Двое из многих

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

На следующий день утром Керечен по пропуску вышел из лагеря и направился в город. Недалеко от лагеря он увидел мрачное здание тюрьмы и невольно подумал: а не попадет ли туда и он в ближайшем будущем? От этой мысли у него по спине побежали мурашки. Один вид лагерного забора с колючей проволокой и тот действовал ему на нервы, а уж о тюремной камере и говорить нечего! Товарищи рассказывали, что после Октябрьской революции пленные бросились разбирать забор лагеря. Вооружившись кто топором, кто киркой, они отрывали доски забора и жгли на костре, пока их не остановили русские охранники…

Керечен шел и полной грудью вдыхал воздух свободы. Казалось, что здесь, за пределами лагеря, воздух и тот был совсем другим. Иштван не спеша прошел по берегу Енисея, поглядывая с высокого обрыва на воду. Посреди реки зеленел большой остров. Погода стояла теплая, и вода манила к себе. Кругом не видно было ни души — лишь река да обрывистый берег.

Иштван спустился к реке, разделся и вошел в воду. По середине реки проплыл большой пароход. К берегу побежали волны.

Выкупавшись, Иштван вышел на шоссе. Сняв с головы фуражку, подставил голову солнцу. Идти было приятно. Никто его не останавливал. Никто не мешал.

Вскоре он увидел массивную церковь, построенную из красного кирпича. Собор украшали три громадных креста. На солнце и купола и кресты отливали золотом.

Чуть подальше, вдоль дороги, стояли кирпичные казармы, за которыми виднелся пустырь, вернее, не пустырь, а роскошный зеленый луг. Вскоре дорога пошла немного под уклон. До города оставалось верст шесть. Город как город, похожий на множество других городов. Золотые луковицы церквей, малиновый перезвон с колоколен, деревянные тротуары, по обе стороны которых выстроились бревенчатые избы. Чем ближе к центру, тем больше попадалось кирпичных домов.

Керечен шел, никого ни о чем не расспрашивая: ему хорошо объяснили, куда он должен идти. Довольно скоро он увидел здание, которое искал.

Сердце у Иштвана сильно забилось. Еще несколько минут — и он встретится с Шурой!

Перед Кереченом вырос белобородый голубоглазый великан с красной, как у младенца, физиономией. Мужчина такого возраста мог быть только Шуриным дедом, и Керечен, протянув руку, поздоровался:

— Добрый день, дедушка.

Старик протянул свою огромную руку и сказал:

— Добрый день, сынок. Кого ищешь?

— Добрых людей, — ответил Керечен.

— У нас есть и добрые, и злые, но есть и такие, про которых говорят: ни рыба, ни мясо.

— Я ищу хорошего человека — каменщика Силашкина.

— Он работает здесь, на строительстве. Я сейчас позову его. Все равно скоро обеденный перерыв. Что ему сказать? Кто его спрашивает?

— Скажите, что я привез ему письмо от свояка.

Это были не простые слова, а пароль. Иштвана провели в большую, похожую на зал, комнату. Ему еще никогда в жизни не приходилось видеть такой большой комнаты. Она была разделена пополам перегородкой высотой по пояс человеку. Внутренняя половина располагалась чуть выше внешней. Чтобы пройти в нее, нужно было подняться на несколько ступенек. Мебели в комнате было мало: широкий топчан да скамья, покрытая мохнатой шкурой. В одном из углов висела закопченная икона божьей матери.

Старик любезно предложил Иштвану сесть. Возле стола, сколоченного из неотесанных досок, стояло несколько табуреток.

Керечену очень хотелось узнать, что стало с Шурой, однако у кого и как об этом узнать? Он боялся, что его начнут расспрашивать, откуда он знает Шуру, а объяснять, как и что, Иштвану не хотелось.

— Вы один здесь живете, дедушка? — спросил Керечен.

Старик сел на стул и ответил:

— Нет, не один… Со мной вместе живут две внучки. Шура вот-вот придет обедать, а Маруся, солдатка… Знаете, что такое по-русски солдатка? Это жена солдата. Муж ее служит у Колчака, в унтерах ходит, но он сейчас далеко. Маруся на работе, дома будет только вечером. Шура же рядом на стройке работает. Здоровая девушка, любое дело ей по душе. Вот я ей крендель купил к обеду… Подождите, она сейчас придет. А уж меня извините: пойду по делу.

