Двенадцать

Глава 17

Я с головой накрылась одеялом. Странно. Почему я так спокойна? Мама говорила, что спать нужно на правом боку, чтобы сердце отдыхало… Я перевернулась на правый, и вдруг…

— Ещё один, — сказала я сама себе и услышала саму же себя с высоты в сотню километров. Мой голос не из меня, сказано спокойно и отчётливо. Я села и попыталась понять, откуда это транслируют. Всё ещё было страшно, хотя надо было бы уже и привыкнуть… Когда-то в детстве вот так же ночью я сидела и с тихим ужасом ждала, не повторится ли приступ боли в боку. Повторился. Я терпела до утра, а утром прибыла «скорая». Вялые, сонные врачи бранили меня. Пугали перитонитами. Пускай бы меня всю жизнь пугали перитонитами…

Я сидела в темноте, вертела головой и ждала новый приступ ясновидения. Новый припадок. Мышцы звенели, нервы потрескивали, протянуть руку и включить свет — страшно. Мой драгоценный разум немедленно подсунул мне картинку: я протягиваю руку, откуда-то сверху из темноты по руке шмякает остриё невидимой гильотины… Я глубже вросла в постель и одеяло и стала гладить себя по голове, стала массировать собственные плечи, бормоча при этом слова нежности, любви и сострадания. Апофеоз недолюбленности, жалкое зрелище. И пускай. Мы не должны ждать милостей у природы. Никто не жалеет — сама себя пожалею. Всё нормально, всё нормально всё нормально. Сейчас почешем за ушком, потом глубоко вздохнём, наполняя лёгкие спёртым, ночным воздухом, а себя — силой и богатырской выносливостью. Теперь попробуем прилечь.

Как удар! Отчётливая и болезненная мысль — УБИТ! Кто убит, как, зачем — этого не было. Убит и всё, прошло током по корке и снова пропало. Но успокоиться и погладить себя я уже не успела. Воздух вкруг меня наполнился звуками и картинками — как будто резко свалились кулисы и на месте тишины образовался весь скрываемый бардак. Шевеление прозрачного, яркие прочерки и тусклые картинки плохого качества. Я решила бы даже, что сплю и вижу нормальный плохой сон, если бы вся эта визуальная мерзость не задевала моё лицо! Голова Дмитрия Анатольевича стреляет глазами и — волосами по губам! Я даже не успела вздрогнуть, как навалилось со всех сторон — еле, слышные, но обжигающие прикосновения взбесившейся окружающей среды! Голова Дмитрия Анатольевича оформилась в целого Дмитрия Анатольевича, схватила микрофон, ударив меня шнуром, и проткнула певца Лагунина! Взмах! Удар! Андрей переламывается пополам! И снова сначала. Взмах! Удар! Андрей пополам! Взмах! Удар!

Всё пропало так же внезапно, как появилось. Минут десять спустя я обнаружила себя в углу комнаты на полу с подушкой в руках. Мне было больно дышать, рёбра сжались и обросли сплошным нервом. В горле хрипело. Я ещё посидела чуть-чуть, затем попыталась встать и добраться до двери. Задевая косяки, я пробралась к Лёвиной комнате. Из-под двери — слабый свет, не спит. Но даже если бы спал… Я распахнула эту дверь и повисла на ручке, не имея никакой возможности двинуться дальше.

Лёва сидел на краю кровати и раскачивался, как заведённый. Руки прижаты к груди, волосы в беспорядке, глаза закрыты. И довольно долго ничего не менялось: я стояла-наблюдала, Лёва сидел-раскачивался. Наконец, я отдышалась и позвала его. Он только открыл глаза, не останавливаясь, посмотрел длинно и бессмысленно.

— Ну, как? — спросил он треснувшим голосом.

Я не очень поняла, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнула. Лёва повернулся ко мне спиной и лёг на кровать — медленно, как будто у него всё ещё смертельно болели все винтики и стыки тела. Я подождала ещё, потом подошла и села рядом. Что мне было нужно? Да не знаю! Села рядом и даже взяла его за руку — рука была холодная и пульсирующая. Я держалась за эту руку, но мне не становилось легче и спокойнее. Наоборот. Становилось тревожнее, страшнее и грустнее.

