Доверься мне

ГЛАВА 51

РЕПЕТИЦИИ, РЕЧИ, ВАННЫ И ПРОЧАЯ ЕРУНДА

Солнце согревает мое лицо, легкий ветерок взъерошивает волосы. Бурундук выныривает из-за дерева и встает на задние лапы, наклонив голову, чтобы посмотреть на меня. Он делает это уже в третий раз, будто ему что-то от меня нужно.

— У меня нет для тебя еды. Прости, дружок.

Я наблюдаю, как он взбирается на надгробие и сползает вниз, с другой стороны, попискивая при этом, явно наслаждаясь этим процессом. Дублин поднимает голову с моих коленей, переводит взгляд с меня на бурундука, потом обратно, как будто хочет присоединиться к веселью.

Сегодня здесь тихо, но я думаю, что большинство людей проводят утро субботы в постели, а не с мертвыми.

До прошлого месяц я был здесь лишь однажды, семь с половиной лет назад, в единственный день, когда должен был быть здесь. По большей части, здесь я не чувствую своего отца, и Оливия говорит, что это нормально.

И все же я здесь, сижу на скамейке прямо напротив его могилы, в том же месте, что и каждый день на этой неделе. Как ни странно, это единственное место, где я нашел покой на этой неделе, кроме как объятий Оливии. Находиться в доме было тяжело, потому что он меньше похож на дом, чем когда-либо. Все напоминает об отсутствии человека, который делал его домом.

Когда я в четверг утром проснулся с ее щекой, прижатой к моей груди, я знал, что все будет хорошо, но все равно прощаться было тяжело. Тяжело было смотреть, как Оливия идет в школу в свой последний рабочий день перед тем, как Кара увезет ее на курорт, чтобы побаловать. Это значит, что дом по-прежнему пуст, и мы с Дублином одинаково недовольны ее отсутствием.

Поэтому я провожу свои дни здесь и у Хэнка. Хэнк особо ничего не говорит, что мне нужно сейчас, хотя обычно мне это не особо нравится. Он позволяет мне просто быть, позволяет мне чувствовать то, что мне нужно прочувствовать.

Если бы мой отец не умер, я бы никогда не встретил Хэнка. Я не знаю, где бы я был без него. Он неизменно был рядом на каждом шагу, всегда, когда я в нем нуждался. Он говорит, что читает меня, как инструкцию по эксплуатации, что чистая правда. Хэнк знает, что мне нужно, по тому воздуху, который я приношу с собой, когда я у него. Иногда это не то, что я хочу, но всегда то, что мне нужно.

Время на часах говорит мне, что пора домой, поэтому я встаю и кладу руку на мраморный камень.

— Я обещаю, что заставлю тебя гордиться мной, и сам буду гордиться собой. Я люблю тебя.

Дублин, соглашаясь, издает небольшое «гав», и мы возвращаемся к машине, я усаживаю его на заднее сиденье. Не знаю, зачем я это делаю, ведь он запрыгивает вперед, как только я сажусь за руль.

Когда я приезжаю домой, у дома стоит внедорожник Адама, а он, Гарретт и собака Адама, Медведь, сидят на крыльце.

Мне пришлось сменить код на своей двери. Я понимаю, что люди хотят меня проведать, и я ценю это, но постоянные посетители, приходящие и уходящие, уже стали перебором. Каждый раз, когда я приходил домой, на диване кто-то лежал, рылся в шкафу или ел за моим столом.

Не то чтобы я был против, просто мне нужно было личное пространство, перерыв от голосов, постоянно звучащих в моем ухе. Мне нужно было прочувствовать, что мне нужно, а я не мог этого сделать, когда вокруг меня постоянно были люди, которые хотели убедиться, что я не справляюсь с эмоциями.

Был также один фотограф, который следовал за мной по подъездной дорожке после прогулки с Дублином. Два часа спустя появились фотографии, на которых я набираю три из четырех цифр, а затем фотография, на которой я кричу ему, чтобы он убирался с моей территории. Опять-таки, вторжение в частную жизнь.

