Доверься мне

ГЛАВА 37

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О СПОЙЛЕРАХ: Я НЕ ПРОДЕРЖАЛСЯ И МЕСЯЦА

Я видел, как плачет Адам дважды. Впервые, когда умерла его приемная бабушка, и он не успел приехать домой в Колорадо, чтобы попрощаться с ней. И во второй раз, два года назад, когда мы проиграли в финале Конференции. Он всегда давит на себя слишком сильно. Требует от самого себя быть лучше, чем он есть, что безумие, потому что он, без сомнения, самый лучший, самый внимательный парень, которого я когда-либо встречал.

И он заслуживает отношения в тысячу раз лучше, чем это.

Его голубые глаза налились кровью и покраснели, его темные кудри превратились в гнездо, когда он забирается на переднее сиденье и зарывает руки в волосы.

— Спасибо, братан, — его колени не перестают подпрыгивать, и он проводит ладонями по бедрам, пытаясь успокоиться. — Мне очень жаль.

— Не извиняйся.

— Ты не видел Оливию всю неделю. Я знаю, как сильно ты хотел провести с ней все выходные. Ты даже прилетел домой пораньше, чтобы побыть с ней.

— А теперь я здесь, с тобой, — я удерживаю его взгляд, пока он сомневается. — Я всегда рядом, несмотря ни на что, Адам. Мы всегда заботимся друг о друге.

— Ты прав. Извини, — он сморщился. — Черт. Понял. Больше никаких извинений. Прости. — Он вздыхает. — Черт.

Я хлопаю его по плечу, выезжая на дорогу.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— Хочу напиться.

Так мы оказываемся в каком-то захудалом баре вдали от шума и суеты центра города. По счастливой случайности сегодня не играет ни одна канадская команда, поэтому в баре относительно тихо для субботнего вечера. Несколько стариков сидят за стойкой бара, приковав взгляды к телевизорам над головой. Они лишь мельком посмотрели на нас, когда мы направились к столику в дальнем углу.

Адам выпивает две кружки пива, когда открывает рот и начинает говорить.

— Я должен был знать. Я знал. То есть, думаю, на каком-то подсознательном уровне я знал, — запустив пальцы в волосы, он взъерошивает локоны. — В межсезонье все было хорошо, понимаешь? Мы проводили каждый день вместе. У нас есть Мишка, — говорит он о своем щенке. — Все поменялось, как только начался сезон, — он заливает в горло остатки пива, и Гарретт тут же доливает ему. — Это моя вина? Может, слишком много хоккея? Может, я не уделял ей достаточно внимания?

— Я прерву тебя прямо сейчас, — моя рука зажата между нами, слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю сообразить, что делаю. Но, вина Адама? К черту. Я знаю этого парня с тех пор, как он сошел с самолета в девятнадцать лет вместе с той самой Кортни. Он был самым заботливым и внимательным. — Ты лучший парень, которого я знаю. Лучше, чем эти… — я указываю на Гаррета и Эммета, и они кивают в знак согласия, — и определенно лучше, чем я. Ты чертовски милый, забавный, и ты всегда относился к этой девушке как к королеве. Что бы ни произошло, это не твоя вина.

Чего я не говорю, так это того, что хоккея определенно было достаточно. Кортни была с ним с тех пор, как им было по семнадцать. Она знает эту жизнь как свои пять пальцев, и, пожалуй, она продолжала с ним отношения лишь из-за хоккея. Состояние Адама постепенно приближается к девятизначной цифре, что чертовски заслуженно. Он был в рейтинге тридцати лучших спортсменов, вратарем, которого хотели все, и мы, команда-счастливчики, потому что он достался нам.

Не знаю, когда Кортни перестала понимать, как ей повезло.

— Мне очень жаль, — извиняется он в сотый раз за сегодняшний вечер. — То, что произошло в прошлые выходные с тобой и Олли, я не должен был так быстро про это забывать. Я просто… я хотел верить ей. Я хотел верить, что бы она ни вытворила, что это было не в здравом рассудке.

— Я понимаю, чувак. Понимаю. Ты держаться за то, что у тебя было, — не думаю, что прощаться с семью годами отношений так просто, вне зависимости от обстоятельств.

— В то же время, — добавляет Эммет, — ты должен признать реальность происходящего и уважать себя настолько, чтобы принять решение, которое пойдет тебе на пользу. Здесь нужно быть эгоистом. Чего ты хочешь? Что тебе нужно?

— О, я сказал ей, чтобы она убиралась к чертовой матери, — говорит Адам с мрачной, хотя и усталой усмешкой, обивка старого красного дивана трескается, когда он садится обратно за стол. — Сказал ей, что она должна уехать к тому времени, когда я вернусь домой сегодня вечером.

