Доверься мне

ГЛАВА 17

«ОРЕО», РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ И КАК Я ОБЛАЖАЛСЯ

Я ужасный актер. Последние несколько дней только подтверждают это. Я понятия не имею, как избавиться от того, что чувствую: от растерянности, от гребаных страданий. Я будто потерянный щенок, уверен, что и выгляжу также.

Отчасти потому, что Гарретт постоянно тычет меня в щеку и говорит об этом каждый раз, когда застает меня хмурым. Признаться, в последнее время это происходит довольно часто. Вчера он назвал меня депрессивным мудозвоном. Адам просит его быть со мной поласковее, но в основном я его игнорирую. Я не знаю, как говорить с ними о том, что чувствую. Я думаю, они все ожидали, что я буду просто двигаться дальше. Честно говоря, я тоже надеялся, что продолжу жить дальше.

В отношениях нет ничего хуже, чем чувствовать себя настолько одиноким, а именно это я сейчас ощущаю, когда Оливия пытается отгородиться от меня.

Но мне не нужно быть специалистом в этой сфере, чтобы знать, что отношения — это сложно. Достаточно посмотреть на моих товарищей по команде. Эти парни не готовы остепениться и отказаться от своей свободы. Они не могут найти партнера, которому будет важна их личность, а не их деньги. Тех, кто женат или состоит в серьезных отношениях, и при этом хранят верность, немного. Иногда кажется, что плохих примеров больше, чем хороших.

Завидую Эммету, который сейчас с улыбкой смотрит в телефон. Наверное, я мог бы хотеть того же, что и он — чтобы вся моя жизнь вне льда крутилась вокруг девушки, которая делает меня счастливым, с кем я могу быть самим собой.

Но потом я замечаю Адама, который в десятый раз за сегодняшний вечер проверяет телефон, хмурясь, когда не находит там сообщений от своей девушки. Той самой девушки, которая больше месяца пропускает все домашние матчи. Девушка, которая встретила Новый год в одиночестве, потому что ей не хотелось приходить на вечеринку. У Адама было то же, что и у Эммета сейчас, а теперь кажется, что у него этого просто… нет.

Я подначиваю его локтем, когда он убирает телефон.

— У вас с Корт все в порядке?

— А? — он вздыхает, проводя рукой по волосам. — Честно говоря, мужик, я понятия не имею. Она закрылась в себе. Ничего не хочет и почти не отвечает на мои сообщения, когда меня нет дома. Помнишь, она сказала, что не в настроении для твоей вечеринки? Когда я вернулся домой, она была пьяна в стельку, раздевалась где придется.

Блять.

— Ты говорил с ней об этом?

— Пытался. Она сказала, что я раздуваю из мухи слона, и ушла спать в свободную спальню. На следующее утро она ушла от разговора.

Не знаю, что ему ответить. У меня нулевой опыт серьезных отношений, это и так понятно. По сути, я трахался все свои 20+. Меня не заботило ничего, кроме резинки, которая должна была быть надета на член, прежде чем засунуть его в какое-нибудь горячее и влажное место. Мне нечего добавить. Наверное, мне лучше держать рот на замке, потому что если я что-нибудь скажу, то, скорее всего, это будет «бросай ее».

Поэтому вместо этого я говорю ему, что сочувствую.

Вот почему я не вступаю в отношения. Они сложные и запутанные, и кажется, что девяносто девять процентов времени люди в них несчастны, ревнуют, злятся или беспокоятся.

Кроме моих родителей. Я соглашусь на что-то вроде того, что было у них.

Потому что их любовь была чистой. Она не была уродливой, не увязла в бесконечных обидах или токсичности. Мама говорила нам, что сглаженные углы приходят со временем, что поначалу ничего не бывает идеальным, и даже если потом все кажется идеальным, это не так. Но для меня или любого стороннего наблюдателя? Все выглядело идеально.

До моего отъезда я наблюдал за тем, как отец кружил маму на кухне ежедневно. Я слушал их истории, их смех. Они сильно любили друг друга, и это чувствовалось. Я всегда ощущал это настолько же сильно, насколько видел.