Проговорив все это, старик быстро поднялся и пружинистым шагом направился к двери.

Керечен потрогал свой сверток, где лежали купленные им по дороге небольшие копченые рыбки, которые буквально таяли во рту, а также пачка китайского чая и фунт карамелек. В лагере он с рук недорого купил тонкую золотую цепочку. Все это он принес Шуре в подарок.

От нечего делать Иштван начал разглядывать висевшую в углу икону. На ней была изображена пресвятая богородица с младенцем на руках. Позолоченная рама потемнела от времени и пыли. Странные существа эти люди! Кто может сказать, почему именно вот такое изображение будит в душе верующего религиозные чувства? Почему магометанин благоговейно застывает перед изображением Будды — вырезанным из слоновой кости уродцем с брюшком и отвислыми грудями? И люди будут им верить до тех пор,-пока однажды не прозреют и не разочаруются в своих идолах, как в свое время разочаровались и разуверились в Зевсе-громовержце. Ничего не поделаешь! Боги тоже стареют и умирают.

Неожиданно кто-то подошедший сзади шутливо закрыл Иштвану глаза руками. По прикосновению рук он почувствовал, что это была женщина. Иштван быстро обернулся и обнял Шуру. Он начал ее целовать и гладить ее волосы.

— Ты… ты… Бяка ты… Так долго не приходил, — шутливо шептала девушка.

— Раньше не мог…

— Останешься у меня?

— К сожалению, не могу.. Мне нужно вернуться назад.

— Останься!

— Пока не могу… Но, может, скоро я буду здесь работать.

— Хорошо… Приходи, нам каменщики нужны. Ты разбираешься в этом деле?

— Немножко… Но вообще-то я электромонтер.

— Тоже хорошо… Сколотим тебе топчан, доски у нас есть, и поставим его вон там. Застелем бараньей шубой. Хорошо?

— Хорошо, Шура, хорошо.

— Иосиф… Я так ждала тебя.

— Я тебе тут кое-что принес. Вкусную копченую рыбку.

— Мы вместе пообедаем.

В этот момент раздался топот ног на крыльце. В избу вошли дед и Силашкин. Старик показал Силашкину на Керечена.

Силашкин был не таким высоким, как старик, но таким же плечистым. Широкую грудь ладно обтягивала вышитая рубаха. Силашкин поздоровался с Иштваном за руку.

— Я привез письмо от твоего свояка.

— Я так и подумал, — улыбнулся Силашкин. — Я что-то давненько ничего не слыхал о нем. Здоров он?

— Здоров, — ответил Керечен.

— Гм… А вот тебя я что-то раньше не встречал… Ты, видать, новенький?

— Да.

Не зная, как незаметно передать Силашкину то, с чем он пришел, Иштван сказал Шуре:

— Я бы чайку из самовара выпил, а?

— Говорите, говорите. Я сейчас поставлю самовар, — спохватилась девушка.

Керечен нагнулся к Силашкину и зашептал ему на ухо:

— Через несколько дней итальянцы хотят провести против партизан карательную операцию в районе Минусинска. Нужно немедленно предупредить товарищей.

— А сколько будет итальянцев?

— До полка.

— С артиллерией или без нее?

— С пушками.

— Хорошо.

— Чего же тут хорошего?

— Хорошо, что у них есть пушки. Они нам очень нужны.

Керечен понял, что каменщик Силашкин мысленно уже видит, как пушки белых попадают в руки партизан. От удовольствия он даже улыбнулся.

— Спасибо за известие. Сегодня вечером я поеду к товарищу Кравченко. А белочехи не собираются нас беспокоить?

— Пока нет. Сейчас они заняты другим.

— Не смеют небось. Ну да ничего… Разделаемся мы и с итальянцами.

— Товарищи рекомендовали окружить их.

— Так и сделаем. Пусть не беспокоятся. А сегодня же ночью обо всем переговорим с ребятами. На телеге поеду к ним. Нет желания проехаться со мной?

— Не могу. Меня товарищи ждут. Как-нибудь в другой раз…

— А то пожалуйста. У них в отряде и венгры есть.

Керечен хотел было объяснить, что он и сам бывший красноармеец и сейчас лишь временно находится на гражданке, но решил пока не говорить этого.

