Двор халифов

Глава IV ВОЙНА МЕЖДУ БРАТЬЯМИ

В момент смерти Гаруна халифат выглядел процветающим и спокойным, как никогда. Правда, имелись некоторые проблемы в Хорасане, которые и направлялся разрешить халиф. Северную Африку было сложно контролировать, как и всегда, а границы на Кавказе могли оказаться уязвимыми для атак хазар и тюркских кочевников, но это все были проблемы, с которыми вполне можно разобраться. Древние враги арабов, византийцы, были не в состоянии создать халифату серьезную угрозу, а недавняя кампания против них оказалась скорее военной разминкой, чем смертельной борьбой. Она лишь подтвердила высокий престиж халифа, который в любой момент мог объявить себя защитником ислама.

Падение Бармакидов в 803 году, конечно, оставило трещину в сердце администрации халифа — чиновники говорили о мешках писем, сваленных невскрытыми в почтовых конторах, но годовые налоги продолжали поступать, поэтам все еще платили, и двор жил с привычным блеском. Короче, ничто не предвещало надвигающихся ужасов.

Сначала казалось, что все идет безупречно. Новость о смерти халифа привез один из царских слуг, использовавший сеть конно-подменных пунктов (барид), которая связывала империю и обеспечивала сверхбыстрое распространение информации. Этот слуга, евнух по имени Раджа, преодолел 1900 километров между Тусом и столицей за поразительное время — одиннадцать или двенадцать дней, что составило среднюю скорость порядка 150 километров в день. Скорость, подобная этой, не была превзойдена вплоть до появления парового транспорта. Он привез знаки верховной власти: плащ Пророка, скипетр и печать халифа^{205}.

Когда Амин услышал новость о наследовании, он перебрался из стоящего на берегу Дворца Вечности в старый дворец рядом с большой мечетью в сердце Круглого Города, построенный еще его прапрадедом. Халифы редко оставались здесь надолго, но старый дворец служил местом для торжественных и формальных мероприятий. В следующую пятницу (6 апреля 809 года) новый халиф приказал людям собраться в мечети. Он повел службу обычным путем, а затем поднялся на кафедру, где после вознесения хвалы Аллаху объявил о смерти отца. Амин пообещал править в мире и безопасности для всех. Затем первые лица государства подошли лично принести клятву верности, традиционно беря его за руку. После того, как элита принесла свои клятвы, халиф ушел, оставив одного из дядей принимать клятвы у менее важной публики, а старшему офицеру стражи, Синди ибн Шахину, доверили принимать клятвы у военных и выплатить войску вознаграждение в размере двадцати четырех месячных окладов — чтобы быть уверенными, что восшествие пройдет гладко. Проблем с деньгами не было, и эта означало, что Гарун наверняка оставил в сокровищнице достаточные средства.

Тем временем в Мерве, столице Хорасана, разыгрывалась такая же церемония, только в меньшем масштабе. Принц Мамун явился в дом правительства и обратился к людям с кафедры, сообщив о смерти отца и разорвав в знак скорби свои одежды. Подобно мечети в Багдаде, дом правительства в Мерве был местом, напоминающим о традициях Аббасидов. Именно туг Абу Муслим впервые заявил о себе и открыто призвал людей подчиниться Аббасндам. Огромный купол с открытыми арками по обеим сторонам, который он возвел, все еще оставался самым большим сооружением города. Клятва была принесена Амину как наследнику халифа, и туг тоже заплатили войскам.

Поначалу считалось, что власть гладко перейдет от одного поколения к другому, как оговорил старый халиф. Но на деле все оказалось не так благолепно. Схема последовательного наследования, с такой тщательностью разработанная Гаруном, разделила правящий класс между двумя принцами, Амином и Мамуном. Почти весь двор Аббасидов, члены правящей семьи, старшие чиновники, такие, как Фадл ибн Раби, и ведущие военачальники поддерживали Амина и считали, что старый халиф оставил Мамуну слишком много полномочий и власти; со временем его следует убрать от наследования и заменить одним из сыновей Амина. У Мамуна не было такой обширной базы поддержки — но многие богатые хорасанские аристократы, которые сопротивлялись власти Али ибн Исы и поддерживали Рафи ибн Лайса, уже понимали, что, поддержав Мамуна, смогут вернуть контроль над собственной провинцией и не мириться более с правителями, присылаемыми из далекого Багдада. Более того, мать Мамуна, которая давно уже умерла, была одной из них; можно было оживить память о ней, чтобы подстегнуть сторонников.

Смерть Гаруна стала неожиданной, и многие значимые персоны обнаружили, что оказались в невыгодном положении. Фадл ибн Раби находился с Гаруном в Тусе, когда его хозяин умер, а ему необходимо было находиться в Багдаде, чтобы улаживать дела нового халифа — Амин определенно нуждался в нем. Когда он узнал, что отец заболел, то послал ко двору доверенное лицо. Тот имел при себе письма, собственноручно написанные Амином брату Салиху, находящемуся в свите халифа, другим членам двора и Мамуну. Письма были спрятаны в пустотелых деревянных шахматах, обтянутых кожей. Когда этот человек появился в группе приближенных халифа, Гарун проявил глубокое недоверие и приказал арестовать его, но агент не признался в истинной цели приезда. После смерти халифа он явился к Фадлу и отдал письма: Салиху было приказано следить, чтобы армия оставалась под контролем офицеров, которым доверял Амин. Самому Фадлу надлежало как можно быстрее вернуться в Багдад, привезя с собой сокровища халифа. Письмо Мамуну было дружеским и просто призывало к соблюдению всех условий соглашения, которое было заключено между ними.

