Донал Грант

Глава 54 В гостиной леди Арктуры

На следующий день Донал был рад услышать, что несмотря на вечерние волнения леди Арктура всю ночь спала спокойно и совершенно без снов.

— Я тут подумал, миледи, — сказал он, — и мне кажется, что если ваш дядя услышал шорох от гири совсем рядом, прямо у себя в стене, то тот камин, который мы ищем, не может быть на втором этаже. Ведь комната графа как раз между двумя этажами. Хотя в трубе звуки гулкие, раздаются далеко… Боюсь, придётся нам снова взяться за измерения! Правда, мне вчера ещё кое — что пришло в голову, может, из этого что и выйдет. Вы говорили, что музыку хорошо слышно у вас в спальне. Вы не разрешите мне как следует её осмотреть? Вдруг я что — нибудь замечу? Это не та самая комната, где я вас застал тогда, давно, когда искал графа, а по ошибке зашёл к вам?

— Нет, — ответила Арктура, — но спальня рядом с нею. Музыку слышно в обеих комнатах, но в спальне всегда лучше. Можете осмотреть её, когда вам угодно. Ах, если бы вам удалось отыскать мой страшный сон и выгнать его оттуда! Можно пойти прямо сейчас. Хотите?

— Но ведь комната графа совсем рядом. Он не услышит, как мы там возимся?

— Нет. Конечно, он близко, но это совсем другая часть здания, и стены там толстые. И потом, сегодня он слишком болен и не встаёт.

Арктура повела Донала за собой. По парадной лестнице они поднялись на второй этаж и вошли в маленькую, очень древнюю и весьма любопытную комнатку, которую Арктура выбрала для своей гостиной. Это была одна из старейших комнат во всём замке. Наверное, не будь Арктура такой печальной, она выбрала бы что — нибудь посветлее: здесь даже небо ей заслоняла видневшаяся из окна череда стен, крыш и труб. Но сама комната была очаровательна. В её стенах было множество уютных ниш и причудливых выступов, странных, но приятных. Казалось, гостиной её сделали совершенно случайно, чтобы заполнить пустое место, образовавшееся между кое — как настроенными частями замка.

— Знаете, миледи, лучше вам не сидеть в комнатах, где так мало солнца, — мягко сказал Донал. — Ведь внешняя и внутренняя суть вещей едины, и солнечный свет — это не что иное, как одеяние, в которое природа облекает истину. Если человек много сидит в темноте, он упускает то, что мог бы понять про свет с помощью самого света. Будь я вашим наставником, — продолжал он, — я бы посоветовал перебраться куда — нибудь в другое место с широким окном и просторным видом, чтобы сами небеса вместе с землей противились неправде и отгоняли мрачные мысли, пытающиеся скрыть от вас Бога.

— Надо сказать, София пыталась уговорить меня сделать то же самое, — улыбнулась Арктура. — Только если думать о Боге так, как она меня учила, никакой солнечный свет не поможет!

— Это точно, — усмехнулся Донал. — Знаете, — вдруг проговорил он, оглядываясь по сторонам, — когда я вот так смотрю на чью — нибудь комнату, мне всё время кажется, что я стараюсь узнать живого человека. Всякий дом похож на человеческую душу; узнаёшь её поближе, и она постепенно раскрывается и объясняет сама себя. И по — моему, сходство это не случайно. Мне кажется, любой дом непременно похож на того, кто его построил.

— Это очень старый замок, — произнесла Арктура. — Знаете, как долго его строили и перестраивали, сколько всего к нему добавляли, нужного и ненужного? Так что в нём столько разных характеров и вкусов, что и не разберёшься.

— Но если он всё время принадлежал одной и той же семье, мне кажется, строители всё равно передавали из поколения в поколение не только сам замок, но и запечатлённые в нём характеры.

— Неужели вы хотите сказать, что предки передали мне ту же натуру, что свойственна нашему замку? — спросила Арктура, почти содрогнувшись. — Что этот замок подходит мне, моему внутреннему «я», как раковина подходит улитке?

— Ну, соотношение внутреннего и внешнего есть и здесь, но вместе с этим нам даётся и бесконечная сила изменяться. При рождении каждый из нас ближе к Богу, нежели к любому из своих предков. Каждый сам выбирает, что в себе развивать — добро или себялюбие, изначальную Божью природу или семейную натуру. Вся история мира — это борьба между человеком душевным и человеком духовным. Кто смело признаёт унаследованные пороки, тот искупает грехи своих предков, принимает крещение за умерших, и крестят его не водой, а огнём.

— Какое странное учение! — дрожащим голосом возразила Арктура.

— Если оно вам не нравится, не верьте в него, — сказал Донал. — Мы наследуем не столько пороки и добродетели, сколько склонности и к тому, и к другому. Возможно, страшный грех моего прапрадеда живёт и во мне, но со временем уже успел превратиться лишь в слабый, случайный порыв.

— Какой ужас! — воскликнула Арктура.

— Почему — то никто не ужасается, когда мы говорим, что наследуем грех от самого Адама. Наверное, этот источник так далеко отстоит от нас во времени, что мы смело и бездумно наполняем из него свои водоёмы. Но стоит сказать, что порок унаследован от недавнего предка, как грех сразу обретает пугающую реальность, и его уже не спутаешь ни с чем. Понятно, что нам сразу становится не по себе.

— Но это же ужасно — осознавать, что над нами довлеют грехи нечестивых предков, из — за которых мы стали такими, какие есть!

— Это и правда было бы ужасно, но, к счастью, Бог ближе к нам, чем любые пороки — даже наши собственные! Если хотите, Он стоит между нами и грехами, чужими и нашими. И потом, пороки предков совсем не обязательно оборачиваются грехами в нас самих; это всего лишь возможности, которые станут пороками, если за ними последовать. Нам ведь передаётся не только злое, но и доброе, спасительное наследие! А вдруг именно то, что было так отвратительно в вашем прадедушке, искупалось удивительным благочестием его жены? Может быть, она была сострадательна там, где он был жесток, и простирала к людям материнскую любовь подобно птице, собирающей птенцов под своими крыльями? Пожалуй, самая главная опасность состоит в том, что какой — нибудь неожиданный порыв или нечестивое желание так властно захватит нас в свои сети и увлечёт за собой, что у благочестивых побуждений просто не будет времени подняться, а у воли не окажется силы воспротивиться. Но если человек сомневается в себе, проверяет себя и всей душой стремится поступать праведно, я думаю, он всегда может надеяться на то, что Бог вовремя предостережёт его. Вряд ли ему будет позволено далеко уйти с истинного пути просто из — за того, что он не знал о скрытых тайниках своей души. Знаете, чего нужно остерегаться больше всего? Уверенности в себе. Это и есть самый вероломный предатель рода человеческого.

— Что ж, это утешает.

— И ещё не надо забывать, — продолжал Донал, — что у своего истока ничто на свете не бывает злым. Пожалуй, самое худшее в человечестве происходит от самых лучших корней. Например, никто не будет так возмущаться, бушевать и мстить, как себялюбивый человек, наделённый сильным чувством справедливости… Значит, вы говорите, что лучше всего музыку слышно не отсюда, а из спальни?

— Да. Вот она, здесь.