Двенадцать отважных

В ПЕЩЕРЕ

Если кому-нибудь из вас случится заехать в село Покровское, вы сможете побывать в подземном убежище каровцев. Теперь найти эту пещеру очень просто. Неподалеку от нее вы увидите большой сквер с молодыми деревцами, цветочными газонами, легкими строениями, павильонами, где можно укрыться от дождя, отдохнуть после дороги. Для того-то они и построены! Потому что уж, верно, не припомнить, сколько за послевоенные годы перебывало здесь пионеров, комсомольцев из городов, сел и деревень. И всякий раз, посреди сквера, на специально отведенном для этого месте — кострище — туристы зажигают в честь юных подпольщиков костер.

Да, теперь эту пещеру отыскать просто. Любой малыш, поняв вас с полуслова, покажет, где она находится. Но в то давнее время постороннему человеку едва ли удалось бы ее обнаружить. Даже если бы ему вдруг вздумалось спуститься по отвесному, густо заросшему кустарником склону в глубокий овраг. Вход в пещеру был узкий, к тому же его искусно маскировали: зимой хворостом, летом свежими ветками.

Кроме каких-то особых случаев, ребята собирались обычно в пещере — где даже в зимнюю стужу было не холодно, — и проводили здесь время до сумерек, так как с наступлением темноты по селу больше разгуливало теперь патрульных, и трудно было пройти через все село, не обратив на себя их внимания.

Наверху, в зарослях, ребята оставляли дозорного, чтобы он мог вовремя предупредить их об опасности. Дозорный приветствовал каждого из своих товарищей паролем: «Ты готов?» И слышал в ответ: «Всегда готов!»

Тесно, плечом к плечу, ребята усаживались в подземном коридоре. Мигающий огонек коптилки неярко освещал их задумчивые лица; смутные, колеблющиеся тени качались на стенах, на низком потолке. Но эта тесная пещера казалась тогда пионерам самым уютным, самым прекрасным домом на земле.

Девочки хозяйничали здесь на славу. Подметали земляной утоптанный пол полынными вениками, следили за тем, чтобы в коптилке всегда было масло, а в пузырьке — чернила. Правда, Вариной мечты — готовить здесь еду — они осуществить не могли, так как задохнулись бы от дыма, если бы развели в пещере огонь. Однако время от времени кто-нибудь из ребят тащил сюда то чугунок с каким-нибудь супом, то вареной картошки. В пещере появились разные чашки и плошки. В углу всегда стояло ведро с водой.

«Но все-таки, — говорили мальчики, — прежде всего это штаб, а не хата». Здесь хранился отрядный дневник, который сообща вели члены Каровского союза пионеров. А в «кладовой» прятали оружие — тщательно смазанный маслом «вальтер», два автомата, найденные в степи, и гранату «лимонку». Здесь лежала и тетрадка, где Вася записывал подвиги отважного Карова. На стене висела выпущенная каровцами газета.

Уж давно Борис предложил создать свой шифр — как ни избегали они этого, но время от времени им приходилось писать друг другу или записывать для памяти разные сведения. Наконец отрядный дневник нужно было вести так, чтобы его никто из посторонних не мог прочесть. Словом, они решили, что шифр необходим и надо его выдумать.

Это оказалось очень интересно. Они написали в столбик весь алфавит, а потом против каждой буквы ставили шифровальный знак. Каждый придумывал, что мог — кто галочку, кто крестик, кто треугольник, кто вообще какую-нибудь загогулину. Толя Цыганенко предложил К. и Л. обозначать одинаковыми значками.

— Нипочем не догадаются — говорил он.

Ребята смеялись: им представлялись враги, которые бьются над хитроумным шифром и никак не могут его разгадать.

И дневник и статьи в стенную газету писали шифром.

С тех пор как в пещере поселились девушки — Варя Топчий и Надя Курочка, — она совсем уже стала походить на дом. Вдоль стен мальчики смастерили козлы с настилом — доски для этого пришлось тащить сюда ночью, — раздобыли старые платки и ветхие одеяла, которыми девушки старались возможно аккуратнее застилать свои постели, хотя это было нелегко. В селе никто не знал, где скрываются Надя и Варя, не знали этого даже семьи Топчий и Курочки, однако время от времени, всегда поздней ночью, к Носаковым в окно стучали. Вася брал узелок с провизией и исчезал в темноте.