Несмотря на такую сердечность, остаток 809 и весь 810 год стали свидетелями растущего отчуждения между братьями, которое развилось в открытую вражду. Вдобавок воздействие на ситуацию оказывали политические интересы разных сторон и множество пересекавшихся подводных течений. Похоже, что принцы не проявляли личной вражды. Многие советники с обеих сторон настаивали на мирном разрешении любых противоречий. Множество анонимных голосов взывало к компромиссу: «Говорят, если дело опасное, лучше отдать сопернику часть того, что он хочет, чем входить с ним в открытый конфликт из-за отказа»^{206}. «Если вы опасаетесь, что добровольная уступка будет иметь последствия, разрыв, который появится, если не избежать трещины, будет еще более серьезным», — так выражались чувства народа. Страх беспорядков и насилия внутри мусульманского сообщества был очевиден.

По существовали и другие, более резкие голоса, призывавшие решительно идти своим путем, даже если молодые принцы будут против, несмотря на то, что огромное большинство людей хотело мира. Стоя на стороне Амина, Фадл ибн Раби, ветеран администрации Гаруна, давил на халифа, чтобы тот вместо Мамуна объявил наследником своего сына Мусу. Даже такой молодой и здоровый человек, как Амин, мог внезапно умереть — и Фадл не желал рисковать, позволив Мамуну взять верх в подобных обстоятельствах. Его поддерживал Али ибн Иса ибн Махан, бывший правитель Хорасана, чьи вымогательства вызвали те самые проблемы, которые пытался разрешить Гарун перед своей смертью. Али уже вышел из тюрьмы и занимал ведущее положение в лагере Амина. Он возглавил Абну — тех солдат хорасанского происхождения в Багдаде, которые считали, что они должны контролировать правительство и жить на налоги со своей родовой земли, Для них прямое управление провинцией из Багдада было принципом, по поводу которого компромиссов существовать не могло.

Оказавшись перед лицом могущества дома Аббасидсв и военных, Мамун был готов принять требования брата — но он имел своего Свенгали[16], который толкал его на сопротивление. Это был еще один Фадл, Фадл ибн Сахл. Он происходил из зажиточной семьи персидского землевладельца, чье состояние пережило и завоевание мусульманами, и революцию Аббасидов. До сих пор ни один из его родственников не играл роли в политике, и Фадл со своим братом Сахлом стали первыми членами семьи, которые перешли в ислам. Хотя они приняли новую религию и наверняка бегло говорили и писали по-арабски, братья четко сознавали свое персидское происхождение.

Фадл ибн Сахл попал в окружение молодого принца Мамуна в Мерве. Он осознал свой счастливый жребий и начал выстраивать коалицию для поддержки своего хозяина в Хорасане. Он обращался к разным слоям населения огромной провинции, которая могла быть объединена лишь ненавистью к правлению из Багдада. Он играл на памяти о матери-персиянке Мамуна, говоря, что Мамун мог бы быть среди своих дядей по матери, и персидская аристократия провинции должна поддержать одного из своих. Кого-то удалось уговорить обещанием уступок в налогах. Понемногу Фадл преуспел в привлечении сторонников сопротивления Амину, хотя многие в Хорасане были против мятежа, не желая распахивать ворота гражданской войне или же боясь, что дерзкий замысел потерпит неудачу. Самого Мамуна требовалось постоянно подбадривать, чтобы он не потерял самообладания.

Тем временем разворачивалась дипломатическая прелюдия к войне. У нас есть тексты нескольких писем принцев или их советников, написанных друг другу. Тон писем вежлив, но постепенно становится все холоднее. Целью переписки было не столько избежать войны, сколько замедлить ее приход — чтобы, когда она начнется, ответственность за кровопролитие пала бы на другую сторону. Амин требовал центрального управления определенными приграничными районами и выплаты налогов, которые, по его утверждению, не были нужны брату. Мамун отвечал, что здесь имеет место какое-то недопонимание: границам Хорасана угрожает сильный враг (тюрки), и ему самому требуются все эти ресурсы. «Сын моего отца, — продолжал он, — не заставляй меня ссориться с тобой, когда я охотно выказываю тебе послушание; не отстраняй от себя, когда я хочу оставаться другом»^{207}. На советников Амина это впечатления не произвело, и Амин ответил от своего имени; «Получил твое письмо, в котором ты показываешь неблагодарность за милость Аллаха по отношению к тебе… твой отказ аг послушании мне более терпим, чем неблагодарность Господу. Я прошу только для твоей же пользы и благополучия большинства твоих людей. Тебе же это принесет лишь безопасность и мир»^{208}.

Фадл ибн Сахл перешел в наступление. От имени Мамуна он написал Амину письмо с просьбой прислать в Хорасан жену и двух сыновей Мамуна, которые все еще находились в Ираке, чтобы они были с отцом. Отказ прислать семью, безусловно, продемонстрировал бы отсутствие доброй воли Амина. И опять язык вежливости: «Хотя о моей семье прекрасно заботится сам Носитель веры [Амин], который стал им отцом, они не могут не желать и с нетерпением ждать моей защиты»^{209}. Он также просил, чтобы выслали личное состояние Мамуна — якобы деньги необходимы для защиты границ. Последовал вежливый, но твердый ответ: Амин берет на себя ответственность за семью Мамуна. В конце концов, путешествие из Ирака в Хорасан долгое и может быть опасным. А что касается денег, то халиф сможет лучше использовать их на благо Мамуна.

Соскальзывание к войне продолжилось. Фадл ибн Сахл приказал поставить возле Рея, на западной границе владений Мамуна, дорожные посты, чтобы Амин не мог засылать агентов и шпионить за землями брата. Он также отправил своего агента в Багдад. Этот человек отсылал рапорты с женщиной, закладывая письма под вьючное седло; «женщина та проходила через пограничные посты без вопросов и досмотра, делая вид, что идет из одной деревни в другую»^{210}. Новости, которые приходили от агента, подтверждали худшие страхи Мамуна: Фадл ибн Раби был твердо намерен убрать его из наследников и ищет любого предлога, чтобы сделать это. Он надеялся также подбить людей в Хорасане отказаться от присяги Мамуну^{211}.

