Двенадцать

Глава 11

В семь позвонил Рушник и предложил подвезти меня в спортзал к адвокату. Я, сонная и злая, отказалась и грязно обругала Николая Игоревича. Тогда он сообщил, что приедет сам по себе, как независимый наблюдатель. Ему, видите ли, хочется знать реакцию Резанникова на мой материал. А потом, если материал понравится, он, Рушник, отвезёт меня позавтракать. Я грязно обругала его ещё раз.

Потом позвонил фотограф Метрин и дико извинялся, но фотографии получились плохо. Какой-то кошмар. Он, Метрин, десять лет в фотографии, но тут со светом — полная беда. Всё было сделано по правилам. А вышло — хуже некуда. И он обязательно подъедет днём в адвокатский офис и сделает повторный сеанс. Но не буду ли я любезна, не захвачу ли «мыльницу» с тем, чтобы — на всякий случай — сделать несколько «домашних» фото в спортзале…

Потом я долго набирала Макса. Нужно было упросить его подбросить меня сначала в редакцию за фотоаппаратом, потом в спортзал. И оградить меня от рушниковских эмоций.

У Макса не отвечали. Наконец, звонке на двадцатом, сонный женский голос спросил в трубку:

— Чего?

— Будьте добры, пригласите Макса, пожалуйста.

— Макса? — девушка, видимо, пыталась вспомнить, кто такой Макс. Потом я услышала нерадостный голос коллеги.

— Макс внимательно слушает!

Я вкратце объяснила ему задачу и быстро повесила трубку, чтобы не поругаться.

— Что, нельзя было ему по факсу твой опус выслать? — зло ворчал Макс и зевал так, что не вписывался в повороты.

— Он будет в спортзале, там нет факса. А время не терпит.

— Зато я почему-то должен всё терпеть!

Спортзалом называлось громадное помещение с барами, стоянками и прочими атрибутами удачной спортивной и бандитской жизни. Макс долго не хотел выбираться из машины и просил оставить его поспать. Но перспектива столкнуться в коридоре тет-а-тет с Рушником мне не нравилась. Пришлось заму главного редактора выползти на улицу.

Он ворчал всю дорогу, ругал меня, Рушника, Лёву, какую-то Марину… Охранник-вахтёрша долго не могла понять, кого мы ищем. У них, видите ли, умеренно свободное посещение по абонементам. Её никто не уполномочивал узнавать фамилии и потом сообщать их нам. Пришлось идти по этажам.

Макс сразу оживился — там-сям мелькали ухоженные девочки-спортсменки-фотомодельки. Я вдыхала смешанный аромат водной хлорки и пота. А это что? Знакомый запах без запаха — у меня, как у охотничьей собаки, зазвенели мышцы.

— Он там, — сказала я и не узнала своего голоса.

— Вот и иди к нему, — Макс уже настроился на волну очередной фотомодельки в обтягивающем велосипедном трико.

Я молча потянула его за собой. Мои руки дрожали.

— Извините, девушка! — крикнул Макс фотомодельке. — Старшая сестра разбушевалась! Сейчас я её утоплю в бассейне, и мы сможем вместе с вами сделать разминку!.. Куда ты меня тащишь, ненормальная?

Мы топали по неосвещённой лестнице. Никаких указателей, голые стены. В горле у меня рос комок тошнотворной горечи, ноги заплетались, голос прерывался и дрожал. Выглядела я, наверное, ужасно…

— Сейчас… Сейчас… — хрипела я.

— Да что сейчас! Ты совсем свихнулась! Отпусти меня!

У невзрачной двери, единственной на пролёте, я остановилась.

— «Кабинет измерения показаний», — прочитал Макс на табличке. — Ты что-то хочешь у меня измерить? Так я не дамся! Я гордый!

Меня вырвало прямо на лестничной клетке. Макс замолчал и отошёл в сторону.

— Да-а-а, — наконец, выдавил он. — Тебе надо больше отдыхать…

Я стояла, держась за стену. В голове гремело, тело висело на мне тряпкой.

— Он там, — говорила я не своим голосом, не осознавая, что со мной происходит…

— Кто? — вежливо спросил Макс. Потом вдруг подошёл к двери, рывком открыл её и заглянул внутрь. Какое-то время шарил в темноте, затем щёлкнул выключателем…

Я всё ещё стояла у стены, когда Макс вышел обратно. Он молча закурил.

Я рыдала у стены, кашляла, пыталась сделать шаг. Сделала.

На полу кабинета измерений среди спортивного мусора лежал вчерашний адвокат Резанников. Вернее, то, что от него осталось. Неизвестный безумец изрезал его вдоль и поперёк. По сути дела, остался только человеческий конструктор. Я стояла в дверном проёме и выла, как волк.