Удивительное место была эта пещера. Здесь можно было говорить все, решительно никого не боясь и ни на кого не оглядываясь. Здесь можно было даже тихонько петь песни — и про Каховку, и про тачанку, и «Идет война народная» — правда, в этих случаях у пещеры выставлялся дополнительный часовой.

Сидеть взаперти девушкам было тяжело — угнетало не только одиночество, но и страх за близких. Говорили, что фашисты жестоко карают тех, кто не явился по повесткам, а родных берут заложниками.

Ребята, как могли, старались развеселить девушек. Особенно успевала в этом Лена, у которой был просто дар передразнивать людей, да так похоже, что Надя и Варя, как бы ни было тяжело у них на душе, невольно смеялись до слез.

— Лена, — просили они, — покажи, как ходит Тимашук.

Ну, кажется, чем похожи маленькая легонькая Лена и старый толстый Тимашук?

И все-таки стоило Лене выйти на середину пещеры, стать, ссутулиться, взглянуть исподлобья, и все тотчас же видели — это стоит Тимашук и смотрит на них своим мутным взглядом.

Хорошо было в пещере!

И все-таки жизнь — та тяжелая, злая жизнь, которая шла в селе, — все время напоминала о себе. Долго спорили ребята, говорить ли Варе Топчий о том, что гитлеровцы взяли заложником ее отца.

— Как же про отца дочери родной не сказать? — говорила Нина Погребняк. — Она нам этого не простит!

— А ведь Степан Топчий, когда его уводили, приказал, чтобы Варя ни за что не выходила, — сказал Вася.

— Она и не выйдет!

— Как же! — возразила Лена. — Как узнает, что из-за нее отца посадили, так сейчас же выйдет.

— А ты вышла бы? — спросила Нина.

— Конечно. А ты бы не вышла?

— А вот он велел ей сидеть и прятаться!

…Однажды вечером к Наде прибежал Гриша Тимашук — он по-прежнему предпочитал разговаривать с Надей, остальных ребят не то боялся, не то стеснялся.

— Передай своим, — начал он, — жив старик Топчий. Батька говорит, немцы ничего пока заложникам не делают.

— И что ты ко мне цепляешься? — спокойно ответила Надя. — Да разве ж мне Топчие родичи или сваты? Только я так скажу: напрасно старика держат! Не станет Варя в селе хорониться. Дура она, что ли?

Неужели, думали после ребята, Гриша все-таки знает об их делах и о том, что они прячут девушек? Знает и молчит? Это никак не укладывалось в голове у ребят. Плохой он, Гриша, или человек как человек?

Мальчишки, особенно Борис, начали дразнить Надю: «Вон твой ухажер топает».

Но Надю не так-то легко было вывести из себя.

— Этот ухажер, между прочим, спас нас от беды, — ответила она однажды Борису, холодно взглянув на него своими зелеными глазами.

Домна Федоровна, с которой ребята по-прежнему всем делились, советовала ни в коем случае не говорить Варе Топчий об отце. И Прасковья Яковлевна Никулина сказала Лене:

— Мы-то с Топчием, считайте, отжили свое! А вам жить да жить. Поверьте моему слову: век он вам не простит, если что стрясется с Варей.

Почти все каровцы уже открыли матерям свою тайну. Лена — первая. Прасковья Яковлевна выслушала дочку без удивления, точно ждала этого. В их чистой, просторной хате часто останавливались гитлеровские офицеры. И может, Никулиным особенно не везло, только не было среди этих офицеров… людей. Не забыла Прасковья Яковлевна и восемнадцатый год, когда немцы оккупировали Украину… Нет! Не могла Прасковья Яковлевна сказать Лене: «Пусть пишут листовки другие, а ты не смей».

Оля Цыганкова долго не решалась довериться матери, а та не могла понять, куда и зачем так надолго дочка уходит из дому.

— Мне уж соседи глаза колют — мол, нашла твоя дочь время для гулянок! — гневно стыдила она Олю. — Чтоб ни шагу больше из хаты! Не пущу!

В конце концов Оля объяснила матери, что уходит не на гулянье. Мать долго плакала, крепко прижав девочку к груди, но ничего ей не ответила. Своим молчанием она словно говорила: «Мне страшно за тебя, но я не могу, не смею тебя удерживать! Ты поступаешь, как надо».

О том, что это она наклеила на спину полицая листовку, Лена матери не сказала. И что она наказана товарищами — тоже. Но легко ли обмануть мать? Прасковья Яковлевна уже заметила, что Лена не в себе.