Но последние семь лет моя мама живет с разбитым сердцем. Хотя, не думаю, что слово «живет» здесь подходит. Скорее, выживает. Она выживает, и делает это с трудом.

И это ужасно. Я не могу представить, как можно любить кого-то настолько сильно, а потом потерять его и не знать, как жить дальше. Я не хочу испытывать такую боль. Порой, я едва удерживаю маму на плаву.

Или пример Адама, одного из моих лучших друзей и самого доброго парня, которого я знаю. У него самое большое сердце, а он выглядит так, будто тоже потерял вторую половинку, хотя они с девушкой все еще вместе.

Так что, возможно, то, что Оливия ушла от меня, это к лучшему. Чувства уже есть, и они сильнее, чем я предполагал. Мне осталось только влюбиться или, черт возьми, что там еще бывает в отношениях, чтобы неизбежно стать таким же, как Адам, или, что еще хуже, как моя мама.

Я не хочу быть раздробленным, я хочу быть целым. И, возможно, быть целым в одиночку лучше.

Эта мысль отдает тревогой в животе, будто мое тело ее не принимает, говорит мне сопротивляться, но мой мозг не знает, что мы это умеем. К тому моменту, когда мы с ребятами возвращаемся в наш номер, чтобы поиграть в «Call of Duty» и готовиться ко сну, я не знаю, стал ли я ближе к тому, чтобы забыть Оливию, или каким-то образом сильнее влюбился в ту, которую не видел и не разговаривал с ней несколько дней.

— В последнее время ты прямо нападаешь на «Орео», а, приятель? — глаза Адама блестят, когда он смотрит, как я разрываю упаковку и запихиваю две печеньки в рот, одновременно с этим натягивая на себя треники.

Мы сегодня надрали задницу в Калгари. Моей заслуги в этом нет. Я заработал шесть штрафных минут, получил от тренера выволочку за то, что был дерьмовым лидером, и теперь, когда у меня есть пиво и тарелка начос, я планирую набить рот сахаром и развалиться на диване.

— Не могу остановиться, не хочу останавливаться, — бормочу я, разглядывая печенье. Сегодня в сливочной помадке. Я люблю разные, все вкусы хороши. Кроме морковного торта. Я люблю морковный торт, но в печенье? Нет, блять, спасибо.

— Он заедает свои чувства, — Гарретт похлопывает меня по животу. — Не так ли, здоровяк?

Я прерываю его ударом из дзюдо, когда он тянется к моей пачке, а затем уворачиваюсь, когда он пытается броситься на меня, пытаясь выхватить печенье руками.

— Убирайся отсюда, — я вытягиваю ногу, ударяю Гарретта в живот, удерживаю его на расстоянии.

— Поделись, — скулит он. — Я тоже хочу.

— Ни хрена ты не получишь. Ты сказал, что я заедаю свои чувства.

Он пожимает плечами.

— Ну, так и есть. Ты ходячая депрессия, и сегодня слопал почти всю упаковку. Так что дай мне одну, пока они не закончились.

Закатив глаза, я подбрасываю печенье в воздух, наблюдая, как Гарретт жадно ловит его ртом, словно собака ловит кость. Эммет смеется, садится на диван и достает телефон.

С ним все немного странно. Он сказал, что нам с Оливией не стоило заниматься сексом, и я это знаю, но иногда верная мысль приходит задним числом. В остальном, он был сдержаннее обычного. И это парень, который после нашего дебюта в НХЛ и тонны выпивки носился со мной по центру Ванкувера. Он совсем не сдержанный.

— Эмми! — у меня кружится голова от голоса Кары, доносящегося из FaceTime с телефона Эммета. Она закутана в одеяло, как мать Тереза. — Я скучаю по тебе, — бормочет она. — Покажи мне свой чл…

— Я с ребятами, — резко прерывает ее Эммет. — Пожалуйста, не продолжай эту фразу.

Кара обижается, но быстро загорается, когда видит меня.

— Ты ужасно играл сегодня, приятель. Держись подальше от штрафной скамейки.

Я показываю ей средний палец и разворачиваю еще одну упаковку «Орео».

