Двенадцать

Глава 29

— Всё-таки очень громко, — Макс поскрёб двухдневную эротическую щетину. И неожиданно повернул ручку громкости в состояние «до предела». Воздух вокруг взорвался от музыкального грохота. Я уже успела подползти к нему и обнять его кожаный торс, но не успела протянуть руку к выключателю. Опа! — и меня снова несут.

Как отличается рука несущего любимого мужчины от руки несущего нелюбимого. Всё иначе. Я была так счастлива, что рыдала, цепляясь пальцами за Максову шею. Я теребила его волосы, не замечая в экстазе, что делаю своему нечёсаному герою больно. Во всяком случае, он морщился. Но молчал. Молча принёс меня в зеркальную комнату. Молча положил на свой боевой, обёрнутый шкурами диван. Так же молча, нежно улыбаясь мне в лицо, привязал мои руки. Потом ноги. Перехватил ремнем талию.

— Ты можешь не делать всего этого, — сказала я ему со всей любовью, на которую была способна. — Тебе не понадобится меня веселить и разыгрывать. И изображать супермена. Я люблю тебя и хочу обнять тебя и заняться с тобой сексом…

Макс упал рядом, хрустнул кожаным плечом и указал на наше, изображение на потолке.

— Маленькая нимфоманка… И тебя возбуждает то, что ты в доме своего жениха, который, возможно, уже отошёл в мир иной? Ты забыла о том, что творится вокруг твоей тушки? И тебе наплевать на трагическую судьбу неспасённого двенадцатого участника этого мероприятия?

— Мне наплевать…

Не знаю, возможно, мне действительно было всё равно… Я видела вверху фантастическую картинку. Два мокрых, грязных, измученных, молодых, красивых, влюблённых полуживых человека лежат на диване… И что-то должно случиться…

Случилось вот что. Небесная зеркальная гладь разверзлась и разорвала надвое наше изображение. Окружающая среда скользнула у моего лица, обдав ветром с трухой и строительной пылью. Я даже не смогла защитить глаза от всего этого и получила годовую норму мусорных осадков. Я заорала, завертела головой, по-собачьи стряхивая эти осадки с лица, а сверху гонял ветер что-то невидимое (глаза-то закрыты), скрипящее, дрожащее, огромное плоское…

Макс тоже кричал, улюлюкал и, кажется, веселился. Это было в его стиле, ничего странного. Странно то, что он достаточно скоро вспомнил обо мне, примял коленями рядом, низко наклонился, обдал горячим травяным дыханием.

— Макс! Руки развяжи! Глаза!

— Что сделать? Развязать? — он сдул с меня мусор. Потом пальцами, очень нежно, убрал крупную щепку, несдуваемую.

— Развяжи! Быстрее! Ну, в чём дело, Макс?

Подёргалась. Всё на месте, плотно прикручено, он и не шевельнулся, чтобы помочь мне.

— Макс!

— Тишина.

— МАКС!!!

— Тише, тише… Тебе что, не нравится? Так и скажи, что не нравится, я тогда и стараться не буду… — голос далёкий, несмотря на то что вот он, рядом сидит, гладит моё колено.

Я сделала нечеловеческое усилие и со скрипом распахнула глаза… И тут… Я увидела.

Я увидела, что… Нет, это нельзя объяснить. Просто всё, что могло измениться, изменилось. Потолок мог измениться, и он изменился — его не стало. Вместо зеркального потолка — деревянные перекрытия с обломками досок, осколками зажимов, железками-каркасами и жалкими остатками зеркал где-то на потолочных перифериях. Мир мог измениться, и он изменился — тихо покачивается справа от кровати, собранный в огромное зеркальное полотно.

— Никогда мне этот потолок не нравился, — отозвался Макс. — Рано или поздно, он всё равно обвалился бы. Хорошо ещё, что хоть с одной стороны скобы выдержали.

— Боже мой… — я на секунду представила, что было бы, если бы потолок накрыл нас. — И что теперь? Оно и будет так болтаться? Развяжи же меня!

