Донал Грант

Глава 50 Долгожданный ветер

Однажды утром, когда Донал сидел с Дейви в классной комнате, в дверь постучали, и вошла леди Арктура.

— Ветер дует с юго — востока, — сказала она.

— Тогда слушайте внимательно, миледи, — ответил Донал. — По — моему, это как раз то, чего мы ждали.

— Хорошо, — отозвалась она и вышла.

День склонился к закату, но больше она так и не появлялась. После ужина в тёплых вечерних сумерках Донал сидел за книгами у себя в башне, как вдруг в комнату к нему ворвался Дейви и радостно сообщил, что вслед за ним поднимается Арки. Донал встал ей навстречу. Да, она всё — таки слышала музыку, сказала Арктура, совсем тихую. Может быть, стоит подняться на крышу?

— А где вы её слышали, миледи? — поинтересовался Донал. — И когда? Тут мне совсем ничего не слышно.

— У себя в маленькой гостиной. Сегодня она и правда совсем тихая, но ведь её ни с чем не спутаешь.

Они втроём поднялись на обзорную площадку. Ветер был лучше некуда, мягкий и ровный. Они уже достаточно освоились на крыше и потому без труда добрались до нужного места. К тому же, было совсем светло, хотя круглая и большая луна, карабкающаяся вверх по небосклону, ещё не вошла в полную силу. Вскоре они уже стояли возле знакомого скопления дымовых труб, возвышающегося подобно дереву, неожиданно выросшему на крыше дома. Они уселись и стали ждать.

— Я почти жалею, что мы разгадали эту тайну, — признался Донал.

— Почему? — удивилась Арктура. — Ведь в любом случае лучше знать правду, какой бы она ни была. Уж вы — то наверняка думаете именно так!

— Конечно, — кивнул Донал. — Если эта штука в трубе и впрямь окажется эоловой арфой — а я полагаю, что так оно и будет, — то просто замечательно, что мы её нашли. Но мне было бы интереснее, окажись тут что — нибудь такое, чего мы не могли бы объяснить.

— Я не очень вас понимаю.

— Но ведь необъяснимое так расширяет наши горизонты! Задаёт нам новые вопросы, открывает новые ответы, в которых столько новых возможностей и столько радости! Знаете, сколько удивительных открытий скрывается под твёрдой скорлупой кажущихся противоречий?.. Кстати, миледи, вы, наверное, слышали множество историй о старинных домах, в которых то и дело звучит загадочная музыка, предвещающая недоброе для их обитателей.

— Конечно, слышала. Но какой прок в таком предзнаменовании?

— Не знаю. Сам я никакого прока в этой музыке не вижу, а иначе, такие вещи, наверное, и встречались бы намного чаще. И потом, будь от неё польза, почему она всё время звучит только в домах сильных мира сего и никогда не посещает лачуги бедняков?

— Наверное, по той же причине, по которой богачам достаются и все другие блага земной жизни, — сказала Арктура.

— Прекрасный ответ, — улыбнулся Донал. — Возразить тут нечего. Но если, вооружившись подобными историями, кто — то попытается меня убедить, что о знатных семействах, проживающих в великолепных замках, Господь печётся больше, чем о бедняках, ютящихся в самых нищих хижинах Шотландии, я и слушать его не стану!

— Но разве по — настоящему влиятельные семьи не должны быть важнее других?

— нахмурившись, произнесла Арктура.

— Конечно, если они несут в себе благо. Но ведь про большинство знатных семей такого не скажешь. Даже Сам Господь родился не асмонейским царевичем, а пришёл в мир сыном простой крестьянки, и отцом его считался обыкновенный плотник.

— Что — то я не вижу, какая тут связь.

— Можно не сомневаться, что Господь занял в мире именно такое положение, которое лучше всего позволяло Ему сделать то высшее добро, ради которого Он и пришёл. Я не хочу принижать иные сословия, ведь у каждого жизненного пути есть свои особенности. Но мне кажется, что и продолжать Его истинное дело лучше всего получается у простых и незнатных, нежели у людей с высоким титулом и положением.

— Вы всегда говорите так, как будто в жизни человек должен заботиться лишь о том, ради чего пришёл Иисус Христос, — проговорила Арктура. — Неужели кроме спасения нам вообще ни о чём не стоит думать?