— Что сидишь? — прохрипел Лёва, не размыкая слипшиеся ресницы. — Езжай же!

Он как будто бы даже был рассержен, и я понимала почему. Конечно, конечно мне надо ехать! Я встала и побрела куда-то одеваться, и вот тут раздался звонок. Совершенно нормально, так и должно было быть. Это — Макс. Я сняла трубку.

— Слушай, извини, что так поздно… Или рано… Но тут такое дело… В общем, у меня сложилось такое впечатление, что ты очень интересуешься разными экзотическими смертями: расчленёнкой, удушениями и прочим. Я прав?

Я молчала. Но происходящее меня не удивляло.

— Так приятно с тобой общаться иногда… Так вот, предположим, ты мне ответила: «Да, я интересуюсь разными экзотическими смертями». И что на это говорю я?

Не дождался реакции (я в это время натягивала джинсы. Кстати, оказалось, что подушку я до сих пор таскала с собой).

— Эй! Але, народ! Ты меня слышишь? — Макс звучал несколько обиженно. — Ладно, не хочешь интересоваться — скажу просто так, без надежды на поощрение… В общем, я сейчас временно квартируюсь у одного человека… Тут такой специальный дом — для солидных бобров… Так вот, мы тут не спали, а за стеной… Короче, судя по всему, в соседней квартире только что кого-то грохнули, и у меня есть все основания звонить тебе и настаивать на твоём приезде… Только поторопись, скоро кто-нибудь вызовет милицию…

Я уже зашнуровывала ботинки.

— Бери мотор, запоминай адрес…

Сонный дедушка-консьерж вопросительно поднял брови. Я назвала номер квартиры, представилась только что приехавшей родственницей. Дедушка долго сомневался, потом набрал номер квартиры, в которую я шла.

— Инга Васильевна? Простите, Христа ради…

Инга Васильевна! Макс живёт у Инги Васильевны! Они «тут не спали»… Я прислонилась к стене. Это невыносимо.

— …Значит, я пропускаю… Как её записать? Ага, ага. Доброй ночи, Инга Васильевна…

Дедушка заскрипел ручкой в журнале.

— Распишитесь, — протянул мне ручку на верёвочке. — Извиняюсь, но ночью у нас строго…

Я сомнамбулически расписалась напротив его пальца. В графе с известным мне номером квартиры значилась какая-то «кто-то Иванова». Шифруется Инга Васильевна, не желает, чтобы консьерж знал, кто приходит к ней ночью.

Лифт с ковриками, пятый этаж, длинный коридор с аппендиксом-тамбуром на две квартиры. Вот эта дверь — Инги Васильевны, значит, соседняя — та самая, с очередным кошмаром. Хотя за дверью редакторши меня ожидал кошмар не меньший.

Дверь открыл Макс. Он был умыт и причёсан, короткий халат с кистями до колена.

— Проходи, проходи… Кофе? Водка?

Всё в этой квартире было решено в радикально восточном стиле. Откуда-то из красного бархата вынырнула Инга Васильевна — в халате, в косметике и с сигаретой.

— Проходите, Лора, мы вас ждём…

Они были в бодром расположении духа. Информационный повод моего приезда не казался им поводом для печали.

— Мы вас очень ждали, Лора, — красавица Инга Васильевна угнездилась в кресле. — Как мы теперь поступим? Что вы чувствуете? Могу ли я снимать на камеру всё, что будет происходить?

Макс принёс крохотную пижонскую чашечку кофе и присел рядом со мной.

— Пей, только быстро. Времени в обрез. Зашли, отметились, ушли. Работаем в перчатках. Через полчаса туда приедет чувак из пиццерии, он-то труп и обнаружит. Инга… Васильевна… У вас есть фотоаппарат?

— Естественно, — она невозмутимо затянулась. — У меня есть фотоаппарат.

Макс выдержал небольшую паузу.

— Ну, так дайте его нам, Инга Васильевна!

Редакторша стряхнула пепел.

— Возьмите в спальне, Максим Иванович… Непосредственно на зеркале.

Макс хотел что-то сказать, но промолчал и исчез за портьерой.

