Два шага на небеса

Глава 32

Когда ко мне в каюту зашел генерал с тетрадкой в руке, мне невольно пришла на ум статистика: из семи пассажиров каждый второй легально или нелегально выполнял роль следователя.

– Присаживайтесь, – предложил я генералу кресло, а сам сел на стул. – Записывайте: в первом часу ночи меня разбудил женский крик…

– Ладно тебе! – махнул рукой генерал и тяжело опустился в кресло. – Все это я уже знаю.

– Вам это надо, Герман Владимирович? – спросил я, кивая на тетрадь.

– Капитан попросил! – пожал генерал плечами и, свернув тетрадь в трубку, попытался затолкать ее в карман брюк. – Но ситуация, скажу тебе по секрету, дрянная. Кто-то нехорошо хулиганит… Очень нехорошо. И доиграется. Я чувствую, очень скоро доиграется.

– Подозреваете кого-нибудь?

Я знал, что на этот вопрос генерал не ответит, и потому, сократив паузу после вопроса до минимума, сказал таким тоном, будто генерал все же ответил мне:

– Единственная улика – отпечатки пальцев на фонарике. Скажите капитану, пусть хранит его у себя как зеницу ока.

– Да мы знаем, – кивнул генерал, пряча глаза.

– И еще. Он держится слишком самоуверенно. А это может означать только одно: Виктор заготовил против капитана сильный козырь.

Я назвал имя, которое генерал не хотел назвать мне минуту назад, и то, что я попал в цель, выразительно подтвердила реакция генерала. Он стрельнул в меня глазами и тотчас прижал палец к губам.

– На полутон ниже, – предупредил он. – Тут уши у стен растут. А у тебя еще и двери нет.

Кроме ушей, растущих у стен, я хотел услышать мнение о козыре Виктора и потому продолжал молчать и вопросительно смотреть на генерала. Не думаю, что он забыл, о чем мы только что говорили, тем не менее стрелки перевел на Стеллу.

– Слушай, а девчонка эта, с которой ты… Как ее зовут, забыл…

Он проверял мои связи, втайне надеясь, что я уточню, кого генерал имеет в виду – Стеллу или Алину. Но я не оставил генералу выбора и ответил однозначно:

– Стелла.

– Ну да, Стелла! Ты случайно не почувствовал – по намекам, недоговоркам, – что у нее может быть оружие?

– Нет, Герман Владимирович, что-что, а это не почувствовал.

– А в сумочке у мамаши какой-нибудь дамский «велодог»[8] не завалялся, как ты думаешь?

– Даже не представляю, что у нее там может заваляться. Вот у кого точно есть оружие, так это у капитана.

Генерал кивнул, но было заметно, что мое замечание ему не понравилось.

– Ну, револьвер ему по штату положен. Но не будем лезть не в свои дела.

Он поднялся с кресла, сделал шаг, но тут же остановился и несколько секунд стоял ко мне спиной, словно пытался вспомнить что-то очень важное.

– Ты на капитана зла не держи, – попросил он, повернув голову. – Он твое имя назвал для того, чтобы отвлечь внимание другого… Ну, ты понял, о ком речь. Капитан тебе доверяет… Чего молчишь?

– А что мне сказать?

– Скажи: «Я страшно рад!»

– Я страшно рад, Герман Владимирович.

– То-то! И еще просьба: если мы с капитаном начнем этого олуха в трюм заталкивать, не путайся под ногами, даже если будет очень шумно. Договорились?

Я дал слово, что под ногами путаться не буду. Генерал вышел. Я прислушивался к его шагам в коридоре. Они медленно затихли на верху лестницы. Пошел с докладом к капитану, понял я. Значит, я был последним, с кем он говорил.

Преимущества моей каюты – в нее можно зайти и выйти бесшумно. Я появился в коридоре, словно опоздавшая тень генерала. Приблизившись к каюте Алины, я постучал и, не дожидаясь ответа, надавил на ручку. Дверь приоткрылась, и я проскользнул в прихожую. Пуговицы на рубашке трещоткой прошлись по косяку, и на этот тихий звук внутри каюты отозвался металлический щелчок.

Я заглянул за переборку. Алина стояла ко мне спиной, повернув в мою сторону голову.

– В чем дело? – рассерженно спросила она.

– Сейчас узнаешь, – пообещал я. – Только не надо прятать от меня пистолет. Я звук затвора «макарова» с восемьдесят третьего года различаю безошибочно.

