Две дороги

СТАРОЕ КРЕПКО ДЕРЖИТСЯ.

В лугах медовый запах, в воздухе жара, вода на речных перекатах лучилась расплавленным железом.

Мужики сдвинулись бычьим стадом, отяжелели от жары, грузно опирались о косовицы.

Между стариками начинался гул, напоминая раскаты далекой грозы.

Спор намечался вокруг покосного клина, называемого ольховым. В нем десятины три. Одни хотели его пустить в покосную площадь, другие тянули на пропой.

Женщины пестрели в стороне, на пригорке. Дарья грызла зеленую былку, рассказывала о коллективном огороде: какое у них обилие огурцов, не вызревших еще помидор, и картофель уже по куриному яйцу. Только рук не хватает. Вот и сейчас -- одни уехали на базар, другие сюда, у третьих в семье нелады. Там же не больше восьми человек, а дел уйма: огурцы перерастают, картофель и капуста второй раз не опаханы, морковь душит сорная трава, верхушки помидорной ботвы не обрезаны.

Улыбнулась, оборвала травяную былку.

-- А знаете, бабыньки, товарищ Железнов говорил -- трактор купим и артель сколотим. Вот тогда заживем... Пойдете к нам?

Женщины-беднячки, без мужиков в семье, прислушивались к рассказу Дарьи. Но предложение пугало. Больше всех боялась тетка Лукерья, что жила по соседству с Киланом. Килан говорил ей, что Железнов затевает коммунию, хочет согнать всех к одному корыту и блудить пособачьи. Она-то -- беззубая старуха и за себя не беспокоилась, но у нее дочка Груша. Набросятся на нее, и отнять нельзя -- коммуния!

Голубоглазая комсомолка пришла вместо отца, он с перепою заболел, с ним возится и мать. Она отошла в луговую низину. Здесь трава густая, высокая, но выше травы поднялись кашки и раскинулись белыми букетами; над ними взлетали красно-бархатистые бабочки, жужжали пчелы; от кашек шел медовый аромат. Комсомолка срывала цветы, нюхала.

В низине не было ветерка. Молодое тело вспотело, тосковало.

В реке поблизости плескались парни, мерили водную ширь саженками. И ее тянуло на реку. Она рванулась к женской группе, запросила:

-- Идемте купаться, жарко!

Отозвались несколько разомлевших женщин, но Дарья предупредила:

-- Что вы? Вон как зашумели горлопаны. Пропьют клин.

-- Мы сейчас. Жарко.

Поднялись все. Одни бросились к реке, другие пошли к мужикам.

Подъехали Пузырев, Килан, председатель сельсовета. Пузырев узнал, что Килан привез самогон, и радуется: он хотел использовать сегодняшнее собрание, отхватить за бесценок траву ольхового клина, а к разу подрядиться и на постройку моста, договориться о месте под водяную мельницу.

Подготовку он уже сделал: заручился согласием председателя сельсовета, ездил и в лесничество -- там люди свои, так и сказали, как он думал, что под льготный лес на мост можно отпустить и на всю мельницу.

А уж слишком разбирала злоба против Комсомола. Скорей хотелось перехватить реку, затопить затею Железнова.

Он еще не успел подъехать, как толпа заволновалась, отделились бородачи, облепили мухами тарантас. Подошел и Килан, подмигнул мужикам.

-- Эх, старички, самогон-то удался -- пальчики оближешь!

Пузырев набил табаком нос, предложил другим. Мужики захватывали из объемистой табакерки, нюхали, чихали; при сообщении Килана -- переглянулись, глаза подернулись маслянистой мутью.

Пузырев ухватился за бока кузова, приподнялся на руках, оглядел всех крестьян, хитро улыбнулся.

-- Удался, говоришь? Килан щелкнул языком.

-- Мед, Севастьян Потапыч! Долговязый мужик сунулся к нему.

-- А много?

Взмахнул рукою к собранию.