Мы остались вдвоём.

— Видите, Лора, всё получается так, как должно было получиться.

Она забросила свою красивую ногу на другую свою красивую ногу.

Я слабо реагировала на мир, меня отключило, и отчётливее всего сейчас я ощущала тошноту и чугунную тяжесть век.

Вошёл Макс, начал распоряжаться, велел мне встать, а Ингу Васильевну отправил курить на лестницу.

— Да-да, Инга Васильевна, в наше время очень важно вовремя встать «на шухер»… И не создавайте пробку. У нас мало времени. Нам надо сделать шаг в историю, а вы отказываетесь сделать даже шаг на лестницу…

Я бессмысленно перемещалась по комнате, задевая ковры тапками с острыми восточными носками. Ткнулась в портьеру, выхода не нашла, вернее, нашла сразу много выходов. Комната, в которую я попала, выпутавшись из тяжёлого бархата, была украшена диваном со шкурой и верёвочками. Знакомый диван.

— Ты где? — Макс запутался рядом в портьере. — Блин, с этой её подвесной системой…

Вынырнул и перехватил мой взгляд.

— Что делать, я путешествую — и моя мебель путешествует. Не мог же я бросить любимый диван? Ты готова? Идём.

Мы выползли из восточного рая Инги Васильевны и остановились в тамбуре перед соседской дверью.

— Минут сорок назад его грохнули… Или сильно побили… В любом случае есть смысл зайти… Чувака зовут Жак, любит заскочить к Инге Васильевне и потрещать о том о сём… Сейчас я тебе скажу его фамилию, и ты обалдеешь! Бариновский! И заметь, в нашем журнале он представлен среди прочих в номинации «Лучший политик»!

Я, конечно же, знала. То есть, кажется, знала. События последних недель так испортили мою голову, что я уже ни в чём не могла быть уверена. Когда-то давно, в эпоху моей спокойной и ровно текущей провинциальной жизни, я ничего не понимала в политике. Вряд ли стала понимать и сейчас.

— Что же вы не зашли к нему раньше? — спросила я вдруг. — Вдруг ему помощь нужна была?

Макс молчал. Он смотрел на часы, а я смотрела на него.

— Всё, мать Тереза, вперёд, — он нажал кнопку звонка перчаточным пальцем и прислушался. — Тихо. Думаю, нас не пригласят…

Нажал. Дверь не поддалась. И тут Макс достал из широких штанин КЛЮЧИ и ОТКРЫЛ ИМИ ДВЕРЬ пострадавшего гражданина Жака Бариновского!

Краем мозга я зафиксировала этот момент. Пару метров топала вслед за Максом по коридору и пыталась сформулировать вопрос. Ох, как много новых неприятных ощущений забеспокоило меня!

— Жак! Жак Рудольфович! О, мама мия, язык вывихнул, — он на ходу обернулся ко мне. — Не скорби раньше времени, возможно, он просто напился пьян и валяется среди фикусов… Жак Рудольфович! Мы тут гостили у Инги Васильевны и слышали шум! Решили заглянуть по-соседски! Жак Рудольфович!

Действительно, вокруг валялись фикусы и битая посуда. И ещё — стулья с высокими спинками, лакированными ножками вверх. Стол-аквариум сверкал оголённой подсвеченной спиной, расписная салфетка-скатерть валялась на полу, обёрнутая вокруг ноги человека, который, в свою очередь, лежал рядом со столом. Шея человека была замотана дымчатым шарфом, в руке мрачно поблёскивала вилка, а голые ворсистые ноги лежали на раздавленном гарнире. Макс подошёл ближе, скользя по звонким огурчикам.

— Жак Рудольфович! — тронул он лежащего за плечо.

Потом несколько секунд рассматривал лицо голоногого, пальцами приподняв шарфик.

— Готов. Иди, позируй.