– Меня не покидает чувство, – произнесла Алина, медленно поворачиваясь грудью ко мне, – что рано или поздно ты горько поплатишься за свою безмерную самоуверенность.

Так говорить было бы уместно в том случае, если бы девушка держала в руке баллон с дезодорантом или пудреницу. Но весь фокус заключался в том, что в одной руке она действительно держала «макаров», а во второй – полную обойму к нему. Глядя на меня очень нехорошо, Алина вогнала обойму в пистолетную рукоять и медленно сдвинула ствольную планку, загоняя патрон под ударник.

– Браво, – сказал я. – Я вижу, что ты умеешь обращаться с оружием. Можешь больше не стараться. Убери его, пока сюда еще кто-нибудь не зашел.

– Что надо? – не очень вежливо спросила Алина, продолжая стоять передо мной с заряженным пистолетом в руке.

– Как коллега с коллегой, хочу поделиться с тобой интересной новостью.

– Ну? В чем же дело? Делись, коллега!

Я взмахнул рукой, словно попытался поймать на лету муху в ладонь, и «макаров» оказался у меня в руке.

– Отдай, – сквозь зубы произнесла Алина, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Молодой и красивой женщине не к лицу размахивать этой дрянью, – объяснил я свой поступок и вынул из рукоятки обойму. – Садись, не надо стоять!

– Ты меня раздражаешь, – призналась Алина.

– Это потому, что ты думаешь, будто бы я тебе мешаю, – ответил я, засовывая пистолет под подушку, а обойму закидывая на полку платяного шкафа.

– Прекрати вмешиваться в мои дела! Уйди с моего горизонта, очень тебя прошу! Ты же как слон в посудной лавке!

Я терпеливо слушал.

– Все? – спросил я, как только Алина замолчала. – А теперь послушай меня. Капитан и генерал намерены посадить Виктора в трюм.

Алина уже намеревалась пройти к двери и открыть ее настежь, чтобы выставить меня вон, но на полпути остановилась и повернулась ко мне.

– Посадить в трюм? – переспросила она. – Что значит посадить в трюм?

– Это значит насильно поместить в нижнюю часть отсека, прилегающего к днищу судна…

– Откуда ты знаешь?

Вот это другой разговор! Алина шагнула ко мне; мы стояли почти вплотную друг к другу.

– Капитан сказал.

– Может, врет?

– Не думаю. Он мне доверяет.

Девушка опустила глаза и принялась машинально тереть лоб.

– Нет, – сказала она тихо сама себе. – Только не это! Они все испортят! Этого нельзя допустить! Этого нельзя…

– Ты не сможешь переубедить капитана, – предупредил я. – Он настроен очень решительно.

– Смогу, – жестко проговорила Алина и покосилась на подушку.

– Не будь идиоткой! Если ты вздумаешь угрожать ему пистолетом, то сойдешь на берег Кипра под конвоем полицейских и уже никогда не найдешь убийцу Валеры!

Я удивился тому, что смог так быстро убедить ее отказаться от оружия. Алина кивнула и принялась ходить по каюте, крепко обняв себя за плечи.

– Что же делать? – бормотала она. – Что же делать? Если они его посадят в трюм, то капитану придется сообщить об этом инциденте в полицию. Полиция наверняка временно арестует его, начнутся разбирательства… Это будет конец, он уже не сможет…

Она не договорила, подошла к столу и с щелчком раскрыла сумочку из коричневой замши.

– Кирилл, – произнесла она, не поворачиваясь, – в душевой на полочке стакан – принеси, пожалуйста, воды.

Волнуется, подумал я, валерьянка, водичка и головная боль. Этого, впрочем, следовало ожидать.

Открыв дверь душевой кабины, я взял с полочки стакан, предварительно выудив из него зубную щетку, мельком взглянул на «жиллеттовский» станок, как на свое постыдное недавнее прошлое, наполнил стакан до половины водой и вернулся к Алине.

– Столько хватит? – спросил я.

Не открывая рта, Алина утвердительно промычала, взяла стакан и прильнула к нему губами. Она допила его до дна, поставила его на стол и медленно вытерла ладонью губы.

– Ни в какой трюм они его не посадят, – глухим голосом произнесла она, сделала шаг назад и опустилась в кресло.

Чувствуя неладное, я взглянул на стол и увидел опустошенную упаковку от таблеток. Я схватил ее и поднес к глазам. Клофелин! Сильнодействующее снотворное!

