Однажды вечером, когда Донал прогуливался в узкой аллее на нижней террасе, Дейви, уже научившийся прилежно заниматься и без своего учителя, прибежал к нему сказать, что в классную комнату пришла его кузина Арки и очень хочет поговорить с мистером Грантом. Донал тут же поспешил к ней.
— Мне бы хотелось побеседовать с вами наедине, мистер Грант, — проговорила Арктура.
Донал вопросительно взглянул на Дейви, и тот тактично вышел за дверь.
— Я весь день думаю, сказать вам об этом или нет, — начала она прерывающимся голосом. — Но мне не так страшно будет ложиться сегодня спать, если я расскажу вам, какой сон приснился мне вчера ночью.
Лицо её было бледным, губы дрожали. Казалось, она вот — вот расплачется.
— Расскажите мне всё, — мягко предложил Донал.
— Как вы считаете, это очень глупо — обращать внимания на какие — то там сны?
— Глупо это или нет, — ответил Донал, — но я ясно вижу, что вчерашний сон сильно вас встревожил, так что на него просто придётся обратить внимание. А если что — то требует нашего внимания, отмахиваться от этого было бы действительно глупо.
— Боюсь, для философии у меня не слишком подходящее настроение, — сказала Арктура, пытаясь улыбнуться. — Этот сон не идёт у меня из головы, как бы я ни хотела его позабыть. А рассказать о нём я могу только вам. Все другие только посмеются надо мной, а вы никогда ни над кем не смеётесь.
Вчера вечером я, как обычно, легла спать, ни о чём особенно не беспокоясь, — ну, разве что чуть — чуть, насчёт дяди. Я быстро заснула и сразу же очутилась в каком — то жутком месте. Мне снилось, что я брожу по кирпичному заводу, только совсем пустому и заброшенному. Кругом на много миль виднелись одни кирпичи, расколотые и полуобожжённые. Мне хотелось скорее оттуда выбраться, и я куда — то пошла, почти побежала. Вокруг никого не было — ни человека, ни человеческого жилища. И вдруг я увидела перед собой мрачную старую церковь. Она была совсем грязная, полуобвалившаяся, вся какая — то затхлая и уродливая. В ней не было ничего почтенного или величавого. Просто огромное бесформенное здание, как и большинство нынешних церквей. Весь её вид давил на меня, и внезапно мне стало необъяснимо страшно. Но я должна была туда войти, сама не знаю, почему.
Казалось, сон помимо моей воли затягивает меня туда.
Я вошла. Внутри всё выглядело так, как будто сюда уже сто лет не ступала человеческая нога. Скамьи сгнили, бархатный занавес над кафедрой был наполовину оборван, и его изъеденные молью складки краями касались деревянной доски, на которой обычно лежала Библия. Верхние галереи местами обрушились, а кое — где всё ещё тяжело свисали со стен. Пол посередине провалился, и внизу зияла огромная, глубокая яма. В рыхлой земле виднелись обломки гниющего дерева — от скамеек наверху и от старых гробов внизу. Я стояла, глядя в яму, и невыразимый ужас наводнил мне душу. Я не видела, далеко ли она уходит вниз, но её мягкая сползающая глубина притягивала меня, и я не могла не думать, что же кроется там, в этой бездне, как вдруг там внутри что — то зашевелилось, что — то мёртвое, изжелта — бледное. Оно медленно и скованно приближалось ко мне, безжизненно карабкаясь по рыхлому склону. Я не могла ни вскрикнуть, ни пошевелиться. До края ямы уже оставалось всего ярда три, когда оно вдруг подняло голову, и я увидела своего дядю, умершего и закутанного в саван. Он знаком поманил меня к себе, и я знала, что должна повиноваться. Я вынуждена была пойти за ним и ни на секунду не подумала о том, чтобы воспротивиться. Сердце моё опустилось и помертвело, но я стала послушно сползать в эту жуткую яму.
