Двенадцать

Глава 6

Следующий день мы провели на Лёвиной даче в Бекасово. Эстетствующие дизайнеры отнесли дом на полкилометра от дороги. Летом гулять по газонам и клумбам возможно и увлекательно. Но осенью всё это хозяйство превратилось в кашу. Лёва нёс меня на руках и грозился назавтра же вызвать асфальтоукладчиков. Но что-то мне подсказывало, что Лёвино «завтра» в личных делах и Лёвино «завтра» в деловых кругах сильно различаются. Такие, как мой жених, до автоматизма заучивают определённые движения — снятие трубки, наморщивание лба, работу на компьютере, мытьё рук и ног с последующим наманикюриванием. Но заставьте их сделать что-то нетрадиционное — вымыть духовку, например, или заасфальтировать дорогу, — и они не справятся.

Лил дождь. В камине шипели дрова. Лёва включил Вивальди, мы пили вино. Я расслабилась и захмелела. Лёва сидел рядом со мной на полу и смотрел на огонь. Но я чувствовала, что он не здесь.

— Ты думаешь о работе? Ты жалеешь, что устроил выходной?

— Я не думаю о работе. Я не жалею, что устроил выходной.

Он снова был весь в белом — аккуратный, загадочный и красивый работоголик.

— Ты — странный человек, — я придвинулась к нему. — Когда я впервые увидела тебя три дня назад, ты показался мне колдуном. Сейчас ты кажешься мне роботом… (он нерадостно посмотрел на меня)… Ну, очень эротичным роботом, конечно… Знаешь…

Ну как ему сказать о моих наблюдениях, стрессах, печалях, смятении, счастье и о том, что мне для придания равновесия нужно всего ничего — банальное правдивое объяснение происходящего. Какая-нибудь полуофициальная версия. Если никаких версий нет, хватит даже простого объяснения в любви. При этом можно не падать на колено. Можно не поворачиваться ко мне лицом. Важна суть.

— Интересно, вернул ли Макс твой диктофон в редакцию? — спросил он, пошевеливая угли.

Я встала и прошла вдоль стены. На дубовой тумбе — клетка с крысами. Я их не боюсь, хоть и не пылаю к ним любовью. Пальцем потрогала розовый нос, радостно подставленный крысой. Взяла эту розовоносую в руки.

— Верни, пожалуйста, на место! — Лёва даже привстал. — Наташа, не трогай мои вещи, я уже, кажется, просил.

Подумаешь! Я всунула крысу обратно в клетку. Она дико билась, оказывала сопротивление, цеплялась всеми пальцами за прутья, вертела хвостом и так далее.

— Я думала, это и мои вещи тоже. Мои крысы. Ты сам решил назвать меня невестой… кажется, — оправдывалась я.

Обидно и горько. Горько и обидно. С моей стороны — любовь с первого взгляда, искрящаяся страсть и ожидание тепла и нежности. С его стороны — «не трогай мои вещи».

Лёва внимательно посмотрел на меня. Ответственно. Вежливо. Как будто Дейл Карнеги только что прислал ему возмущённую записку: «Вы должны относиться к подчинённым и близким людям с уважением и не скупиться на улыбки! Вы должны честно признавать свои ошибки и искренне просить прощения! Помните, ваша цель — успех, успех и ещё раз успех! А ради этого можно и попариться…»

— …Ты права… Пойдём, — он вдруг встал и направился куда-то в темноту. Я топала сзади, цеплялась во мраке за незнакомые углы, и несколько раз серьёзно пострадала от некстати открытых дубовых дверей.

Сопровождаемые моим тихим матом, мы миновали несколько комнат и оказались в огромном зале. Зал потряс настолько, что я забылась и выругалась вслух. Лёва поджал губы, как уставшая от поп-музыки девственница, сделал вид, что не заметил, и сухо прокашлялся:

— А вот и моя основная территория. Осмотрись пока.

Потолки высотой метров шесть, зеркальные. Стены обиты чем-то вроде бархата, поглощающего свет. Опоясывающая комнату мраморная полка, на которой чего только нет — камешки, глобусики, кубки. На стенах — карты неба в золочёных рамках. В углу на постаменте — телескоп. И отовсюду лёгкий шорох, еле уловимый писк, размножённый акустикой комнаты до размеров всей комнаты. Я всмотрелась в полумрак. Так и есть! Штук десять клеток с крысами! Чёрные, белые, рыжие, в точечку — всякие!

— В этой комнате собрано всё, что я люблю. Это Комната Комфорта, — с гордостью обвёл рукой владенья Лёва. — Ну, как тебе?

Если бы не крысы, я даже не обратила бы внимания на помпезность формулировки. «Комната Комфорта»! Боги! Он бы ещё назвал её «Кабинет Сладких Грёз»! Ну, допустим, он мог наворотить какие угодно титулы, если бы речь действительно шла о романтическом уголке. Но крысы! Такое количество крыс с их запахами и звуками!

— Неплохо, — ответила я проникновенно. — Мне очень, очень нравится. — Но не обвалятся ли эти потолки?

От этих слов Лёву словно подменили.

— Ну что ты! Не беспокойся, пожалуйста! Нужно слишком захотеть! Немецкая система… Это моя жизнь, Наташа! Это всё, что у меня осталось. Я знаю о нём всё!

— О ком именно, Лёва? — я старалась не пропустить ничего. Если он имеет в виду какого-нибудь выдающегося крысюка или немецкую систему потолка…

— О Космосе! Мы все оттуда и все туда вернёмся!

