Двое из многих

НОВЫЕ ТРУДНОСТИ

Керечен спокойным шагом приближался к лагерю. Подойдя к открытым воротам, он отдал честь часовому. Проверив у Иштвана пропуск, часовой нахмурил брови и строго спросил:

— Где вы так долго шатались?

Иштван предвидел, что такой вопрос последует, поэтому ответ подготовил заранее. Он улыбнулся и игриво сказал:

— Когда рядом с тобой красивая девушка, время бежит незаметно.

Часовой усмехнулся в усы и махнул рукой: проходи, мол.

Иштван ускорил шаг, чтобы поскорее сообщить товарищам, что их задание выполнено. Единственное, чего он не знал, — как объяснить, почему он так задержался.

Первым на глаза Керечену попался господин учитель. Приторно улыбаясь, он спросил:

— Ну, молодой человек, где вы бродили весь день? Как можно было пропустить такой обед, как сегодня?!

— Тс-с… — Керечен напустил на лицо выражение таинственности. — Представьте себе, я был у девицы!

— И хороша она?

— Расскажи, какие девицы есть в городе? — вмешался в их разговор Пажит.

— Великолепные!

— А как же ты до лагеря добрался? Ведь ты совсем не знаешь города!

Шандор Покаи, поняв, что любознательные жильцы не скоро успокоятся и оставят Иштвана в покое, бросил на него многозначительный взгляд.

— Я никак не могу уснуть. Выйду немного воздухом подышу. Ты не хочешь со мной пройтись? — предложил он Керечену.

— Брось дурить! — набросился на Покаи учитель. — Уводишь его, когда он остановился на самом интересном месте!

— Извините, пожалуйста. — Керечен наигранно поклонился. — Мне действительно нужно выйти на несколько минут. Я обещал Эрне Клаусу принести эликсир для волос. Он небось ждет не дождется.

В длинном узком коридоре горела на стене одна-единственная коптилка, от которой пленные обычно прикуривали.

— Все сделал?

— Все.

— А где был до сих пор?

— Об этом после, в подробностях, а сейчас только скажу, что ввязался в драку…

— Что? В драку? Мы же тебя предупреждали, чтобы ты не вмешивался ни в какие драки!

— Это получилось совсем случайно… Представь себе, что я встретил того русского унтера, который на пароходе замучил до смерти много наших товарищей, а потом приказал сбросить их в Каму… Думаю, он дезертировал из армии… Унтер был пьян и бродил по городу.

— И ты с ним связался? Да ты с ума сошел! Где все это произошло?

— На берегу Енисея.

— Вас кто-нибудь видел?

— Думаю, что никто.

— Ну, и чем же все кончилось?

— Я его убил.

— А с трупом что сделал?

— Оставил на берегу.

— Ну и влип ты в историю… Такого у нас в лагере еще не случалось. Что-то теперь будет?

— А ничего не будет! Что может быть? Умер он, и все. Свидетелей не было.

— А почему же ты не бросил труп в Енисей?

— И сам не знаю, как это получилось… Все не так просто… Револьвер я, правда, в реку бросил и ушел, а когда вспомнил о трупе, то уже поздно было. Вернуться я не решился.

Покаи сразу же посерьезнел.

— Не знаю, что из этого получится… — все время повторял он. — А сейчас пошли к Людвигу. Они ждут тебя.

Молча они пошли в турецкую кофейню.

— Ну наконец-то! — с облегчением произнес Людвиг. Лицо его просветлело. — Передал?

— Передал. Товарищ Силашкин уже в пути.

— Где же ты бродил до сих пор?

Керечен подробно рассказал о том, что с ним случилось. Все внимательно слушали рассказ, не перебивая Иштвана.