Осенью 810 года брешь оказалась пробита. В ноябре Амии пересек свой Рубикон, когда во время пятничной молитвы приказал более не считать наследником Мамуна, которого заменяет своим сыном Мусой. В то же время он отправил в Мекку гонцов, чтобы изъять подписанные документы, при помощи которых Гарун пытался однозначно отрегулировать наследование. Бумаги эти были привезены Амину в Багдад, где он лично порвал их и уничтожил^{212}. После этого пути назад не осталось. К концу 810 года, ровно через восемнадцать месяцев после смерти Гаруна, тайная война закончилась.

Теперь обе стороны начали разворачивать военные приготовления. В Багдаде Фадл ибн Раби собирал большое войско для вторжения в Хорасан и смещения Мамуна. Говорят, оно насчитывало до 50 000 человек, и люди в Багдаде заявляли, что это была самая многочисленная и лучше всего вооруженная армия из всех, что они видели^{213}. Для поднятия жалования в войсках создавались огромные фонды^{214}. Также поступало новое вооружение: две тысячи украшенных орнаментом мечей, шесть тысяч парадных халатов и, как об этом рассказывают источники, серебряные цепи, чтобы заковать Мамуна, когда его захватят^{215}.

Командование этими громадными силами было доверено Али ибн Исе ибн Махану. По многим параметрам это был разумный выбор. Он и его семья пользовались непререкаемым авторитетом в среде Абны в Багдаде, и он хорошо знал Хорасан. С другой стороны, его пребывание в роли правителя провинции вызывало яростное сопротивление местного населения. Назначение Али могло помочь сплотить вокруг него бухарцев, но наверняка объединило хорасанцев вокруг Мамуна. Были даже такие, кто считал, что политический наставник Мамуна, Фадл ибн Сахл, поручил своим агентам в Багдаде поддержать его назначение, зная, «по это лишь объединит общественное мнение вокруг Мамуна^{216}.

Армия выступила, распираемая уверенностью. Али покинул Багдад вечером 14 марта 811 года, войско медленно продвигалось через каналы и пальмовые заросли сельского Ирака. Молодой халиф дошел с ним до города Нахраван на одном из каналов, откуда повернул домой, а Али повел своих людей к проходам в горах Загрос^{217}. Двигаясь по дорогам через узкие ущелья и долины гор Загрос, направляясь к высокогорным плато центрального Ирана, он встречал караваны купцов, идущих из Хорасана. При расспросах они рассказали ему, что Мамун послал небольшие силы в Рей для охраны границы своих владений^{218}.

Когда новость о том, что Амин отказался признавать Мамуна наследником халифата, достигла Мерва, Фадл ибн Сахл, который стал теперь главным министром Мамуда, послал войска в пограничный Рей, постаравшись организовать им в бесплодные земли поставки всего необходимого. По сравнению с огромной армией Али ибн Исы силы Мамуна были незначительный — всего три-четыре тысячи человек. Соотношение было как минимум десять к одному. В качестве командира Фадл ибн Сахл выбрал молодого хорасанского аристократа Тахира ибн Хусейна. Члены семьи Тахира были наследственными правителями небольшого княжества Бушам, которое лежит как раз западнее Герата, на современной ирано-афганской границе. Эта семья, вероятно, была арабской и мусульманской уже в нескольких поколениях, но она никогда не играла ведущих ролей в политике своего района. Тахир, чей отец Хусейн все еще был жив, должно быть, уже приобрел репутацию лидера — но Фадл иби Сахл чрезвычайно рисковал, назначив на эту ключевую роль именно era, а не кого-нибудь из более опытных военачальников. Он считал, что это самоубийственная миссия, обреченная на провал. На деле назначение оказалось исключительно удачным, и семья Тахира сделалась самой важной в халифате после правящего дома Аббасидов.

Крупное войско Али двигалось через Загрос по старой хорасанской дороге, оно прошло до Савеха и вокруг северного края Великой пустыни центрального Ирана. К маю Али вышел к Рею, где его ждал небольшой отряд Тахира.

Город Рей лежал в нескольких километрах южнее Тегерана, бывшего тогда не крупнее крохотной деревушки. Город занимал важную стратегическую позицию: он запирал узкий коридор в плодородную и хорошо орошаемую долину между Великой пустыней на юге и круто вздымающимися горами Эльбурс на севере. Когда армия Али приблизилась, солдаты увидели снег, сверкающий на далеких пиках на севере, и поля зреющей пшеницы и ячменя. Город был древним — его проходил еще Александр Великий со своей армией тысячу лет назад. Как многие персидские города, он необычайно разросся в ранний исламский период. Молодой принц Махди обосновался в нем, когда был правителем Хорасана в 760-е годы. Он выстроил здесь большую крепость, которая официально была известна как Мухаммадия (по рождению имя Махди было Мухаммед). Тахир мог бы остаться здесь и противостоять врагу из-за стен, но ему подсказали, что население может подняться против него, если решит, что город подвергся опасности, ибо в случае поражения его разграбят люди Али. Поэтому молодой военачальник Мамуна решил выйти и встретить противника в открытом поле^{219}.

Мы никогда не узнаем точно, что случилось в тот майский день 811 года, когда две армии встретились. Наш лучший источник — свидетельство очевидца, Ахмеда ибн Хисама, молодого хорасанского аристократа, который был у Тахира начальником службы безопасности.

Мы расположились в селении Кустана, в одном переходе от Рея в направлении Ирака, Али же с армией находились в семи фарсахах [40 километров], в пустыне. Али думал, что когда Тахир увидит его, он сдаст ему Рей. Когда же он понял, что Тахир готовится к бою, он свернул с гневной дороги, чтобы найти удобное место для лагеря.

Мы разбили лагерь у реки, и Али расположился невдалеке, отделенный только песком и низкими холмами. Незадолго до рассвета пришел человек и сказал мне, что Али послал гонцов к людям в Рее, и те ответили ему доброжелательно; но мы вышли с человеком на дорогу и показали: «Вот путь, по которому они должны были бы пройти, но тут нет отпечатков копыт и иных признаков, что здесь кто-то проследовал».