— Да, будет вот так вот болтаться, — Макс задумчиво стёк с дивана и подошёл к зеркалу. — Надо было побриться…

И вот тут меня начал терзать ужас… Настойчиво овладевающая мною мысль была до того шокирующей, что я даже сформулировать её боялась. Нет, чепуха, этого не может быть. Просто не может, потому что не может. Так не бывает, это не кино, не вампириада, не средневековье. Не надо даже пытаться напрягаться, потому что ничего такого. Всё нормально, нормально всё, по-другому уже никак. Разве возможно, чтобы это случилось? Никогда этого не случится, никогда Макс не будет… ИМ…

Я смотрела в его новое отражение и от ужаса не могла понять — изменилось что-то или нет? Вроде бы не изменилось… О господи…

— Макс, Макс, — почему ты меня не развяжешь? — голосочек дрожал, лопался, каждое слово стоило дня жизни.

— Ну почему, почему… По кочану… Зачем глупые вопросы задавать, ты уже всё поняла. Или объяснить? — он улыбнулся мне в зеркало.

О нет… О нет!!!

Сходил в другую комнату, с грохотом притащил кресло. Снова ушёл. Вернулся с бутылкой кефира в одной руке и с бутылкой коньяка в другой.

— Что будем пить? — некоторое время взвешивал взглядом обе. — Я думаю, кефир оставим на утро…

Бросил бутылку куда-то в район подножья дивана, сам уселся в кресло и поискал позу. Так, чтобы видеть в зеркало себя и меня.

— Ну, что молчишь? Ещё три минуты даю на придумывание вопросов.

Я смотрела на то, как он открывает коньяк, как шарит в карманах в поисках «волшебного стаканчика». Да что же это, мама дорогая? Что же это такое?

— Так, вижу, тебе неинтересно. Ладно, сам что-нибудь расскажу. С чего начать?

Посмотрел на меня в отражении, глаза чёрные, блестящие…

— Я уже имел неосторожность рассказать тебе о моём тяжёлом детстве. Ой, Натали, это было ужасно… За тебя… (звякнул стаканчиком о зеркало)… Знаешь, ничего хорошего сказать не могу. Одни несчастья и унижения. Притом что мама — бедная женщина — ничего не скрывала и честно рассказывала правду о том, как совратил её великий любовник — мой папа, — как он эякулировал (обернулся). Кстати, на таком вот диванчике, он экзотику любил, тоже с ремнями, ну, всё как надо… Ну вот… А я в детстве подавал надежды, умён был, но не пристроен… В лишениях, так сказать и недостатке сладостей… Не впечатляет?

Что же это такое? Что делать? Кричать? Молчать? Может, он шутит?

— Наташка! — он укоризненно покачал головой. — Ты меня обижаешь… Я тебе самое сокровенное рассказываю…

— Макс, я ничего не понимаю… Развяжи меня, Макс…

— Не развяжу. Знаю я вас, девушек, только развяжи, сразу сбегаете. А кто слушать будет?

Молча налил — стаканчик маленький, — повертел в пальцах.

— Ладно… Хотя я рассчитывал на твоё понимание. Ладно… Предысторию опускаем… Представим, что есть некто, молодой, не обременённый родственными связями, злой, ненавидящий, решивший наказать, умный, изощрённый, жестокий… Ну, там в твоей статье всё правильно написано. Мы, считай, вместе писали. Я думал, а ты писала… Жестокий, изощрённый… Это всё я…

— Макс, развяжи меня…

— Да не развяжу я тебя! — сердито сдвинул брови. — Слушай, не порти сценарий! Сейчас время исповеди, ты должна лежать и слушать с трепетом и содроганием.

— Я буду слушать, развяжи меня.

— Вот, бл…! — он вскочил. — Помолчи, а? Тебе же лучше будет!

Моё сердце билось так, что пульсировала тонкая ткань рубашки…

Он сел, потом вскочил, снова сел. Вдруг оказался рядом со мной, склонился.

— Может быть, ты ещё не поняла, главное — что это я? Что это я всех их убивал?

Всё. Последняя робкая надеждочка тихо пискнула и умерла.

— Смотреть! — удар по щеке.

Я не могла. Разучилась.

— Смотреть! — снова удар. Ещё. Как ожоги, проникающие в глазницы.

— Смотреть сюда, скотина, сволочь!!!