— Как человек, я могу понять, чем ты руководствовался, — заговорил Кальман Людвиг, когда Керечен замолчал. — Но если взглянуть на твой поступок с политической точки зрения, то надо признать, что ты совершил ошибку. Ты забыл, что мы не анархисты. А вывод напрашивается вот какой: ты еще не умеешь мыслить так, как положено марксисту. До сознательного большевика тебе пока еще далеко…

— Не суди слишком строго, Кальман, — решил заступиться за Керечена Форгач. — В конечном итоге он действовал храбро…

Дукес покачал головой, не соглашаясь с ним:

— Действовал он неправильно. Он подвергал опасности и себя, и нас. С этим Драгуновым вообще не следовало связываться. Нужно было избежать встречи с ним. Наши судьбы отнюдь не зависят от результата вашего поединка с унтером. Ваш Драгунов — всего лишь марионетка в руках буржуазии.

— Хорошо еще, что Керечен вышел в город по фальшивому пропуску, — заметил Людвиг. — Белые наверняка начнут разыскивать преступника. Пропуск Керечена нужно немедленно уничтожить. А ты, Иштван, завтра утром первым делом сбрей усы. Одежду тебе тоже не мешало бы сменить. Особенно бросается в глаза твой темно-зеленый френч, который ты получил через Красный. Крест.

— У меня есть лишний френч серого цвета. Наденешь его и будешь носить, — предложил Покаи.

— Правильно. И смотри, будь осторожен в комнате… Придумай какое-нибудь объяснение…

— Я уже думал об этом, товарищ Людвиг, — проговорил Керечен. — Им я сказал, что был в публичном доме…

Людвиг тихо засмеялся:

— Ну, теперь тебе не избавиться от расспросов господина учителя… Некоторое время мы не будем посылать тебя в город. А когда пройдет время, снова будешь выходить. Сейчас иди быстрее в барак и хорошенько выспись!

В тот вечер Иштван долго не мог уснуть. Закрыв глаза, он долго лежал, вспоминая все, что с ним произошло днем.

«Убить Драгунова! Интересно, что сказал бы на это Имре Тамаш, если бы узнал? Увижу ли я его когда-нибудь? Смогу ли рассказать ему обо всем? Драгунов свое получил… Э, не стоит теперь об этом думать. Лучше вспоминать Шуру… Какая изумительная девушка!»

Однако как Иштван ни старался, он никак не мог отогнать неприятные воспоминания…

Порой перед глазами Керечена возникало искаженное злобой и ненавистью лицо унтера. Руки Иштвана вздрагивали, и кулаки сжимались, чтобы нанести удар… Более того, он даже что-то пробормотал.

В комнате был полумрак, горела лишь лампа на тумбочке у господина Зингера, который еще не спал и бросал любопытные взгляды на кровать Керечена.

Вдруг Иштван услышал шепот господина учителя:

— Скажи, какая тебе досталась женщина? Блондинка? Пухленькая или худая? Молодая?

— Лет восемнадцать ей. Стройная такая, черноволосая.

— Гм… Ты меня как-нибудь сводишь к ней?

— Свожу.

— Когда?

— Когда снова получу пропуск, и когда ты такой же получишь.

— Послушай, я расскажу тебе поучительную историю. Не так давно в лагерь ходила одна баба, Нюрой ее звали… Не гогочи, ее на самом деле так звали… Ну, скажу я тебе, дружище, тело у нее словно из розового мрамора высечено… Умаслили мы часового, что стоял на вышке, и он всегда пропускал ее в лагерь. А во втором бараке была маленькая комнатушка. Один заход стоил пятерку. Иногда к ней выстраивалась длинная очередь…

— Ну и как, она выдерживала?

— Умерла… смертью храбрых… Мы ведь как скоты себя вели. Забыли обо всем на свете, в том числе и о том, что часовые-то меняются, а мы давали взятку только одному из них. Однажды заступил на пост новый часовой, который о ней не имел ни малейшего представления… Нюрка захотела домой. И, как обычно, полезла через забор в том самом месте, где мы колючую проволоку специально сняли. Часовой, как ее увидел, закричал: «Стой!» А Нюрка его как покроет матом. Он ее и пристрелил… Нюрка наша, как подстреленный воробей, так и свалилась с забора. С тех пор уже никто из «нимф» в лагерь ходить не осмеливается…

— Хорошо, успокойся и спи, — прервал Керечен словоохотливого господина учителя.