Я пошел к Тахиру и разбудил его. «Ты собираешься молиться?» — спросил я. «Да», ответил он и попросил воды, чтобы совершить омовение и быть готовым. Я рассказал ему о сообщении, и мы вместе помолились. Затем мы пошли на разведку и увидели армию Али, но решили не атаковать на плоских песках. Тахир приказал мне подтянуть наши силы. Али со своей армией приблизился. Пустыня стала бело-желтой от мечей и золота. Они атаковали и почти добрались до нашего лагеря, прежде чем нам удалось с огромным трудам их отбить.

Затем Ахмед предложил попытаться пронести переговоры — скорее для того, чтобы показать Али в дурном свете и разоблачить моральный облик его людей, нежели в поисках мирного решения.

Мы прикрепили тексты соглашений с его клятвой Мамуну к двум дротикам, я встал между линиями и закричал: «Перемирие! Не стреляйте в нас, и мы не будем стрелять в вас» — и Али ответил: «Согласен». Тогда я сказал: «Али, ты разве не боишься Аллаха? Разве это не текст клятвы верности [Мамуну], которую дал ты сам и в которой клялись люди? Побойся Господа, потому что ты достиг края своей могилы!»

«Кто ты?» — спросил Али. И когда я назвал свое имя, он крикнул своим войскам: «Тысяча дирхемов в награду тому, кто доставит его мне».

И снова разразилась горячая битва.

С нами были люди из Бухары, они послали град стрел в Али, говоря, что убьют его и заберут его деньги. Затем из армии Али вышел человек, и Тахир атаковал его, схватил обеими руками эфес его меча, ударил и убил врага. Тогда Дауд Сиях [Черный Давид] бросился на самого Али и зарубил того. Али сидел на черно-белом коне, которого дал ему Амин. Считается, что такой конь к несчастью в бою.

Ахмед слышал также другой, отличный от этого, рассказ о смерти Али.

Молодой человек по имени Тахир спросил: «Это ты Али ибн Иса?», на что Али ответил «Да», посчитав, что спросивший испугается; но этот самый Тахир напал на него с мечом и убил. Мухаммед ибн Мукатиль попытался отрезать ему голову, но смог лишь вырвать несколько пучков бороды, которые и отослал Тахиру, объявив о нашей победе. Я не знал о смерти Али, пока кто-то не сообщил мне, что вражеский командир убит.

Спутники Али продолжали пускать стрелы, но без лидера они дрогнули, и их медленно оттеснили.

«Я вернулся на место столкновения, — продолжил Ахмед, — и нашел кожаный мешок, принадлежавший Али. В нем лежала верхняя одежда, плащ и нижняя рубаха. Я надел их и помолился, распростершись дважды в благодарности Аллаху, который велик и благословен. В лагере мы нашли 700 мешков с 1000 дирхемами в каждом. Люди из Вухары, которые насмехались над Али. говоря, что они возьмут его деньги, забрали несколько мулов, несших ящики. Они думали, что это деньги, но когда вскрыли ящики, то нашли в них вино из иракского Сауда. Они поделили бутыли между собой, говоря: «Мы тяжело потрудились за эту выпивку!»

Потам я пошел в палатку Тахира и обнаружил, что он волнуется, почему я так долго отсутствую. Один из моих слуг нес голову Али в торбе для овса^{220}. «Добрые вести! — воскликнул Тахир. — Вот пучок из бороды Али». «Действительно добрые, — ответил я, — а вот голова Али». В благодарность Аллаху Тахир освободил всех рабов, которые находились с ним. Они принесли тело Али, помощники связали мертвецу руки с ногами и притащили палку, чтобы нести его. как несут мертвого осла. Тахир приказал завернуть труп в войлок и сбросить в колодец.

Согласно другим, более коротким и менее личным записям, произошло яростное и вполне традиционное сражение, исход которого был решен, когда в Али ибн Махана попала стрела со стороны войска Тахира^{221}.

Победа при Рее полностью изменила ситуацию. Добрые вести распространяются быстро. Письмо, написанное Тахиром Мамуну и Фадлу ибн Сахлу, было вручено гонцам, которые двигались днем и ночью. Посланцы ехали весь четверг, всю пятницу и всю субботу, прибыв в воскресенье в Мере. Расстояние это составляет примерно 1150 километров, то есть письмо должно было проходить в сутки около 400 километров. Это показывает, насколько эффективной могла быть арабская система связи^{222}.

Новость достигла двора Мамуна как раз вовремя. Все, даже наиболее оптимистично настроенные сторонники принца, считали, что Тахир будет разбит, и армия Али явится подавлять мятеж и грабить. Было много таких, кто думал, что лишь срочное свержение Мамуна станет ценой, которую придется заплатить, чтобы избежать такой судьбы.

Фадл ибн Сахл, вдохновитель и политический наставник Мамуна, был предельно измотан; он не спал трое суток, так как старался собрать дополнительные войска в помощь Тахиру. Слуга объявил, что вдали появился почтовый гонец. Когда посланец прибыл, повисло мгновение жуткой неопределенности, пока человек стоял молча — вероятно, ловя ртом воздух от усталости. Фадл боялся самого худшего, поэтому спросил прямо, что тот скрывает. Тогда человек наконец-то выдохнул: «Победу!» — и протянул письмо Тахира, в котором говорилось: «Сижу с головой Али передо мною и его кольцом на моем пальце».

Фадл бросился к покоям Мамуна, куда и влетел, чтобы объявить добрые вести. Теперь пути назад не было. В четверг голова Али прибыла в Хорасан, и был отдан приказ обвезти ее вокруг города, дабы убедить всех, что Али действительно мертв^{223}.

Тем временем Тахир мгновенно использовал преимущество своей победы. Не ожидая дальнейших инструкций, он двинулся на запад. Сын Али ибн Исы Яхья попытался перегруппировать войска, по безуспешно.