Потом, не давая себе отчёта, я начала бродить по кабинету. Я просто кружила вокруг адвокатских нарезок и что-то говорила, плакала, хохотала. Временами в проёме видела серьёзное лицо Макса…

На напольных весах горкой лежали адвокатские пальцы-сосисочки.

— Макс! — позвала я, присев рядом с весами.

— Ну? — Макс подошёл, брезгливо ступая.

— Макс, — мой голос дрожал, но я ощущала себя лучше, — сфотографируй это, Макс.

И тут я сделала то, что не смог бы объяснить ни один доктор. Я аккуратно разложила пальцы, затем согнула свой, живой и тёплый, и поднесла к адвокатским.

— Фотографируешь, Макс?

— Фотографирую, — голос его был странным. — Ты себя нормально чувствуешь?

— Нормально… Фотографируешь?

— Фотографирую-фотографирую! — он достал «мыльницу», щёлкнул. — Но, предупреждаю, ты сама себе здесь не понравишься. Подружкам лучше не показывай.

— Поедем к Инге, да, Макс?

Он схватил меня — почему-то за ухо, — выволок на лестницу и потащил вниз.

Уже возле редакции он остановил машину и выбежал к телефону-автомату. Я смотрела в окно, видела, что он что-то энергично объясняет, машет руками… Постепенно сознание возвращалось ко мне…

— В милицию анонимно позвонил, — сказал Макс, загружаясь. — Ну, куда тебя — в психушку или к редактору?

— В «Вечерку», — прохрипела я.

— Что, правда, что ли? — он обернулся ко мне. — А если буянить начнёшь? Бросаться на людей? Петь запрещённые песни?

— Я в порядке, Макс, — ответила я. — Со мной было что-то непонятное. Приступ какой-то… Всё прошло. Едем в «Вечерку». Давай выпьем чего-нибудь. Время есть. Потом поедем в «Вечерку».

— Когда человек говорит о выпивке, я верю, что он здоров. — Макс лихо развернулся.

Купил в палатке недорогой коньячок, и мы, не выходя из машины, выдули его, передавая из рук в руки маленький, как напёрсток, серебряный карманный Максов стаканчик.

— Ты знаешь, мне всё это перестает нравиться, — загрустил Макс. — Ерунда какая-то. Я хочу кого-нибудь привлечь к ответственности!

— Кого?

— Не знаю. Тебя, например… Всё, поехали. Хочу сегодня успеть уйти в отпуск.

Максу было всё равно — трезв он или пьян. Машину заносило на поворотах, троллейбусы повисали на усах, уворачиваясь от нас. Слава богу, обошлось без жертв и разрушений. Хотя я не удивилась бы нисколько.

В «Вечерке» нас уже знали, приветливо улыбались.

Инга Васильевна, облачённая в силуэтный костюм в породистую полоску, шла по коридору под руку с толстым гражданином в очках. Гражданин внимательно слушал и кивал, она тихо говорила ему что-то. Увидела нас, коротко попрощалась, и толстяк вежливо испарился.

— Идём! Идём! — Инга Васильевна на ходу перестроилась, пропустила свою руку под мой локоть. — Скорее! Я всё поняла!

Макс объяснялся, я тупо шлёпала, глядя под ноги. Рядом с моими перепачканными туфлями сверкали блестящие босоножки Инги Васильевны с жемчужными ноготками. Её рука крепко держала мою. Всем тем, что у меня было справа, я ощущала её тело. Выпуклое твёрдое бедро, тёплое плечо…

Что всё-таки происходит? Почему все эти люди сохраняют спокойствие? Почему они говорят сейчас о деньгах? Почему у них жемчужные ногти? Во мне самой что-то окончательно переломилось.

Мне пришлось напрячь память, чтобы понять, зачем меня усадили за компьютер. Рядом стояли сотрудники «Вечерки». Смотрели на меня — кто с грустью, кто с удивлением. Макс требовал принести мне кофе, что-то говорил в моё ухо, суетился, выгонял посторонних. Газетчики, оглядываясь, потянулись к выходу в коридор. Вдруг из толпы выскочил молоденький паренёк, курьер наверное, подбежал ко мне и протянул блокнотный лист.

— Распишитесь, пожалуйста, Лора!

— Что? — я никак не могла понять, чего ему надо, под чем я должна поставить подпись, лист же чистый.

— Дайте автограф на память! — паренёк просто истекал счастьем. — Толику от Лоры Ленской!

Макс сделал круглые глаза.

И снова улица, расступаются автобусы.

— Слушай, Лора… Можно, я буду звать тебя просто Наташей? — Макс улыбался мне в зеркало. Я валялась на заднем сиденье и тупо пялилась в окно.

— Так куда едем, Наташа? В редакцию, в милицию, в больницу, в кабак?