А она и вправду томилась, грустила. Вася, знавший ее лучше остальных, понимал, что с ней происходит, но молчал. Не хотел Вася навязывать ребятам свою волю, — они наказали Лену, они пусть и решают: настало ли время снять наказание?

Как-то Оля Цыганкова сказала:

— У нас бумага кончается. Кого бы нам послать в Артемовск?

— Может, Лену? — как ни в чем не бывало спросила Надя.

Лена ничего не сказала, только навострила уши. Она ждала, что скажут мальчики и, главное, что скажет Борис.

— А что же? — ответил Володя Моруженко. — Она у нас храбрая.

— Давайте пошлем Лену, — согласился Борис.

Тут Лена осмелела.

— Ведь это же очень хорошо, что я маленькая! Только лучше! Они меня и не заметят вовсе. На что им маленькая?

И вот Лену отправили в Артемовск к родным Толи Прокопенко: они обещали ему достать бумагу.

Однако стоило Лене уйти из села — одна на рассвете отправилась она в степь, а провожавшая ее Надя стояла у околицы и долго смотрела, как исчезает вдали крошечная фигурка, — и ребята затосковали. Они уже жалели, что отпустили девочку в такой опасный путь.

Они все сидели в «штабе», и каждый был занят своим делом. Володя Лагер, признанный оружейный мастер отряда, возился со старым пистолетом ТТ, который недавно нашел Володя Моруженко. Он вертел в руках и внимательно разглядывал ударно-спусковой механизм. Рядом в почтительном молчании сидел Толя Цыганенко и не сводил глаз с ловких Володиных рук.

— Видишь? — наставительно говорил Володя. — Совсем исправен. Только заедает курок в положении предохранительного взвода.

Девочки переписывали листовку. Это была последняя добытая ими сводка Информбюро. С ними за столом сидели Варя Топчий и Надя Курочка. Они тоже старательно писали.

— Девочки, сильнее изменяйте почерк! Верьте моему слову, — говорила Варя Ковалева.

— Ох, как темно! Глаза болят, — заметила Надя Курочка.

— А мы так почти каждую ночь, — не без гордости ответила Оля.

Борис сидел в углу над отрядным дневником. Писал он очень медленно, ведь каждое слово приходилось шифровать. Да еще донимали невеселые мысли. Он смотрел на Варю Топчий, старательно и крупно выводившую буквы, и думал, что и его сестра могла бы сейчас так вот спокойно сидеть за столом и старательно выводить буквы, если бы они догадались раньше собраться в союз и раньше выкопать пещеру. Вновь и вновь вспоминал он исчерканную открытку: «Я живу хорошо, братик, очень, очень хорошо…»

Каждый был занят своим делом и своими мыслями, и все-таки никто ни на минуту не забывал, что где-то в степи одна идет маленькая Ленка и, может быть, тащит бумагу. «И надо же было ее посылать!» — думал то один, то другой.

Вдруг послышались шаги — кто-то уверенно шел, тяжело ступая сапогами. Никто из ребят так идти не мог. И что самое плохое — у входа в пещеру шаги затихли. Надя мгновенно, одним плавным движением собрала со стола листовки и убежала с ними в «кладовую». Борис кинулся за нею с дневником.

В пещеру вошел Вася, все вздохнули с облегчением. Однако вслед за Васей появился высокий парень в кепке и сапогах. Парень был небрит, сапоги облеплены засохшей глиной.

— Ты готов? — сказал он пароль каровцев.

— Всегда готовы! — хором ответили ребята.

Всем сразу стало весело.

— Ну, давайте знакомиться! — сказал парень. — Я к вам от Степана Ивановича. Звать меня Костя. Мы с Васей старые друзья.

— Стойте! — сказал Борис. — Вы же у нас в Покровском жили? Вы Костя? Тот самый…

— Именно тот самый.

— Вы живы?

Партизан рассмеялся.

— Жив пока.

Все ребята знали, как в Артемовске Домна Федоровна и Вася прятали от фашистов тяжело раненного Костю.

— А дядя Васин, Егор Иванович? — нерешительно спросила Варя.

— И дядя в порядке.

— Да что же мы, — поспешно сказала Нина, — садитесь, пожалуйста. Будьте как дома.

Костя сел за стол. Все расположились вокруг.

— Костя, — попросил Цыган, — расскажи, как там на фронте.

— На фронте? Получше дела стали у нас на фронте…

Ребята слушали рассказ о жестоких боях, которые шли на Волге.