Я что-то сделала (разлепила веки?), картинка шаталась, дрожала и плавала. Макс, чернобровый, красный, с огнём в глазах, что-то кричит. Вплетается мой голос, я тоже кричу. Он бьёт меня снова, встаёт, ходит… Сколько так продолжалось?

На самом дне истерики есть устойчивая зона разума, размером сантиметр на сантиметр. Промазать — обычное дело, тогда спасёт только случайный прохожий. Я шла на дно камнем, горой, ядром от Царь-пушки. Я была в таком ступоре, что даже случайный прохожий не смог бы… Да и откуда ему взяться… Потом я вдруг телом ощутила острый приступ разума. Холодная жила вздулась внутри и зафиксировала моё размякшее тело. Что-то подобное я испытывала всякий раз, когда становилась свидетельницей преступления. Но сейчас я была свидетельницей собственного убивания.

— Макс, — я выровняла голос, как развинченный руль велосипеда, — Макс… Объясни мне кое-что…

Он ещё бушевал, пинал кресло, но меня услышал.

— Что?!! Тебе вдруг захотелось пообщаться?

— Да… Объясни мне… — звучит спокойно, с иронией даже.

Мысли слиплись в один вязкий комок ужаса и боли, но две-три извилины функционировали прекрасно. Никогда так я не думала всей головой, сколько сейчас одной тысячной головы.

— Как ты мог их убивать, если часто в момент убийства был рядом со мной?

Он присел на спинку кресла, закурил и всмотрелся в меня.

— Предположим, тебя это действительно интересует… Хотя я подозреваю, что ты просто решила отвлечь меня от главной идеи… Так вот, ничего не выйдет. Я, конечно, отвлекусь, но потом вернусь снова. Времени у нас много. Лев Петрович никого не предупредил о нашей встрече. Нас никто не потревожит… Жаль, что ты меня перебила тогда. Я бы своим ходом, красиво и логично дошёл до этого места, а теперь… Но я объясню. Так что, говоришь, тебя интересует? Как я это делал? Усилием воли, как ты и предполагала.

То есть чаще всего не руками, а головой. Качество, которое так ценят в мужчинах женщины. Видишь ли, у всех убиенных была парочка-другая крепких ненавистников, лелеявших мечту о физическом уничтожении врага. Я только вырубал их тормоза.

— Гипнозом?

— Боже, какие слова… Есть разные психотехники. Заставить человека расслабить голову и активизировать зудящую мысль не так уж и сложно. Я только организовывал детали.

— Кто убил Лагунина?

— Певца эпохи? Доктор, который тебя лечил, Дмитрий Анатольевич, любовник жены Лагунина. Красивая женщина. У таких много любовников. Она тоже была бы рада грохнуть своего музыкального гения, но я не стал её эксплуатировать. Мне нужна была грубая мужская сила. Очень непросто проткнуть человека микрофоном… Надо знать расположение органов, костей грудины и тэ дэ… Зато жену я отправил поскандалить. Чтобы был повод, как ты понимаешь, вызвать врача. Ну, раз пошла такая пьянка…

Он сполз в кресло и снова налил себе.

— Чувствую себя великолепно. «Ужасный, но Прекрасный, он сидел в кресле, забросив на подлокотники свои длинные, красивые ноги…» Так, кажется, ты думала о моих конечностях?