-- Всех на карачки посажу. У тарантаса гогот.

Савелий Кирюхин одутловатый, с встрепанной бородой, с водянистыми глазами, пролез к самому Пузыреву, заглянул в свиные глазки.

-- Севастьян Потапыч, клин-то ольховый возьмешь, что ли?

Горлопаны огрызнулись:

-- Без верченого обойдется!

-- Давно ль глотку драл за коммунию?

-- Сына учил бы!

Пузырев стукнул по боковине кузова пальцем руки.

-- Вот, Савелий, хошь ты и раскаялся, а старики помнят твой блуд. То же и с сыном будет, ежели ты его не вызволишь. Помни: верченая овца все стадо портит.

Горлопаны оттиснули Кирюхина, вторили Пузыреву:

-- Верно, Савостьян Потапыч!

-- Истинная правда!

-- Так и есть!

Кирюхин остался позади и будто тонул, захлебывался. И нет ему спасенья, лишний он, растерял все скрепы жизни. Опустил голову, думал уныло.

"Вызволи! Хорошо тебе говорить, у тебя полная мошна, а кто меня слушает!"

Председатель, тощенький, с лицом хорька, поздоровался с мужиками, неторопливо вынул кисет с табаком, свернул цыгарку, откусил конец, ощупал собрание глазами.

-- Что ж, старички, к дележу, что ль, приступим?

Собрание придвинулось к тарантасу, бородачи стали живой стеной впереди.

-- Знамо, делить, Мирон Карпыч!

Продолжал:

-- Делить-то как?

-- Известно, Мирон Карпыч, не первый год.

Затянулся, выдохнул дым.

-- А что с ольховым клином?

Махров выкрикнул из-за бородатой стены:

-- Делить его!

Горлопаны покрыли ответом:

-- Продать!

Махров повысил голос.

-- Зачем продавать, в нем самая трава!

Противники загалдели.

-- Продать, продать!

-- Много ты знаешь!

-- Какая там трава -- кусты одни!

Женщины придвинулись. Дарья выделилась из платочной белизны красной повязкой, крикнула звонко:

-- Делить клин!

Махров -- к подошедшей с реки молодежи:

-- Что же вы? Пропьют ведь!

Парни рванулись вперед.

-- Делить!

Собрание заходило речной рябью, но председатель поднялся в тарантасе, взмахнул картузом.

-- Тише, старички, давайте опросим выборных. Может, и кричать-то незачем.

Долговязый вскинул руку.

-- Правильно, Мирон Карпыч! Неказиста там трава. Опять же кусты.

Махров дернулся к нему. Он тоже из выборных,

-- Врешь ты! Возов на двадцать будет, а про кусты всяк знает.

Собрание взметнулось. Хлынули к председателю, вытесняли друг друга, ревели бычьим ревом.

Председатель стоял в тарантасе, но не торопился успокаивать, крутил новую цыгарку, ощупывал хитрым взглядом ревущую толпу. Его любимая сноровка -- давать волю стихии, а когда она натешится, то он выступал отечески и присоединялся к сильнейшим.

Комсомолец Семенов прорвался вперед, за ним -- Махров. До председателя донеслось:

-- Делить!

-- Веди собрание!

Долговязый метнулся длинным телом, вклинился между ними и тарантасом. Килан потянул Махрова за ворот рубахи, пуговицы отлетели. Махров дернулся к противнику, но его оттащили бородачи.

Прорвалась вперед и Дарья. Но не успела схватиться за тарантас, не успела выкрикнуть председателю, чтоб он вел собрание... Горлопаны метнулись бурей, красная повязка пролетела мимо тарантаса.

Тарантас качнулся лодкой, председатель слетел с него.

И после этого не торопился с наведением порядка. Когда накричались, когда более смирные, махнув рукой, отошли в сторону, тут он приступил к голосованию.

Горлопаны победили, клин за самогон Пузыреву продали.

Он, воспользовавшись тем, что мужики пьяны, провел и остальные дела.