Шура тем временем принесла чай. Застелив стол скатертью, она поставила на него тарелку с рыбками, положила булку и пироги.

Силашкин взял пирог с мясом.

— Из Венгрии до нас дошли нехорошие вести, — сказал он. — Подавили у вас революцию. Страна ваша небольшая. Окружили ее враги со всех сторон, и нам трудно было помочь вам.

— Знаю, — сказал Керечен. — Но мировую революцию им не задушить. Сил у них для этого не хватит.

Старик с шумом пил чай и грыз баранки крупными желтыми зубами.

— Знаешь, сынок, здесь, в Сибири, я служил многим царям, которые, собственно, и загнали нас сюда на поселение. Цари приходили и уходили, а вот мы до сих пор живы. Мне ведь до сотни годков немного осталось. Уйду я скоро от вас в другой мир… А вы останетесь! Молодые всегда должны оставаться!.. — проговорил старик с чувством собственного достоинства. — Вот и Колчак, наш сибирский правитель, недолго протянет… Об одном прошу: при Марусе не говорите о деле. Столько хороших людей у нас в артели — и из ссыльных, и из переселенцев, — а она вышла за этого белого унтера. Вот грех-то на мою старую голову!

— Ничего не поделаешь, дедушка, — старался успокоить старика Силашкин. — Глупых людей у нас хватает. Вот работают у нас на стройке четыре молодых каменщика, с ума посводили их колчаковцы. Вот увидите, как они сразу присмиреют, когда власть снова будет в руках красных!..

Поев, мужчины закурили. Керечен не выходил из избы, чтобы никто из соседей его не видел.

Шура не спускала с него глаз. Она любовалась им: и выбрит-то он хорошо, и причесан, и одет во все чистое… Словом, хорош и пригож… И умен к тому же!.. Свой, товарищ… Не беда, что он мадьяр. А как он хорошо говорит по-русски! Ради такого человека можно научиться и по-ихнему говорить!..

Она вспоминала ночь в поезде. Вспомнила, как он целовал ее… Разве такое забудешь?..

«Сегодня он весь день будет со мной, — думала девушка. — Я его от себя никуда не отпущу!.. Он как-то мне сказал, что он — офицер. Зачем он об этом сказал? Никакой он не офицер вовсе, но тогда почему выдает себя за офицера?.. А, не стоит ломать голову над этим!.. Раз выдает себя за офицера, значит, так нужно… А этот Бондаренко… Нужно будет рассказать об этом Иосифу, когда мы останемся вдвоем».

Когда они остались с Иштваном наедине, Шура обняла его за шею.

— Хочу рассказать тебе кое-что… Тот офицер, что тебя сопровождал, ну, который с тобой ехал в поезде… Бондаренко…

— Что с ним?

— Ты будешь смеяться. Он хотел меня забрать с собой. Позавчера я случайно встретила его в парке. Он ко мне так пристал, что я еле вырвалась. Он немного под хмельком был, наверно, поэтому и держал себя развязно. Сказал, что едет поездом во Владивосток, а оттуда — пароходом во Францию. В Париж он хочет попасть. Говорит, что тут у нас хорошей жизни не будет. Культуре нашей, как он сказал, пришел конец, и теперь в этой стране интеллигентному человеку жизни не видать, потому что всякий сброд пришел к власти… Я ему ответила, что я вовсе никакая не интеллигентка и хорошо себя чувствую дома… Тогда он заявил, что жить без меня не может… Я, разумеется, отказалась. Тогда он начал сулить мне бог знает что. Сказал, что я даже не понимаю, какое счастье от себя отталкиваю, что у него целый чемодан денег… Все доллары какие-то да фунты… И золото есть, и бриллианты… И все это — его… Я сказала, что он, видать, наворовал все это… И что ж ты думаешь? Он даже не обиделся… «Ну, а если и наворовал? — сказал он. — Что из этого? Правильно сделал. Не оставлять же такое богатство красным… Я не дурак…» И чего он мне только не говорил об этом Париже! И что жить-то мы с ним будем во дворце, и машина-то у нас будет, и что одевать-то он меня станет как герцогиню, будет возить в оперу, по театрам… Упоминал какую-то тетушку Анастасию, которая там живет… Ну и насмешил он меня!.. А я ему сказала, что меня не провести. Знаю я таких, как он… Довезет до Владивостока, да и бросит… Услыхав такое, он разозлился, а потом успокоился и полез ко мне целоваться, но я его оттолкнула… Да так оттолкнула, что он упал на землю, а я убежала… С тех пор я его не видала. Наверно, уже где-нибудь в Иркутске. У него, как и у других таких же, как он, полно фальшивых документов. Сбежать ему, конечно, удастся. Ну и черт с ним, пусть бежит!