Он задрал штанину, поскрёб ногу…

— Продолжим. Училку сожгла безумная художница Софронова. Она была её подопечной в своё время, гордостью школы, но они не поладили, ссориться начали. Мне Галка столько порассказала о своей наставнице. Знаешь, отчего у Галки крыша поехала? Оттого, что любимая Бронислава Брониславовна велела ей, хиппухе, хаер перед слётом срезать. А не то, мол, родителям сдаст, что Галка траву курит. Сама же на траву и подсадила. В процессе долгих задушевных бесед о новой жизни, так сказать… Ну, да ладно… Тезисно будем. Кто там ещё? Адвоката прибил боксёр Битов. Прямо вот так посреди тренировки, увёл старого друга за угол и ударил. Он нервный был, этот боксёр, а адвокатец в своё время вращался в богемных кругах и был свидетелем одного неприятного дела… Одним словом, наш боксёр уже вкусил крови. Знаешь, на чём мистер Битов специализировался? На заказных убийствах, замаскированных под дуэль. Какой горячий новый русский не захочет померяться силами с чемпионом? Заранее оформляли юридические бумаги — на всякий случай, — медицинские протоколы… Под маркой шутки. Весело ведь, сауны с фазанами надоели… И в результате чемпион всегда побеждал. А если не побеждал — арбитры помогали подручными средствами. Вот на эту тему наш адвокат и выступил в своё время. А потом денег потребовал за молчание. Договорились встретиться на тренировке. Встреча, как ты знаешь, состоялась… Кто дальше? Художница Галка Софронова? Жалко девку, хотя шансов у неё не было. У неё даже в сортире вода веником отдавала. Обколотая была Галка с ушей до пяток. Насчёт таланта не знаю, не разбираюсь, но вечеринки весёлые были. На одной такой вечеринке некто Бариновский, политическая звезда, приоткрыл конфорочки… Знаешь, какую картину в ту ночь Галка написала? «Бариновский и два молодых Аполлона». Что Аполлоны делали с Бариновским — история не говорит. Но что-то крайне возбуждающее. Настолько возбуждающее, что утром, придя в себя, Бариновский задумался о смысле жизни, карьеры и смерти. Картину он унёс, Аполлоны испарились ещё раньше, а что стало с Галкой — ты знаешь. Хотя мне пришлось приложить определённые усилия для того, чтобы заставить мента в нужное время и в нужном месте зажечь огонёк… Ба-бах!!

Он налил себе ещё и выпил. Я плохо соображала. Прежде всего потому, что соображать было нелегко. Кроме того, я отчаянно ковыряла ногтём и крысиными трофеями кожаные волоконца ремня. Нереальная задача — ногтями разобрать кожаный ремень, но благодаря ей я не свихнулась от ужаса.

— Дальше был врач, который без головы, как его там… Дмитрий Анатольевич… Там всё просто. Был застукан с поличным. Занимался любовью с «японской делегацией» в момент прихода супруги. Знаешь, кто его супруга? Шеф-повар ресторана «Морской конёк», та самая героиня труда. Они давно не жили вместе, не сошлись характерами… Квартиру в центре Дмитрий Анатольевич оставил себе, мотивируя тем, что жена — единица пробивная, в сфере общепита работает, своё наверстает. Встречались в суде, ругались. Хуже всего то, что наш доктор не скрывал своих мужских амбиций. То с одной девочкой придёт в святое здание суда, то вторую отправит к супруге за очередной подписью на бумажке… Шеф-повар не вынесла позора мелочных обид. Рука у неё мощная, туши разделывать наученная. Раз — и всё. Сначала легонечко скальпелем в неверное сердечко. Потом — всё остальное… Тесак, по моей личной просьбе, она захватила на работе… А с ней, в свою очередь, любовница Дмитрия Анатольевича разобралась. Та самая. У них с Дмитрием Анатольевичем, видите ли, настоящая любовь была. Знаешь, кто она, эта любовница? Актриса Йоко Иванова, бездарь и нимфоманка. Она и убивать-то не собиралась, кишечник тонок и испорчен. Пришла для откровенного разговора. Курили, плакали, объяснялись. Я уже воду закипятить успел… В конце концов молодость победила. И актриса, собравшись с силёнками, подтолкнула разлучницу к огоньку… Между прочим, актриса обкуренная была, так что моей вины тут процентов сорок шесть… Молчишь? Молчи. Ты же всё знала, догадывалась, тебе теперь скучно меня слушать. Но ты послушай… А политика Бариновского задушил друг Лёвиного детства Ванечка, психолог и педераст. Ну, там голая любовь… Не простил картину «…с Аполлонами». Шофёра, кстати, он же сбил. Мотался по городу в шоке и в поисках приключений. Правильно сделал, что сбил. Шофёр этот — редкая гнида, зануда и стукач. Я его нечаянно вычислил, когда меня Лев Петрович машины и квартиры лишил. Жил у таксистов… Личной неприязни к шофёру я не испытывал, он просто идеально вписывался в мою концепцию. Какую концепцию, хочешь спросить ты?