— Когда с нами поделятся новый кодом? — спрашивает Гарретт, следуя за мной внутрь.

— Когда ты перестанешь есть мои чипсы, когда меня нет дома.

Дублин и Медведь немедленно вступают в борьбу, прямо посреди коридора, и я мысленно помечаю себя спросить Оливию, не хочет ли она завести вторую собаку.

— Могло быть и хуже, — Гарретт открывает мою кладовку, достает буханку ржаного хлеба и засовывает два ломтика в тостер. — Я мог бы есть твои «Орео».

— И тогда в следующем сезоне у нас не будет правого нападающего, — я машу в его сторону, когда он достает арахисовое масло и джем. — У тебя что, дома нет еды?

— Снова проголодался, — бормочет он, обмахиваясь ложкой с арахисовым маслом.

Адам смотрит на меня, ухмыляясь.

— Что?

— Ничего, — он поднимает плечи. — Я просто рад за тебя. И горжусь тобой.

— Я ничего не сделал, — бормочу я. — Это была Оливия.

— Это неправда. Ты обратился в полицию. Ты поставил ее на первое место, ты проглотил свою гордость и умолял ее подождать, пока разбираешься.

— Да, приятель, — Гарретт разминает хлеб и откусывает огромный кусок, поглощая половину своего сэндвича, когда он приобнимает меня за плечи. — Мы гордимся тобой, — он хмыкает. — К тому же, Адам так разозлился, когда та, которую нельзя называть, позвонила ему из тюрьмы, что велел ей идти на хрен и переезжать обратно в Денвер. Злой Адам — такая редкость, и я наслаждаюсь каждым мгновением с ним.

Лицо Адама пылает, он почесывает затылок, но, прежде чем наклоняет голову, я вижу как он улыбается, и, черт возьми, тоже улыбаюсь.

К тому времени, когда мы оставляем щенков на выходные с няней, Гарретт съедает так много моей еды, что теперь я тоже хочу есть. Я прошу Адама сделать пит-стоп в Макдональдсе, обязательно добавив что-нибудь особенное для Хэнка, который уже сидит на скамейке перед домом престарелых, у его ног багаж, огромная шапка чемпиона Кубка Стэнли «Ванкуверских гадюк» на голове, лучезарная улыбка на лице.

— Итак, ребята. Я приготовил свой самый шикарный костюм, так что, если Кара решит бросить мистера Броуди в последнюю секунду, не беспокойтесь, я могу заменить его.

Уверен, что общения с Карой в день ее свадьбы будет достаточно, чтобы у моего старого друга случился сердечный приступ. Я беспокоюсь за здоровье Эммета, а у него оно идеальное.

Свадьба состоится в отеле «Four Seasons» в Уистлере, куда нам ехать примерно полтора часа. Кара забронировала это место прошлым летом, хотя они обручились всего шесть месяцев назад. Они планировали свадьбу с дня знакомства.

Звучит так, будто я преувеличиваю. Но это не так. Я был там в тот вечер, когда они познакомились. Эммет назвал ее миссис Броуди. Так к ней и обратился. Каре это понравилось, и с того дня они были практически неразлучны.

Когда мы приезжаем, в отеле шумно. Примерно восемьдесят процентов номеров сданы гостям свадьбы. Хотя сегодняшний предсвадебный ужин предназначен только для молодоженов и самых близких родственников, большинство гостей приехали на целые выходные, а кто-то и на более длительный срок.

Я не уверен, хорошее или плохое это начало, когда мы спускаемся в зал для торжества, где, по словам Эммета, мы его найдем. Он оказывается там, прячется в углу с Оливией, а Кара ходит в халате, тапочках, с волосами, завернутыми в полотенце, и кричит о размещении вилок и о том, что солнечный свет, проникающий сквозь окна, будет создавать блики на ее лице за главным столом.