— Не знаю.

— Значит, никуда не едем.

И он вдруг остановился посреди потока, в центре дороги. Вокруг завыли сирены, снаружи образовалось кольцо объезжающих. Но объехать нас было не так-то просто. Всё запробковалось, застопорилось, в окнах авто появились водительские головы. Нас беззвучно ругали, размахивали руками, кто-то куда-то звонил, кто-то тут же выскочил из авто и пошёл на Макса врукопашную. Я наблюдала эту свистопляску сквозь туман в мозгу и даже с интересом, пока вдруг прямо перед моим носом не затормозило такси. На заднем сиденье была женщина с грудным младенцем. Она прижимала его к себе и с нехорошим выражением лица смотрела по сторонам. Нервничала. Рядом с ней крутил головёнкой ещё шкет лет пяти. Увидел меня, прилип к окну и вдруг заулыбался.

— Макс, хватит, поехали, — я не могла оторвать взгляда от мальчишки. — Поехали!

— Куда? — немедленно схватился за руль Макс.

— Куда-нибудь… В редакцию. Только быстрее.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой Пиночет!

Машина рванула вперёд, мальчишка помахал мне рукой. Я ему тоже. Стало вдруг грустно. Но не так, как в спортзале сегодня.

— Что опять за слёзы? — с опаской посмотрел на меня в зеркало Макс. — Смотри, сейчас брошу тебя и убегу. Я с сумасшедшими не дружу.

— Да всё нормально… Просто там ребёнок… В машине… Смотрел на меня… Улыбался… Рукой махал.

— Ну и что тут ужасного? — Макс уже сворачивал в редакционный двор. — Я понимаю, если бы мне чужой ребёнок рукой помахал. Я сразу бы стал напрягаться и вспоминать его маму… А там и до алиментов недалеко…

— Да не в этом дело, Макс… Ребёнок… Что его ждёт в этом мире? Здесь живут звери, мутанты, психически больные убийцы… А он улыбается мне, незнакомому человеку. Что ждёт этого ребёнка?

— Очень даже возможно, что его ждёт полное счастье. Я тебя уверяю — не всем везёт так, как нам. В основном человек проживает жизнь, полную забот о еде и о том, что смотреть вечером — футбол или концерт.

Вышли. Я пожалела, что велела ехать в редакцию. Надо было за город ехать. Побродить по лесу какому-нибудь.

К Рушнику вошла без стука. Открыла дверь и обнаружила Николая Игоревича за странным занятием. Он сидел за пустым столом — бумаги все на полу, — перед ним лежала зажигалка. Рушник дикими глазами смотрел на неё и совершал руками пассы. Увидел меня, упал на зажигалку.

— Что? Почему вы позволяете себе входить без стука?

— Извините, Николай Игоревич, но после всего, что произошло между нами, я решила, что мне можно входить к вам просто так. Впредь тоже буду входить без стука, звонить круглые сутки и требовать у вас отчёта о прошедшем дне.

— Что вам надо?

— Мне надо многое сказать вам… Я отвлекла вас от медитаций?

— Вы видели Резанникова?

— Видела.

— Что он сказал?

— Ничего!

— Как — ничего? — Рушник извернулся, вытащил из-под себя зажигалку и спрятал. Потом начал торопливо собирать документы с пола. — Нам срочно нужен материал!

— Не будет материала, Николай Игоревич. Адвокат Резанников убит.

Рушник сел и удивлённо уставился в документы. Поднял покрасневшее лицо:

— Как… убит?

— Вот так убит! Зарезан! Рас-чле-нён! А вы этого не знали?

Рушник отодвинулся, начал ковыряться в бумагах, что-то забормотал. И вдруг вскочил, схватил телефон и закричал в трубку:

— Милицию! Срочно милицию!

Ну что ж. Милицию так милицию…

— Я буду в кабинете у Льва Петровича, — ласково улыбнулась я Рушнику.

Милиция приехала быстро. Лена проводила нас в пресс-центр. Лёва наотрез отказался предоставить свой кабинет для милицейских бесед. Отругал меня за то, что компрометирую всю редакцию и его в частности. В общем, милиционеры и не покушались на него. Самый главный в их стае дружески пожал Лёвину руку.

Помню Лёвино лицо, брезгливый вздох в сторону всей тусовки. Отдельная порция внимания — мне. Один глаз — голубой, другой… Но оба полны укоризны и печали. Отвёл главного милиционера в сторону, что-то сказал ему, указывая в мою сторону.

— Ну-с, — милиционер обвёл присутствующих взглядом. Присутствовали Рушник, объевшаяся валидола Пиотровская, Метрин, Макс и я. И ещё несколько милиционеров, помоложе. — Капитан Ковальчук. Попрошу присутствующих рассказать всё честно и подробно. Составим протокол.