— Если вы обрисуете мне спасение в его истинном и полном смысле, я тут же скажу, что да, ни о чём! Только по мере того, как Бог спасает человека, тот способен истинно творить в мире приготовленное ему дело. А ведь всё здесь предназначено для того, чтобы все мы выросли в одну дивную, благословенную семью. Мир — это ясли Господни, и в нём Бог вскармливает младенцев, которые потом будут жить в Его доме. Всё истинное устремляет нас к Богу, чтобы однажды мы соединились с Ним навсегда. И когда это произойдёт, мы и правда будем творить дела даже больше тех, что творил на земле Сам Господь!.. Ой, слушайте, слушайте! По — моему, это оно!

Откуда — то сверху до них донёсся негромкий, протяжный, переливающийся звуками аккорд. Лестница была наготове, и Донал быстренько взобрался к отверстию с приготовленным листом плотной коричневой бумаги. Он примостился на верхней ступеньке и стал ждать, когда заключённые в трубе струны снова запоют своими неземными голосами. Ждать пришлось долго, и у него уже онемела нога, но тут ветер неожиданно окреп, и Донал явственно услышал призрачную музыку, раздающуюся в глубине трубы. Нежные звуки росли и становились громче. Донал ловко залепил отверстие листом бумаги, подувший ветер ещё крепче прижал его к трубе, и звуки мгновенно смолкли.

Он убрал бумагу, и музыка зазвучала вновь. Ветер не унимался, а, напротив, становился всё сильнее, и после ещё нескольких экспериментов у них не осталось ни тени сомнения в том, что они действительно отыскали источник загадочной музыки. Теперь они могли даже немного изменять её, поворачивая бумагу то так, то этак. Донал спустился и, обняв за плечи своего ученика, сказал:

— Дейви, я хочу попросить тебя никому не говорить о том, что мы нашли, пока я или леди Арктура не дадим тебе разрешения. Теперь у нас троих будет своя тайна. Замок принадлежит леди Арктуре, и она имеет полное право просить тебя какое — то время никому и ничего об этом не говорить. У меня есть на это веские причины, миледи, — пояснил он, поворачиваясь к Арктуре.

— Не могли бы вы попросить Дейви послушаться меня? Я сразу же объясню вам, в чём дело, но не хочу ничего говорить Дейви до того, как вы сами об этом не узнаете. Вы можете немедленно убрать этот запрет, если сочтёте мои доводы неубедительными.

— Дейви, — сказала Арктура, — я доверяю мистеру Гранту и потому прошу тебя пока сохранять наше открытие в тайне.

— Конечно, кузина Арки! — воскликнул мальчик. — Но мистер Грант, мне вполне хватило бы и ваших слов. Зачем вам понадобилось, чтобы Арки тоже запретила мне об этом рассказывать?

— Потому что это тайна принадлежит не мне, а ей. А теперь беги и подожди меня в моей комнате. Только будь осторожнее на смотровой площадке.

Когда Дейви скрылся из глаз, Донал повернулся к Арктуре.

— Вы знаете, миледи, что говорят в замке о пропавшей комнате? — спросил он.

— А вы сами в это верите? — ответила она вопросом на вопрос.

— По — моему, такая комната вполне может существовать.

— Если бы она была, её бы давным — давно нашли.

— Наверное, точно так же люди откликались на первые вести о том, что Колумб открыл Америку.

— Это было далеко и за огромным океаном.

— А здесь у нас толстые стены, и множество легкомысленных и робких людей.

Скажите, кто — нибудь хоть раз искал эту комнату всерьёз?

— На моей памяти — нет.

— Значит, ваше возражение несостоятельно. Если бы вы сказали мне, что ни одна серьёзная попытка найти потайную комнату не увенчалась успехом, тогда я вынужден был бы признать его силу, — хотя и тогда, наверное, не удовлетворился бы, пока не узнал, что именно было предпринято и каким образом. С другой стороны, я подозреваю, что многие из ваших предков, даже если и знали что — то об этой комнате, предпочитали держать язык за зубами. Неужели вам не хочется и тут докопаться до правды?

— Что вы, очень даже хочется! А вам не жаль будет расстаться с ещё одной необъяснимой тайной?

— Напротив, сейчас это даже не тайна, а только досужие слухи, в которые мы не слишком — то верим. И хорошо, что не верим, потому что обычный здравый смысл не даёт нам для этого никаких оснований. Но если нам удастся отыскать эту комнату, тогда — то, наверное, и появится тайна — тайна, которую не объяснить по эту сторону вечности. Можно предполагать, строить тысячи догадок, но так и не узнать, какая из них истинна… Простите меня, миледи, я нисколько не хочу настаивать!