— Что делаешь, детка? — Эммет проводит рукой по рубашке, потирая торс. Думаю, это стратегический ход, потому что он улыбается Каре и играет бровями.

Она начинает обводить контур губ указательным пальцем, и наступает долгое молчание, прежде чем она прерывает его и качает головой.

— У нас с Ливви ночевка, мы будем пить вино.

Мое сердце замирает, когда я слышу ее имя, и моя рука на пути ко рту тоже, мой язык, заполняясь слюной, ожидает, глазурь и, надеюсь, изображение Оливии. Вместо этого я вижу журнальный столик, заваленный винными бутылками, пустыми контейнерами из-под еды на вынос и вредностями.

Хитрая улыбка ползет по лицу Кары, прежде чем она переводит камеру на потрясенную брюнетку.

— Передай привет, Ол!

Волосы Оливии собраны в пучок, немного более лохматый, чем тот, который всегда носит моя сестра, и который, как я ей говорю, напоминает птичье гнездо. На ней самая грязная толстовка, которую я когда-либо видел, вся в пятнах краски и дырах, но она все равно чертовски красива.

Ее широко раскрытые глаза смотрят на мои, щеки пылают, рука замерла в воздухе, держась за…

Чертов «Орео».

Эта женщина — моя чертова родственная душа.

Оглушительная тишина. Никто не говорит ни слова, все наблюдают за тем, чем все это закончится.

Гарретт вскрывает пакет «Доритос» как в замедленной съемке. Его взгляд мечется между мной и экраном телефона, он подносит чипсы ко рту со скоростью улитки. Из-за медленного хруста я думаю о всевозможных видах насилия, и Адам вздрагивает, пытаясь сдержать смех. Эммет пытается скрыть фырканье кашлем, тело сотрясается, пока он, наконец, перестает сдерживаться.

Эммет и Адам громогласно хохочут, а Оливия прячет нос в воротник толстовки, опускает взгляд и печенье. Я вижу, как она отстраняется от экрана, и мое сердце замирает на каждый дюйм, на который она отдаляется от меня, хотя на самом деле ее здесь нет.

— Мне нужно в туалет, — тихо врет она. На ней свободные треники, низко висящие на бедрах. Она встает и подтягивает их, пряча полоску нежной кожи кремового оттенка, что мне так нравится. Она исчезает, а я задумываюсь о том, когда увижу ее снова.

Камера переключается обратно на Кару, она корчит рожицу — широко раскрывает глаза и гримасничает.

— Блин, она меня потом за это убьет.

Гарретт запихивает в рот горсть чипсов и пожимает плечами.

— Ну, ты же говорил, что хочешь ее видеть.

Видеть ее? Она даже не может посмотреть на меня. Это совсем не похоже на воссоединение, о котором я мечтал.

Все в этом «встрече», блять, отстой.

Я несусь со льда на своих коньках еще до того, как прозвенел финальный свисток, и сбрасываю перчатки, как только вхожу в раздевалку.

— Черт! — срывая шлем, я направляюсь к раковине, где включаю воду и жду пока она станет ледяной, чтобы обрызгать ею потное лицо. Моя кожа словно горит, и от напряжения у меня на спине и груди будто завязываются узлы.

— Беккет!

Я опускаю голову, когда слышу свое имя и человека, который его выкрикнул. Я сжимаю раковину так крепко, что белеют костяшки на пальцах, хотя я знал, что меня это ждет.

— Сюда. Сейчас же!

Я плетусь за тренером через раздевалку, мимо настороженных взглядов моих товарищей по команде, пока мы не заходим с ним за угол, создавая ложное ощущение уединения. Они не видят нас, но я опыту знаю, что они услышат каждое слово этой словесной взбучки.

— Что, черт возьми, на тебя нашло? — гневно смотрит на меня тренер, с красным раздраженным лицом. — Нам осталось двадцать минут до конца игры, а ты снова провел пять из них на чертовой штрафной скамейке!

Я знаю, что лучше не вешать голову от стыда, с тренером это не прокатит. Признать свои ошибки и не повторять их — вот что мне нужно сделать.

— Этого больше не повторится, сэр.

— Скажи это своей гребаной команде. Ты их лидер, а ты их подводишь. Мы пропустили гол из-за того дерьма, что ты там устроил!

