ожидание. Вообще, отношения человеческого сознания и времени — вещь странная и непонятная. Иногда кажется, что время существует исключительно в голове и принадлежит разуму так же бесспорно, как вопросы добра и зла принадлежат духовным сферам. Если бы не неумолимые часы, существующие по всей вселенной помимо нашего сознания, один человек прожил бы год или целое столетие, а другой — один — единственный день. Но само по себе течение времени, не говоря уже об ощущении его пустоты и незаполненности, внушает страх человеческой душе. Именно потому глупцы изо всех сил стараются убить бессодержательные часы и годы своей жизни; а ведь лучше бы они трудились с тем, чтобы как следует их наполнить! Правда, по — настоящему наполнить их способен только Бог, пусть даже время остаётся лишь земной оболочкой нашей жизни. Полнота есть только там, где Он. И для ребёнка, рядом с которым его Отец, вечность превращается в нескончаемое и живое Сегодня.

Такие мысли носились в голове Донала, то бесшумными птицами опускаясь в его сознание, то опять улетая прочь, пока он в полудрёме сидел, ожидая утра. Рассветные лучи были ещё далеко, за тысячи миль от него, на другой стороне огромного земного шара, вечно поворачивающегося навстречу солнцу.

Воображение Донала пробудилось, и перед его глазами возникла потрясающая картина великой охоты за ускользающей тенью, бегущей от огненных солнечных стрел по всему широкому лику земли, где моря, горы и долины по очереди признают победу света и радостно покоряются тому, кто освободил их от жутких бесов тьмы. Потом секунды превратились в крохотные зубцы на колёсах времени, непрестанно влекущих мрачный замок навстречу свету. Зубцы цеплялись друг за друга, колёса стремительно вращались, и время тьмы ускорялось и сокращалось с каждым мгновением. Донал забыл о тягостном ожидании, и если сквозь непроглядную мглу до него долетал далёкий непонятный звук, он казался ему лишь победным маршем грядущего утра, спешащего вызволить его из каменного мешка ночи.

Но вдруг сама темнота вокруг него содрогнулась, и Донал вскочил на ноги.

На сей раз это было не мелодичное эхо загадочной музыки, а человеческий стон, казалось, вырвавшийся из глубины души, мятущейся в жгучих, слёзных страданиях. Доналу показалось, что стон слетел откуда — то сверху, и в следующую секунду он уже поднимался по лестнице, медленно и осторожно, помня, что может наткнуться на страдальца на любой ступеньке. Ему сразу же припомнились легенды о домах с привидениями. А вдруг это стонет призрак, давно отживший своё, мучимый воспоминаниями о прошлом и бессильно скитающийся по земле, оторванный от всего телесного и могущий лишь издавать душераздирающие стоны? Однако в душе Донала был не столько страх, сколько то ощущение священного, сверхъестественного, от которого у любого смертного по коже бегут мурашки и волосы на затылке начинают потихоньку шевелиться. Он карабкался по лестнице всё выше, но вокруг него была лишь непроницаемая ночная тишина. По всему его телу пробежал жутковатый холодок, стягивая всю кожу, а грудь что — то теснило, как будто невидимая узда удерживала его, не давая идти вперёд.

Донал поднимался всё выше, медленно описывая круг за кругом и придерживаясь рукой за шероховатую стену, как вдруг его пальцы провалились в пустоту. Он вздрогнул и остановился. Это была та самая дверь, в которую он заходил сегодня днём, чтобы познакомиться с графом. Она была широко распахнута. Из окна в противоположной стене виднелся слабый звёздный свет.

Донал шагнул в дверной проём. А что это за полоска света — там, на другой стороне комнаты? Он не помнил, чтобы накануне там была какая — то дверь. И тут снова раздался стон, на этот раз совсем рядом. Должно быть, кто — то здесь и впрямь нуждается в помощи. Донал подошёл к двери, открыл её и заглянул внутрь.

Угасающая лампа свисала с потолка небольшой комнаты, похожей то ли на кабинет, то ли на особое место, где хранятся важные бумаги. По виду она казалась всего лишь передней, из которой можно пройти куда — то ещё, но дверь здесь была всего одна. И тут при свете мигающей лампы Донал разглядел смутные очертания человека, всем телом прильнувшего к стене, как будто пытаясь что — то за ней услышать. Всмотревшись, он узнал лицо несчастного, чьи широко раскрытые глаза смотрели прямо на него, но ничего не узнавали. Это был сам граф. Доналу показалось, что перед ним бесплотный призрак, и он стоял, как заворожённый, не в силах сдвинуться или хотя бы укрыться от невидящих глаз. Граф повернулся к стене, приложил к ней руки и начал слепо водить ими туда — сюда, словно пытаясь что — то нащупать. Потом он остановился, взглянул на свои ладони и начал нервно тереть их друг о друга.

Донал пришёл в себя. Он решил, что граф просто ходит во сне. Раньше он читал, что будить таких людей опасно, но если оставить их в покое, они редко причиняют вред себе или другим. Он уже собирался тихонько выскользнуть за дверь, как во тьме раздался слабый звук далёкой призрачной музыки. Граф приник ухом к стене, но вокруг опять воцарилось молчание. Он снова зашарил руками по стене, потёр ладони друг о друга и повернулся, как будто намереваясь выйти. Донал тоже повернулся и стал поспешно нащупывать свой путь назад, к лестнице. Только тут ему впервые стало страшно. Он неслышно пробирался вниз по невидимой лестнице, а за ним по пятам шагало существо не от мира сего. Он спустился на пару ступенек, подождал и услышал, что граф тоже вышел к лестнице. Донал как можно теснее прижался к стене, чтобы граф мог беспрепятственно пройти мимо, но услышал, что тот пошёл не вниз, а вверх. Тогда он опять спустился на нижнюю ступеньку, сел и стал ждать. Больше до него не донеслось ни одного звука. Минуты и часы медленно откатывались назад, и понемногу становилось всё светлее и светлее. Донал то и дело задрёмывал, но всякий раз вскидывался и настороженно вслушивался в тишину, которая, казалось, окутала всю вселенную глухим одеялом, а плотнее всего — старый каменный замок.

Наконец он увидел, что незаметно для него ночь начала отступать и увядать, чувствуя приближение света. Заря уже готова была охватить края земли и стряхнуть с неё нечестивых. Донал увидел длинный коридор, по которому в темноте дошёл до лестницы, и полуощупью прокрался в другой его конец: лучше будет подождать там, если ему не удастся найти дорогу в свою комнату. Но каким — то чудом он всё — таки нашёл свою узкую лесенку и устремился наверх с таким радостным облегчением, как будто она вела на небеса. Он добрался до кровати и тут же уснул, а проснулся лишь тогда, когда солнце было уже высоко.