— Там, говорят, дома каменные в порошок стирают, а людей сломить не могут, — говорил Костя. — Вот какая идет война!

— Послушай, — сказал Борис, — может, ты нам ответишь, сами мы никак понять не можем. Ты про пистолет, который взял у немца Володя Лагер, знаешь?

— Слыхал я от Васи эту историю.

— Почему немец ему за это ничего не сделал?

— Такой добрый стал! — усмехаясь, ответил Костя. — Вот даже шоколадом вашего Володю угощал.

— Нет, в самом деле, почему?

— А вот почему. Офицеру оружие выдается за номером, каждому свое, как бы именное. Понимаете? Он за свой пистолет отвечает. Если с ним что случилось, надо объяснить, что, где и как. А теперь подумайте, что мог сказать этот офицер — боя не было, сам он штабной, в бою участия вообще не принимает. Ну, что он скажет? Мальчишки пистолет украли, а вместо него самопал доложили? Сами понимаете, это сказать он никому не может. Ведь его бы не только засмеяли, а было бы ему что-нибудь похуже. Поэтому он и решил послать денщика, чтобы тот потихоньку разузнал и, если удастся, добыл у ребят этот пистолет. Понятно теперь, почему денщик домов не палил и никуда не заявлял.

— Вот здорово! — закричал в восторге Цыган.

— Ничего, — согласился Костя, — могло быть хуже. Хорошо живете, — продолжал он, озираясь. — Знатный дворец себе построили! А это что?

Он подошел к газете.

— А вы прочитайте, — перемигнувшись с ребятами, посоветовал Володя Моруженко.

— Сдается, что эти значки у вас вместо букв, — сказал Костя.

— Конечно! — весело отозвался Толя Цыганенко. — А вы попробуйте прочтите!

— Мне сейчас этим делом заниматься некогда. Да я и не шифровальщик, — ответил Костя, — а только прочесть это труда не составляет.

Ребята были глубоко обижены.

— Не можете, — сердито сказал Толя Цыганенко, — а сами говорите.

— Ну ладно, — Костя уселся за стол, — давайте вашу писанину.

Борис положил перед ним их дневник. Костя облокотился на руку и принялся изучать.

— Лена не вернулась? — тихо спросил ребят Вася.

— Нет, — виновато ответила Надя.

— Наша Лена от всякой беды уйдет… — неуверенно начала Варя Ковалева.

Вася молчал.

— Ну конечно, — сказал Костя, — стрелка вверх — это «О».

Он угадал, и ребята были разочарованы.

— Ну, а другие, другие? — торопил Толя Цыганенко.

— Сейчас будут и другие, — спокойно ответил Костя.

Минут через десять он прочел им целый отрывок из их дневника. Это было то самое место, где рассказывалось, как ребята перерезали провода полевого телефона.

— Вот что, друзья, — очень серьезно сказал Костя, — этому своему шифру вы не доверяйте и ничего им не пишите. Если сюда забредет враг, он подумает — играют ребятишки, и все. Но если он найдет шифрованную тетрадь или эту вашу газету, он их непременно прочтет. И тогда все вы пропали. А вы малы еще погибать. Вам жить надо!

Ребята молчали, удрученные его словами.

— Да вы не серчайте! — весело сказал Костя. — Вы же у нас молодцы! Если бы не вы, нам бы не удавалось так часто передавать сводки в ваше село — у нас на каждую деревню рук не хватает. А про порванный телефон, про этих вон девушек и прочие ваши дела я уж и не говорю. Только надо ведь и осторожность соблюдать. Верно? Ну, теперь я знаю, где вас искать. Бывайте здоровы!

Ребята остались одни.

— Что же это Ленки нет! — с отчаянием сказала Оля.

Все молчали. Что можно было здесь сказать!

— Плохие новости, ребята, — негромко начал Вася. — С Петровичем беда… Арестовали его, а Костика убили.

…Утром к Васе прибежал соседский мальчонка Федя, по бескровному лицу его было видно, что случилось что-то очень страшное.

— Пойдем, — твердил он, — пойдем…

Пришли к хате Петровича. Ставни были почему-то до сих пор закрыты, хотя стоял уже день. У дверей Федя неожиданно остановился.

— Я не пойду туда, — прошептал он. — Не могу я.

Васе стало жутко. Через силу заставил он себя открыть дверь и вошел в хату. Он не сразу освоился в полутьме. Все здесь было разбросано, истерзано, исковеркано, сундук расколот, тюфяк вспорот от края до края.

