Двенадцать отважных

ОБЫСК

Беда пришла в один из тихих летних дней. В этот день село выглядело особенно мирно. Мирно стояли мазанки, мирно шумели тополя, никем не взращенные, цвели в садах мальвы и голубой вьюнок. Одни фашисты ушли, другие еще не явились. Через Покровское пока что немецкие части проходили, задерживаясь лишь ненадолго. Однако жители знали, что новые вражеские части могли нагрянуть к ним в любой час.

Домна Федоровна была одна в своей хате.

Когда Домну Федоровну томила тревога, она всегда начинала прибираться в доме. Вымоешь пол — глядишь, легче стало. Но сегодня тревога не проходила. Ну ладно, Вася, Борис, Толя Прокопенко — они постарше, у них голова на плечах. А эти… Лена, Володя, Оля… Ведь они же еще несмышленыши! Могут и забыть, и проболтаться, и осторожности той у них нету. А взялись за дело, которое смертью пахнет.

Ей бы их припугнуть, объяснить, чем это может кончиться, а она еще с советами своими лезет — как получше врагу насолить; листовки пишут — разные слова им подсказывает. Ох, не поблагодарят ее за это их родители!.. А похудели как ребята, вспоминала Домна Федоровна, и сердце у нее заходилось от жалости. Анатолий Прокопенко уж каким богатырем был, когда на школьных вечерах физкультурники пирамиды показывали, скольких ребят он на себе держал. Теперь и половины от хлопца не осталось. Бориса, того и подавно ветром качает, в чем только душа держится, потому что, если случится дома какой кусок, все матери норовит подсунуть, а про себя говорит, что у Носаковых поел. А уж какая у них с Васей еда. Насушила летом щавеля, кореньев разных, картошки немного на огороде накопала — вот и все их запасы. Разотрет сухие коренья, просеет через сито, горсть мучицы для связи подмешает — и галушки готовы.

Зато сегодня у них будет пир горой. Галина принесла пузырек подсолнечного масла, немного свежих овощей, фасоли. И Домна Федоровна наварила большой чугун борща. Борщ уже упрел, она отставила его на край плиты и поискала глазами: что бы еще сделать, на что бы еще убить время, которое в Васино отсутствие тянулось особенно медленно. И вдруг кто-то позвал ее с улицы:

— Тетя Домна!

Домна Федоровна распахнула окно и увидела Надю.

— День добрый, — сказала она.

— Добрый день, тетя Домна. Вот я вам гостинец принесла. — Надя говорила негромко, певуче, и обычно строгие зеленые глаза ее лукаво поблескивали.

— От кого же гостинец? — тихо спросила Домна Федоровна.

— От вашей дочки Гали. Бывайте здоровы, тетя Домна.

Надя отошла от окна и неторопливо направилась в степь. На подоконнике остался сверток. Домна Федоровна взяла его в руки — тяжелый, точно чугун. Наверно, патроны. «Серьезные дела пошли, — думала Домна Федоровна. — Ох, ребята, птенцы вы несчастные». Она боялась этого свертка и в то же время очень хотела, чтоб он попал в руки тех, кто стреляет по фашистам.

«Куда же его деть?» — гадала она. И нужно ведь, чтобы его принесли как раз сегодня, когда и без того у нее было так тревожно, так тяжело на душе. Среди бела дня нести по селу такое. Что за отчаянная девчонка! Куда же все-таки его деть пока? Под пол? Нет, в случае чего туда полезут в первую очередь. Клеть, курятник?

Тут Домна Федоровна взглянула в окно и поняла, что у нее нет времени раздумывать — к ним, стуча сапогами, со всех ног бежал кривоногий полицай Сидоренко, а за ним — еще два каких-то незнакомых полицая. «За Надей следили», — мелькнула в голове у Домны Федоровны страшная догадка. Она знала: Сидоренко всегда так врывался в дом, где предстоял обыск, — с ходу, чтобы никто ничего не успел спрятать. Как свора псов, мчались полицаи по улице. Видно, конец…

Она только и успела сунуть сверток в шкаф и прикрыть дверцу. Сидоренко был уже в сенях. Полицаи бросились — один к сундуку, другой в подпол, третий — во двор. Домна Федоровна изо всех сил старалась не смотреть на шкаф, но все-таки видела и не могла не видеть, что дверца шкафа отошла. «Господи, пронеси… — молила она. — Только бы Вася не вернулся! Только бы кто успел предупредить ребят!..»