— Но, Кара, — Оливия делает осторожный шаг в ее сторону, но, когда Кара оборачивается, Эммет оттаскивает мою крошечную девочку в угол. — Сейчас еще даже не полдень. Завтра, когда ты будешь сидеть здесь, мы будем тут в обед. Блики будут уже не такие, — она убирает руку Эммета со своего плеча и подходит к окну, показывая на небо. — Солнце будет вон там, достаточно низко, и к тому времени оно должно стать красивого оранжево-розового оттенка.

Кара моргает, глядя на Оливию. Шесть раз. Она подходит к окну, смотрит на улицу, как будто видит то, что видит Оливия. Затем она обнимает свою подругу.

— О, ты права! Слава Богу! — она как гиена хихикает. — Я на минуту потеряла голову.

— Да, на минутку, — бормочет Эммет и тут же, под пристальным взглядом Кары, убегает обратно к стене. Его взгляд оказывается на нас троих, частично стоящих за дверью, и он откидывает голову со звуком, похожим на стон. — О, блять. Слава Богу, блять. Мне нужно немного тестостерона.

Все лицо Оливии краснеет. Она вытягивает руку, совершенно преднамеренно сбивая салфетку и несколько столовых приборов на пол одним движением, несмотря на то, как она прижимает руку ко лбу.

— О нет. Вы только посмотрите на это. Так неуклюже, — она падает на колени и слишком долго занимается тем, что собирает все, пока Кара по комнате порхает к нам.

Я предчувствовал, что это случится. У нас было мало времени, чтобы поговорить, решить, что делать дальше, поскольку она здесь с Карой уже две ночи. Я знаю, что нам делать дальше. Почти уверен, что она тоже. Но я все равно хотел бы остаться с ней наедине, чтобы мы могли покончить с этим напряжением.

— О, боже! Вы здесь! — Кара целует нас в щеки, а затем переплетает свою руку с моей. — У меня для вас столько работы, мальчики. Много работы, — она подмигивает мне. — Для тебя нет ничего слишком большого. У тебя самая важная работа в эти выходные. Не могу допустить, чтобы ты переутомился.

Я очень сомневаюсь, что она даст мне поблажки, и я убеждаюсь в этом, когда Кара приводит нас в комнату со стульями.

Она указывает на стулья с белыми чехлами рядом с ними.

— Мне нужны эти стулья в коктейльной комнате на сегодняшний ужин, наденьте на них чехлы, — она показывает на деревянные стулья. — Эти вы можете одеть завтра утром. Они будут стоять снаружи, в зоне церемонии, — она подзывает нас поближе, словно хочет рассказать какой-то секрет. — Шесть дюймов ²⁶между каждым стулом. Не больше, не меньше. Понятно?

— Разве вы не платите кому-то, чтобы он это сделал? — Адам задает вопрос, на который мы все хотим получить ответ.

— Да, но я им не доверяю.

Глаза Гаррета выпучиваются.

— А нам ты доверяешь? — он проводит рукой по волосам, прежде чем натянуть футболку. — Я не хочу быть попасть тебе под горячую руку, если мы что-то испортим в день твоей свадьбы.

— Доверяю ли я вам? — побарабанив пальцами по подбородку, Кара хмыкнула. — Нет, не совсем. Но я все равно буду любить вас после свадьбы, так что лучше, чтобы это были вы, ребята, — она улыбается, но это одна из страшных улыбок, тех, от которой мы отступаем назад. — И да, неужели так сложно идеально расставить стулья? Просто сделайте меня счастливой, это все, о чем я прошу, — она похлопывает нас по плечам и, хихикая, уходит.

— Я хочу домой, — шепчет Адам. — Мне страшно.

Я хлопаю рукой по его спине. — Нам всем страшно, приятель.

Кара в своем белом кружевном платье сегодня великолепна. Она сияет, счастлива и весела, и когда она вошла сюда, она посмотрела на стулья и сказала: — Хорошая работа, ребята.

Я повторяю, Кара сказала «Хорошая работа, ребята». Мы отбили друг другу несколько пятюнь.