Он посмотрел в моё отражение.

Я проделала дыру размером с мизинец. Мне некогда было спрашивать…

— Допустим, ты спросила — что же это за концепция, Макс? Тогда я отвечу — не время, дорогая, погоди… Так вот. Таксист был мерзавец, был Лучшим в нашем с тобой любимом журнале и был на «3»… Я не мог не воспользоваться и не направить нервного Лёвиного друга Ванечку на его плохо пилотируемом авто в нужном мне направлении… Ванечку, в свою очередь, нелепо убил пациент-душевнобольной, прямо во время сеанса. Друг Лёвиного детства рассказывал нам о нём, потому что уже тогда боялся. Но лечил — хорошие деньги давал парень, регулярно приходил, всё по высшим ставкам… История этого пациента мне неизвестна, и сам он мне больше неинтересен. Его убивать я не собираюсь, нет смысла… Он — просто статист. Сам свихнётся где-нибудь и прыгнет с крыши… Трахалку от Станиславского, актрису Иванову, порешил какой-то любовник, один из. Зашедший на огонёк в тот момент, когда я решил с нею покончить. Мне даже заставлять его не пришлось — такой уровень плебейской агрессии, сам бы убил рано или поздно… От ревности… Любовника больше не видел, но с задачей он справился хорошо… С боксёром было труднее, найти кого-то, кто был бы психологически готов его завалить, нетрудно, но вот физически… Ты думаешь, почему я так мало уделял тебе внимания в последнее время? Я думал, мучился, искал исполнителя… Ближайшим в этом смысле оказался… сам боксёр Битов. Уж как, бедный, он сам себя ненавидел за всё былое! Уж как он страдал головой! Процесс занял много времени и нервов, я истратил последние калории, но боксёр таки сделал это. Он сам себя забил собственной рукой. Выглядело, должно быть, эффектно…

Я уже лишилась двух лучших ногтей, но и ремень пострадал! Я вжала указательный и большой в микроскопическую процарапанную кожаную дырочку и начала растягивать, стараясь сохранять при этом стабильно офигевшее лицо.

— Ну?

— Зачем? — ремень не поддавался. — Зачем ты делал это?

— Слава богу, мы наконец начали беседовать… Потому что нельзя было оставаться в позе кухаркиного сына при дворце, в котором правят обожравшиеся, заросшие жиром мутанты. Дело даже не в амбициях, как ты предположила в статейке. Я бы согласился жить в хижине на берегу моря, но при условии, что мир вокруг не будет пахнуть этим племенем. Подумать только (новая порция коньяка), они вершат судьбы, судят, возят, кормят, мы слушаем их музыку, смотрим их фильмы, читаем их книги… Я не испытываю острой зависти к крутым, потому что не за деньги болею. Я испытываю острую ненависть к тупым, злобным, жалким, вонючим, похотливым… К великим политикам, от которых зависит моя жизнь, а они в это время выбирают финансового партнёра по половому признаку… К крестьянам, которые должны срочно везти пострадавшую в аварии беременную женщину к врачу, а они трясутся в страхе за бутылку самогонки… Я не встретил человека, не тронутого гниением. Дело не в максимализме. Дело в том, что это — правда. Конец света наступает не потому, что солнце гаснет… Солнце гаснет потому, что люди звереют. Я не стану взрывать дома, хотя я понимаю, почему это делают… Мне интересны другие масштабы… На тебя не производит впечатление моя речь?

Я отвлеклась от ремня и — глаза в глаза — столкнулась с его лицом в отражении. Лёва тоже говорил о конце света в таком тоне. Может, Лёва озвучивал Максовы мысли?

— Что ты там делаешь? — холодно спросил и шагнул к дивану. Я захлопнула ресницы, ожидая удара, ещё чего-нибудь… Но он подёргал ремни, остался удовлетворён осмотром и сел на место.

— Странно, что тебе всё это неинтересно…

Он молча смотрел в никуда, тянул коньяк и выглядел оскорблённым.

— Но, в чём смысл? — немедленно включился мой голос. — Ты убил одиннадцать человек, но осталось ещё примерно миллиардов пять?