Неожиданная победа Тахира спасла Мамуна от несчастья и реабилитировала политику Фадла ибн Сахла. Она изменила также природу конфликта. До этого момента существовал спорный вопрос, удержит ли Мамун свое привилегированное положение в Хорасане и, что более важно, будут ли продолжать считать его наследником Амина. Теперь существовало два халифа: Амин в Багдаде и Мамун в Мерве. Каждого поддерживали сторонники, которые были твердо настроены увидеть триумф своего вождя. О разделе империи речь не шла. Будут только победитель и побежденный. Соратники победителя образуют новую правящую элиту, власть и дворцы станут принадлежать им. Побежденные получат жизнь в безвестности, где им укажут — если повезет. Или смерть — если не повезет.

Даже после битвы при Рее у Амина оставались все шансы на победу. Он все еще контролировал богатейшую провинцию империи, Ирак, и основную массу вооруженных сил, особенно Абну в Багдаде, которая так долго поддерживала династию. За ним прочно стояла семья Аббасидов, а сокровища, оставленные Гаруном, все еще представляли собой значительные ресурсы, с помощью которых можно было финансировать крупную кампанию.

С другой стороны, Мамун был прикован к северо-востоку империи, и его поддерживала лишь группа хорасанских аристократов и их последователей. Даже его собственная жена и сыновья находились в плену в Багдаде. Однако у него было одно огромное преимущество. Когда Амин приказал, чтобы документы, регулирующие наследование, были забраны из Мекки, а затем уничтожил их и устранил Мамуна от наследования, он явно нарушил формальное соглашение, которое сам когда-то подписывал. Его самые пламенные сторонники могли чувствовать себя неловко из-за этого поступка, а для многих людей в мусульманском сообществе дурно пахнущее нарушение клятвы однозначно порочило халифат.

Тахир понимал, что после победы у него есть две возможности. Он мог укрепиться и остаться охранять границу в Рее, обеспечивая безопасность Хорасана для своего хозяина и превращая его в отдельное государство. С другой стороны, он мог продолжить войну и преследовать врага до западного Ирана и Ирака. Смена сезонов добавляла еще один фактор: проходы в горах Загрос с ноября будут закрыты снегом, и его армии будет много легче перезимовать в мягком климате равнин Ирака, чем на продуваемом ветрами голом иранском плато.

Он не стал ждать приказов и не колебался. Почти немедленно он повел армию на запад — через возвышенности древней Мидии и Загрос, к Ираку. Подкрепление, высланное из Багдада, было разбито при Хамадаие, и Тахир обезопасил свои линии коммуникаций, изгнав ставленника Амина из Казвипа и расположив в этом городе собственные войска^{224}. К началу осени он вышел на равнины Ирака у Хулвана. Здесь, где климат мягок и много корма для животных, он разбил лагерь и стал ждать.

Потребовалось два месяца, чтобы весть о поражении при Рее достигла Багдада. Новость была настолько же неожиданной, насколько и неприятной. Кроме отправки незначительных сил подкрепления к Хамадану, возникла еще и путаница, а мнения при дворе разделились. Похоже, Амин не смог обеспечить твердое и эффективное руководство своим аппаратом. Именно об этом периоде у нас есть несколько рассказов, которые вполне могут принадлежать современникам и которые, безусловно, широко ходили, чтобы дискредитировать Амина как руководителя. Утверждали, что он гомосексуалист, больше интересующийся рабами-мальчиками и евнухами, чем женщинами и государством. Говорили, что он рыбачил со своим любовником, евнухом Кавсаром, когда пришла новость о поражении под Реем. «Убирайся! — как говорят, ответил он посланцу. — Кавсар поймал уже двух рыб, а я еще ни одной»^{225}. Циркулировали беспощадные сатирические стихи, которые, похоже, отражали широко распространенные в Багдаде настроения:

Вполне может быть, что эти утверждения являлись лишь голословной фантазией — но они широко ходили по народу, и люди в Багдаде верили им.

Фадл ибн Раби принялся собирать дополнительные силы, чтобы противостоять Тахиру, теперь уже в районе Хулвана, в опасной близости от столицы. Сделать это было нелегко. Разочарование в лидерских способностях халифа и поразительная удачливость Тахира привели к тому, что солдаты потребовали, чтобы их соответственно вознаграждали. Члены Абны готовы были сражаться — но они требовали сохранить их жалование и почти полную монополию на руководство вооруженными силами. Они не желали объединяться с любыми другими труппами для общей борьбы.

Возможной альтернативой мощи Абны были арабские племена, которые слушались родовых шейхов как глав Шайбана. Вожди времен ранних Аббасидов, Ман ибн Зайда и его племянник Язид ибн Мазьяд уже умерли, но дети Язида все еще пользовались большим уважением. Теперь Фадл послал за одним из них, Асадом. Он прибыл и нашел визиря взбешенным, сидящим во дворе своего дома. Прежде чем Асад успел что-либо сказать, Фадл разразился тирадой против Амина, который

отдал себя судьбе, как глупая девка-рабыня. Он держит совет с женщинами и погрузился в мечтания. Искатели удовольствий и разные авантюристы, вьющиеся возле него, завладели его ушами. Они обещают ему победу и заставляют его ожидать хорошего исхода, когда гибель приближается к нам быстрее, чем стремительный поток к песчаной равнине. Боже, я боюсь, что мы погибнем, когда погибнет он, нас уничтожат, когда уничтожат его.

Затем он перешел к делу. Он призвал Асада, потому что тот «витязь арабов и сын витязей». В этом комплименте отражалось эхо героических деяний воинов доисламского периода, добродетели храбрых и выносливых арабов пустыни. Фадл хотел положиться на его решимость и побуждал Асада быстрее выступить против врага.

Но Асада было не так легко убедить; его людям требовались деньга. В конце концов, Абде из Багдада постоянно дарили подарки и пенсии, и он хотел того же для своих людей. Он также потребовал, чтобы ему развязали руки и позволили использовать города и районы, которые он захватит, по своему усмотрению. Но, что хуже всего, он потребовал, чтобы двух сыновей Мамуна передали ему в качестве заложников.

Фадл извинился и сказал, что решение об этом останется за халифом. Амин уже обещал своим военачальникам повышение жалования и контроль над всеми годовыми налогами Хорасана. «Теперь ты хочешь, чтобы я убил детей и пролил кровь семьи владык! — закричал он. — Да ты просто сумасшедший бедуин!» — и приказал арестовать Асада.