– Ты что?! – крикнул я, отшвыривая упаковку в сторону. – Ты сколько таблеток выпила?! Ты соображаешь, что сделала?!

Я стоял перед Алиной на коленях и тряс ее за плечи. Она не сопротивлялась, лишь морщилась от боли.

– Беги за врачом, иначе будет поздно, – прошептала она. – Двенадцать штук… Беги, не тяни…

Ее взгляд плыл, лицо побелело, дыхание стало частым и неглубоким. Я схватил Алину под мышки, поднял на ноги и потащил к раковине. Она слабела настолько быстро, что в душевой уже не могла стоять на ногах. Я открыл кран и сунул голову девушки под струю.

– Пей! – кричал я. – Быстрее!.. Слушайся меня!

Алина крутила головой, плевалась и пыталась укусить меня за палец, которым я давил ей на язык. Вдруг она резко дернула головой, выпрямилась и взглянула на меня полными смертельного ужаса глазами.

– Я умираю!! – не своим голосом крикнула она. – У меня кружится голова… Я не хочу… Пожалуйста, спаси меня… Я не хочу умирать!!

– Дошло наконец! – заорал я. – Соображать надо было, что делаешь! Пей воду!

По ее лицу градом скатывалась вода, мокрые волосы налипли на лоб и щеки, глаза начали закатываться, рот безвольно раскрылся, и девушка стала оседать на пол. Она уже висела на моей руке, вдруг необыкновенно потяжелев. Я понял, что слишком медлил, когда увидел, что Алина проглотила горсть снотворного, что стремительно теряю ее, и, испытывая ужас от убийственной скоротечности времени, принялся бить девушку по щекам, не позволяя ей заснуть.

– Не спать! – орал я.

– Не хочу… умирать… – все слабее произносила Алина.

Она боролась с собой, зрачки ее находились в постоянном движении, то закатываясь под веки, оголяя страшные мертвецкие белки, то фокусируя полный мольбы взгляд на мне. Ей стало по-настоящему страшно, игра со смертью, которую она сгоряча затеяла, оказалась слишком опасной и все глубже затягивала ее за черту, за которой начиналась пустота. Она корчилась над раковиной, пытаясь избавиться от отравы, со стоном кусая мои пальцы, а я продолжал бить ее по лицу, поить с ладони и давить на язык. Она находилась в пограничном состоянии между сознанием и бессознательностью, и в те мгновения, когда она переставала реагировать на мои команды и ее голова безжизненно сваливалась под шипящую струю воды, я с ужасом думал, что это конец.

Я поставил ее на колени перед раковиной – она не могла самостоятельно стоять, и кинулся в коридор. Каюта Виктора была заперта, и я едва не выломал ее, обрушив град ударов.

– Доктор! – кричал я. – Доктор, откройте!

Я выбежал на палубу, ногой раскрывая перед собой двери. Яхта казалась крохотной и тесной, как клетка для птиц. Я ударился плечом о стойку под тентом на корме, а мгновение спустя налетел лодыжкой на кожух лебедки на носу. Виктор сидел в шезлонге, глядя на горизонт по ходу яхты. Он только увидел мое лицо, как сразу же вскочил. Мне казалось, что для объяснений потребуется слишком много времени, и произнес только одно слово:

– Клофелин!

Он побежал вслед за мной. Я оглядывался, убеждаясь, что доктор не отстал, не потерялся, не отвлекся на какую-нибудь чепуху. Передо мной появлялись, как быстрые кадры, лица капитана, Дамиры, генерала и исчезали после взмаха моей руки. Распахнув дверь каюты, я остановился в прихожей, не смея подойти к лежащему на полу телу Алины, чтобы не мешать врачу.

– Мою сумку! – крикнул он, приседая перед Алиной, лежащей на порожке душевой кабины, и протянул мне ключ от своей каюты. Я уловил и понял его быстрый взгляд. Врач словно хотел спросить, нужен ли мне этот ключ или же я справлюсь своими силами. Сейчас можно было обойтись без этого отступления, без этой скрытой иронии, потому как каждое мгновение надо было потратить только на спасение Алины, и я, с трудом погасив в себе взорвавшуюся злость, выхватил ключ и выскочил в коридор.