Иштван с улыбкой слушал рассказ Шуры. Он допускал, что капитану Бондаренко, вполне возможно, удастся бежать из России. Ну и пусть бежит! В Сибири сейчас и без Бондаренко воров и мерзавцев хватает, в том числе и из белых офицеров. Пусть все бегут…

«Хорошо бы провести с Шурой вечер, но нельзя, — думал Иштван. — Дукес и его товарищи ждут меня, чтобы узнать, передал ли я их сообщение…»

Иштван встал и начал прощаться:

— Мне пора идти, Шурочка. Дорога неблизкая…

Шура обняла его.

— Дедушка знает, что я тебя люблю. Я от него ничего не скрываю. Он говорит мне, что я еще очень молода и мне нужно остерегаться, чтобы не попасться на удочку какому-нибудь проходимцу и обманщику… Он знает, что ты большевик. Силашкин тоже воевал у красных. Если б ты был плохим человеком, я бы с тобой и говорить-то не стала. Я молода, это верно, но это не значит, что мне нельзя доверять… В семнадцатом году я помогала товарищам распространять листовки на заводе. Меня никто не подозревал… Если тебе и твоим товарищам что-нибудь нужно будет, ты мне скажи… Я многих людей знаю, помогу…

Керечен провел рукой по шелковистым волосам девушки, а потом вынул из футляра золотую цепочку и надел ее Шуре на шею.

— Это ты мне купил, Иосиф?

— Тебе, Шурочка, тебе. Я тебя очень люблю.

Шура положила голову на плечо Иштвана.

— Спасибо, я ее все время носить буду.

— Хорошо, Шурочка… Но очень тебя прошу, не попадайся на глаза Бондаренко, вдруг он еще никуда не уехал…

— Не может быть!.. Сбежал он… А когда ты еще к нам придешь?

— Не знаю… Я ведь не свободный человек… Возможно, скоро я вообще перееду жить в город, если получу работу на стройке. Но все это зависит не от меня.

Шура крепко обняла возлюбленного и со слезами на глазах прошептала:

— Я боюсь… Я очень боюсь за тебя… Я так тебя люблю…

Керечен поцеловал ее и, чтобы успокоить, сказал:

— Не бойся за меня, Шурочка… Я буду беречь себя…

В Сибири в те годы вовсю шла свободная торговля спиртными напитками. И хотя в свободной продаже спиртных напитков не было, за хорошие деньги в столовой можно было купить пиво и даже водку… Множество интервентов, которым водка выдавалась, спекулировали ею, а колчаковские офицеры и солдаты буквально охотились за водкой.

Керечен быстро шел по улице, с любопытством посматривая по сторонам. Казалось странным, что кругом бурлит жизнь. Он разглядывал прохожих. Элегантные офицеры-иностранцы, красивые женщины прогуливались по улицам. Мода, правда, сохранилась старая: многие мужчины носили бороды и косоворотки. Колчаковские офицеры щеголяли в форме с золотыми потопами. Встречались священники с длинными волосами и в рясах. Было очень непривычно видеть попа с бутылью в руках или же с каким-нибудь свертком под мышкой.

Керечен с любопытством рассматривал все это множество людей, которые, видимо, по каким-то неотложным делам вышли на улицу в этот знойный июльский день. Ему хотелось узнать, о чем думают эти люди… Что их волнует? Чем заняты они сейчас, когда целые народы находятся на пороге новой исторической эпохи?..

И вдруг Керечену показалось, что он увидел привидение.

«Нет! Быть того не может! Но это же он! Ну конечно, он. В форме, погоны унтер-офицера… Нет, этого типа я не могу ни спутать с кем-то, ни тем более забыть… Это же Драгунов! Убийца Лаци Тимара!»

