Двое из многих

НА ДНЕ АДА

— Кажется, и до беды недалеко, — сказал Керечен.

— Что такое? — спросил его Покаи.

— По-моему, этот доктор Пажит ломает себе голову над тем, какую бы мне пакость устроить. Я же тебе уже рассказывал, как он меня «по-дружески» предупреждал, когда я только что прибыл в лагерь.

— Это насчет того, чтоб ты остерегался меня и держался подальше?

— Да.

— А ты не остерегался!

— Не в этом дело. Ты же знаешь, что в комнате я прикидываюсь человеком, который нисколько не интересуется политикой, и в разговоры стараюсь не вступать. Беда в другом. По-моему, доктор начинает догадываться, что я не тот, за кого себя выдаю…

— Не думаю.

— А ты не обратил внимания, что этот Пажит все время заговаривает об офицерах шестидесятого полка? Спрашивает меня: знаю ли я такого-то или такого-то? Куда мы ходили или ездили развлекаться? С кем что случилось? Не знаю, откуда он так хорошо знает офицеров полка? Я же давно выдал то немногое, что мог сказать… Как ты думаешь, не доложит ли он о своих подозрениях коменданту лагеря?

Покаи пока серьезной опасности со стороны Пажита не видел. В настоящее время, объяснил Покаи, когда офицерам выдают такое содержание, на которое все равно невозможно мало-мальски по-человечески прожить, не так уж и важно, в каком лагере находишься — в офицерском или солдатском. Правда, здесь иногда что-нибудь перепадало из подачек Красного Креста, но они так редки и ничтожны… Все пленные в лагере жили в основном на средства, которые зарабатывали, кто как умел.

— Пока, мне кажется, — продолжал Покаи, — ты находишься вне подозрений. А сейчас я поведу тебя в настоящий Дантов ад, а сам выступлю в роли старого Вергилия. Следуй за мной…

Они оставили позади последнее кирпичное здание и по узкому проходу (забор в этом месте был разобран) перешли на территорию солдатского лагеря. По пути Покаи взял на себя обязанности гида и принялся просвещать Иштвана:

— Посмотри, здесь даже бараки выстроились, как солдаты в строю. Хоть сюда взгляни, хоть туда — все стоят по струнке, будто их выстроил усатый старшина. Обрати внимание и на то, что все они наполовину врыты в землю. Это для того, чтобы топлива меньше тратить. Зимой здесь все покрыто толстым слоем снега.

— Картина для меня знакомая. Я сам в таком лагере жил. И нас каждое утро выстраивали перед бараками на перекличку. И часовой шел вдоль рядов и прямо штыком тыкал нас в грудь, чтоб не сбиться со счета, а потом, чтоб не забыть, писал результат своего счета летом на песке, а зимой на снегу…

— Вот в этих-то бараках полуживыми-полумертвыми влачат свое жалкое существование славные солдаты императорской и королевской армий. Спят они на двухэтажных деревянных нарах. Набиты, как сельди в бочке, оборванные, голодные. Здесь даже старшина, который до этого был для них полноправным господином, — простой пленный, которых тут тысячи… А вон, посмотри, идет как раз один из таких. Петлички выгорели, две звездочки он уже где-то потерял… Сейчас еще ничего, жить можно: как-никак тепло… А вон солдатик снял с себя рваные ботинки и греет на солнце ревматические ноги… Зимой же здесь иной раз бывает до пятидесяти градусов мороза, тогда носа из барака не высунешь. Плевок на лету в льдинку застывает! А если заглянуть внутрь барака, увидишь живописные солдатские лохмотья, в которых кишат насекомые. Там же валяются библии и молитвенники. И они еще должны молиться богу за то, что находятся здесь, а не на кладбище, где солдатские могилки точно так же расположились рядками, как здесь бараки. Только могилки размерами поменьше, зато их и счесть невозможно. Недостатка в покойниках не бывает. На таком кладбище закопали и Гезу Дени, который в свое время писал в стихах, что был солдатом мира. Вот теперь действительно можно сказать про него, что он солдат вечного мира…

Остановившись на миг и приняв гамлетовскую позу, Покаи продолжал:

— А теперь посмотри вон на ту развалюху! Это увеселительное заведение для тех бедолаг, у кого есть хоть какие-нибудь гроши. Однако заведение приносит его хозяину немалый доход. Давай вон того солдатика спросим, кто он такой и где его родина.

Покаи и Керечен подошли к пленному, одетому в какие-то жалкие лохмотья и такому худому, что можно было сразу безошибочно сказать: он все время ходит голодный.

— Добрый день, старина! — поздоровался Керечен с солдатом.

— Здравия желаю!

— Это ваша кофейня?