Его гнев оправдан. Сегодня я витал в облаках. Сегодня я был рассеян, даже больше, чем всю неделю. Увидеть Оливию по видеосвязи два дня назад, как она долго не могла оторвать свой взгляд от меня — это выбило меня из колеи сильнее, чем мне бы хотелось признать.

Я приложил достаточно усилий, чтобы отвергнуть каждую женщину на афтерпати после игр. Я так старался, был так хорош, в надежде, что она смотрит, что она увидит, как я меняюсь, и ее страх исчезнет. Это не работает, и тот факт, что она так сильно меня отвлекает, несмотря на расстояние, окончательно мутит и запутывает все мысли в моей голове.

Одна ночь. Одна чертова ночь с этой девушкой, и я, блин, разбит. Почему, черт возьми, я не могу избавиться от этого?

Я не знаю, что тренер видит на моем лице, но, вероятно, там поражение, потому что его взгляд смягчается.

С тяжелым вздохом он проводит рукой по лицу.

— Послушай, Картер, я вижу, что с тобой что-то происходит. Это не ты. Обычно ты более уравновешенный на льду, чем сейчас. Ты никогда не подводишь команду, но в последнее время… в последнее время твоя голова не на месте, — он похлопывает меня по плечу, будто это может меня утешить. Не утешает. — Ты должен взбодриться.

Я, блять, пытаюсь.

— Не знаю, что ты там поменял, свой распорядок дня или что-то еще, но что бы это ни было, вернись к тому, что делал раньше. Это работало на тебя. Найди Картера Беккета, которого мы все знаем и любим.

Но что, если я не люблю эту версию себя? Что если я больше не хочу быть тем Картером Беккетом?

Но все хотят именно этого, поэтому я это им и даю.

Я возвращаюсь на лед во втором и третьем периоде, и беру себя в руки. Мне удается не попасть в штрафной бокс, забить гол и отдать голевую передачу, что приводит нашу команду к очередной победе. После игры тренер счастлив, чего не скажешь обо мне, но это не важно.

— Картер! Мы можем взять у тебя интервью?

Я собираюсь проигнорировать толпы репортеров, ожидающих нас в коридоре, на нашем пути в раздевалку после окончания игры, но тренер обхватывает мой локоть, и останавливает меня.

— Он с удовольствием поболтает. Не так ли, Беккет?

Сдержать недовольный стон становится почти невозможно, так как мне в лицо тычут диктофоны и камеры, лишая меня возможности уединиться.

— В первом периоде у тебя были трудности, Картер, — говорит один из репортеров. — Похоже, тебе пришлось нелегко.

Проведя рукой по своим мокрым от пота волосам, я вздыхаю.

— Да, в последнее время я чувствую себя не в своей тарелке. Я немного не в себе, — ложь легко слетает с моего языка. — Но я пытаюсь взять себя в руки, — добавляю я с вымученной улыбкой.

— Ты собрался во втором и третьем. Что изменилось?

— Эм, я…

— Это Оливия?

Моя рука замирает на линии челюсти при упоминании ее имени.

— Простите?

— Оливия. Та девушка несколько недель назад. Вы посвятили ей свой гол и в тот же вечер вас видели танцующими вместе. Похоже, она была с вами на сборе средств для проекта «Семья», но с тех пор ее никто не видел.

Моя челюсть сжимается.

— В чем вопрос?

— Вы расстались? Вы встречались? Или она была просто очередной…

— Я не буду говорить об Оливии.

— Назовите ее фамилию? Кто она для вас? Чем она занимается?

— Невероятно, черт возьми, — я зажмуриваю глаза, мрачно смеюсь. Сделав шаг вперед, я возвышаюсь над репортером, у которого хватает наглости продолжать давить на меня. Мне не нравится, когда на меня давят, и то, как он отступает на полшага назад, сигнализирует, что он наконец-то понял. — Личная жизнь Оливии — не ваше собачье дело. Упомяните ее имя, и я гарантирую, вы узнаете, что кусаюсь я также сильно, как лаю.

Толпа расступается, когда я направляюсь в раздевалку.

— Интервью окончено.