Это, конечно, не решило проблему найма бедуинов-добровольцев для армии. Амин и Раби стали искать других люден, которые имели бы достаточно престижа. Они решили обратиться к Ахмеду ибн Мазьяду, дяде Асада, который, похоже, имел необходимые качества воина и лидера. Ахмеда в городе не было, он направлялся на лодке с семьей, рабами-вольноотпущенниками и свитой в свое загородное имение на юге Ирака, там, где Тигр впадал в Великие болота.

Уже стемнело, Ахмед находился уже всего в миле от своего имения, когда раздался голос гонца почтовой службы. Ахмед громко спросил, что делает гонец в такое время в таком месте; в ответ посланец прокричал лодочнику: «Ахмед Мазьяд с вами?» Получив положительный ответ, всадник спешился и передал письмо халифа.

Прочитав письмо, Ахмед ответил посланцу, что находится слишком близко к своему поместью, и попросил разрешения посетить его и оставить необходимые распоряжения, а на следующий день отправиться в путь. Посланец оставался непоколебим: Ахмед должен двигаться немедленно. Поэтому Ахмед развернулся, и, пробыв один день в Куфе, чтобы собрать оружие и еду, отправился к Амину^{227}.

Прибыв в столицу, он сначала пошел к Фадлу йбн Раби. Он нашел его с одним из лидеров Абны, Абд Аллахом ибн Хумайдой, которого Фадл тоже пытался уговорить повести своих людей против врага. Фадл был любезен, сыпал комплиментами, рассказал, что халиф собирается предложить Ахмеду ранг выше того, что его семья добивалась прежде. Затем он приказал подготовить лошадей, и все трое отправились к халифу.

Они нашли халифа во дворе его резиденции; он пригласил Ахмеда подойти ближе и манил до тех пор, пока тот почти не коснулся его. Халиф объяснил, что не смог договориться с его племянником: адом, но его уверяют, что он, Ахмед, отличный человек и великий воин. Ахмед согласился возглавить армию, и Амин приказал Фаллу дать Ахмеду списки, содержащие имена людей Асада, а также людей из Джазиры и тех бедуинов, что находились вокруг лагеря. Ахмед просмотрел списки и отобрал двадцать тысяч человек.

Они выступили с Абд Аллахом ибн Хумайдой, чтобы противостоять Тахиру под Хулваном — Ахмед с двадцатью тысячами и Абд Аллах с двадцатью тысячами Абны. Халиф торопил их быстрее объединиться против общего врага. Они должны были легко победить Тахира.

В действительности новое войско так и не получило шанса показать себя в битве. Оно разбило лагерь у Ханнкина — теперь это пограничный пост на главной дороге между Ираком и Ираном. Тахир встал за стенами укрепления, в нескольких милях от Хулвана. Оттуда он засылал агентов в лагерь врага. Те играли на страхах и ревности между людьми Ахмеда и Абд Аллаха, нашептывая, что вторые получают особые привилегии и более высокое жалование. Вскоре в лагере начались раздоры. Абне и бедуины перегрызлись друг с другом. В конце концов войска покинули Ханикин и в полном беспорядке отправились назад в Багдад^{228}.

Та же печальная история повторялась всюду. Когда Амин послал своего кузена, ветерана Абд аль-Малика ибн Салиха, в Сирию, чтобы привлечь солдат, тот первоначально встретил восторженную реакцию. Многие сирийцы из числа тех, кого устранили из армии после революции Аббасидов, увидели возможность восстановить утраченный статус. Но опять ревность к Абне и боязнь потерять жалованье сделали сотрудничество невозможным^{229}. Встретившись с серьезной угрозой и одновременно с неумением халифа обеспечить эффективное руководство, даже члены Абны начали ссориться друг с другом. В результате одна фракция свергла и похитила халифа; соперничающая группа лишь через некоторое время поняла, что произошло, и восстановила Амина на престоле^{230}.

После всех этих неудач Фадлу ибн Раби, который так много сделал для разжигания разногласий, подстрекая Амина напасть на брата, пришлось скрыться. Он не проявлялся целых восемь лет — до того момента, когда Мамун наконец-то с триумфом вошел в Багдад.

Со своей базы в Хулиане Тахир удовлетворено наблюдал за происходящим. Он не был достаточно силен, чтобы рисковать в полномасштабной атаке на Багдад, но каждый проходящий день видел, как его враги все глубже погружаются в беспорядки. Осенью Мамун и Фадл ибн Сахл прислали нового командующего — Харсаму ибн Аяна. Харсама прибыл с подкреплением, чтобы сменить Тахира. Он много лет служил Гаруну, будучи членом администрации Аббасидов, и был предан к династии, что у Тахира полностью отсутствовало. В то время как Тахир никогда не встречал Амина, Харсама знал его с самого детства. Тем не менее, в отличие от других, он поддержал Мамуна. Он верно служил своему хозяину, но если мог, всегда пытался найти компромисс. Харсама принял командование в Хулване, а Тахир, ставший теперь специалистом по маневренной воине, отправился в дальний поход — завоевывать южный Ирак^{231}.

Некоторые местные правители выступили против него. Мухаммед ибн Язид аль-Мухаллабн был правителем Амина в Ахвазе. Лежащий на плодородных землях Хузистана, омываемый реками с гор Загрос и прославившийся производством тканей, Ахваз был процветающим разросшимся провинциальным центром. Мухаммед являлся отпрыском одной из старейших и уважаемых семей в халифате. Его прапрапрадед Мухаллаб привел свое племя азди из Омана в Ирак в годы, последовавшие за завоеванием его арабами в 630-х годах. Он был одним из великих героев раннего периода ислама: в поэзии и легендах осталась память о нем. Его потомки были советниками халифов и правителями Хорасана. Они тоже поссорились с Омейядами и без раздумий принесли клятву верности пришедшим к власти Аббасидам. После этого Мухаллабиды назначались правителями Ирака, Сипла, Египта и Туниса. Вместе с политической мощью они набирали и мощь экономическую, создав широкую сеть коммерческих связей; похоже, что они богатели и от торговли, которая шла через крупный порт Басра в верхней части Арабского залива. Мухаммеду ибн Язиду от предков осталось впечатляющее наследство.