— Эта. Здесь господин Раппопорт проматывает свои денежки.

— А ты чего не идешь веселиться?

— Я?! — Лицо солдатика расплылось в удивленно-ехидной улыбке. — Не извольте шутить, господин хороший!

Керечен посмотрел на испещренные морщинами, заросшие густой щетиной впалые щеки солдата.

— А сколько тебе лет, старина? — спросил Керечен.

Солдат почесал за ухом, словно производя какие-то сложные расчеты, и медленно выговорил:

— Да, пожалуй, тридцать один год будет…

На глаза Покаи навернулись слезы. «Тридцать один год! Всего на семь лет старше меня, а по виду годится мне в отцы!» — подумал он.

— Да, потрепало тебя время, браток, — сочувственно сказал Керечен.

— Меня-то уж точно потрепало…

— Ты голодаешь?

— А кто здесь не голодает?.. Разве что спекулянты… Или тот, кто в лагерь приходит только после работы… Им хоть что-то перепадает… А все остальные голодают, да еще как!

— Тогда пошли с нами в вашу кофейню. Будешь моим гостем… Как тебя зовут-то? — спросил Керечен.

— Мишка Хорват… Только вы уж не извольте шутковать надо мной. Что поделаешь, если я такой оборванец?

— А я и не шучу. Пошли. — И, взяв Мишку под руку, Иштван начал спускаться в полуподвальное помещение.

Когда они спустились в кофейню, их поразил ее вполне приличный вид.

Сели за стол, на нем лежало меню. А официант был таким предупредительным, будто они сидели не в лагерной забегаловке, а в будапештском ресторане при отеле «Риц».

— Три мясных супа! — заказал Керечен.

Официант принес суп, подернутый золотистым жирком.

Мишка Хорват жадно начал есть.

— А что, пивом торгуют в вашей корчме? — поинтересовался Керечен.

— Конечно, торгуют! — ответил быстро Мишка. — Да еще каким вкусным! А знакомым и шампанское подают, только оно безумно дорогое здесь.

— Прошу три бутылки пива! — заказал Керечен.

Принесли отбивные и пиво.

Обильная пища улучшила настроение Мишки Хорвата и развязала язык.

— О боже мой!.. И чем только меня тут не кормят!.. Прямо господский обед!.. А если я и выпью, то сразу запою…

— Подожди! А что еще подают в этом заведении?

— Хороший русский студень, — ответил официант.

— Принесите три порции.

Студень и в самом деле оказался вкусным. Керечен заказал еще три кружки пива. На десерт подали торт с малиновым вареньем.

Керечен расплатился.

— Простите за любопытство, — осторожно начал Мишка Хорват, — но разрешите узнать, из какой вы организации? Из Красного Креста?.. Но те с нами и разговаривать-то не хотят… А может, вы спекулянт, раз у вас столько денег?

Керечен от души расхохотался.

— Ну какой же из меня спекулянт? Я такой же, как и ты! Если когда еще приду в ваш лагерь, охотно угощу тебя опять, если, конечно, денежки у меня будут.

— Вот я потому и говорю, что таких людей у нас нет. А у кого и водятся деньжата, так те якшаются только с себе подобными, с ними и пообедать могут, и выпить. Власть красных вроде бы кончилась, по теперь опять поговаривают, будто они снова возвращаются.

— Возвращаются, точно, — подтвердил Покаи.

— А далеко они от нас?

— На днях взяли у белых Екатеринбург.

Мишка Хорват сдернул с головы фуражку и, бросив ее оземь, радостно воскликнул:

— И я это же говорил! — И вдруг, словно спохватившись, испуганно посмотрел сначала на Покаи, а затем на Керечена.

— А вы здесь здорово ждете прихода красных? — спросил Керечен.

Однако Мишка Хорват уже испуганно замкнулся в себе.

«Ну и дурень же я! — ругал себя Иштван. — Самый настоящий осел! Сначала выдал себя чуть ли не за буржуя, а теперь хочу, чтобы бедный Мишка откровенничал со мной. Уж не сказать ли ему, что я и сам-то красный? Нет, он все равно теперь не поверит… Так как же его все-таки разговорить? Если я и дальше буду называть его на «ты», это ничего не даст: ведь таких, как Мишка, господа тоже называют на «ты», а то еще и оплеуху влепят. Может, лучше перейти с ним на «вы»?» И вслух спросил:

— Скажите, Михай, а кем вы были до армии?

— Поденщиком я работал в Андорнаке.

— Это возле Эгера?

— Там.

— Тогда мы с вами, можно сказать, земляки. Я ведь тоже из Эгера.

— А чем занимались?

— Ни крестьянин, ни господин. Сначала был крестьянином, а потом стал электромонтером.