Он радостно улыбнулся, не выходя из задумчивой комы.

— Но у меня скоро будет таблетка против всех на свете. Знаешь, что такое Абсолютная Сила? Звёздные войны смотрела? Вот, что-то в этом роде. Можно настолько укрепить свою голову, что даже турникеты в метро будут слушаться тебя. Сила Воли, Животный и Человеческий Магнетизм. Это и есть абсолютная власть над компьютерами, машинами, а тем более людьми. Дальше я диктую условия и ввожу новые правила игры…

— Смело… — я хотела сказать ему, что он болен, но не решилась. Дыра в ремне снова начала разрабатываться.

— Смело. Но не без оснований. Ты думаешь, я зря тёрся всё это время возле своего большого родственника — твоего жениха? Кстати, не родственник он мне, если честно. Вычислить их семейные секретики было не так уж трудно… С отцом-производителем я знаком был, но только как с музыкальным начальником… Была ссора, мы повздорили… «Отца» не стало, это сейчас не имеет значения. Та смерть была случайной… Меня интересовал Лёва. Лёва мне подходил. Я обладаю силой и настоящим копперфильдовским талантом, но не обладаю знаниями и не представляю, как применить эту силу. А он — знает. То есть он даже не догадывается, что знает. Он просто напрямую запараллелен с какими-то Супермозгами. Но от недостатка фантазии способен только озвучить мысль. Понять, а тем более реализовать не может. Мне даже не пришлось объяснять, что я от него хочу. Я пил из его головы всё, что нужно, а он даже не чесался. Это его теория. Он вычислил по своим полям в алмазах, что есть точки наивысшего влияния, соответствия и прочая муть. Всё дело в знаках Зодиака, максимальном соответствии требованиям этих знаков… Зачем, как ты думаешь, он собирал всех «Лучших» — заметь, я беру «Лучшие» в кавычки — в своём журнале? У него был свой план, не такой глобальный. Видите ли, за много веков небесные оси сдвинулись (он забасил, имитируя Лёву), и теперь даты на Земле уже не соответствуют звёздам на небе. Он нашёл какой-то пацифистский международный способ это всё выровнять. Пятого января 2002 года по двенадцать выдающихся представителей всех двенадцати знаков со всего мира сваливаются вместе в кучу «для обмена энергией». Трахаться ли они там собирались, медитировать, приносить в жертву девственниц — не знаю. У меня достаточно серьёзные причины, чтобы взять дело в свои руки.

Здоровый человек давно бы устал говорить вот так, на одном дыхании, без пауз и подсматриваний в шпаргалки. Но сейчас я радовалась его безумию, у меня было время на борьбу с ремнём. И, кажется, я начинала выигрывать!

— Так вот. Мы вместе с Лёвой проработали и мою схему, гипотетически, на уровне, «а если бы…». Повторю, если ты не запомнила, — мне не пришлось пытать его. В его черепке ровненькими стопками лежали все возможные варианты развития событий. Я только скопировал для себя нужное. Заметь, при этом я ни черта не разбираюсь в этих его мульках и, зуб даю, не до конца верю в то, что подействует. Хотя сама идея убивать убийц руками убийц мне в кайф, и, пожалуй, я продолжу делать это. Но уже без тебя… И без Лёвы. Он слабоволен и недалёк, твой Лёва, но я не об этом.

Он вдруг разжал ладонь и выпятил на костяшках стаканчик. Мгновение. Лёгкая улыбка, не очень пристальный взгляд — и стаканчик поплыл! Он робко подрагивал в воздухе, и Макс смотрел на него, как на старого, любимого, но надоевшего приятеля…

— Айм Копперфильд!

Я молчала. Меня не удивило бы сейчас ничто. И уже не испугало.