Но я не могу оторвать глаз от потрясающей женщины в атласном платье полуночно синего оттенка и темными волосами, ниспадающими по спине большими волнами. Они следуют за ней повсюду, куда бы она ни пошла, считают каждый бокал вина, который она подносит к губам, следят за тем, как она достает из сумочки листок бумаги, шевелит губами, прочитывая его, а затем комкает его и убирает в сумку. На этот раз она вздохнула, ставит бокал вина обратно, зажмурила глаза и направилась к бару.

К моему удивлению, Оливия заказывает стакан воды.

Я упираюсь подбородком ей в плечо, когда она в седьмой раз читает свою речь.

— Просто представь меня голым.

Оливия поперхнулась, и разбрызгала воду на всю барную стойку, когда она подпрыгивает. Она ударяет меня в плечо.

— Господи, Картер.

— Именно такую реакцию должен вызывать громовой меч, когда его представляют, — я наклоняюсь ближе, наблюдая, как вспыхивают ее щеки, когда мой голос понижается. — Удивление, немного страха и чертовски много предвкушения.

Уголок ее рта искривляется, и, прежде чем она успевает задуматься, я достаю свой телефон.

— Эй, — мягко говорит она, держа меня за предплечье, когда она заглядывает в него. — У тебя новый телефон.

— Ага. Не мог разглядеть твое великолепное лицо через осколки.

На экране улыбается она, на снимке, который я раньше не использовал. Оливия утопает в кровати, одеяла пытаются проглотить ее целиком, ее локоны в беспорядке, но ее улыбка такая же невероятная, как и всегда.

Я пролистываю свои фотографии и нахожу ту, которую сделал сегодня рано утром.

— Дублин сделал тебе эту фотографию, — говорю я ей, опуская телефон в ее руку.

Голова Дублина лежит на подушке, рядом с нарисованными синей ручкой собакой и фигуркой женщины. Из пасти собаки речевой пузырь, как в комиксах, со словами «Я скучаю по тебе, мамочка. Гав!»

Все лицо Оливии озаряется яркой улыбкой, и появляется ее волшебный смех.

— Это Дублин нарисовал, да?

Я пожимаю плечом.

— Он теперь Беккет. Вполне логично, что он может быть отличником.

Она снова смеется, и в тот момент, когда я подумываю украсть его прямо у нее изо рта, она обхватывает меня руками. Я прижимаю ее к себе, наслаждаясь ощущением полноценности. Оливия кладет подбородок мне на грудь, одаривая меня своей глупой улыбкой, и я провожу большим пальцем по уголку ее рта.

В микрофоне раздается голос Адама, требующего присутствия Оливии на трибуне для произнесения речи, и ее лицо бледнеет.

— Почти уверена, что мой ужин вот-вот выйдет обратно.

— Если это произойдет, я увезу тебя и спрячу, — я прижимаюсь губами к ее носу. — Ты справишься с этим.

— Ю-ху! — Кара ударяет кулаком в воздух, когда Оливия выходит на сцену. — Это моя лучшая подруга! Вперед, детка!

Я вижу отсюда ее опасения, переживания, которые ее гложут, и когда наши глаза встречаются, я подмигиваю, и она улыбается.

— Говорят, в жизни каждого человека наступает момент, когда он встречает свою половинку, человека, который будет любить и ценить тебя до конца жизни, держать тебя рядом и никогда не отпускать.

Женщины в толпе ахнули, а Эмметт улыбается Каре.

— Для Кары этот день настал в семнадцать лет, когда она встретила меня.

У Эммета отпадает челюсть, а Кара ударяет по столу, восклицая «Да, черт возьми, так и было, детка!»