— Это другое дело! Хорошее ремесло.

Керечен почувствовал, что лед тронулся.

— А вы, случайно, Имре Тамаша не знали?

— Я многих Тамашей знал: Тамаша Петеге, Тамаша Кашкумпри, Тамаша Мичюнки… Все Тамаши… Мичюнки, например, вместе со мной служил в шестидесятом полку, пока нас не перевели к чехам в Седлец… Говорят, он красноармейцем стал.

— Точно, он мой лучший друг.

— Гм… Так, может, и вы красным были?

Керечен испытующе заглянул Мишке в глаза:

— Чего комедию ломаете со мной? И вы были красным, да? Я был красным, и Имре Тамаш. Ну и что?

— Ну-ну… Поосторожнее!..

— Значит, были все же?

— Только партизаном… Не красноармейцем…

— Все едино, и те без винтовки не воюют! — заметил Керечен.

— Это точно!

— Если достанут себе оружие…

— А мир не так уж и велик, чтоб два хороших человека в нем не встретились, — не без гордости произнес Мишка.

— Ну, тогда сервус!

— Сервус!

Керечен и Мишка пожали друг другу руки.

— И сколько же красных содержится в вашем лагере? — поинтересовался Керечен.

— Довольно много. Если б достать оружие да обмундирование…

— Достанем то и другое.

— Достанем, коль нужно!

— А товарища Дукеса ты не знаешь?

— Как не знать? Я и Людвига знаю, и Форгача. Они как раз сейчас в нашем бараке сидят.

— Вот их-то мы и ищем.

— Тогда пошли с нами!

Шандору Покаи уже удалось поговорить с Артуром Дукесом, Кальманом Людвигом и Форгачем о Керечене, рассказать им, что тот служил в отряде красных. Договорились, что при случае Покаи представит им Иштвана, который со своей стороны горел нетерпением познакомиться с ними. Однако Дукес и Людвиг были настолько заняты выпуском очередного номера «Енисея», что встреча эта все откладывалась. И вот теперь в солдатском бараке они должны были встретиться.

До барака оказалось рукой подать. Войдя в него, они увидели, что все пленные столпились вокруг стола посреди барака. За столом сидели трое агитаторов. В воздухе стоял густой махорочный дым.

Покаи за руку поздоровался с сидевшими за столом товарищами и представил им Керечена. Позже они условились, что, появляясь в солдатском лагере, Иштван будет пользоваться своей настоящей фамилией, то есть Керечен, а для обитателей офицерского лагеря он по-прежнему останется Ковачем.

— Мы принесли вам радостное известие, — сказал Покаи собравшимся. — Части Красной Армии освободили от белых Екатеринбург!

Все сразу же оживились, прозвучало громкое «Ура!». Широкая радостная улыбка расплылась по красивому лицу Дукеса.

— Это кто тебе об этом сообщил? — спросил он Покаи.

— Сам лично в газете прочитал.

Людвиг чуть заметно улыбнулся. На нем было порванное обмундирование, но, глядя на его лицо, его можно было принять за дипломата. Он был широко образованным человеком и мог ответить на любой вопрос по истории, литературе или социологии. Более того, Людвиг неплохо разбирался в музыке, живописи и архитектуре. Говорил он тихо и спокойно, что оказывало благотворное влияние на слушателей. В кругу друзей он всегда считался выразителем их дум. Издание «Енисея» в основном лежало на его плечах. Большую часть статей для журнала писал он сам. Единственное, чего ему явно не хватало, так это горячего темперамента Артура Дукеса, его ораторского искусства. Однако, несмотря на это, выступления и статьи Людвига неизменно оказывали глубокое влияние на слушателей и читателей.

Товарищ Форгач был убежденным социалистом, обладал выдержкой и большим опытом. Если б его увидели в какой-нибудь корчме в Буде за кружкой пива, то смело могли бы принять за спокойного обывателя. На самом же деле Форгач в форме красноармейца прошел всю школу революции. Когда белым удалось на время захватить власть в свои руки, его посадили в тюрьму, но, к счастью, не надолго. Он лично был знаком со многими большевиками, которые еще в семнадцатом году взбудоражили весь Красноярск.

Когда пленные успокоились, Дукес начал свою лекцию. Он говорил о Марксе, Энгельсе, Ленине, о характере империалистических войн, которые миллионам простых людей несут смерть и разрушения, а капиталистам — огромные барыши. Особенно подробно он говорил о пролетарском характере русской революции.

Пленные сидели и стояли вокруг стола, стараясь не пропустить ни одного слова оратора.