— Так блять с ней и надо, — случайно произношу я вслух, а потом сморщиваюсь. — Извини, — Я не могу спокойно относиться к подобному роду отношению в адрес моего друга, словно он игрушка на один раз. Ирония в том, что до встречи с Оливией я относился к девушкам именно так.

— Я не позволю ей пройтись по мне, — Адам вертит свой бокал на пальце, рассматривая точку на столе, а затем снова поднимает взгляд. В нем есть решимость, принятие. А еще немного грусти, в основном, умиротворение. — Больше.

Через час все уже идет своим чередом. Половина нашей команды уже здесь, и на огромном столе, за который мы переместились, я могу насчитать одиннадцать пустых кувшинов.

Я остановился после второго пива и не совсем понимаю, почему уже протрезвел. Ну, кроме того, что кто-то должен развезти этих клоунов по домам, и вся эта история. И я, если честно, не об алкоголе.

Я о том, что мне очень хочется удержать все хорошее, что есть у нас с Оливией, каждый кусочек рая, который я нахожу в ней, в нас. Вдруг однажды это исчезнет? Вдруг однажды наступит конец, хотя я клянусь, что конец не наступит никогда? Что если она устанет от моих разъездов, устанет от того, что слишком часто остается одна? Что если она решит, что есть кто-то, кто может любить ее лучше, чем я?

Нет, блять, нет, и я в этом уверен даже сейчас. И, наверное, все, что я хочу сейчас, это вернуться домой и показать ей все причины, почему ей никогда не понадобится другой мужчина. До конца ее дней.

Мой телефон на столе вибрирует, и я улыбаюсь, глядя на фотографию, присланную мне Оливией, в ответ на мой вопрос о том, чем она ужинает. Прежде чем я вышел за дверь, она трижды пыталась запихнуть мою карту обратно в мои руки, но в конце концов позволила мне засунуть ее в задний карман джинсов. Лишь после того, как я сказал ей, что буду голоден, когда вернусь домой, и поэтому она может заказать мне ужин. Правда лишь отчасти. У нас тут бесконечное количество еды, и я знал, что так и будет, но, блять, позже я тоже буду голоден.

Прекрасная и нелепая улыбка Оливии ослепляет меня с экрана моего телефона. Она ест что-то похожее на Пад Тай, что я планирую сожрать, когда вернусь домой.

Если вам интересно, говорю я о еде или об Оливии, то ответ будет прост и очевиден — и то, и другое. Да ладно, разве вы меня еще не раскусили?

Подбородок Адама опускается на мое плечо. Его теплое дыхание отдает тяжестью от пива и виски, которые он пил, пока рассматривал фотографию.

— Она хорошая, Беккет. Не отпускай ее, — затем он кружится, вскидывает одну руку вверх и кричит: — Еще по одной!

Весь бар взрывается. Да, весь бар. Адам угощает здесь каждого. Но я не позволю ему платить в такую, как сегодня, ночь, так что это значит, что я покупаю еще одну партию.

К счастью, как только все раздали, Адам предлагает перенести вечеринку к нему домой. Возможно, это хорошая идея — мы привлекаем много внимания, и бар заполняется. Я подозреваю, что видео, на котором Адам стоит на барной стойке с рюмкой в руке и произносит тост, который грубо, и гораздо уважительнее, переводится как «братву на сиськи не меняют», уже стало вирусным. Как минимум, это объясняет, почему в бар только что вошла группа женщин, одетых лишь наполовину, и почему они строят нам глазки.

Я оплачиваю счет прежде, чем кто-то успевает подумать о том, чтобы принять предложение одной из этих девушек или пригласить их к Адаму, и загружаю свой внедорожник пьяными придурками, а остальных запихиваю в «Убер». Адам и Гарретт безостановочно ноют о пицце, поэтому по дороге я заезжаю за тремя большими.

Адам врывается через парадную дверь с горячим куском в обеих руках, напевая «Highway to Hell», когда его милый до чертиков щенок выбегает навстречу. Адаму удается подхватить его, не выпуская из рук пиццу, хотя Медвеженок, тибетский мастифф, в свои семь месяцев весит не меньше восьмидесяти фунтов²⁰.

Он останавливается у входа в гостиную.

— Какого хрена ты здесь делаешь?

— Я здесь живу, — невозмутимо отвечает Кортни, сидя на диване. Ее ноги на журнальном столике, на коленях миска попкорна. Она делает глоток из своего бокала вина, не глядя на нас, и увеличивает громкость на телевизоре.

— Нет, блять, больше нет.