— Я не знаю, как мне так повезло, что Кара стала моей соседкой, но все ее пять футов десять дюймов²⁷ взглянули на меня, и решили, что я идеально подхожу ей по размеру, чтобы командовать мной. А потом она впихнула мне в руки рюмку текилы. Было десять утра, и как бы я ни была напугана, я поняла, что нашла свою лучшую подругу. Когда Кара встретила Эммета, она пришла домой посреди ночи, набросилась на меня и сказала, что я должна рассказать все, что знаю о хоккее, потому что она нашла мужа, и, очевидно, он очень любит хоккей или что-то того, — она идеально ставит воздушные кавычки, очень точно описывая Кару. — Эммет, ты просил Кару пойти с тобой кататься на коньках в общей сложности четыре раза, прежде чем она наконец согласилась. Это потому, что сначала я потратила три недели на то, чтобы научить ее кататься. По крайней мере, половину этого времени она провела, лежа на льду и жаловалась, что она слишком красива, чтобы так стараться, чтобы произвести на мужчину впечатление.

Кара поднимает ладони и пожимает плечами.

— Это правда.

— Эммет, Кара взглянула на тебя и поняла, что ты тот, кто изменит ее мир, — глаза Оливии переходят на меня, она облизывается и опускает взгляд на бумагу в своих руках. — Когда вы встретились, это было похоже на столкновение двух миров, на взрыв цветов. Ты встретил ее дикость своим спокойствием, и ты на каждом шагу топил ее в любви. Любовь, которую вы разделяете, всегда вдохновляла меня никогда не соглашаться ни на что, кроме безудержной страсти, яростной одержимости, любви, которая не знает границ и с каждым днем становится только сильнее.

Она, опустив глаза, тихонько всхлипывает. Когда Оливия поднимает их обратно, ее взгляд встречается с моим. Когда она моргает, одна слезинка скатывается по ее щеке, прежде чем она улыбается Каре и Эммету.

— Мужчина, который любит ее так же яростно, как ты сама — это все, о чем я могла бы просить для своей лучшей подруги, — она поднимает свой бокал. — Я знаю, что вы проживете долгую и счастливую жизнь вместе, в основном потому, что вы не убили друг друга за всю подготовку к свадьбе, что весьма впечатляет, учитывая, кто невеста. Я бесконечно люблю вас обоих.

Я смотрю, как два моих любимых человека обнимают моего самого любимого, и весь следующий час делаю вид, что не зеленею от зависти, глядя на то, как Гарретт, Адам и один из братьев Эммета кружат Оливию по танцполу.

Она потягивает бокал игристого вина, когда я подхожу к ней.

— Ты выглядишь так, будто тебе нужно принять ванну.

Одна ее темная бровь приподнимается.

— Неужели? Потому что я как раз размышляла над тем, что за последнюю неделю я спала меньше двадцати часов и мне очень нужно подняться наверх и уснуть.

— Сначала тебе определенно нужна ванна.

Она прячет улыбку за своим бокалом, и допивает вино, прежде чем позволяет мне поставить его на место. Я переплетаю наши пальцы и тяну ее за собой по коридору, заталкивая ее в первый открывшийся лифт. Мы едем в тишине, Оливия пытается сдержать улыбку, а я подмигиваю ей в отражении зеркальных стен.

— Откуда ты знаешь, какая комната моя? — спрашивает она, когда я веду ее к двери.

— У меня есть связи.

— Твою связь зовут Кара?

— Хм… — я выхватываю у нее из рук ключ-карту и провожу им по двери. — Что-то похожее, но это не точно.

Еще одно хихиканье. Клянусь, сегодня я живу ради этого.

— Иди снимай платье, — говорю я ей, подталкивая ее в комнату, прежде чем шагнуть в ванную. — Я приготовлю тебе особую ванну Картера Беккета. Очень расслабляющую и все такое.

Я поворачиваю кран в ванне, держа руку в воде, пока она не становится почти обжигающей, как она любит. Я чувствую ее позади себя, когда добавляю в воду немного лавандовой пены, наблюдая, как она, быстро наполняясь, пенится. Я встаю и оборачиваюсь, вижу в дверях Оливию, все еще полностью одетую и наблюдающую за мной.