Игнорируя приказ капитана, живая начинка яхты торопилась заполнить зрительный зал, чтобы не пропустить очередное зрелище. Я столкнулся с плечом генерала; кажется, он выронил барсетку. Мои злость и поспешность выделяли меня среди всех как человека действия и наделяли привилегиями: мне безоговорочно прощалась грубость, как безусловно прощается пожарному агрессивная разрушительность, с которой он врывается в охваченное огнем здание. Сумка Виктора была тяжелой, больше напоминающей кофр с фотоаппаратурой, нежели походную аптечку. Дымящаяся госпожа Дамира отскочила в сторону, освобождая мне путь, как курица из-под колес трактора на проселочной дороге. Где-то за кадром чувствовалась безмолвная тень Стеллы. Золотой россыпью поблескивал рот Мизина; студент рассказывал девушке о том, как кто-то где-то выпил тормозной жидкости и все закончилось летально.

– Жива?

Виктор не ответил мне. Кивнул на ноги Алины, и мы подняли девушку с пола и перенесли на кровать.

– Она при вас пила таблетки? – спросил он, раскрывая сумку и выкладывая на стол шприц, упаковку со спиртовой салфеткой и ампулу коричневого стекла.

Я испытывал непреодолимое желание схватить Виктора за плечи и хорошенько встряхнуть, будучи уверенным, что это обязательно поможет ему прийти в себя и начать адекватно реагировать на ситуацию. Для спасения Алины принципиального значения не имело, при мне она выпила снотворное или в одиночку. Уместнее было бы поинтересоваться, успел ли я промыть ей желудок.

– Чем это было вызвано? – продолжал допрос Виктор. Он жаждал мести, но для полномасштабной операции не располагал достаточно сильным оружием и оттого выглядел жалко. – Вы поругались? Может быть, принуждали ее к суициду?

Он стянул Алине руку чуть выше локтевого сустава резиновым жгутом и ввел иглу в вену.

Я не счел нужным отвечать на его вопросы. Собственно, ответы ему не были нужны. Он даже не замечал, что я молчу. Он слышал только себя и, должно быть, со стороны находил свой психологический натиск внушительным и беспощадным.

В каюту зашел капитан. Лицо его было встревоженным, причем тревога деформировала лицо вопреки воле, и это было символично: он не контролировал уже не только собственную физиономию, но и ситуацию на яхте. Молча взглянув на пачку из-под таблеток, на стакан воды, стоящий в лужице, капитан спросил меня:

– Это очень опасно?

Я не ответил. Во-первых, потому, что не знал ответа. А во-вторых, мне было стыдно за капитана. Пусть он был трижды обижен на доктора, но если считал унижением своего достоинства задать вопрос врачу о здоровье своей пассажирки, значит, у него были большие проблемы с самооценкой. Виктор тоже проявил себя как мальчишка, требующий реванша за былые поражения. Сейчас он был на коне, он был безусловным монополистом в деле спасения Алины и мог диктовать капитану любые условия. Мы все об этом знали, и потому предложение врача прозвучало как омерзительная игра в поддавки:

– Простите, господин капитан, что мне пришлось нарушить ваш приказ, но я сейчас немедленно вернусь в свою каюту и не выйду из нее до самого Кипра.

Он закрыл замки на своей сумке и закинул лямку на плечо.

– Не прикидывайтесь идиотом, – процедил капитан, бледнея от ненависти. Он стегал свою ладонь медной цепочкой, словно болью сдерживал в себе страшного зверя. – Никто не может запретить вам выполнять свой долг.

Не желая больше разговаривать, он круто повернулся и вышел из каюты.

– Я вас тоже не задерживаю, – изменившимся голосом произнес Виктор. Он удовлетворил амбиции сполна и, балансируя на грани превращения в объект насмешек, поспешил избавиться от меня.

Я видел, что лицо Алины порозовело, дыхание стало отчетливо выраженным, но она все еще не приходила в сознание. Виктор уже не суетился, морщины на его лбу разгладились, что могло быть хорошим признаком, и все-таки я должен был увериться, что Виктор более не нуждается ни в чьей помощи и не оставит Алину в беспомощном состоянии.

– Вы останетесь здесь?

– Я должен отчитываться перед вами? – вопросом на вопрос ответил Виктор, и тон, с которым он произнес эти слова, лишал дальнейший разговор всякого смысла.

Я обошел врача, присел у кровати и просунул руку под подушку. Виктор, полагая, что удивление обязательно унизит его достоинство в моих глазах, смотрел на пистолет подчеркнуто безразлично. Я снял с гардеробной полки обойму и вогнал ее в рукоять «макарова», затем затолкал оружие за поясной ремень под рубашку и вышел из каюты.

Пусть думает обо мне что хочет! Ровным счетом плевать на мнение окружающих! Ровным счетом!