Адам пихает пиццу и собаку мне в грудь и врывается в гостиную. Он встает перед Кортни, руки на бедрах. Я расставляю все по местам, потому что Медведь одновременно пытается облизать мое лицо и съесть пиццу.

— Не мог бы ты подвинуться? Ты загораживаешь мне обзор.

Челюсть Адама захлопывается. На шее пульсирует вена, которая, кажется, вот-вот лопнет. Отчасти, я бы хотел увидеть реакцию Кортни на то, что она вся будет в крови. Но я не хочу смерти своего друга, поэтому перепрыгиваю через диван, беру пульт с ее колен и выключаю телевизор.

— Он попросил тебя уйти.

Кортни поворачивается, взгляд свирепеет, когда встречается с моим.

— Не лезь в это. Тебя это не касается, Картер.

— Ты ранила моего лучшего друга и теперь сидишь здесь, продолжая причинять ему боль, так что да, это меня касается, — я огибаю диван, встав между ними. Адам запустил взъерошивает свои волосы. — Собери сумку и уходи. Мы проследим, чтобы остальные твои вещи были упакованы и доставлены тебе.

Может быть, я перегибаю палку, не знаю. Зато я знаю, что эта девушка должна уйти, пока Адам не вышел из себя. Пьяный и злой — не лучшее сочетание.

Кортни вскакивает на ноги.

— Адам, это просто нелепо! Скажи Картеру, чтобы он оставил меня в покое!

— Тебе нужно уйти, — шепчет он. — Сейчас же, Кортни.

— В этом нет ничего страшного! Это глупо! Тебя никогда нет дома! Что я должна делать?

Она что, блять, реально сейчас? Я это не потерплю. Как и все остальные, это ясно по тому, как Гарретт сминает уголок одной коробки с пиццей, а Эмметт держится за кухонную стойку так, что костяшки его пальцев белеют. Остальные члены нашей команды заходят в дом, каким-то образом догадались сделать это тихо и игнорировать, что они — свидетели этого крушения поезда.

— Убирайся, — повторяет Адам. — Этот дом мой, не твой, — Кортни тянется к собаке, и Адам рычит, шагнув ей навстречу. — Это моя собака, не твоя. Ты не кормишь его. Ты не выгуливаешь его. Ты ни хрена не делаешь. Убирайся. Отсюда.

Она вскидывает руки.

— Куда, черт возьми, мне идти, придурок?

Он держит обе руки перед лицом, будто его посетило самая фантастическая мысль.

— О, есть идея! Как насчет того парня, на чьем члене ты скакала три часа назад в моей гребаной постели?

Я пытаюсь сдержать смех, действительно пытаюсь. Но мое тело слегка дрожит, прежде чем я наклоняюсь вперед, и смех каким-то образом соскальзывает с моих губ. Очевидно, это заразно, потому что остальные ребята следуют моему примеру, и даже Адам улыбается.

— Ты придурок! — кричит Кортни.

— Ну, это жестко, — Адам усмехается. — Я мудак, потому что не собираюсь оставить дома женщину, которая мне изменила?

— Я тебя, блядь, ненавижу!

— Да, и я тебя, — в его глазах мелькает обида. — Между нами все кончено, чего ты и хотела, очевидно. И теперь ты должна уйти.

— Адам, — умоляет она. Слезы выглядят настоящими, надо отдать ей должное. — Пожалуйста. Мне жаль.

— Слишком поздно.

Они вдвоем исчезают в гараже, а парни начинают копаться в пицце и искать пиво в холодильнике, заглушая крики. Адам выходит из дома и направляется прямо наверх, а через несколько минут спускается с чемоданом, который заносит в гараж. Две минуты спустя колеса машины Кортни визжат, когда она мчится по улице.

— Ты в порядке? — я хлопаю его по спине, когда он опирается на кухонную стойку. Гарретт предлагает ему пиво, а Эмметт сует ему в лицо тарелку с пиццей.

— Буду. Спасибо, что вы здесь, ребята, — он разворачивает кусок пиццы, запихивает его в рот и запивает пивом. — А теперь давайте нажремся.

Я сажусь на диван и смотрю, как эти гопники сходят с ума, смеюсь над их выходками, пока осушаю бутылку за бутылкой воды.

— Ты не пьешь, — Эмметт опускается рядом со мной. — Знаешь, ты живешь достаточно близко, чтобы пойти домой пешком.

— Я знаю.

— Не хочешь быть пьяным, когда вернешься домой к своей девушке?

— Не особо, — если она к тому времени еще не будет спать. Сейчас уже десять, она была дома одна всю ночь. Велика вероятность, что она уже в постели, поэтому я отправляю сообщение, чтобы проверить.