На следующее утро Иштван первым делом пошел бриться. Лагерный цирюльник очень удивился, услышав просьбу Керечена сбрить ему усы:

— Вы просите меня сбрить вам усы? Такую просьбу я слышу впервые. Такие красивые усы! Не понимаю вас! Убей меня бог, не понимаю…

— Надоели они мне до чертиков!

— Конечно, конечно, как хотите. Мне все равно. Каких только людей на свете не встретишь! Многие специально отращивают бороды. Говорят, не будут бриться до тех пор, пока не вернутся домой. Зимой с бородой даже теплее… Должен вам заметить, что русские женщины любят, когда…

Иштван старался не слушать болтовни цирюльника. Сидя у него в кресле, он думал о том, что сегодня вечером вместе с Покаи пойдет в соседний барак, где некто Мано Бек будет читать небольшому кружку слушателей «Войну и мир» Толстого, точнее, не читать, а прямо переводить с листа.

Такие чтения Мано проводил не первый раз. Вокруг него образовалось своеобразное общество, в которое вошли учителя, инженеры, журналисты, врачи, юристы, студенты университетов. Был среди этих людей и Ене Хайтер, студент медицинского института, который любил повторять, что он, несмотря ни на какие ограничения, нигде не чувствовал себя так свободно, как здесь, в лагере: здесь он занимается чем хочет и тратит свое время на что желает…

Посещал этот кружок и чемпион по шахматам среди молодежи Иоганн, улыбка которого делала его похожим скорее на девушку, чем на юношу. Большинство посещающих этот кружок составляли молодые люди.

На таких собраниях читались произведения русских классиков, разгорались острые дискуссии. Однако больше всего спорили о Ленине…

— Вот вы и готовы, — сказал цирюльник, поднося к лицу Иштвана зеркало. Из него на Керечена смотрело почти незнакомое лицо заметно помолодевшего человека.

После бритья Керечен пошел в турецкую кофейню в надежде встретить там знакомых товарищей, но их там не оказалось.

— Йошка! — окликнул его Пишта Бекеи, сосед по комнате, сидевший за дальним столиком. — Садись ко мне, я как раз хотел поговорить с тобой. — Заказав две чашечки кофе, он повернулся к Керечену: — Речь идет о том, чтобы…

— Не случилось ли какой беды?

— Нет-нет, ничего… Я только хочу предупредить тебя, чтобы ты не очень-то дружил с этим Пажитом… Он, видно, обижается на тебя за что-то?

Керечен недоуменно пожал плечами:

— Право, не знаю, за что он на меня обижается…

— Он говорит, что ты мошенник, что ты и офицером-то никогда не был, не знаешь даже своих коллег по полку и дружишь с подозрительными типами…

— Пусть говорит что хочет… У меня документы есть.

— Так-то оно так… Что же касается взглядов, то я и сам не коммунист. По-моему, коммунист — это тот, кто состоит в их партии. А думать каждый волен как он хочет… А ты знаешь, тебе очень идет без усов. Ты теперь похож на врача, только очков тебе не хватает. Да, подожди, есть у меня где-то пенсне… Я ведь в театральном кружке играл, и роль у меня такая была.

Керечену понравилось предложение надеть пенсне. «Уж в пенсне-то меня в любом случае не узнают», — подумал он и засмеялся.

— Так на чем же я остановился? Ах да… Мне кажется, что очень многие пленные в этом лагере симпатизируют Ленину. Я, например, тоже очень многое в его учении считаю правильным. Например, разве можно не согласиться с его словами о том, что нам пора кончать с этой войной?.. Или, например, что необходимо провести раздел земли?.. Превосходные мысли! Если бы только это, то я хоть завтра стал бы коммунистом! Но жертвовать на имя принципов собственной шкурой… Это не по мне. Не такой уж я глупец.

— А ты думаешь, что народные массы слепо идут за Лениным? — спросил Керечен.