Когда он услышал о продвижении Тахира, то собрал свои силы и вышел вперед, чтобы встретить врага на краю заселенных земель, оставив поля и деревни у себя за спиной. Но затем, потеряв уверенность и посоветовавшись с людьми, ибн Язид все-таки решил укрепиться в столице, Ахвазе, пока не дождется подкрепления от своего племени из Басры. Поэтому он стал отходить, а люди Тахира наступали ему на пятки, стараясь не дать перегруппировать силы.

Когда Мухаммед ибн Язид дошел до города, он развернул войско, чтобы дать бон. Но враг уже подошел слишком близко — войско Тахира в преддверии атаки забрасывало его людей камнями из пращей. Силы правителя Ахваза были медленно оттеснены, и в конце концов солдаты побежали. Тогда Мухаммед обратился к своим получившим свободу рабам, заявив, что армия может быть разбита, но он не побежит: «Я спешусь и буду биться, пока Аллах не объявит о своей воле. Любой, кто желает уйти, уходите сейчас! Истинный Господь, я хочу, чтобы вы остались в живых, а не погибли или были ранены».

Вольноотпущенники ответили: «Тогда бы мы предали тебя, истинный Господь! Ты освободил нас от рабства, когда мы были в беде. Как можем мы покинуть тебя в таком положении? Нет, мы останемся с тобой и умрем возле стремени твоего коня. Может быть, Аллах проклянет этот мир и даст тебе жизнь после твоей смерти!»

Они сошли с коней, подрезали лошадям сухожилия, чтобы те не смогли убежать, и выдвинулись вперед, убив много врагов, прежде чем в Мухаммеда попала стрела и он упал. Поэты сложили о нем похоронную песнь:

Были и другие стихи, некоторые отмечали чувство долга и чести Мухаммеда, воспевали его готовность жертвовать собой за опороченного Амина.

Когда силы Тахира двинулись от Ахваза дальше, все местные правители торопились капитулировать. Правитель Басры, самого большого города в районе, сдался вместе с гарнизоном. Когда люди Тахира приблизились к Васиту, местный правитель вызвал своего конюха, будто готовился к войне:

Человек подвел ему коней, но правитель все переводил взгляд с лошади на лошадь, так как перед ним стояло их несколько. Конюх увидел панику в его глазах и сказал: «Если вы собираетесь бежать, то вам подойдет эта кобыла. Она мажет идти галопом дольше и быстрее остальных!» Тогда правитель рассмеялся и ответил: «Подводи лошадь для спасения! Это Тахир, поэтому не нужно стесняться бежать от него». Они вместе покинули Васит и скрылись^{232}.

Тем временем в святых городах Мекке и Медине разыгрывалась своя драма. Здешний правитель Дауд ибн Иса был членом младшей ветви семьи Аббасидов. Он был назначен Амином и дважды вел паломников от его имени. Однако когда Амин прислал своего человека забрать из Каабы клятвенный договор, Дауд пришел в ужас. Он собрал стражей дверей Каабы и всех выдающихся мусульман — тех, которые, как и он сам, были свидетелями подписания документов — и напомнил им, как они все клялись защищать правое дело от преступников.

«Теперь, — продолжил он, — Амин сместил своего брата и собрал клятвы верности своему младенцу сыну, который еще сосет грудь. Он поступил дурно, забрав документы из Каабы, чтобы сжечь их. Я решил лишить его своей клятвы верности в пользу халифа Мамуна».

Собравшиеся знатные люди согласились с ним. Тогда Дауд послал глашатаев по городу, призывая всех прийти в мечеть к дневной молитве. Он поставил кафедру возле самого Черного Камня, что вделан в угол Каабы и является центром поклонения мусульман, и пригласил людей подойти поближе.

Затем он начал говорить. Он был талантливым оратором, и люди слушали. Он напомнил им об их особой ответственности в роли сторонников соглашения, которое было положено на хранение в их городе. Амин нарушил условия, на которые согласился добровольно в Священном Доме, поэтому он должен быть смещен.

— Я оставляю Амина, так же как оставляю эту калансуву (высокий официальный головной убор), — завершил Дауд. Он снял свою калансуву, сделанную из полосатой йеменской ткани, и бросил ее под нош одному из слуг. Затем надел другую — официальную, черного цвета, сошел с кафедры, сел в углу мечети и пригласил людей принести клятву верности Мамуну.

Люди подходили группами, и он сидел там в течение нескольких дней. Когда группа подходила, он зачитывал ей клятву верности, и они брали его за руку. Разрыв клятвы окончательно разрушил правление Амина в святых городах, и уже в следующее паломничество пришельцы со всего мусульманского мира узнавали, что их халиф — Мамун^{233}.

К августу Мамун оказался признан как законный правитель на большей части халифата. Однако Багдад оставался под контролем Амина и поддерживающей его группировки, пусть и сильно уменьшившейся. Городу уже было полвека. Он необычайно разросся по сравнению с официальным правительственным комплексом, который основал Мансур. За прошедшие пятьдесят лет Багдад привлек огромное число иммигрантов со всего мусульманского мира. Некоторые из них были солдатами и чиновниками, либо от носились к другим категориям государственных служащих, но много больше приходило сюда безземельных и безработных, прибывающих в город в надежде заработать на жизнь, торгуя на улицах или на рынках разной мелочевкой. Как и в любой сегодняшней столице «третьего мира», в. Багдаде появились громадные районы лачуг. Жизнь их обитателей кардинально отличалась как от жизни изнеженных придворных, которые окружали Амина, так и от жизни хорошо оплачиваемых солдат на государственной службе. Если бы они оказали сопротивление силам Тахира, борьба оказалась бы долгой и тяжелой.