Затем Дукес начал объяснять, кого следует считать настоящим патриотом своей родины. Он даже сделал небольшой экскурс в историю, рассказав о том, кто служил в армии Дожи, Ракоци и Кошута…

Среди пленных сидел паренек с девичьим лицом. В плен он попал почти ребенком. До армии он даже в школу не ходил и не умел ни читать, ни писать. Здесь же, в лагере, он стал учиться. Научился читать, писать и регулярно ходил на все лекции Людвига, который всегда охотно давал ему книги…

В бараке он регулярно читал «Енисей», где постоянно помещались статьи на актуальные политические темы. Из них можно было узнать о жизни трудового люда в господской Венгрии, об учении Маркса и Энгельса. Там печатались интересные рассказы или стихи…

Жаль только, что читать «Енисей» приходилось быстро, так как газету читали по очереди, а интересных материалов в ней было много. Читать эту газету давали только тем, на кого можно было положиться. Колчаковские шпики повсюду совали свой нос, и потому нужно было держать ухо востро.

Над выпуском «Енисея» работало двадцать человек. Подобно средневековым монахам, они тщательно выписывали каждую букву. «Енисей» не должен был попасть ни в руки членов «Венгерского союза», ни в руки других контрреволюционеров. А в лагере в то время сновало немало офицеров-шпиков…

Дани Риго, двадцатилетний крестьянский паренек, пошел на фронт добровольцем, так как жаждал приключений. Домой его, однако, не отослали, решив, что на войне и такие сгодятся. На фронте Дани два раза ранило, потом он попал в плен. Несмотря на свою молодость, Риго считал себя уже ветераном, так как успел пройти школу войны…

Пишта Керечен сидел как раз напротив Дукеса, впитывая в себя каждое слово.

«Как хорошо и убедительно говорит Дукес! — думал Керечен. — Хотя ничего удивительного в этом нет: ведь он учился в Пеште и был членом «Кружка Галилея».

— Не объясняй мне, кто ты такой, — сказал Людвиг, беря Керечена под руку, когда лекция окончилась и они вышли из барака. — Покаи говорил мне о тебе много хорошего. Говорил, что ты человек закаленный, убежденный. Только ты забудь и думать о том, чтобы перейти в солдатский лагерь. Ты должен остаться в офицерском лагере. Пятый барак для тебя очень хорошее место. Товарищей себе ты уже нашел, однако тебе следует быть осторожнее. Старайся меньше говорить. Реакционеров тебе все равно не переубедить. Дадим тебе задание получше. По-русски говоришь?

— Говорю.

— И хорошо говоришь?

— Думаю, что да. По крайней мере, довольно бегло.

— Какое у тебя образование?

— Шесть классов гимназии.

— А как у тебя обстоит дело с немецким?

— Знаю не хуже русского.

— Испытываешь трудности с грамматикой?

— Да.

— Я так и знал. Я тебе дам учебник, будешь учиться.

К ним подошел Артур Дукес.

— Знаешь, Артур, я думаю назначить товарища Керечена курьером. Через него мы будем поддерживать связь с товарищами из города и городской парторганизацией.

— Правильно, — согласился Дукес. — Выдержанные люди нам нужны.

— Достанем для него постоянный пропуск. Для маскировки будем считать его закупщиком продуктов.

— А не опасно идти к лагерному начальству с просьбой выдать мне пропуск? А что, если они заинтересуются мной и узнают мою настоящую фамилию?

Людвиг усмехнулся и сказал:

— Ты что думаешь, у нас нет мастера — золотые руки? Он тебе сделает такой пропуск, что комар носу не подточит. Но если хочешь, мы достанем тебе и настоящий пропуск.

— Не нужно. Ты, конечно, прав.

— Итак, решено. Завтра ты пойдешь в город и найдешь там каменщика Силашкина. Он наш человек…

Вдруг Керечена осенило: оказавшись в городе, он может разыскать Шуру!

— Я согласен.

— Не спеши, — перебил Керечена Людвиг. — Пока ты еще ничего не знаешь… Наши люди есть и среди белочехов, и среди итальянцев. Наши люди из итальянского полка сообщили, что их полк направляют в Минусинск для борьбы с партизанами. Правда, мы их успели вовремя предупредить об опасности… В городе разыщешь кооперативную лавку.

— Разыщу.

— Утром дадим тебе нужные бумаги, — сказал Людвиг. — Вечером вернешься в лагерь. Только еще раз прошу: будь осторожен! Никакой самодеятельности! Никакого самовольства!

— Ясно.

— И еще одно! Ты никакой не Керечен, а подпоручик Йожеф Ковач. Благородный человек. Ты должен вести себя скромно и незаметно. Лучше всего прикинуться глупым, недалеким человеком. Такого никто не заподозрит…