— Нет-нет… Так я вовсе не думаю… Но посмотри, что происходит в нашем лагере. Здесь идет открытая вербовка в различные организации. Есть у большевиков и смертельные враги. Вот, например, господин Пажит из нашей комнаты. У него свой круг знакомых, своя компания. Они печатают листовки, выдвигают лозунги, они тоже спорят до крика. В этом лагере, дружище, ты видишь представителей господской Венгрии. Здесь на особом учете держат каждого офицера, подозреваемого в большевизме. И солдат тоже. В лагере полно шпиков.

— Я знаю. Пажит тоже осведомитель.

— Пажит?.. Он главный антисемит, и один стоит всего «Венгерского союза». Этот господин между евреями и коммунистами ставит знак равенства. Разумеется, объяснить, почему он это делает, Пажит не в состоянии. Если бы ты знал, что за человек этот Пажит! Уважать со скотским подобострастием он может только одну нацию — немцев, и то не всех, а только офицеров. Пажит был бы счастливейшим человеком на свете, если бы умел разговаривать по-немецки…

— Но в школе-то он учил немецкий. Не может быть, чтобы у него в памяти ничего не осталось…

— Как же не осталось? Осталось… Он, например, часто повторяет: «Никс дойч», — мол, не понимаю я по-немецки. Однако он безошибочно может перечислить тебе всех важных лиц в округе. Он знает всех, кого считают величиной… Священников он обожает, с подобострастием целует им ручку, но вот господина Шооша ненавидит…

— А кто такой господин Шоош? — поинтересовался Керечен.

— О, это интересная личность… Это крещеный еврей. Раньше он был Зальцманом. Он подражает господам и потому охотно выполняет для них самую грязную работу. Есть у него никелированный портсигар, который он каждый день натирает до блеска, чтобы походил на серебряный. Все время околачивается возле господ. Смотреть на него смешно, да и только. Когда Пажит в двадцатый раз рассказывает один и тот же анекдот, Шоош все равно смеется так, будто слышит его в первый раз.

— Ну и в хорошую же компанию я попал…

— Особенно отчаиваться не стоит. Есть здесь и умные люди, они знают свое дело… Лагерь у нас большой. И все-таки от огромной австро-венгерской монархии пленные, попавшие на территорию царской России, составляют всего лишь маленькую частичку своей нации. Одни из них прозябают в лагерях, другие работают где-нибудь, третьи спят вечным сном на бескрайних просторах России. Здесь тоже происходят встречи представителей всех национальностей, населяющих нашу монархию. Здесь часто они вцепляются в горло друг другу.

— Любопытно.

— Дружище, этот лагерь, — с воодушевлением продолжал Бекеи, — напоминает мне большой и беспокойный город, населенный вечно голодными, нервными, страдающими от отсутствия женщин, ненавидящими друг друга людьми, которые и разговаривают и ругаются на многих языках… А сколько здесь садистов! Все мы здесь не похожи на нормальных людей… Если у кого заведутся денежки, он сегодня покупает вино из сахара и изюма, а завтра сидит голодный и готов перегрызть горло соседу… А какие глупые песни мы здесь поем! В какие глупые истории попадаем! Взять, например, меня. Сам того не желая, я поругался с господином подпоручиком Никелфалуши: как-то шутя обозвал его скотиной. И он обиделся. Слово за слово — и разразился скандал. Сначала я старался успокоить его, но сделать это было уже невозможно. А сегодня утром заявляются ко мне в барак два господина. Один из них — поручик Парог, другой — подпоручик Деваи-Мельцер. Оба — знатоки дуэльного кодекса… Особенно Парог… Сперва я хотел сказать, им, что не имею ни малейшего желания заниматься подобными глупостями, а потом подумал: а почему бы мне и не согласиться? Скажи, ты не хотел бы быть моим секундантом? С Патантушем я уже говорил, он согласен. Почему бы нам не позабавиться?