— А все регулярные тренировки, милая. Николай Игоревич Рушник был страшно удивлён, когда застал меня с пачкой сигарет в полёте… Кстати, о Рушнике… Он, в некотором роде, тоже уголовник. Знаешь, что твой Лёва должен был со дня на день помереть от тяжёлого отравления парами ртути? Николай Игоревич организовал. По личным мотивам, карьерным. Самостоятельно нарыл ртуть, самостоятельно приволок в дом шефа — на той исторической вечеринке в честь дня рождения. Правда, долго не мог представить, куда засунуть, пришлось подсказать внушением. Я, конечно, мог бы убить Лёвушку поизощрёнее, но важен процесс, а в процессе умирания он натерпелся предостаточно. Я удовлетворён…

Всё! Ремень сдался! Левая рука свободна. Надо что-то сделать с правой. Делом всей моей жизни, самой главной целью и светом в конце туннеля стала эта правая рука! Но как всё-таки странно и страшно то, что рассказывает мне сейчас этот больной… Как я заблуждалась… Отвязывайся же, правая рука, любимая, неповторимая! Отвязывайся скорее!

— В глубине души, мне кажется, ты хочешь спросить, какова твоя роль в этом деле. Хочешь?

Я закивала всем телом.

— Ты, Натали, уникум. У тебя самое тонкое тело из всех известных мне. Я не имею в виду анатомию. В этом вопросе я люблю тёток плотных, грудастых, это к слову… У тебя повышенный уровень восприимчивости, тебя можно зомбировать… Такой персонаж мне был нужен для того, чтобы задуманное свершилось. Видишь ли, все эти небесные штуки предполагают некоторое количество откровенно пошлых ритуалов. Я не фанат символики, но тут спорить не было смысла… По версии Лёвы, для того чтобы небесный, мать его, баланс нарушился, нужно было не только уничтожить сливки зодиакального ряда, но и замкнуть цепочку «божий дар — человек — небо». Божьим даром их, сук, и грохнуть… Сколько я голову ломал, пока понял, как это можно сделать, — божий дар, он ведь материализован в предметах и символах! Микрофон, например, школьный журнал, боксёрские перчатки, скальпель, театральная маска… В некоторых случаях приходилось будить фантазию… Ну почему напольные весы не могут быть аналогом весов Фемиды? Это я об адвокате… Повариху в котёл бросили. Тут всё понятно. Шофёра машиной сбили, здесь тоже… С Галкой-художницей трудно было — нельзя человека кисточкой пришить. Хотя красок она у меня нанюхалась в тот вечер изрядно. Специальный рецепт, большая наркопалитра… А с политиком Бариновским была отдельная песня. Пришлось абстрагироваться на всю катушку. Я открыл, что политический талант — в умении вовремя подставить задницу или лизнуть. Более того, в случае с Бариновским мы имели дело с натуральным жополизом. Парень пробился в люди благодаря своей неуёмной голубой жизни… Я выбрал для казни колготки. Его любимый цвет…

Я царапала обломками ногтей свою руку, пытаясь вытащить её из кожаного узла, и понимала, что Макс имеет все основания говорить такое. Естественно, он был с ними со всеми, он знал их всех. Или почти всех. Боже, что же он за человек? И человек ли?

— И вот предварительная работа проведена. Лёва в поисках нужной ему гармонии вычислил всех оптимальных гениев — и по знаку Зодиака, и по первой букве имени… На этом его работа заканчивалась, начиналась моя. Я тоже гений, только не признанный, не напечатанный пока… Я придумал, как и кто казнит моих героев, я придумал, как создать вокруг дела нужный мне ажиотаж. Но нужен был кто-то, кто завершит картинку убийства. Нужен был кто-то, кто подкорректирует детали. Мне нужно было изображение СИМВОЛА ЗОДИАКА, — ты ведь это вычислила, да? Мне нужен был идеально управляемый человек, который сделает ювелирную работу, огранку, кто сложит мозаику и сможет запечатлеть картинку. При условии, что это буду НЕ Я — такое правило. Сначала я думал подключить к делу Лёву. Мало того, что он внушаем. Он ещё и хворает… Но в результате оказалось, что он не так уж легко колется. Всё, на что хватало колоссального напряжения моей воли, это на то, чтобы заставить его появиться в нужном месте с опозданием в полчаса. А о том, чтобы Лёва просто взял и разложил разные штучки в нужный узор, не могло быть и речи… Он и рисовать-то не умеет…

— Зато ты умеешь… — неожиданно сказало моё тело. Я в этот момент была занята освобождением, поэтому ответственность за голос на себя не беру.