Керечен прошел рядом с унтером. Ошибки быть не могло, это был он. Тот же шрам под левым глазом — след от драки после попойки…

«Значит, контрреволюционный вихрь и Драгунова загнал сюда, в этот город, где сейчас полно всякой швали. А отсюда они побегут дальше, на восток…»

Керечен машинально пошел за Драгуновым. Идти долго не пришлось, так как унтер вскоре свернул в боковую улочку и вошел в харчевню.

Керечен остановился в раздумье: входить или не входить? Решив, что Драгунов ни в коем случае не узнает его в таком виде, Иштван тоже вошел в харчевню.

Драгунов, громко ругаясь, требовал себе водки, но молодая симпатичная официантка никак не хотела давать ему водки, так как по горькому опыту знала, чем это может кончиться. Обычно, напившись, эти типы затевали скандал и не хотели расплачиваться.

Керечен сел за столик в углу и заказал бутылку пива и жареное мясо. Официантка обворожительно улыбнулась и принесла ему то и другое.

— Принеси-ка мне, дорогая, бутылку водки, да побольше… Я сейчас же заплачу.

И достал кошелек, в котором была целая пачка денег. Заметив пухлый бумажник в руках у Керечена, Драгунов подошел к нему и сел за его столик.

— Пива выпьем или водки? — спросил Керечен Драгунова.

Унтер хотел водки. Иштван налил ему чайный стакан водки, а себе пива. Унтер не протестовал, решив, что так ему больше достанется. Они чокнулись. Драгунов залпом осушил стакан и громко крякнул.

Иштван смотрел на его опухшее багровое лицо, на заросшие рыжими волосами руки, на широкие плечи, обтянутые рубашкой. Все свидетельствовало о том, что унтер был физически очень силен.

«Как же мне завести разговор с этим зверем?» — думал Иштван.

— Хороша ли водка? — спросил он.

Унтер поднял голову, вперив в него полубессмысленный взгляд осоловевших глаз.

— Ничего, — буркнул он, — но раньше лучше была.

— Когда это раньше?

— А при царе-батюшке.

Керечену пришлось поддакнуть унтеру, заметив, что тогда многое было иначе. Драгунов кивнул. Керечен снова наполнил стаканы: унтеру — водкой, себе — пивом.

— А ты сам чего не пьешь водку? — спросил унтер Иштвана.

— Врач запретил.

— И ты ему веришь?

— Да.

— И тому поверишь, что сифилис можно вылечить?

— И этому тоже.

— А я вот ни за что не поверю!

Кобура унтера не была застегнута. Из нее виднелась рукоятка семизарядного револьвера. Керечен решил, что он либо похитит этот револьвер, либо разрядит.

— Ты англичанин? — спросил унтер.

Керечен хотел уже назваться англичанином, но вдруг ему на ум пришло, что такие головорезы иногда даже знают иностранные языки.

— Я мадьяр, — сказал Керечен.

— Пленный?

— Да, пленный офицер.

— А… Это совсем другое дело…

Керечен снова наполнил стаканы. Унтер дрожащими руками потянулся к стакану.

— Я не офицер… Я свинья… Сегодня все мы свиньи… Ты тоже свинья… Но у тебя доброе сердце: вот водкой меня угощаешь… У тебя много денег? Ты австрийский офицер? По-немецки говоришь? Да?

— Да, да, — ответил Керечен.

— Ты меня не поймешь… Я русский человек… а русского тебе не понять… Россия — большая страна, много земли, много забот…

— Понятно.

— Ни черта тебе не понятно! Как тебя зовут?

Керечен на миг задумался, не зная, какое имя ему назвать.

— Андрей.

— Андрей, Андрюша… Иди ко мне, поцелуй меня, — пробормотал пьяный унтер.

Керечен снова налил унтеру водки:

— Пей, Драгунов!

Унтер удивленно заморгал глазами:

— Откуда ты знаешь, что я Драгунов?

— Ты сам сказал.

— Ага… Я сам… Тогда так… — И вдруг запел:

— Пей, Драгунов, пей… Не горюй! Ну ее к черту, вашу русскую тоску! Пей до тех пор, пока не придут красные!

Драгунов вздрогнул:

— Что ты сказал?.. Красные придут?.. Не беда!.. Тогда Драгунов станет красным комиссаром… Тогда я буду вешать бе… — Он не договорил до конца фразу, так как голова его упала на стол. Унтер моментально захрапел.