А поперек широкой лавки лежал мертвый Костик, голова его свешивалась вниз, а от губ до виска застыл ручеек крови.

Вася долго стоял и смотрел. Потом тихонько вышел из хаты и осторожно прикрыл за собою дверь.

Федя ждал его на углу. Он стоял и трясся. Да и Васю бил озноб.

— Где Петрович? — спросил он, стараясь подавить дрожь.

— Неужели ты ночью ничего не слыхал?

Ночью Вася был далеко от села и ничего не мог слышать.

— Нет. Я спал, — сказал он.

— Фашисты ворвались к Петровичу чуть свет, — рассказывал Федя. — Очень били его, а потом бросили в телегу и повезли в Артемовск. Видать, к какому-нибудь начальнику большому.

Вдруг Толя Прокопенко сорвался с места и кинулся к выходу.

Ты куда? — закричали ему.

Толя ничего не ответил и вылез из пещеры.

— Оставьте его, — сказала Надя.

Никто не двинулся с места. Все понимали, что Толе лучше побыть сейчас одному.

— В степь пошел, — махнул рукой Толя Цыганенко, выглянув из пещеры.

— Ах, беда! — сказал Борис.

— Но почему? Почему они схватили Петровича? — спрашивала Варя. — Чем помешал им старик?

Вася помолчал в нерешительности, а потом сказал:

— Петрович им очень мешал. Он был связан с партизанским отрядом. Это он отводил меня к Степану Ивановичу.

Ребята притихли.

— А мальчишку-то! Мальчишку-то маленького за что?! — воскликнула Варя.

Ей никто не ответил. Нина с Олей громко всхлипывали.

— И подумать только, — сказал Борис — мы не убили еще ни одного фашиста! А в листовках все пишем: «Смерть немецким оккупантам», а ни одного из них до сих пор…

— Погоди, — ответил Вася, — придет время, Костика мы им припомним.

— А я думаю о другом, — сказала вдруг Надя.

До сих пор она все время молча смотрела на огонь.

— Я думаю о том, что в это самое время по нашему селу ходит Ксана Маринченко под руку с теми самыми солдатами…

— Вы еще всего не знаете, — сказал Володя Моруженко. — Вчера Тимашук посылал тетю Маню Панченко к ней полы мыть.

— И она пошла?!

— Не знаю…

— Ну нет! — жестко проговорила Надя. — Это так оставлять нельзя!

— А что же делать?

Все молчали. Борис, помолчав, нашел в себе смелость сказать:

— Предателей убивают.

Никто ему не ответил. Лица девочек побледнели. Да и мальчикам стало не по себе.

Предателей убивают. Нет на свете человека более подлого, чем тот, кто бросил народ свой в беде и перешел на сторону врага. И какого врага! Разве знали когда-нибудь люди армию более подлую, бесчеловечную и зверскую, чем фашистская армия?!

Какое тут может быть оправдание? Иной раз человек может сказать, что не знал всего и чего-то не понял. Ксана знала все. Да и как она могла не знать? Так же, как и все в селе, она видела Егорку и Колю Панченко. Так же, как и все, она знала, что сожжена Козловка, что убит маленький Костик, что всюду, где прошли гитлеровцы, остаются рвы, полные мертвых людей.

Да, предателей убивают!

Надя обратилась к Борису:

— И ты бы мог ее убить?

Борис не ответил.

— Так бы пошел и убил? — настаивала Надя.

Борис опять промолчал.

— Ведь мы с нею в одной школе учились! — тихо вставила Оля. — Страшно…

— Вот именно потому, — словно бы очнувшись, сказал Борис. — Именно потому, что мы с ней учились в одной школе, были в одной пионерской дружине! Именно потому, что все это она предала.

— Вот что мы сделаем, — медленно сказала Надя, — мы сделаем так, что жизнь ей станет не в жизнь…

— Постой, — сказал Вася, — погоди! Кто-то идет!

Нет, это кто-то бежал! Бежал со всех ног.

…Было еще светло, когда Лена вышла из города. Она несла только одну пачку бумаги, зато бумага была тонкая, и на ней не расплывались чернила.

— Если тебя задержат, — сказали ей, — говори «шуле, шуле», дескать, несешь бумагу для школы.

— Шуле, шуле, — твердила Лена, труся рысцой по широкой степной дороге.

Потом решила, что по самой дороге, где ходят немецкие машины, ей идти опасно, и пошла стороной. Однако чтобы не заблудиться в степи, она старалась не отходить далеко от дороги.