В это мгновение я начала ощущать странный комфорт. Эйфория на грани шизофренического припадка — вот что со мной случилось в тот момент, когда Макс взял в руки фотоаппарат. Я глубже влезла в свои остроносые тапочки и со сладкой болью внутри начала давить гарнирные кучи, катаясь по фаршированным помидорам, рисуя узоры на кремовом ковре. Макс наблюдал за мной со смешанным выражением, пытался остановить. Но не тут-то было! Я сделала новый вираж вокруг головы убитого. С мучительной сладостью и с диким ужасом я обнаружила под тапочками новую краску — кровь. Остановиться. А ещё лучше — сбежать и прямиком в больницу… Но куда там… Моё второе, неподконтрольное «я» уже прижало меня к столу с аквариумным набором. Не сбрасывая тапочки, я взлетела на стол…

— Надеюсь, ты не танцевать собралась? — спокойно спросил Макс и поднял фотоаппарат.

Красный глаз фотоаппарата взбудоражил меня, я вдруг изогнулась и стала извергать из себя дикие рожи, вопли, хрипы, скорченное пальцы, выпученные глаза и до треска высунутые наружу языки. И это было долго, и я не могла остановиться. И только очистив голову, пришла в себя ровно настолько, чтобы сползти вниз и направить дрожащие стопы, колени и тазобедренный сустав в сторону выхода.

— Сверху! — сказало что-то моим голосом. Что именно «сверху» — не объяснило. Макс ещё суетился, позвякивая приборами на полу. Я вышла в тамбур.

— Ну, наконец-то! — громко зашептали из-за угла. — Я уже волнуюсь!

А я чуть не погибла от страха и неожиданности. Более того — вынырнувшую из недр подъезда Ингу Васильевну я с трудом опознала и пыталась спастись от неё бегством. Остановило меня естественное желание не оставлять после себя следы. Пока я стаскивала с пяток перепачканные кровью и давленой кукурузой тапочки, Инга Васильевна поспешила напомнить мне и о газете, и о материале, и об убийстве, и о моём суперталанте, и о том, что я — Лора Ленская.

— Всё успели? — спрашивала восточно-редакторская красавица, а я, согнувшись в три погибели, наблюдала её перламутровые ногти на ногах и тихо сатанела. Я снова приходила в себя после очередного безумия, — теперь меня жгло намерение разорвать в клочья этих журналистских самородков! Хватит! Хватит!!! Ещё триста миллионов раз — хватит!!!!!

— Что мы должны были успеть, Инга Васильевна? — вкрадчиво спросила я, приближаясь к ней. Я представляла, как я сейчас убью эту Ингу Васильевну. Я возьму её руками за шею, и буду жать очень сильно, и выражение лица у меня будет зверское. Впрочем, у неё выражение тоже будет некрасивое. И пускай Макс, её любовничек, потом посмотрит на это обезображенное смертью тело и скажет мне что-нибудь вроде: «Как же ты так, мать? Зачем же ты так?»

Я и его убью… Любит. Он меня любит. Зачем нужно было говорить это? Лживая свинья… Подлое, мерзкое существо… Я ему поверила… Я полюбила его, между прочим…

…Инга Васильевна отшатнулась и сказала, напряжённо рассматривая меня:

— Приехала пицца…

Вот это меня, конечно, сильно озадачило. Всё в моей новой жизни было непонятно, а эта пицца — особенно. Они что, заказали себе пиццу?!?

Тут же в редакторскую квартиру ввалился Макс, захлопнул дверь спиной и с победоносным выражением осмотрел присутствующих.

— Его задушили! — сообщил он счастливо. — Его задушили дамскими колготками!

— Великолепно! — Инга Васильевна изогнула красивую шею, как бегунья, ожидающая передачи эстафетной палочки…

— И ещё ему вырвали его грешный язык!

— Потрясающе! — Инга Васильевна уже развернула корпус куда-то в сторону портьер.

— И он пил вместе со своим убийцей «Кагор» из рюмок!

— Восхитительно! — вспорхнула Инга Васильевна и полетела, покачивая бёдрами, куда-то в бархат, в самую глубину.

Наверное, я уснула. Звонили в дверь, заходили какие-то люди. Много шумели, гремели, громко разговаривали и трясли меня за плечо. Потом я сидела, плотно сжатая с обеих сторон горячими телами Макса и Инги Васильевны, а напротив нас сидели люди в форме и между нами происходил, кажется, диалог. Я наблюдала за развитием событий сквозь туман полусна и слякоть невменяемости.