Но на этом моя война не заканчивается. На деле же, с каждым мгновением мое разочарование, мой гнев, мое гребаное замешательство усиливаются. Я ненавижу это, и я не знаю, как это изменить.

Это не я, тренер прав. Мне нужно что-то сделать, чтобы исправить это, и сделать это быстро. Поэтому я сразу же, как захожу в бар, направляюсь к Каре.

Но Эммет опережает меня, кружит ее. Она берет его лицо в свои руки и целует его. Они вместе чуть больше года, а искра еще не пропала. Я думаю, они из тех счастливых пар, которые никогда не потеряют ее, из тех, где все становится на свои места с самого начала.

Кара откладывает телефон, прежде чем они вдвоем идут к барной стойке, и я проскальзываю на ее место. Я не очень горжусь собой, когда беру ее телефон, чтобы подсмотреть в нем номер Оливии. Возможно, удача наконец-то на моей стороне, потому что на экране уже открыта переписка со жгучей брюнеткой.

Кара: У тебя свидание с завтраком, или как?

Оливия: Да. Разве это настоящее свидание, если оно не заканчивается завтраком?

В моих ушах стучит кровь, а слова перед моими глазами вызывают в груди боль, когда я, наконец, осознаю — она движется дальше. Дальше от того, что у нас было, чем бы оно ни было, если вообще было. Потому что оно никогда не было чем-то, да? Это была просто неоспоримая химия и физическое влечение, в сочетании с глупой мыслью, что я действительно хочу отношений, что Оливия и я можем быть вместе, и это будет классно.

Какого черта я вообще решил, что это хорошая идея?

Тренер был прав. Этот новый я не работает. Мне нужно вернуться к старому Картеру Беккету. Тому Картеру сейчас было бы наплевать на это. Он бы похоронил свои чувства в чем-то горячем и влажном.

И именно это я и собираюсь сделать.

Я осматриваю бар, окидывая все эти взгляды, полные надежды, что у нас что-то получится, пока не нахожу то, что ищу.

Высокая. Блондинка. Худая. Машет мне пальцами, покачивая одним бедром в платье, которое больше похоже на остатки неудачного швейного проекта.

Полная противоположность Оливии.

— Мистер Беккет, — она проводит блестящим черным ногтем по моему галстуку, прежде чем обнять меня за плечи и запустить пальцы в мои волосы. — Разве вы не красавчик?

Мои глаза закрываются на то, что я собираюсь сделать, будто они не хотят видеть это разрушение.

— Хочешь убраться отсюда?

— Чем займемся?

Господи, у меня нет времени на это дерьмо.

— Ты знаешь, чем.

Она наматывает мой галстук на кулак и притягивает меня ближе. Аромат ее духов удушает.

— Я сделала новую татуировку, — шепчет она.

— Круто, — мне, блять, все равно. — Не могу дождаться, чтобы увидеть ее.

Еще одна. Очередная Бренди, Мэнди, или гребаная Кэнди. Я не знаю, да и не особо парюсь об этом. Все, что я знаю — я трахал ее раньше, и это было неплохо. Надеюсь, достаточно, чтобы сбросить меня с этих адских американских горок, на которых я застрял, потому что я больше ни секунды не хочу кататься на этом гребаном аттракционе.

— Поехали, — я ненавижу себя в секунду, когда шлепаю ее по заднице, и еще сильнее, когда беру ее за руку в ее и тащу за дверь.

Эта зима проверяет меня на прочность. Горы снега и ледяной воздух, обжигающий щеки, что совсем не похоже на зиму западного побережья. Отчасти я наверняка под влиянием зимнего блюза, о котором все говорят, но когда я иду за руку с Кэнди Бренди по тротуару, я понимаю, что дело скорее в неправильной руке.

Все кажется неправильным.

Я не имею ни малейшего понятия, что сейчас делаю, почему я решил, что это поможет мне справиться с тем, что я чувствую. Неудивительно, что Оливия не верила, что я изменюсь, что я стану другим. Это лишь доказывает, что я все тот же парень, что забивает на свои проблемы. На меня обрушивается чувство, что мой отец был бы очень сильно разочарован во мне.