Толина тетка дала ей с собою две кукурузные лепешки, и Лена была этому очень рада. Она шла и думала, когда съесть лепешки. Хотелось бы поужинать до того, как зайдет солнце, но сидеть посреди открытой степи и есть лепешки как-то уж очень неуютно… Впрочем, скоро ей пришлось не только сесть, но и лечь, растянуться на земле: по степи шагали гитлеровские солдаты. Лена лежала на животе и опасливо смотрела сквозь траву, как они шагают. А когда враги прошли, она, все еще лежа на животе, съела половину лепешки. Потом встала, отряхнулась и пошла дальше.

В степи сгущались сумерки. Заря угасала. По дороге, светя фарами, проехали грузовики, и Лена опять упала в траву. В этот раз она съела другую половину лепешки. Становилось холодно. На Лене было платьишко, из которого она сильно выросла, и старая стеганка; в кармане ее лежала последняя лепешка. Чтобы согреться, Лена пустилась бежать.

На западе в темных полосах облаков потухала заря. Степь стала синей и словно бы дымилась. Идти по неровной земле было трудно. Казалось, кочки сами бросаются все время под усталые ноги.

Лена не боялась немцев. «Я маленькая, — думала она, — ничего они мне не сделают. Скажу им „шуле, шуле“ — и все». Но она побаивалась темноты.

Вдруг она увидела, что по дороге что-то движется. Сперва она не могла разобрать толком, что это такое, потом разглядела лошадь, телегу и идущих следом людей. Все это она увидела очень ясно, потому что среди ровной плоской степи лошадь, телега и люди четко рисовались на тускло-желтом догорающем небе.

Лошадь показалась Лене знакомой, это была та самая большеголовая старая лошаденка, которая раньше у них в колхозе возила бочку в полевой стан. Показался знакомым и один из мужчин с большим животом и кривыми ногами. Всего вернее, это был Тимашук.

Но почему все они идут пешком, а телега едет пустая? И почему они все с ружьями?

И вот тут Лене стало страшно. Казалось, что-то невыносимо ужасное происходит сейчас на дороге. Эти люди, провожающие пустую телегу, тайком делают что-то отвратительное и что-то спешат скрыть.

Ей стало так страшно, что она кинулась бежать со всех ног. «Шуле, шуле», — лихорадочно шептала она, уже не понимая, что говорит. Упала, уронила бумагу, испугалась еще больше и чуть не забыла подобрать свой сверток.

В степи теперь было почти совсем темно, и Лена взяла вправо, к дороге, чтобы не сбиться с пути. Темнота обступала ее, и она посмотрела вверх, на яркие звезды. Как далеко они были! И как близко, как душно, как враждебно обступала ее темнота.

Самое страшное, что неоткуда ждать помощи. Встреться ей сейчас человек, его нужно будет за версту обходить.

Но Лена боялась сейчас не людей — больше всего она боялась воспоминаний. Изо всех сил старалась она не вспоминать, но чувствовала, что ничего поделать с собою не может: еще минута, и перед ее мысленным взором возникла лошадь, виселица и на ней трое. Наверно, они были молодые. Но этого уже понять было нельзя. Подбородки их странно упирались в грудь, словно они баловались. Фашисты не позволяли их снять, не разрешали хоронить. И вот Лене представилось, что эти трое, опустив головы, бредут сейчас степью. Чего бы она не дала, чтобы был с ней кто-нибудь. Ну, хоть бы Жучка или Дружок!

Она плохо помнила, как добралась до речки и перебежала по скользким мосткам. И вот здесь она увидела, что у берега стоит человек да так неподвижно, как живой стоять не мог бы.

Лена бежала из последних сил, бежала, задыхаясь, чувствуя, как больно колет в боку, как сухо во рту и больше уже нет силы бежать.

Когда она была уже в теплой пещере среди своих, оказалось, что она ничего не может им рассказать. Как будто ее в степи никто не остановил, ничто, казалось, ей не угрожало. Она не могла даже с уверенностью сказать, стоял ли кто-нибудь у речки или ей только почудилось. Даже про страшную телегу, собственно, нечего было рассказывать — ехала и ехала по дороге телега. Однако, к ее удивлению, как только она заговорила об этой телеге, ребята словно потемнели.

— Она была какая-то страшная, — нерешительно сказала Лена.

— Еще бы не страшная! — ответил Вася. — На ней везли Петровича…