Когда лорд Морвен узнал о возвращении своего сына, он послал за Доналом и принял его совсем по — дружески. Он сказал, что несмотря на несогласие с некоторыми из его взглядов, он, тем не менее, рассчитывает на его искренность и честность и потому покорнейше просит Донала осведомлять его о всех действиях лорда Форга. Донал же ответил, что признаёт полное право его светлости знать о том, что делает его сын, однако не может взять на себя роль шпиона и доносчика.
— Но я предупрежу лорда Форга, — сказал он, — что буду непременно сообщать вам о тех его действиях, которые станут известны мне и должны быть известны вам. Правда, по — моему, он уже и так это понял.
— Вот ещё! Из — за этого он только станет осторожнее! — возразил граф.
— Тайком я ничего делать не стану, — ответил Донал. — Я не стану помогать человеку хранить нечестивую тайну, но и раскрывать её нечестным образом тоже не собираюсь.
Через несколько дней лорд Форг столкнулся с Доналом в коридоре и уже хотел пройти мимо, не обращая на учителя никакого внимания, но тот остановил его и сказал:
— По — моему, ваша светлость, после возвращения вы уже успели повидаться с Эппи.
— А вам — то что до этого?
— Я хочу, чтобы вы знали: я буду сообщать вашему отцу всё, что сочту нужным, касательно ваших ухаживаний за Эппи.
— Ваши предостережения излишни. Однако не многие доносчики стали бы предупреждать меня об этом, так что примите мою благодарность. Тут я у вас в долгу. Однако вам ничем не смыть позор столь низменного занятия.
— Ваши суждения обо мне интересны мне не больше, чем суждения вон той вороны.
— Вы что, сомневаетесь в моей чести? — презрительно ухмыльнулся Форг.
— Сомневаюсь. Я вообще в вас сомневаюсь. Вы и сами — то себя не знаете, и время вам это покажет. Ради Бога, ваша светлость, опомнитесь! Посмотрите на себя! Вы в ужасной опасности!
— Лучше согрешить ради любви, чем поступать благочестиво из обыкновенного страха. А ваши угрозы мне противны. Я их презираю!
— Угрозы, ваша светлость? Разве это угроза — предостеречь вас о том, что ваша собственная совесть может обернуться для вас проклятием? Что познание себя может стать для вас сущим адом и вы дойдёте до такого состояния, что будете стремиться лишь к тому, чтобы забыться? Помните, что сказано у Шекспира о Тарквинии?
Он сам себе судья неумолимо,
Он сам себе бесславие за грех,
Алтарь души разрушен, и со всех
Сторон летит несметная забота
И требует сурового отчёта.
— Да провалитесь вы со своими проповедями! — огрызнулся Форг и отвернулся.
— Ваша светлость, — повторил Донал, — пусть вы не слушаете меня, но есть проповедники, которых вы просто обязаны выслушать.
— Надеюсь, они не будут такими же многоречивыми и нудными, — с ехидцей процедил Форг.
— Не беспокойтесь, не будут, — заверил его Донал.
Все мысли Форга были заняты одной заботой: как встречаться с Эппи, чтобы не подвергать себя опасности. У него не было вероломных замыслов. Хотя его нравственные идеалы были весьма посредственными, он всё равно не смог бы уважать себя за сознательное коварство. Однако если влюблённый юноша всё — таки любит себя больше, чем возлюбленную, предательство уже зреет в его душе, и стоит он на скользком пути. Человеку, уже совершившему предательство, оно кажется лишь естественным средством самосохранения, и тот, кто способен на низость, не может увидеть всю гнусность своих поступков. Уже одно это должно подвигнуть нас к осторожности в суждениях о самих себе, особенно когда мы пытаемся защищаться. Форг не подозревал себя в коварстве, хотя и знал, что его страсть обрела утраченную было силу и ожила лишь из — за одного ревнивого нежелания отдать девушку другому. Он не стыдился того, что уже начал забывать Эппи, но потом встрепенулся и загорелся новой страстью. Останься он в гостях ещё на полгода, он и вовсе позабыл бы о ней.