Тут же подскочил молоденький красноухий милиционер и застрочил что-то в толстую тетрадь.

Первым выступил Рушник. Поведал историю о том, как в редакции накануне Миллениума было решено выбрать лучших представителей разных профессий, рассказать о них в журнале, потом наградить званиями «Человек века», значками «Лучший…». То есть намерения самые благие. И вот что из этого вышло.

— А что вышло? — настороженно поинтересовался Ковальчук.

— Смерти…

— Какие смерти? — Ковальчук прищурил глаз. — В протоколе допроса свидетеля Пиотровской сказано — смерть. Смерть адвоката Резанникова В. В. Какие ещё смерти?

Рушник замолчал. Сейчас расскажет про «Вечерку», про взаимосвязь громких убийств последнего времени и нашего журнала. В этом нет состава преступления. Явного, во всяком случае. Но всё равно неприятно.

— Видите ли, — Макс обозначил своё присутствие изящным поднятием пальца. — Заместитель главного редактора Виноградов… Видите ли, наш корреспондент Степанцова — вот она сидит, прекрасный товарищ, ответственный работник, порядочная женщина — получила три задания в связи с «Человеком века». Три. Первое интервью планировалось с музыкантом Лагуниным, второе — с педагогом Брочек, третье — с адвокатом Резанниковым…

— Ну? — Ковальчук посмотрел на красноухого. Тот усердно строчил.

— Все они оказались убиты!

— Кем, когда, с какой целью?

— Не нами, капитан, не нами. У всех нас есть алиби, есть свидетели. По какой-то непонятной случайности мы просто оказывались на месте преступления раньше многих других.

— И что вы делали?

— Ничего полезного для общества. Даже первую помощь не оказывали — не видели в этом смысла. Вы понимаете, да? Они все, наши собеседники, были уже в таком состоянии, что… Корреспондент Степанцова не имеет опыта в таких делах, ей всякий раз становилось дурно, и приходилось заниматься восстановлением её душевного равновесия.

— В медицинские учреждения обращались? В какие, когда?

— Какие медицинские учреждения, капитан? Девчонка сидела и рыдала, а я отпаивал её коньяком.

— В каких вы отношениях с корреспондентом Степанцовой?

Повисла зловеще-торжествующая тишина. Макс задумчиво посмотрел на меня.

— В дружеских. В тёплых дружеских отношениях.

Рушник иронично фыркнул. Милиционеры переглянулись. Было видно, что в их протоколах имеется гораздо больше материала, чем мы думаем.

— Кто давал вам задание? — пронзительные капитанские глаза уставились на меня.

— Редактор Рушник.

— Сейчас я всё объясню! — Рушник вскочил и протянул капитану журнал. — Вот таблица, которую составляли наши работники, основываясь на данных компьютера и социологических опросах. Здесь — списки самых популярных людей разных профессий. Я просто брал одну из фамилий и… Что здесь такого?

Капитан взял журнал и передал его красноухому.

— С кем планировалось следующее интервью?

Переглянулись все.

— Ну, не знаю, надо посмотреть в моих бумагах в кабинете… Позвольте, — он согнулся и взял у красноухого журнал. — Ах, да… Известный художник Софронова… Но мы можем отказаться!

— Не надо отказываться. Делайте свою работу. Мы поедем с вами.

Рушник немедленно согласился.

Потом всех нас расспрашивали по отдельности. И уже в капитанском кабинете. Капитан куда-то звонил, с кем-то совещался. Приехал охранник Андрея Лагунина, привезли зарёванного школьника-поджигателя. Все они подтвердили наше с Максом присутствие и то, что мы не могли быть убийцами… Хотя… По настроению капитана я поняла, что главными подозреваемыми в этом деле становимся мы с Максом. Подписка о невыезде — прелестно!.. Слава богу, на нас не надели наручники!

Возвращались мы с Максом пешком. От нас пахло коньяком, на глазах у милиционеров садиться за руль было бы слишком рискованно.

— В наших интересах, дорогая, чтобы твоё следующее интервью закончилось убийством. Причём менты должны быть свидетелями. Иначе не отмажемся. А нести наказание за чужие преступления я не хочу. Я и за свои-то грехи не хочу отвечать.

Домой я приехала на такси. Лёва был бледен и ходил с перевязанной головой.

— Зачем столько шума! — крикнул он ещё на пороге. — У нас столько работы, а вы поднимаете шум. Всё это пахнет бульварщиной и… И просто нехорошо пахнет. Я приготовил ужин.

С каким удовольствием я влезла под душ! Вода смывала с меня всю мерзость дня. Было так славно. Я торчала бы в ванной месяц, но Лёва деликатно постучал в дверь, и пришлось выбираться.