— Я в роли секунданта?! — рассмеялся Керечен. — Я ни разу в жизни не был секундантом, ничего не знаю из кодекса дуэлянтов да и вообще не имею ни малейшего представления, в нем заключаются обязанности секунданта…

— Тем интереснее для тебя… Патантуш все это знает, он тебе все расскажет, что необходимо… Согласен? Вот увидишь, это будет смешно. Посмеемся до колик в животе!

— Черт с вами, я согласен!

На следующее утро Керечен с невинной физиономией предстал перед инженером Белой Патантушем.

— Прошу извинить за беспокойство, но Бекеи просил меня быть его секундантом при решении одного дела. Я охотно согласился, но поскольку очень давно читал кодекс дуэлянтов, мне не мешало бы освежить в памяти кое-какие детали. Я слышал, что у вас он есть, дорогой брат.

Обращение «дорогой брат» понравилось Патантушу, и он сказал:

— Пожалуйста, только боюсь, что вам будет трудно читать.

— Почему? Плохо оттиснут текст?

Он засмеялся:

— Как вы наивны! У кого же здесь может быть печатный экземпляр? Не настолько мы культурны. Кодекс по памяти написал от руки один немецкий офицер, а мы перевели на венгерский язык. Переписали всего в нескольких экземплярах. Сами и переписывали. Я дам вам рукопись, только будьте с ней очень осторожны.

Пишта Керечен взял рукопись и начал ее читать. Это было довольно забавно: в лагере для военнопленных читать о «чести», о «факте оскорбления», о том, кто имеет право участвовать в дуэли, о «мирном примирении», о дуэлях на саблях и пистолетах, о так называемой американской дуэли. Читая все это, человек чувствовал себя так, словно попал в восемнадцатый век.

Читая эту белиберду, Иштван тихонько посмеивался. К вечеру он прочел всю рукопись и пошел в турецкую кофейню. Вид у него был такой, что Людвиг, подойдя к нему, сразу же спросил:

— Что с тобой, Пишта?

Керечен небрежным жестом вставил в глаз воображаемый монокль, потом окинул товарищей надменным взглядом и произнес:

— С сегодняшнего дня считайте меня благородным человеком.

— Но-но, не очень-то! — одернул его Матэ Залка.

— Я, извольте знать, назначен секундантом. И в данный момент изучаю кодекс дуэлянтов. Сегодня вечером мне предстоит беседовать с секундантами противной стороны: с милостивым господином Парогом и его светлостью Деваи-Мельцером.

— Ты, случайно, не тронулся? — со смехом спросил Залка.

Керечен, презрительно оттопырив нижнюю губу, сощуренными глазами посмотрел на Залку.

— Как ты смеешь? А ты, случайно, не боишься, что я пришлю к тебе своего секунданта?

Матэ Залка готов был так же шутливо ответить на шутку Керечена и разыграть сцену оскорбления, но не успел: к их столику подсел Дорнбуш.

По лицу журналиста бродила насмешливая улыбка. Друзья знали: это верный признак того, что Дорнбуш сейчас расскажет какой-нибудь остроумный анекдот. Однако на этот раз анекдота не последовало.

— Ребята, — начал Дорнбуш, и лицо его приняло серьезное выражение, — по-моему, приближается беда. Мне сказали, что сегодня утром у ворот лагеря стоял русский унтер-офицер, который внимательно рассматривал всех наших офицеров.

Керечен почувствовал, как краска залила его щеки.

— А тебе не сказали, как выглядит этот унтер?

Дорнбуш развел руками:

— Нет, больше я ничего не знаю. Возможно, это была ложная тревога. Но я вполне допускаю, что это тот самый мерзавец, с которым Керечен подрался на берегу Енисея. Может, у него железная башка и с ним ничего не сталось. Однако, как бы там ни было, нам нужно остерегаться!

— Осторожность, конечно, не помешает, — согласился с ним Людвиг. — Как только заметим что-нибудь подозрительное, Ковача немедленно переведем куда-нибудь в другое место. Быть может, даже в солдатский лагерь… Если это действительно унтер Драгунов, то по крайней мере несколько дней нам нужно соблюдать особую осторожность.