— Непослушная девчонка, — говорю я, приседая у ее ног. Я беру ее лодыжку в руку, снимая ее черные каблуки один за другим, и улыбаюсь тому, как она становится на три дюйма меньше, и обхватывает руками мои плечи, чтобы удержаться на месте. — Ты же помнишь, что бывает с непослушными девочками?

— Их наказывают, — хитрая улыбка ползет по ее лицу, а глаза блестят. — На твоих коленях или на моих.

Я хрипло смеюсь, встаю, хотя на самом деле я не в настроении ее наказывать. Я не думаю, что Оливия тоже, но это притворяться, снова быть собой — это весело. Когда Оливия будет вместе со мной в следующий раз, я не буду торопиться. Я проведу всю ночь, любя ее, боготворя ее, а утром, ну, ей все еще будет трудно ходить, но я принесу ей завтрак в постель.

Вместо этого я кручу ее в поисках этой изящную молнию.

— Можно?

Ее кожа теплеет.

— Да.

Молния с легкостью скользит, синий атлас спадает, открывая ее молочную кожу, каждый ее дюйм, которой я целовал, помечая любовью, и когда он доходит до округлости ее задницы, я резко вдыхаю.

Я не хочу заходить дальше, но тут я замечаю след, который я оставил на ее коже своим ртом, когда мы занимались любовью в последний раз, прямо на ее талии. Не успеваю я опомниться, как стягиваю бретельки ее платья с рук, как атлас скользит по бедрам и стекает к ее ногам.

Опустившись на колени, я запускаю руки в кружева по обе стороны ее бедер и прижимаюсь губами к маленькому засосу. Оливия легонько вздыхает, ее кремовая кожа покрывается мурашками, когда ее руки находят мои, изо всех сил держась за меня.

— Отпусти, милая, — прошу я, и она делает это, позволяя мне спустить белье с ее ног.

Я хочу стоять перед ней и пить ее, всю ее, ценить каждый дюйм тела, которое я так люблю. Но речь идет о гораздо большем, и я не хочу торопить ее.

Поэтому я беру ее за руку и веду к ванне. Оливия заходит внутрь, погружается в бурлящую воду, а я исчезаю в комнате. Я возвращаюсь через несколько минут, ставлю кружку с дымящимся чаем на край ванны и опускаю колени на плюшевый коврик.

— Я бы хотела, чтобы ты остался, Картер.

— Я тоже, но мы оба знаем, что я не могу. Я отвечаю за жениха сегодня вечером, и на моем телефоне просьба о помощи от Адама с фотографией Кары, стоящей на стуле, Эмметт выглядит так, будто вот-вот поймает ее.

Я откидываю ее волосы на плечо, провожу пальцами по ее коже, касаюсь крошечных веснушек, украшающих ее. Она прекрасна, моя идеальная спутница, словно мы были созданы в одно и то же время, две половинки единого целого, призванные однажды найти и дополнить друг друга.

Я опускаю голову, пытаясь унять боль, которая уже прочно засела в моей груди. Когда я поднимаю взгляд на Оливию, все, что я могу сделать, это изо всех сил сдерживать слезы. — Я знаю, каково это — жить без тебя. Это то, чего я никогда не хотел испытать.

И будь я проклят, если когда-нибудь снова поставлю кого-либо из нас в такое положение.

— Картер, — шепчет Оливия, ее пальцы порхают по моей скуле, пробираются сквозь мои волосы. — Я хочу вернуться домой.

Мое сердце замирает.

— Да?

Она улыбается.

— Да.

Она прикусывает зубами нижнюю губу, прежде чем наклониться вперед и прижать свой рот к моему. Сначала это происходит неуверенно, медленно, как будто она прощупывает почву, и когда мои пальцы погружаются в ее волосы, ее рот в стоне открывается.

Мне требуется все силы, чтобы отстраниться, прижаться губами к ее лбу и встать.

— Увидимся у алтаря, — говорю я ей с улыбкой, и мое сердце замирает от того, как ее лицо сияет, словно солнечный луч.

— Картер, — слышится из ванной робкий голос Оливии, от чего я на пороге оборачиваюсь. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, малышка Олли.