«Вот он, счастливый случай! Вот когда я за все могу рассчитаться с этим скотом!.. Но что же мне с ним сделать? Официантка ушла на кухню, она ничего не заметит… В кармане у меня острый нож. Пырну его несколько раз в сердце — и все. И нет Драгунова… Одним кровавым убийцей на свете меньше будет. Я же успею выскочить за дверь. Никто меня не догонит… А вдруг он умрет не сразу, а начнет орать? Тогда очаровательная официанточка легко опознает меня. Это уже нехорошо… Да и не для меня такое вероломное убийство. Вот Драгунов убил бы меня без зазрения совести…»

Рубашка на правой руке унтера завернулась, обнажив татуировку: православный крест. А как же спокойно спит этот ублюдок!

Керечен уже не мог теперь встать и пойти в лагерь, хотя нужно было сообщить товарищам, что он выполнил их поручение.

Как отвратительно храпит этот мерзавец! Интересно, помнит ли он о Лаци Тимаре? Для него Тимар — один из многих, кому суждено было умереть…

Ловким движением Керечен вытащил револьвер из расстегнутой кобуры унтера.

«А хорошо бы увести этого мерзавца куда-нибудь на пустырь… Стоп! Подожди-ка! Да он сам предложит мне прогуляться… Захочет забрать у меня деньги… А что, если он проснется и обнаружит пропажу револьвера? И бросится искать его?.. Нет, это не то! Револьвер нужно потихоньку положить обратно в кобуру, предварительно вынув из него патроны…»

В корчме в тот момент, кроме Керечена и Драгунова, никого не было, так как время обеда кончилось. А поскольку Иштван заранее расплатился с официанткой, она не обращала на них никакого внимания и часто надолго уходила на кухню.

Когда Драгунов проснулся, стало уже темнеть. Унтер оперся на стол и задумался, стараясь вспомнить, как он сюда попал.

— Вспомнил, вспомнил… — пробормотал он спустя несколько минут. — Это ты угощал меня водкой… Ты платил за нее… Сейчас вспомню, как тебя зовут…

— Андрей, — подсказал Керечен.

— Андрей… Андрюша… Вспомнил, ты офицер, а я всего лишь унтер…

— Так оно и есть, унтер Драгунов. А сейчас мне пора возвращаться в лагерь.

— Ах да, в лагерь… Вспомнил и это… Я сам тебя провожу. Согласен? Я не позволю, чтобы тебя кто-нибудь обидел по дороге… Ты мой самый лучший друг, Андрюша! Пошли!

Предположения Керечена оправдались: очнувшийся унтер первым делом схватился за кобуру, но револьвер оказался на месте.

— Пошли. Я за все расплатился, а то скоро совсем темно станет…

— Темнота — это хорошо, — откровенно признался унтер. — Подожди немного. В бутылке не осталось водки?

— Нет, все выпили. Пошли!

— Подожди, Андрей. Не суетись!

Драгунов встал и даже не пошатнулся, чем немало удивил Керечена.

«Ну и силен же этот бык! — подумал Иштван. — Ведь он был пьян еще тогда, когда я его увидел. В харчевне он один выпил целую бутылку водки, а теперь идет, как ни в чем не бывало…»

Со стороны Енисея дул свежий ветер. Керечен и Драгунов шли по дороге. Мимо них прошагали солдаты, не обратив на них никакого внимания. Шли к реке, где даже днем редко можно было встретить людей.

Спустившись к Енисею, они остановились. Недалеко от этого места Иштван искупался по пути в город. Они почти не разговаривали и шли по-военному быстро и решительно, как ходят люди, у которых есть определенная цель.

Керечен посмотрел Драгунову в лицо, на котором застыло точно такое же садистское выражение, какое у него было, когда он избивал Лаци Тимара. На этот раз Драгунов и Керечен были примерно равны по силе, и, как ни странно, оба они преследовали одну и ту же цель — отправить другого на тот свет. Только причины, которыми они руководствовались, были диаметрально противоположными.

Время от времени Драгунов, будто случайно, хватался за револьвер.

— Чего ты хочешь, Драгунов? — спокойно спросил его Керечен.

— Ничего, потом узнаешь, — мрачно ответил унтер.

— Небось на деньги мои заришься?