— Это верно, — согласился Дорнбуш. — Знаешь, что тебе за твой поступок полагается? — обратился он к Иштвану. — Расстрел! Но прежде чем расстрелять, Драгунов порядком тебя помучит.

Людвиг внимательно посмотрел на Керечена:

— Кто не знает тебя хорошо, вряд ли сможет узнать без усов… и форма у тебя теперь другая… Ты пока носи свое пенсне… Короче говоря, поживем — увидим…

Керечен ушел из кофейни со странным неприятным чувством, которое не прошло и вечером, когда он отправился на переговоры относительно дуэли, которая сама по себе была не чем иным, как комедией. Сначала он с улыбкой слушал пространные разглагольствования офицеров об «офицерской чести» и «моральном облике офицера», а потом, когда ему это надоело, заявил:

— Господа, есть ли смысл тратить целый вечер на разговор о такой глупости? Правда, времени у всех нас много, так что мы вроде бы ничего особенного и не теряем. Вся наша беда в том-то и заключается, что мы не знаем, куда девать свое время. А что, собственно, случилось? Давайте посмотрим на факт серьезно! Два офицера, у которых несколько сдали нервы, поругались, наговорили друг другу всяких грубостей. Ну и ладно! Так пусть же они теперь не делают из мухи слона, а попросту попросят друг у друга извинения — и делу конец. Такого подхода к этой ссоре требует здравый смысл. К счастью, здесь, в лагере, не разрешено проводить дуэли и убивать по никчемному поводу людей, увеличивая тем самым и без того большое количество жертв войны…

Поручик Парог вскочил, как ужаленный, и со злостью закричал:

— Я решительно протестую! Этот тон и…

— Извините, господин поручик! Я еще не все сказал. Мне кажется, если бы такая ссора произошла среди низших чинов, то мы бы не раздували дела, а ведь они живут в гораздо худших условиях, чем мы с вами, и, следовательно, их нервы испытывают большее напряжение…

Поручик Парог покраснел и, задыхаясь от злобы, выпалил:

— Это неслыханно! Этот господин позволяет себе говорить здесь тоном, который сам по себе недопустим при обсуждении столь щекотливого дела. Как можно проводить параллель между низшими чинами и офицерами! Особенно недопустимо подобное сравнение сейчас, когда красная зараза большевизма все больше и больше отравляет сознание низших чинов и даже распространяется среди…

— Прошу прощения, это не относится к делу. Мы здесь собрались для того, чтобы разобраться в вопросе офицерской чести. В данном же случае речь идет об инциденте мелком и повседневном, который ни в коей мере не затрагивает даже самого понятия «офицерская честь». Предлагаю зафиксировать в нашем решении, что никакого оскорбления не было, пусть спорящие стороны пожмут друг другу руки, и мы будем считать инцидент исчерпанным.

Офицеры зашумели, оживленно заговорили, обмениваясь мнениями.

Патантуш поддержал предложение Керечена. Парог некоторое время упрямился, но затем и он сдался.

Когда Керечен подходил к пятому бараку, навстречу ему вышел Бекеи.

— Ну, чего ты добился? — поинтересовался он.

Иштван рассказал ему о том, до чего договорились господа офицеры.

Бекеи выслушал Керечена, но с его лица так и не сошло выражение озабоченности.

— Все это так, да и времени ты на этот пустяк потратил не так уж много. Однако есть дела и поважнее…

— Что случилось?

— Пажит…

— Что с ним?

— Он рассказывает странные вещи. Говорит, будто бы какой-то венгерский офицер на берегу Енисея избил русского унтер-офицера…

Керечен побледнел:

— От кого он это слышал?

— От барона Кузмица, который, как известно, входит в руководство лагеря. К сожалению, этот неприятный случай произошел двадцать седьмого числа, то есть в пятницу, как раз когда ты очень поздно вернулся в лагерь…

— Ну и что? Говори, что дальше…

— Лагерное начальство решило провести расследование. Русский унтер-офицер рассказал, что он спокойно прогуливался по берегу Енисея. Услышав за своей спиной чьи-то шаги, он оглянулся и увидел пленного офицера. Он даже ничего подумать не успел, как вдруг почувствовал сильный удар чем-то тяжелым по голове. Он упал и потерял сознание. Когда пришел в себя, на берегу уже никого не было.