Потом нас повели.

— Застрелите меня, пожалуйста, — тихо попросила я милиционера, шедшего рядом. Тот вздрогнул и положил руку на пояс.

Пока нас допрашивали, пока Макс стучал кулаками, требуя адвоката, а Инга Васильевна меланхолично объясняла, что связи между её редакторством в скандальной газете и местом жительства рядом с очередным убитым нету, — я сильно рыдала. Ах, как же мы далеко зашли! Ах, как глупо я влюбилась… Вот он — конец света, вот как он выглядит… Ночной опорный пункт, невнятные коридорные крики алкашей, задержанных за вандализм, милиционеры, сосредоточившие свой взгляд на тебе, очередное убийство и любимый человек, изменивший тебе с этой вот очень красивой и спокойной сукой…

— Поймите же, — Инга Васильевна снова «шеронстоуновски» перебросила ногу за ногу, смутив молодого, нестреляного охранника у двери. — Сегодня главному редактору не обязательно встречаться с автором материалов. Существуют очень интересные технологии, позволяющие избежать непосредственных контактов. Интернет, например… Я получала материалы с подписью «Лора Ленская» по Интернету. По-вашему, я должна была отказаться от сенсации? Извините, у меня другое мнение по этому поводу. Мне нужно содержать газету, штат сотрудников и себя. Каждый из нас просто делает своё дело — вы, например, пытаетесь найти убийцу… Но вы не там ищете, вот что меня печалит…

— Завтра выйдет следующий номер газеты? — товарищ в форме за столом поднял глаза. То ли спросил, то ли приказал.

— Да, наверное, — Инга Васильевна пожала плечами. — Процесс налажен, люди знают, что нужно делать. Вы же не собираетесь выпускать меня, я правильно понимаю?

— И что, будет новая статья про новое убийство?

— Купите завтра «Вечерку» и посмотрите.

Нас отвели в соседний кабинет и попросили «подождать». Нестреляный охранник всё время пытался приоткрыть дверь и посмотреть на Ингу Васильевну.

Макс сел рядом со мной:

— Должен с тобой объясниться. Всё не совсем так, как ты думаешь. Времени не было предупредить…

Инга Васильевна проволокла по столу пепельницу к себе и закурила.

— Может быть, у них здесь «жучки» в каждый стул вмонтированы? — Макс крикнул это в сторону двери, и нестреляный немедленно захлопнулся.

Помолчали.

— Хуже, чем мне сейчас, быть просто не может. Куда ни посмотри, Наташа, всюду — крах, крушение и конец.

Макс внимательно наблюдал за мной, Инга Васильевна тоже — и это было отдельной пыткой, на десерт. Они о чём-то разговаривали. Пытались втянуть в трёп меня — не втягивалась. Потом дверь распахнулась, и вошли Лёва и капитан Ковальчук! За ними топтался нестреляный и ещё какие-то местные парни.

— Мне всё рассказали, — Лёва улыбнулся одними губами, очень бледными и сухими. — Я уговорил капитана Ковальчука отпустить тебя домой. Ты ведь не преступница…

— Правильно, Лев Петрович! — заорал Макс, вскакивая. — И мы не преступники! Преступники, как показывает практика, обычно не попадаются. Или их просто плохо ловят? Рад приветствовать вас!

— Ты ведь не преступница! — в глазах у Лёвы светился нездоровый блеск, а голос был очень тихим. — Ты — просто маленькая дрянь, проститутка…

— Я не проститутка, — прохрипела я.

— Она — не проститутка! — немедленно вклинился Макс. — Она ничего не знала… Это была шалость. Мы с Ингой Васильевной нуждались в эмоциональной поддержке кого-то третьего. Я обманным путём выманил вашу супругу из дому и даже не успел сделать ей ни одного гнусного предложения…

Все слушали Макса очень внимательно, особенно парни, которые нас сегодня арестовали, и Инга Васильевна. Но Лёва не слушал.

— Ты просто…

Он недоговорил, развернулся, задевая плащом мебель, и быстро пошёл по коридору. Мне нечего было делать рядом с Максом. Я пошла за Лёвой.