— Что? — Макс вышел из ступора и повернулся ко мне. (Дура. Пускай бы тарахтел себе, правая рука почти свободна…) Теперь он наверняка поменяет тактику…

— Я тут на днях нашла кое-что на кухне у Юлии Марковны…

— Макс несколько секунд смотрел на меня с выражением горестной тоски, потом вдруг сломался пополам и заржал…

— Ну, милая, не знал, что ты доберёшься и до мусорки… Вот это напор!

Пока он хохотал, роняя лоб на колени, я получила некоторую свободу передвижений и воспользовалась этим. Подгребла под себя бутылку с кефиром…

— Ну да, да… Моя работа… — он налил себе коньяка. — Я рисовал. Заметь, по памяти — талантливо, да?

Сидел как-то, ожидал твоего пробуждения и пачкал бумагу… Не думал, что…

Он снова засмеялся. Выпил, чокаясь с воздухом в моём направлении.

— Ладно. Уж полночь близится, он снова закурил — Так вот. Я мучаюсь, ищу человека, ползаю мыслью в пространстве. И вдруг твой звонок. Я ещё трубку не снял, а уже понял — оно! Ты — человек-зеркало. Тобой можно бомбы обезвреживать, настолько послушный механизм… Вот только с фотографированием у тебя не совпало. Сначала я не собирался собственноручно всё делать — не должен я был всем этим заниматься по задумке… Но если б не моё вмешательство в самом начале, ещё на репетиционной базе у Лагунина, не то чтобы фотографий — тебя бы лишился… Нежный организм, что делать… Так что мне пришлось придумать себе место рядом. Надеюсь, я не очень испортил себе же масть (он подмигнул своему изображению) Что ещё… Естественно, это я организовал вам с Лёвой любовь. Потом Лёва начал мешать, им занялся Рушник, а ты втюрилась в меня. Что я должен был сделать? Отмахнуться? И тем самым лишить тебя, такую бесценную, сна? Да ни за что! За нашу с тобой большую любовь!

Он снова налил, но не выпил.

— А теперь я на финальной прямой. Мне нужно сделать последний шаг — двенадцатый.

Правая рука была свободна… Ничего, мы ещё поборемся. Ему ещё двенадцатый нужен… А это — время. Возможно, он не станет убивать меня сейчас. Какой смысл? Сначала отправится за двенадцатым, а потом придёт ко мне хвастаться, он такой… И вдруг мысль…

— Макс! Как понимать сейф?

Макс молча улыбался.

— Там в сейфе должна была задохнуться банкирша. Близнецы на букву «Л», правильно?

Макс улыбался.

— Ты ошибся, Макс… Символ Близнецов — прямые линии. Она бы не обеспечила тебе прямых линий, задохнувшись в тесном сейфе. Она была бы скрюченная вдвое! Или ты собирался отправить меня срезать с её головы две священные волосинки и вытянуть их на полу?

— Видишь, какая ты умная, — Макс нежно поморгал. — За это я тебя и уважаю, Натаха… Ложноножка была эта банкирша, приманка, ловушка, вот что… Не нужна она мне была ни черта, просто на неё клюнул кое-кто нужный…

— Кто?

— Ты…

Он встал и начал, шаля, раскачивать зеркало.

— Ты мне нужна была, Наташка, только ты и больше никто!

— Зачем? — внутри опять задрожало. Снова нахлынула муть…

— Ну, зачем… — он надул губы. — Странный вопрос. Мы были вместе в горе, должны вместе и радостный момент встретить… Ой, Наташка!!!

Он закружился по комнате, пальцами расчёсывая воздух.

— Ой, Наташка, хорошо-то как! Счастливый я человечишка, Натали! Бывало у тебя такое — что-то хочешь, хочешь, хочешь, и вдруг оно сбывается? Не было? И у меня ещё не было…

— Но, ведь я…

— Ты не только, милая, Лучший Журналист последнего в этом тысячелетии года. Ты ещё и Близнецы, Наташка!

Я слишком часто умирала в мыслях в последнее время. Только благодаря этому я осталась сейчас жива.

— Но… Но меня зовут Натальей… Тебе буква «Л» нужна, Макс, буква «Л»!

— Ты и есть буква «Л», милая!