Леди Арктура улыбнулась.

— Вы можете делать всё, что хотите, — сказала она. — Если вам и показалось, что я сомневаюсь, то это лишь потому, что я подумала о дяде. Мне очень не хотелось бы причинять ему неудовольствие.

— Конечно, нет. Но разве он сам этому не обрадуется?

— Я попробую спросить его об этом. Во — первых, он ненавидит все так называемые предрассудки, а во — вторых, достаточно любопытен, чтобы не возражать против наших поисков. Вряд ли он согласится на то, чтобы мы разбирали стены или вскрывали заложенные проёмы, но, наверное, против остального возражать не станет. Я даже ничуть не удивлюсь, если он к нам присоединится!

«Странно одно: почему граф сам не попытался отыскать загадочную комнату?» — подумал Донал. Почему — то ему казалось, что подобная идея будет лорду Морвену совсем не по душе.

— Но скажите, мистер Грант, как вы собираетесь её найти? — спросила Арктура, когда они уже почти подошли к его башне.

— Если мы только хотим узнать, существует такая комната или нет, но не собираемся её искать…

— Простите, — перебила Арктура, — но разве найти её — это не единственный способ убедиться в её существовании? Как ещё можно понять, что она есть, если мы не знаем, где она?

— Очень просто. Нам нужно посмотреть, нет ли внутри замка лишнего пространства, о котором мы ничего не знаем.

— Я вас не понимаю.

— Тогда, может быть, вы зайдёте ко мне в комнату? Я вам всё объясню, и для Дейви это тоже будет полезным уроком.

Арктура согласно наклонила голову, и вскоре Донал уже давал им обоим урок трёхмерной геометрии. Он показал им, как определить объём пространства в заданных пределах, и объяснил, что если измеренного пространства почему — то получается меньше, значит, часть его где — то прячется. Сначала надо измерить стены замка (конечно же, принимая во внимание их толщину, а также все неожиданные выступы и углубления) и вычислить, сколько кубических метров пространства должно в нём содержаться. Потом нужно измерить все комнаты и открытые места в стенах (не забывая о внутренних стенах и перегородках) и снова сложить всё это вместе. Если получившееся внутреннее пространство окажется меньше того, что должно заключаться в стенах замка, это будет означать одно из двух: либо они что — то неправильно подсчитали, либо в замке действительно есть некое место, куда они не сумели проникнуть.

— Но если бы мы поставили себе цель не просто убедиться в существовании скрытой комнаты, а отыскать её, — сказал Донал, когда Дейви и Арктура более — менее поняли его мысль, — я приступил бы к делу совсем иначе. Не стал бы ничего измерять, а начал бы с того, что составил бы у себя в голове подробный план всего замка. Я прошёл бы по всем комнатам и коридорам, пытаясь понять, как внутреннее устройство сочетается с внешними стенами. И если где — то возникнет загвоздка, то придётся снова возвращаться к точным измерениям и внимательно осматривать все углы и стены коридоров и залов, чтобы понять, нет ли где — то между ними лишнего пространства… Уж не знаю, что там будет дальше и придётся ли нам действительно разбирать стены, но сейчас об этом говорить, пожалуй, рановато.

— Но ведь это в любом случае стоит предпринять, даже если дело не дойдёт до ломки стен?

— Думаю, да.

— Пожалуй, дядя вряд ли станет возражать. И всё равно, Дейви, пожалуйста, не рассказывай об этом никому, пока мы тебе не разрешим.

Доналу было приятно слышать, что она сказала «мы».

Леди Арктура поднялась, и они вместе пошли вниз. Когда они вышли в нижний зал, куда спускалась парадная лестница, Дейви побежал за своим воздушным змеем, а Донал и Арктура остановились, чтобы проститься.

— Вы так и не рассказали мне, почему Дейви не должен никому говорить об эоловой арфе, — напомнила ему Арктура.

— Отчасти потому, что если мы и правда начнём искать потайную комнату, то чем тише и незаметнее мы будем это делать, тем лучше, а если пойдут разговоры про таинственную музыку и непонятную дымовую трубу, все сразу непременно вспомнят и про комнату. И ещё: по — моему, эта музыка сама поможет нам отыскать то, что мы хотим найти.