В поле зрения появляется моя квартира, и я чувствую, как при виде камер меня охватывает паника. Они жаждут увидеть, кого я приведу домой сегодня вечером. Я так устал от того, что мои фотографии повсюду распространяют, что моя личная жизнь выставлена на всеобщее обозрение. Я больше не хочу быть таким беспечным, безрассудным человеком. Я хочу быть постоянным. Человеком, на которого кто-то может положиться. Я хочу быть человеком, на которого я могу рассчитывать.

Я запускаю пальцы в волосы, потягивая их за концы, и останавливаюсь.

— Какого черта я делаю?

Брэнди/Мэнди проводит ладонью под воротником моего пальто, ресницы трепещут.

— Меня, примерно минуты через две.

Я мотаю головой, ощущая как все внутри сжимается от напряжения. Упираясь ладонями в холодную кирпичную кладку витрины магазина, перед которым мы остановились, я делаю один глубокий вдох за другим. Я прижимаюсь лбом к стене, пару раз легонько стукнувшись об нее для более сильного эффекта. Может, это вобьет в меня хоть немного здравого смысла.

— Мне жаль. Я не могу этого сделать.

— Что? Ты сам захоте…

— Это была ошибка, — я беру ее за руку и веду обратно по улице, к бару. — Пойдем. Я отведу тебя обратно.

Она едва поспевает за мной, и когда она смотрит на меня краем глаза, я вспоминаю, почему она зацепила меня. Потому что, хотя она едва знает меня, она видит во мне человека, а не только билет в богатство.

— Ты в порядке?

— Я… я… я не знаю. Я облажался.

— Ты можешь это исправить?

— Я не знаю, как исправить свое прошлое.

Она ухмыляется.

— Плейбойские похождения дают о себе знать?

— Да, — я со стоном закрываю глаза, когда позади выкрикивают мое имя, и слышу людей, пытающихся догнать нас, вижу вспышки фотокамер. — Чертовски безжалостно, — бормочу я.

— Картер! Сюда!

Как только мы доходим до бара, перед глазами все становится абсолютно белым. Я ослеплен вспышками камер.

— Первая девушка, с которой тебя видели в этом году! Оливии больше не будет?

— Кто эта прекрасная девушка?

Защищая глаза от яркого света, я тянусь к двери.

Вот только Мэнди хочет поговорить.

— Сэнди, — говорит она им с ослепительно улыбкой, махая в камеру. Хм. Я был близок. — Через — и. Сэнди с и. — Да емае.

Я дергаю ее за руку.

— Пойдем, — мне нужно пойти домой и прикрутить себе голову, пока она не взорвалась.

— Значит, слухи не были правдой? — кричит репортер. — О тебе и Оливии? Она была не более чем еще одной…

— Хватит! — рычу я, поворачиваясь к камерам. По моей коже будто ползут мурашки, костяшки пальцев сгибаются, а в груди бушует ярость такой силы, что я не знаю, как с ней справиться. Она сотрясает все мое тело, пытаясь вырваться, и я ей позволю, если они хоть еще раз произнесут ее имя. — Хватит об Оливии! Перестань произносить его своим чертовым ртом!

Сэнди пихает меня в дверной проем.

— И чтобы вы знали, — кричит она, — здесь ничего не происходит. Он вел себя как джентльмен и проводил меня обратно в бар. Найди настоящую работу.

— Э-э… — я моргаю, глядя на нее. — Спасибо.

— Без проблем. А теперь извини, меня зовут на мартини, — она уходит, оглядываясь через плечо. — О, и Картер? Ты не можешь исправить свое прошлое, но, если ты хочешь другого будущего, все, что тебе нужно сделать, это выбрать его.

С другого конца бара я чувствую на себе тяжесть взглядов всех присутствующих. Я не смотрю на них. Не думаю, что способен сейчас выдержать их разочарование, когда я и без этого погряз в ненависти к себе. Я направляюсь прямо к запасному выходу, холодный воздух на этот раз стал желанным спасением. Прислоняюсь к стене и просто дышу.

Я слышу щелчок двери и, не открывая глаз, понимаю, кто это. Они оставили меня наедине с моими мыслями лишь на мгновение.