Сидоренко вывернул из сундука все его содержимое и поднял на хозяйку красное, с набрякшими веками и злыми глазами лицо. И как ни страшно было Домне Федоровне, которая с минуты на минуту ждала возвращения сына, она невольно усмехнулась про себя: все, что было можно, она выменяла на продукты, и в сундуке ничего, кроме тряпья, не осталось. «Не удалось тебе здесь подлататься», — подумала она, спокойно выдержав тяжелый взгляд полицая.

Не было уже никакой надежды на спасение, вот затянется сейчас полицай раз-другой сигаретой, которую он не выпускал изо рта, и к шкафу. Куда же еще! Один только шаг, всего один…

— А где Василий? — неожиданно спросил Сидоренко.

У Домны Федоровны все замерло внутри, но она еще нашла в себе силы улыбнуться.

— Да все рисует, — махнула она рукой. — Вон крыша на хате прохудилась, зима на носу, а ему горя мало! Зальется на полный день в степь и знай себе малюет.

Полицай оглядел стены, увешанные Васиными еще довоенными рисунками, — теперь Вася лишь для виду брал в степь один и тот же незаконченный пейзаж, — и сплюнул на пол потухшую сигарету.

— Знаем мы таких художников! — сказал он, подморгнув второму полицаю, который вылезал из подвала, где лежали пустые рассохшиеся бочки из-под соленьев да немного угля.

У полицая были черные, словно у трубочиста, лицо и руки, и он ругался на чем свет стоит. Даже отмахнулся от предложенной ему Сидоренко сигареты, настолько он был зол, так не хотелось ему уходить отсюда с пустыми руками. И вдруг взгляд его задержался на приоткрытом шкафе.

«Теперь уж все, — подумала Домна Федоровна. — Скажу, что нашла узелок на улице. Только бы не вернулся Вася до того, как меня уведут…»

Сидоренко бесцеремонно отстранил рукой второго полицая и шагнул к шкафу, но в эту минуту на пороге хаты появился третий полицай.

— Эй! — крикнул он торжествующе. — Идите сюда! Тут недалеко велосипеды обнаружены. Скорее!

Сидоренко и его подручные выбежали на улицу. Велосипеды подлежали конфискации и попадали затем, как правило, в руки полицаев.

Домна Федоровна метнулась к двери, плотно прикрыла ее и прислушалась. Она понимала, что жизнь сына зависит сейчас от нее. Только от нее. Не раздумывая, она подбежала к шкафу, вынула сверток, подошла к плите, где стоял чугун с борщом, подняла крышку, вывалила патроны в борщ — они глухо всплеснули — и вновь опустила крышку. Бумагу она, скомкав, сунула в плиту. «Ну, кажется, нипочем им теперь не догадаться», — подумала она.

Вскоре полицаи вернулись.

— Что, Трофим Денисович, — обратилась она к Сидоренко, — невеселая у тебя должность?

— Должность как должность! — буркнул тот. — Не хуже других.

— Ну ищи, милый, ищи.

Когда Вася, который услышал про обыск, ворвался в хату, полицаев уже не было. В развороченной горнице недвижно сидела Домна Федоровна. Она была очень бледна.

— Нашли? — спросил Вася.

— Кабы нашли, я бы здесь не сидела, — спокойно ответила мать.

У Васи заныло сердце от нестерпимой жалости к ней. Сколько она из-за них страдает, не спит ночей. И ни единого упрека, даже сейчас, когда они перед ней так виноваты. Конечно, Надя поступила очень неосторожно с этими патронами, надо было сразу же отнести узелок в их тайник.

— Что же делать, мама? — виновато сказал Вася. — С обыском к нам еще ни разу не приходили…

— Что делать? — переспросила Домна Федоровна. — Перво-наперво патроны из борща вынуть. Может, им вовсе и нельзя там находиться.

— Из борща?!

Вася кинулся к дверям. Возле крыльца стояли Борис, Лена и Володя Лагер.

— Идите сюда! — позвал их Вася. — Скорее! Вы только послушайте…

С почтительным восхищением смотрели ребята на Домну Федоровну, когда та по обыкновению очень скупо рассказывала им про обыск.

— Ведь это надо — патроны в борщ! — заливалась смехом Лена. — Наверно, сам Каров и то бы не догадался! Тетя Домна, вы такой герой, прямо ужас!

— Может, и герой, — согласилась Домна Федоровна, — только ноги мои что-то совсем не ходят. Все подгибаются. — Она устало улыбнулась.

— И все-таки, ребята, — нахмурил брови Борис, — больше нам здесь собираться нельзя. И ничего приносить сюда больше мы не будем. Даже клочка бумаги, не то что патроны. Нужно что-то срочно придумывать.

— Я придумал, — ответил Вася. — Пещера!