Унтер громко расхохотался:

— А ты, господин офицер, умный парень, как я вижу!.. Ну, раз ты сам отгадал мои мысли, то выкладывай-ка свои денежки сам, по-хорошему. Не дожидайся, пока я начну палить в тебя! — И с этими словами унтер выхватил револьвер и прицелился в Керечена.

— Не будешь ты в меня палить, Драгунов! — с легкой усмешкой проговорил Керечен. — Свинья ты порядочная!

Унтер нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало. Он нажал еще и еще, но безрезультатно. Иштван рассмеялся. Унтер, как дикий зверь, подскочил к Иштвану и, перехватив револьвер рукой за ствол, хотел ударить его по голове рукояткой, но не успел.

Керечен опередил его, вовремя схватил унтера за руку и, ловким приемом вывернув ее, бросил унтера на землю. И в тот же миг тяжелый солдатский ботинок опустился на грудь унтера. Драгунов вскрикнул от боли. Однако ему все же удалось высвободить руку, из которой выпал револьвер. Теперь унтер намеревался вцепиться Керечену в горло, но Иштвану и на этот раз удалось схватить правую руку унтера и заученным движением борца отшвырнуть его. Унтер мешком шлепнулся наземь.

Керечен понимал, что это еще не победа. И он оказался прав. Унтер ухитрился схватить его за ногу, и Керечен упал. Завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Иштван долго не мог освободиться от цепких рук унтера.

Драгунов рычал, стонал, извергал из перекошенного злобой рта самые отборные ругательства.

— У, гад!.. Убью!.. Глаза тебе выколю!..

Однако в конце концов Керечен взял верх. Сказались его прежние спортивные тренировки. Положив унтера на обе лопатки, Керечен нанес ему удар в лицо. Унтер успел укусить его за руку. И тогда Иштван в припадке ярости разорвал пальцами рот унтера. Драгунов взвыл от боли и потерял на миг сознание.

Керечен выпустил унтера из рук, но, оказалось, преждевременно: тот, мгновенно придя в себя, схватил Иштвана своими волосатыми ручищами за горло.

— Задушу! — злобно прорычал Драгунов.

Взгляд Керечена упал на валявшийся рядом револьвер унтера. Он был не заряжен, но им можно было прекрасно воспользоваться как молотком.

Схватив револьвер за ствол, Иштван рукояткой ударил унтера по голове. Драгунов растянулся на земле.

Керечен, тяжело дыша, встал и посмотрел на неподвижно распростертого унтер-офицера Драгунова, на совести которого было множество человеческих жизней. Этот палач убил Лаци Тимара. Этот садист только что из-за денег собирался убить и самого Керечена.

«Что же мне с ним теперь делать? Бросить тело в Енисей?.. Он этого вполне заслуживает… По крайней мере на свете одним убийцей меньше стало… Если б в Сибири существовал правопорядок, унтера следовало бы отдать в руки полиции как убийцу. Но разве можно сейчас найти такого полицейского, который поверил бы пленному, выступившему с обвинением против колчаковского унтер-офицера?

И дернул же меня черт зайти в эту паршивую харчевню! — думал Керечен. — А ведь товарищи в лагере предупреждали меня, просили, чтоб я не вмешивался ни в какие скандалы и истории. А если б этот садист убил меня?..»

От одной этой мысли Иштвану стало не по себе. Он наклонился к унтеру и положил ему руку на сердце: оно не билось.

— Убил, — пробормотал чуть слышно Иштван. — Вот тебе за Лаци Тимара!

В руке Иштван все еще держал револьвер унтера. «Хорошее оружие… — Иштван повертел револьвер перед глазами. — Системы «Наган»… Когда-то и у меня такой был… А зачем он мне сейчас? — И, размахнувшись, бросил револьвер в воду. — Око за око, зуб за зуб… Так нужно поступать с каждым мерзавцем!»

Отойдя от унтера метров на сто, Иштван остановился и, хлопнув себя по лбу, мысленно сказал себе:

«Ну и глупец же я! Не револьвер нужно было бросать в воду, а труп унтера! Ведь когда его обнаружат, начнут искать убийцу. А река все смоет… Что же теперь делать? Вернуться и сбросить Драгунова в Енисей? А если кто увидит? Тогда конец всему!

Теперь уже поздно. Будь что будет… Главное, что Драгунов убит…»