Когда я наконец открываю глаза, сочувствие в их взглядах, повергает меня в замешательство.

— Она на свидании, — слова звучат более отрывисто, чем нужно.

Лицо Кары искажается.

— Что? Лив?

Я киваю.

— Я видел твой телефон, — признаюсь я, морщась, когда ее сочувствие переходит в гнев. — Она сказала, что тоже собиралась позавтракать с ним.

— Ах ты, блять… — она вздыхает, доставая телефон из сумочки. — Картер, клянусь, — она показывает мне экран телефона, на котором фотография Оливии и маленькой девочки, удивительно похожей на нее. Девочка улыбается. — Вот с кем у нее свидание. С ее семилетней племянницей. Они завтракают, потому что она взяла ее к себе на выходные.

Меня окатывает волна облегчения, в груди становится чуть менее тесно.

— Она ни с кем не встречается?

— Нет, придурок. Она зациклилась на тебе и пытается справиться со своими сомнениями и неуверенностью в себе из-за публичной жизни, которую ты ведешь.

Я повесил голову.

— Теперь она будет меня ненавидеть.

— Почему? — Гаррет хмурит брови. — С той девушкой у тебя ничего не было. Мы все слышали, как она это прокричала. Стоило ли тебе с ней уходить? Наверное нет, потому что ты и сам знаешь, что не этого ты на самом деле хотел.

Адам поднимает плечо.

— Важно то, что ты остановил себя, прежде чем сделать то, о чем потом пожалеешь.

— Теперь она никогда не доверится мне. Все считают, что я недостаточно хорош для нее.

Эммет поднимает руку, качая головой.

— Не совсем так. Сомневались ли некоторые из нас, в том, чтобы подпустить тебя к ней? Безусловно, признаю это. То, что происходит, не совсем в твоем стиле, по крайней мере, когда речь идет о женщинах. Мы лучшие друзья почти десять лет, и ты ни разу не искал чего-то серьезного.

Я потираю затылок.

— Ты едва говоришь со мной в последнее время. Я думал, ты на меня злишься.

— Я не злюсь на тебя, чувак, и даже не думал, что ты недостаточно хорош для Оливии. Совсем наоборот. Я просто чувствую себя между двух огней. Это отстой, потому что я люблю вас обоих, и вам одинаково больно. Я понимаю, почему она боится, и в то же время вижу, как сильно она тебе нравится. Я хочу, чтобы вы были счастливы, и думаю, что будет здорово, если бы будете счастливы вместе, но не собираюсь подталкивать Оливию к тому, к чему она не готова, — его плечи поднимаются и опускаются. — Это отстойно для всех.

— Тогда помоги мне, — умоляю я. — Я тут как бы пытаюсь. Я ненавижу чувствовать себя таким. Я решил, чего хочу. Разве этого недостаточно, чтобы стало легко?

Кара на мгновение задерживает на мне взгляд, и начинает громко смеяться.

— Я безумно тебя люблю, Картер, но неужели ты настолько наивен, когда речь идет об отношениях? Все не встанет на свои места лишь потому, что ты решил, что хочешь ее.

— Но у вас же все так и было.

— Без обид, но, если Эм был хоть наполовину как ты, я бы, наверное, заставила его потрудиться немного больше. Но то, что мы влюбились с самого начала, не значит, что нам не было трудно. Нам приходилось выбирать друг друга каждый день, откладывать в сторону наши разногласия и работать сообща, идти на компромиссы, строить совместную жизнь. Может показаться, что все просто встало на свои места, но мы упорно работали над этим, и в любых хороших отношениях так и будет. Ты берешь две жизни и объединяешь их. Это требует много работы и сильной приверженности к общей цели. Ты хочешь этого?

— Да, — странно, что может сделать простое слово из двух букв, произнесенное с такой уверенностью. Тяжесть уходит. Приходит осознание. Да, я хочу выбирать Оливию, снова и снова. Я хочу работать для нее, для нас. Я хочу стать лучше, не только для нее, но и для себя.

Кара берет меня за руку и тянет обратно через бар.

— Тогда давай вернем тебе твою девушку, мистер Беккет.