Ноги мои проваливались в прах древних мертвецов, такой податливый, словно тысячи кладбищенских кротов день и ночь снова и снова перекапывали его, а я скользила и сползала в чёрную пропасть всё ниже, ниже и ниже. Вскоре я начала видеть вокруг себя торчащие из земли торцы гробов, и чем глубже я спускалась, тем теснее и уже становилась яма, пока не стала такой узкой, что я едва могла протиснуться дальше. Я утешала себя, говоря, что в гробах нет никого, кроме умерших людей, которые давным — давно обрели покой, так что мне нечего бояться, что чьи — нибудь костлявые руки протянутся из темноты и схватят меня. Наконец, я увидела, что дядя остановился. Я тоже остановилась и встала чуть выше него на склоне ямы — и почему — то была гораздо спокойнее, чем можно было ожидать.
— Я всегда удивляюсь, что во сне мы ведём себя с поразительной доверчивостью, но боимся много меньше, чем следовало бы, — проговорил Донал.
— Дядя наклонился и, пыхтя, начал пихать и тащить на себя чей — то гроб, преграждавший ему путь. Каким — то образом он всё — таки умудрился оттащить его в сторону, и на его крышке я увидела серебряный герб Морвенов. В то же самое мгновение крышка откинулась, и из гроба поднялся мой отец, совсем живой и весёлый; рядом с ним дядя выглядел как полусгнивший труп рядом с проснувшейся душой. «Чего тебе надо от моей дочери?» — спросил отец, и дядя трусливо задрожал и съёжился под его взглядом. Потом отец взял меня за руку и сказал: «Пойдём, дочка, пойдём со мной!» Я пошла за ним, и всё существо моё наполнилось дивной радостью; страхи исчезли, и дядя исчез вместе с ними. Тем же самым путём отец привёл меня наверх, но когда мы выбрались из ямы, вместо жуткой, полуразвалившейся церкви я оказалась у себя в спальне. Я оглянулась вокруг и увидела, что рядом никого нет. Мне жаль было расставаться с отцом, но я была так счастлива снова очутиться у себя! А потом я проснулась. И знаете, что было ужаснее всего? Я проснулась не лёжа в постели, а стоя посередине комнаты, как раз там, где сон покинул меня. Я не могу избавиться от мысли, что и в самом деле куда — то ходила, и мучаюсь уже целый день. Потому что если я и впрямь ходила во сне, кто знает, что случится со мной сегодня ночью — и завтра, и послезавтра?
— Об этом знает Бог и наш Спаситель, — твёрдо ответил Донал. — Но скажите, не мог ли дядя снова дать вам какое — нибудь из своих снадобий?
— Мне и самой было бы легче так думать. Но как он мог это сделать?
— Всё равно, вам лучше перебраться в другую спальню и попросить миссис Брукс занять комнату рядом с вами.
— Хорошо.
Донал был бы рад предложить ей свою охрану. Он даже готов был спать у дверей её комнаты, как верный пёс, но понимал, что сейчас ей может помочь только миссис Брукс. После этого он немедленно приступил к наблюдениям и измерениям, стараясь понять, есть ли в замке и на самом деле какая — то никому не известная комната. Он делал всё это как можно тише и незаметнее, и вскоре про некоторые части замка уже мог с уверенностью сказать, что никакой скрытой комнаты там нет. Конечно, поскольку трудился он в одиночку да ещё и тайком, дело продвигалось медленно. И так — то нелегко измерить здание, которое строили и перестраивали в течение нескольких столетий, каждый раз пытаясь приспособить его к меняющимся вкусам и потребностям очередного поколения. А сделать это так, чтобы твои действия не привлекали праздного внимания и любопытных взглядов, почти невозможно. К тому же все эти многочисленные пристройки, надстройки, ниши и башенки беспорядочно громоздились друг на друге, кое — как состыковываясь в общем пространстве, и проходы между разными частями замка прямо — таки поражали смелостью задумки и хитростью исполнения. Донал то и дело натыкался на пустые пространства внутри самих стен, разную высоту этажей, непонятные лестницы и проёмы, ведущие непонятно куда, и потому исполнение его замысла шло совсем не так споро и гладко, как ему хотелось.