Потом последовала утомительная, хоть и очень интересная лекция о Космосе, о влиянии звёзд, закономерности бытия и роли Человека… Крысы ласково попискивали, время шло. Лёва даже покрылся румянцем, он говорил так вдохновенно, что я невольно залюбовалась. Бедный, бедный, обречённый на офисную официальность мальчик, страстно влюблённый в небо. Окружил себя крысами, не вынес одиночества… Я тоже была бы рада увлечься чем-то. Существовать в небе… Жить на Земле, в одном измерении с убийцей, например, Андрея Лагунина, очень не хотелось… Но я, увы, слишком многого требую и слишком мало для этого сделала. Я посмотрела на своё отражение. Стоит бледная, опухшая от удивления девица, пялится в потолок, а рядом мечется и размахивает руками серебристоголовый человек. Рот у девицы открыт, вид преглупейший, серебристоголовый же красив даже в таком ракурсе. Я с трудом оторвалась от картинки в небе и сосредоточилась на том, что внизу. Мне бы только добраться до Лёвиного одинокого сурового сердца, я его отморожу, отогрею, отмассирую… Ты всегда будешь у меня вот такой, Лёва, — вдохновенно возбуждённый, блестящий, счастливый, красивый, свободный. А крыс мы отправим в отставку. Вот привезу Сиротку…

Внизу зазвонили. Лёва, недовольный, прервал доклад и пошёл открывать.

Разумеется, звонящим был Макс. Снова весь мокрый и с ухмылкой.

— Привёз сегодняшние газеты и верстку! — весело отчитался он, — а также новости! Можно ли мне за это горячего супа?

— Супа нет, — сухо ответил Лёва, взял газеты и верстку и вышел.

— Я так и знал, — Макс сбросил на кресло кожаный пиджак «всмятку» и остался в чём-то таком же мокром. — Я для него мотаюсь под дождём, а он даже супа не приготовит. Дайте хоть водки.

— Ты же за рулём, — я перевесила его куртку ближе к огню.

— Не боись, у меня чеснок в кармане, зажую…

— Он шлёпнулся на пол у камина, повернулся спиной к огню и зашевелил лопатками, согреваясь.

— Ой, хорошо! Ой, любота! — посмотрел на закрытую дверь, за которой скрылся Лёва. — Ну, пришла в себя после интервью, свидетельница?

Я села поближе.

— Слушай, мать! — он наклонился ко мне, хлестнул мокрыми волосами по лицу. — Твоя цидулька пошла на «ура»! Читают и ещё просят! Я сегодня посетил эту главную редакторшу… (Он замолчал и улыбнулся. Судя по всему, визит был неофициальный.) Отличная тётка, кстати. Мы с ней поладили… Так вот. В понедельник можешь приходить за гонораром. Запомни — половина моя.

Я плеснула ему чуть-чуть вина.

— Но это не всё. Петрович ещё не знает (он снова посмотрел на дверь), я встречался с Рушником. Он огорчён тем, что произошло, но настаивает, чтобы ты всё-таки сделала интервью со «звездой». Ясное дело, с другой, живой. Так что в понедельник после гонораров едем отрабатывать супружеский долг. Довольна?

Мы чокнулись и выпили.

Было часа два ночи. Лёва работал, под дверью горел свет. Мы с Максом допили вино и валялись в креслах, трепались о том, о сём.

— Слушай, неужели тебе не было страшно? — удивлялась я. — Ты даже шутить пытался, стоя в крови этого несчастного…

— Ой, я тебя умоляю… Не гордись мной, у тебя есть кем гордиться… А я… Что я… Я просто Бэтмэн… Гораздо хуже я себя чувствовал сегодня, когда редакторша съездила мне по роже. Я, видите ли, слишком грубо её щупал.

— Скажи, а почему ты всё время возле Лёвы? Ты и шофер, и заместитель, и газеты ему возишь…

— Это не я рядом с ним, это он рядом со мной, — Макс погремел пустыми бутылками. — Жаль! Ни фига не осталось, хоть плачь…

Я всё ещё ждала ответа. Макс посмотрел на меня, сверкнули зубы в полумраке.

— Ну, не знаю я, зачем я ему нужен… Сам спрашивал. Он в ответ: «Тебя что, не устраивает твоё положение?»… До встречи с ним я работал в симфоническом оркестре, на кларнете играл и портреты на улицах рисовал. За пятёрку. Постоянных клиентов мог изобразить в обнимку, например, с Клаудией Шиффер или Шварценеггером. Пользовался популярностью. Тут этот приходит, садится, полчаса сопит, пока я его рисую, потом предлагает мне работу… Слушай, а может я ему нравлюсь?

— Вряд ли, тогда зачем ему я?

— Действительно, — Макс всунул бесстыжий розовый язык в бутылочное горлышко. — Как горько, ни капли… Ну и как тебе его крысиное хозяйство? Веришь, с ума схожу всякий раз от страха, когда мимо этой пакости иду… Боюсь крыс до смерти. До умопомрачения. Жуткие твари. Но Петрович их любит — загадочная русская душа…

Дверь распахнулась, и мы чуть не ослепли от хлынувшего света. Лёва стоял в этом свете, и нельзя было рассмотреть, что выражает его лицо.

— Макс, иди в гостевую и ложись спать. Завтра с утра нужно быть в редакции… Наташа, я жду тебя в спальне. Поторопись, пожалуйста, — дверь снова закрылась.

— У тебя очень галантный муж, — радостно хрюкнул из темноты Макс. — «Я жду тебя в спальне»! Странно, что не выслал пригласительный факсом! Сколько страсти! В постели он, я так понимаю, ураган?

— Ураган, — с вызовом швырнула я в лицо негодяю абсолютную правду. — Тот, кто мало говорит, много делает. И наоборот!

Я гордо направилась в ванную. Сзади что-то выкрикивал хмельной заместитель главного редактора, сам же над этим смеялся и звенел бутылками.