Но если его влюблённости достало для того, чтобы не взирать на низменность положения его пассии, на низменность её манер, мыслей и чувств, то, быть может, его любовь не угасла бы так скоро, как может показаться со стороны? И потом, по натуре Эппи вовсе не была низменной. Многие люди самого скромного происхождения и образования оказываются намного менее вульгарными, чем некоторые из тех, что принадлежат к сливкам общества.
Конечно, лорд Форг был воспитан на многочисленных условностях, и время от времени столь неожиданная фамильярность с простушкой — горничной несомненно должна была вызывать в нём чуть ли не отвращение. Однако пока дело ограничивалось игривым флиртом, даже то, что отталкивало его в Эппи (надо ли говорить, что сама по себе её натура вовсе не была утончённой и благородной?), лишь придавало делу особую пикантность, а пробудившаяся страсть и вовсе затмила все подобные возражения. Войди Эппи в круг его знакомых в качестве жены, Форг, наверное, начал бы стыдиться её неотёсанности, которая на самом деле была всего — навсего простотой. Сейчас она вовсе не казалась ему невоспитанной или вульгарной; ведь мы не считаем невоспитанным грудного младенца или только что родившегося ягнёнка, хотя и признаём, что ни тот, ни другой совершенно неуместны в аристократической гостиной. Форг непременно счёл бы Эппи низкой, если бы влюблённость не заставила его отдать ей должное. Любовь не только открывает нам глаза, но и заставляет их закрывать. Правда, многие из тех, кто увидел было истину, а потом снова ослеп, думают, что глаза их, наконец — то, открылись окончательно.
Сначала Эппи вела себя точно так же, как и раньше, разве что плакала поменьше. Она продолжала усердно трудиться по дому, не жаловалась даже на самую неблагодарную работу и, казалось, хотела загладить прошлую вину, хотя на самом деле старательно скрывала вину нынешнюю: она пыталась искупить то, что держала в тайне, исполняя свои обязанности с ещё большим рвением. Однако постепенно в её лице и манерах стала проявляться прежняя дерзость вкупе с неясным смущением. Правда, подобные вспышки происходили так редко и неявно, что заметить их мог лишь человек, хорошо знающий её повадки. Донал сразу понял, что их отношения с Форгом возобновились. Тем не менее, по вечерам Эппи по — прежнему никуда не выходила, кроме как по поручению Дори, но даже тогда возвращалась домой как можно скорее, словно желая избежать подозрений.
В хорошую погоду Донал уводил Дейви в лес или в поле, чтобы они вместе могли наблюдать и извлекать все возможные уроки из того, что матушка — Природа творит в своих многочисленных мастерских. Здесь они оба учились внимательно смотреть, подмечать, сравнивать и делать выводы, каждый для себя самого и для своего друга. Донал мало знал о лесной жизни, потому что до сих пор был знаком лишь с горными склонами и лугами, но даже в лесу умел подмечать такое, на что Дейви никогда не обратил бы внимания. Тот, кто лучше всех умеет учиться, и учить будет лучше всех.
Однажды, когда они шли по опушке редкого ельника, Дейви, неожиданно меняя тему разговора, вдруг сказал: — Интересно, повстречаем мы сегодня Форга или нет? Теперь он каждый день встаёт ни свет ни заря и сразу же куда — то выезжает, но не на охоту и не на рыбалку, потому что ни удочки с собой не берёт, ни ружья. Наверное, он тоже за чем — то наблюдает или что — то ищет. Как вы думаете, мистер Грант?
Его слова заставили Донала задуматься. Вечером Эппи сидела дома, а если и выходила, то всего на несколько минут. И вот теперь оказывается, что лорд Форг каждый день выезжает из дома рано утром… Но если Эппи решила, что всё равно будет с ним встречаться, кто может им помешать?