— Это он так рассказал?

— Да. Больше того, он еще заявил, что пленный украл у него револьвер… Пажит сказал, что в связи с этим все лагерное начальство сильно переполошилось. Оно требует, чтобы этот офицер был во что бы то ни стало найден…

— А унтер не говорил, как выглядел офицер, который напал на него?

— Он сказал, что точно не помнит, но если бы встретил его, то обязательно узнал бы.

— Что ты еще знаешь?

— Больше ничего. Лагерное начальство сразу же бросилось проверять по спискам, кто в тот день получил пропуск на выход в город. Оказалось, что в город выходили только постоянные закупщики продуктов.

Как благодарил Керечен в душе своих товарищей за то, что они снабдили его фальшивым пропуском, который, естественно, не был учтен у лагерного начальства! Товарищи решили подстраховаться на всякий случай и обеспечить Иштвану алиби, договорившись о том, что в тот день, с самого утра и до позднего вечера, Ковач якобы проработал в восьмом бараке, где делали пряжки для брючных ремней. Он и обедал там же; в тот день они сами готовили на керосинке голубцы, которые он так любит. Подтвердить это могла бы вся бригада, состоявшая из шести офицеров. Лагерное начальство не знало, что все офицеры этой бригады «заражены» коммунистической пропагандой. Короче говоря, дела Ковача обстояли не так уж и плохо.

Через несколько минут к ним присоединился Покаи.

— Ну, что нового? — поинтересовался он. — Ты уже слышал, о чем говорил Пажит?

— Слышал.

— И что скажешь на это?

Иштван уже взял себя в руки и теперь ответил совершенно спокойно:

— Глупости какие-то… Они меня ни в коей мере не интересуют, так как я в тот день не был в городе.

— Не был? — Бекеи вытаращил глаза. — Тогда почему же ты этим случаем интересовался?

— А я и сам не знаю… Хотелось поговорить с господином учителем. Я в тот день работал в восьмом бараке.

Бекеи недоуменно покачал головой:

— Ничего не понимаю… Тогда тебе нужно было сказать этому мерзавцу…

— Хватит об этом, — перебил его Покаи. — Я вам сейчас нечто более интересное расскажу. Русские партизаны окружили полк макаронников и разоружили его полностью, после чего направили в Красноярск. И вторая новость: белых выбили из Челябинска.

Тут же по случаю добрых новостей было решено пойти в турецкую кофейню выпить по чашке кофе.

На следующий день с самого утра Керечен занялся изучением грамматики русского языка. К своему удивлению, он убедился, что неплохо усвоил спряжение глаголов. Прозанимался часов до одиннадцати, пока за ним не пришел посыльный из лагерной канцелярии. Посыльный молодцевато отдал Иштвану честь и по-военному отчеканил:

— По приказу господина полковника вам надлежит немедленно явиться к нему в канцелярию!

Бекеи бросил на Керечена взгляд, полный ужаса.

Иштван почувствовал, как по спине у него пробежал холодок, однако он не показал и виду, что испугался, и спокойно сказал:

— Хорошо, сейчас приду.

— Я получил приказ вернуться в канцелярию вместе с вами!

— Хорошо…

Надев серый френч Покаи и нацепив на нос модное в те годы пенсне, Керечен сказал:

— Я готов, можно идти.

Каково же было удивление Керечена, когда в предельно скромно обставленной канцелярии рядом с поручиком Кальнаи, исполнявшим при полковнике обязанности адъютанта, он увидел Мано Бека.

— Сервус! — произнес Кальнаи, протягивая Иштвану руку.

Мано неохотно, но тоже пожал руку Керечену.

— А ты как сюда попал? — спросил Иштван у Мано.

Мано был причесан так, будто явился на дипломатические переговоры.