— Олли никогда бы так с тобой не поступила, — тихо уверяет меня Эммет, словно знает, что именно это мне нужно услышать. — Никогда.

— Я знаю, — и правда, знаю. Она никогда бы не изменила мне и не причинила бы мне боль. Но это не значит, что она всегда будет счастлива со мной, что она никогда не уйдет, — я просто никогда не хочу ее терять.

— Тогда пора упасть на колени и умолять ее никогда не уходить, — он ухмыляется и подмигивает мне, прежде чем соскочить с дивана.

Это идеальное время. Я не только получаю ответ от Оливии, но и фотографию ее в ванной в пузырьках, с глупой, сонной улыбкой на лице и пивом в одной руке.

Я: Ты такая красивая, детка. Теперь направь камеру чуть ниже.

Затем я получаю фотографию ее ног, накрашенные пальчики выглядывают из пузырящейся воды.

Я: Бесстыдных девушек наказывают.

Следующий снимок заставляет меня встать с места и прижать телефон к груди на случай, если кто-нибудь заглянет мне через плечо. Потому что грудь Оливии вздымается над пенистой водой, ее стройная кремовая шея выставлена напоказ, голова откинута назад, глаза закрыты, а рот открыт, судя, по всему, в стоне. А я сижу здесь на гребаном фестивале сосисок.

— Ты можешь идти домой, чувак, — Адам обнимает меня сзади за плечи. — Оливия ждет тебя.

— Что? Что это значит? Ты видел фотографию? О, черт, — я останусь без яиц. Их просто отрежут. Их не будет.

Лицо Адама скривилось. — Фотографию? Я ничего не видел. Чем вы, блять, двое занимаетесь?

— О, — мои плечи с облегчением опускаются. — Ничем. И мне здесь хорошо. Мне не нужно никуда идти.

— Чувак, клянусь, я в порядке. Ты вытащил меня из дома, напоил, накормил, — он машет рукой позади себя, показывая на беспорядок из парней, пиццы и пива. — Я в порядке. Серьезно. Иди, будь со своей девушкой. Я знаю, ты скучал по ней. Ты ныл всю чертову неделю.

— Ты уверен? — я не хочу уходить, если ему нужно, чтобы я остался, но, несмотря на колоссальную катастрофу, которой обернулся для него этот день, он выглядит счастливым. И пьяным.

— Сто процентов, — он поднимает меня, направляя к входной двери. — Мы будем держать тебя в курсе всех глупостей, которые произойдут здесь сегодня.

— Ничего слишком глупого, — черт, когда же я повзрослел?

Он поднимает два пальца вверх и кивает.

— Обисяю.

— Ты сказал обисяю, а не обещаю? — я смеюсь над его виноватым выражением лица. — Будь умницей.

И с этим я ухожу. Когда я вхожу в свой дом, улыбка на моем лице мягкая и искренняя. Лестница слегка освещена, до меня доносится голос Джона Майера, а я спешу в свою спальню, раздеваясь на ходу.

В дверях я замираю от открывшегося передо мной зрелища. Моя великолепная девушка сидит перед камином на полу, спиной ко мне, одеяло с моей кровати на ее бедрах. Ее мокрые волосы лежат на спине, капли воды блестят на ее коже в близости тепла от огня, в одной руке она держит книгу, а другой подтанцовывает музыке.

Каким-то образом мне удается сделать снимок прежде, чем я вхожу в комнату. И когда я это делаю, я опускаюсь на колени позади тела, которому поклоняюсь, позади души, которая зажигает мой огонь, позади женщины, которая владеет каждой частичкой моего сердца.

— Картер, — Оливия задыхается, когда я прижимаюсь губами к ее шее. Ее книга падает на пол, когда она отводит руку назад, запуская пальцы в мои волосы.

— Ты до боли красива, просто чертовски красива.

С тихим хихиканьем она поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— И ты голый. Когда ты успел раздеться?

— По дороге сюда.

Оливия тянется вперед прежде, чем это успеваю сделать я, и прижимает свои губы к моим. Ее язык проникает внутрь, глубоко и страстно, а моя рука скользит по ее челюсти, обхватывая ее лицо, пока мое сердце бешено колотится о грудь.

— Могу я показать тебе кое-что, малышка Олли? — шепчу я ей в губы.

Она проводит двумя пальцами по моему лицу.

— Конечно, Картер. Что ты хочешь мне показать?

Прислонившись лбом к ее лбу, я откидываю ее мокрые волосы на плечи и снова целую ее губы. Мой следующий вздох потрясает меня до глубины души, но не так сильно, как слова, что я произношу.

— Я хочу показать тебе, как сильно я тебя люблю.