— Вы мне после об этом расскажете, ладно? — попросила леди Арктура и, слегка поклонившись, пошла по лестнице наверх.

Той ночью граф снова бледной тенью бродил по всему замку, а ветер, почти не переставая, дул с юго — востока. Утром Арктура пришла к дяде рассказать о том, что они задумали, но как только он уловил, куда она клонит, его лицо стало мрачнее грозовой тучи.

— Что? — вскричал он. — Неужели ради какой — то глупой сказки о дьяволе и картёжниках нужно чуть ли не по камню разбирать прекрасный, благородный замок? Нет уж! Только через мой труп! Пока я жив, этому не бывать! Вот что бывает, когда родовое имение попадает в руки женщинам! Это же святотатство! Клянусь, я лучше опротестую завещание брата в суде, чем допущу такое!

Он так бушевал, что в душе Арктуры зародилось смутное подозрение: не скрывается ли за этой яростью нечто большее? Его необузданный гнев напугал её, но одновременно пробудил в ней родовой дух Грэмов; она уже жалела о том, что из почтения к главе семьи поведала ему о своём решении. Она имеет полное право действовать, как ей заблагорассудится! Отец не стал бы оставлять собственность именно ей, не будь у него на это веских оснований. А некоторые из этих оснований вполне могли заключаться в характере и сущности стоящего перед ней дяди.

Несмотря на свой необузданный гнев, граф всё — таки увидел, каким негодованием пылает лицо его племянницы, и остановился.

— Простите, дорогая моя, — сказал он, — но если покойный граф был вашим отцом, то мне он приходился братом.

— Он и сейчас остаётся моим отцом, — холодно проговорила Арктура.

— Да, но он давно умер, похоронен и почти забыт!

— Нет, ваша светлость. После его смерти я ни на час не забывала его и ни на минуту не переставала его любить.

— Ладно, как вам будет угодно, — отмахнулся граф. — Но почему я должен считать его чуть ли не Соломоном лишь потому, что вам дорога его память? Почему я не могу усомниться в мудрости решений давно умершего человека? В этом нет никакого предательства!

— Прощайте, ваша светлость, — произнесла Арктура, еле сдерживая возмущение, и быстро вышла из комнаты. Но когда чуть позднее она обнаружила, что никак не может вознести своё сердце к Небесному Отцу, она была бы только рада избавиться от кипящего внутри гнева. Ведь если что — то мешает душе приблизиться к живому Богу, значит, ничего доброго в этом нет!

Целый день ей то и дело приходилось усилиями молитвы отгонять от себя раздражение, и ночью она долго не могла заснуть. Наконец в её сердце поднялась такая жалость к дяде, что она больше не могла на него сердиться и потому спокойно заснула.

Утром она обнаружила, что ощущение власти со стороны дяди, до сих пор неизменно довлевшее над нею, бесследно исчезло. Вместе с ним исчез и гнев. Кроме того она вдруг ясно осознала, что ей пора принять на себя свои законные обязанности. Что подумает о ней мистер Грант? — ведь она ничего не делает для тех людей, которые живут на её земле! Правда, она мало что может сделать, пока лорд Морвен сам продолжает собирать арендную плату и давать указания мистеру Грэму. Нет, она немедленно возьмёт бразды правления в собственные руки! А мистер Грант пусть пока потихоньку исследует замок, если ему всё ещё этого хочется.

Однако последний разговор с дядей упорно не выходил у Арктуры из головы. В её душе зародилось неясное подозрение, что над замком витает какая — то нехорошая, страшная тайна, связанная не только с прошлым, но и с настоящим. Ей казалось, что со вчерашнего дня между ней и дядей пролегла непреодолимая пропасть, и из — за этого он стал казаться ей ещё более странным и пугающим. Её натура была настолько деликатной и хрупкой, что всякое впечатление неизгладимо отпечатывалось в её душе. Она не только остро чувствовала несправедливость и обиду; но и боль от них ещё долго оставалась в её сердце уже после того, как сами обиды были давно прощены и почти забыты. Однако в те редкие моменты, когда всё её существо мгновенно отзывалось на какой — нибудь порыв, её душа черпала силу и глубину своего отклика именно в этой исключительной впечатлительности. Правда, без унаследованных ею семейных инстинктов эта крайняя чувствительность могла бы давно превратиться в обыкновенную слабость.