— Я исполняю обязанности переводчика… Знаешь, меня всегда приглашают, когда нужно разговаривать с русскими…

— Мы тебя пригласили сюда для выполнения некоторых формальностей. — Кальнаи улыбнулся. — Не знаю, слышал ли ты болтовню о том, что якобы какой-то венгерский офицер избил русского унтер-офицера. — И, не дожидаясь ответа Иштвана, адъютант рассказал ему о случае, который возмутил спокойствие в лагере.

Керечен молча выслушал Кальнаи до конца, а когда тот замолчал, спросил:

— А какое отношение это имеет ко мне?

По чисто выбритому лицу Кальнаи проскользнула улыбка.

— Видишь ли, дружище, мне поручено разобраться в этой глупой истории… До нас дошли сведения, что в тот день ты как раз был в городе и вернулся в лагерь поздно вечером… Устроить тебе очную ставку с часовым, который в тот день стоял у ворот, мы не можем, так как со вчерашнего дня охрана нашего лагеря поручена белочехам. Однако побитый русский унтер-офицер уверяет, что он опознает оскорбителя даже среди сотни людей… По приказанию начальника лагеря мне поручено провести эту очную ставку…

Керечен был убежден, что предложение устроить очную ставку исходит от господина Пажита.

— А где сейчас находится этот русский унтер?

— Он у господина полковника… Я ему сейчас доложу о том, что вы здесь.

Проговорив это, Кальнаи исчез за дверью. Появился он через несколько минут в обществе Драгунова, голова которого была забинтована.

Унтер сразу же впился глазами в сидящих в комнате людей.

— Скажите, пожалуйста, господин унтер-офицер, — начал по-русски Мано Бек, — как выглядел офицер, который вас избил?

Драгунов уставился на Керечена.

«Стоит только этой скотине ткнуть пальцем в мою сторону, как меня немедленно упрячут в тюрьму», — подумал Иштван.

— Спроси его, не знаком ли ему господин Ковач, который сидит перед ним? — обратился адъютант к Мано.

Мано перевел слова Кальнаи на русский.

Драгунов покачал головой и, заикаясь, произнес:

— Нет… У того были черные усики, он был без очков и к тому же превосходно говорил по-русски…

— А откуда вам известно, что офицер разговаривал по-русски? Вы же сами сказали, что он незаметно подошел к вам сзади и ударил чем-то тяжелым по голове… Разве вы с ним разговаривали?

Драгунов в сердцах плюнул прямо на пол и, смачно выругавшись, быстрыми шагами вышел из канцелярии.

Кальнаи бросил на Керечена выразительный взгляд и не без ехидства заметил:

— Ну, тебе, можно сказать, повезло… Откровенно говоря, я против тебя ничего не имею, даже если это сделал и ты… Представляю, как такой тип мог бы поступить с пленным, который попал бы ему в руки… Во всей этой истории, дружище, есть одна тайна… Но мы не будем о ней говорить…

— Что же это за тайна? — спросил Керечен.

— Загадочно то, каким образом ты в тот день достал Эрне Клаусу эликсир для волос…

К счастью для Иштвана, ему не пришлось отвечать на этот вопрос, так как в этот момент в комнату вошел, улыбаясь во весь рот, толстяк, который до армии имел в Будапеште свой небольшой заводик. В лагере его прозвали Добряком, так как он на каждом шагу подчеркивал, что очень любит рабочих.

— Сервус! — поздоровался Добряк со всеми присутствующими. — Какую новость я вам сейчас скажу!.. В Венгрии не сегодня-завтра окончательно разобьют революцию!..

— Слава богу! — обрадовался Кальнаи.

— В Венгрии нельзя устраивать революции, — продолжал Добряк. — У нас культурный народ и сильное национальное государство, не то что у русских. Само собой разумеется, что все те, кто участвовал в революции, понесут заслуженное наказание.

— А что будет с теми венграми, которые участвовали в русской революции? — спросил Керечен.

— Э, глупости это все… — Добряк сделал рукой жест, который свидетельствовал о том, что он больше не желает говорить на эту тему.