25 августа 812 года Тахир разбил лагерь у ворот Анбар; этот лагерь оставался тут и на следующий год. К северо-востоку от города занял позиции Харсама ибн Аян, который привел свои войска от Хулвана. На юго-востоке расположилась третья армия под предводительством Мусайяба ибн Зухейра, контролируя реку к югу от Басры. К этому времени большая часть регулярной армии, включая Абну, покинула Амина, и к концу лета могло показаться, что конфликт вскоре закончится. Но быстрая победа Тахира и его людей была сорвана обитателями Багдада, в особенности городскими простолюдинами, которые начали неистовое и решительное сопротивление осаждавшим.

Хроникеры награждают этих людей рядом унизительных названий, грубо переводимых как «сброд», «отбросы общества» и тому подобное. Их также именуют «голытьбой» — не потому что они не носили одежды, а потому, что у них не было оружия, чтобы защищаться. Последовавший конфликт можно восстановить из истории одного столкновения солдата регулярной армии Тахира с группой ополченцев. Один солдат Тахира вышел, чтобы принять участие в сражении, и, увидев группу «голытьбы» без оружия, сказал своим спутникам голосом, полным насмешки и презрения: «Если гут только эти, тогда с кем мы сражаемся?» Его более опытные товарищи подтвердили, что с ними, и объяснили, что они как моровая язва. Уверенный в своей силе и оружии, в железном шлеме, кольчуге и мече, солдат грубо обругал товарищей за то, что не используют свое преимущество перед противником без оружия и экипировки. Он натянул лук и выдвинулся вперед. От противника навстречу ему выдвинулся человек с покрытым дегтем тростниковой циновкой в одной руке и полной камней лошадиной торбой — под мышкой другой руки. Когда солдат пускал стрелу, его противник-ополченец прикрывал себя, используя циновку в качестве щита. Одновременно он собирал стрелы и складывал их в самодельный колчан, который соорудил из куска циновки. Когда стрела падала, он подбирал ее и кричал: «Дай даник!» — имея в виду мелкую медную монету, которую он предлагал солдату за продажу стрелы. Когда солдат израсходовал все стрелы, он решил напасть на ополченца с мечом — но его противник вынул из мешка камень и запустил им из пращи прямо в лицо солдату, а затем быстро пустил второй камень. В конце концов солдат повернулся и отступил, крикнув, что его враги — дьяволы, а не люди^{234}.

Самое удивительное, что багдадская голытьба еще и отобразила сцены защиты города в ряде стихов, которые дошли до нас. После одного неожиданного побоища, когда силы Харсамы были отброшены ополченцами, а он сам был захвачен и с трудом отбит назад офицером, местный поэт описал то, что видел:

Блокада, организованная вокруг города, была ужасно жестокой. Частыми жертвами стали женщины и дети, которые обычно всегда избегали последствий войны. Распад представлений о законе и порядке вызвал разгул преступности. В западном пригороде «местные воры и преступники грабили всех, до кого могли добраться — мужчин, женщин, больных, мусульман и немусульман. Они вытворяли такое, что, как мы слышали, происходит в другая странах во время войны»^{235}.

Пока некоторые стихи славили голых воинов, гораздо большее их количество оплакивало городские руины^{236}. Этот тип стихов сильно отличается от льстивых виршей, которые так нравились халифу и тогдашним литературным критикам. Это скорее протестная поэзия, оплакивающая разрушение города и лишения, выпавшие на долю ни в чем не виновных людей. Вот одно анонимное стихотворение, отразившее ужасы войны:

Я плачу кровью — Багдада мне жаль:

Мы в столице легко, беззаботно жили,

Но вместо радости нам вручили печаль,

А вместо достатка нам смерть подарили.

На город упал завистливый взгляд,

Губит всех без разбора баллисты рука,[17]

Гибнут люди в огне и извечный уклад,

Женщины воют — мужчин забрала река,

Девушка с глазами как темная ночь

От огня убегает, чтоб добычей стать,

А отец, не в силах дочке помочь,

В огонь мчится, чтоб в плен, не дай Аллах, попасть.

Просить о жалости некого тут,

Ведь люди лишились всего, даже крова,

На базарах уже весь их скарб продают —

У разбойников просто чудо-уловы.

Вот незнакомец в луже крови лежит

Без головы, посередине дороги.

Он попал в гущу боя — кто ж тут сбежит?

Не скажет никто, чей он был, даже Господь.

Такие теперь пришли времена:

И дета бегут, бросив немощных старцев,

И друг бросит друга — не его тут вина.

Судьба извлекла джинна злобы из ларца^{237}.

Другое стихотворение, принадлежащее малоизвестному поэту по имени Курайми, оплакивает потерю Багдадом его очарования. Курайми сурово обличает войну и жестокость, которые принесли столько страданий ни в чем не повинным людям^{238}:

Но затем Амин с Мамуном начали свой спор:

Все богатства, нажитые предшествующими халифами, были уничтожены.

Затем поэт дает описание баллист, которые нанесли столь большой урон и домам из глиняного кирпича, и деревянным домам, а также их обитателям. В одном месте он сравнивает полет снарядов размером с человеческую голову со стаей птиц.

Потом поэт возвращается к образам женщин, брошенных на позор и поношение, молодых мужчин, убитых на улицах, пытаясь защитить свои дома и семьи. Но в конце он резко меняет тон, когда обращается к визирю Мамуна, Фадлу ибн Сахлу, чтобы тот положил конец этим страданиям. Выглядит это так, будто последняя часть добавлена, чтобы превратить обличение подстрекателей войны в панегирик.

По мере продления осады положение в городе ухудшалось. Тахир, придя в ярость от того, что его войско терпит унижения от «голытьбы», усилил блокаду, не допуская в город корабли с поставками, приходящие из Басры и с дальнего юга, заворачивая их в Евфрат, к своим войскам. На других участках фронта осаждающие иногда позволяли товарам поступать в город — но лишь в обмен на сумасшедшие взятки^{239}. Тахир также начал систематическое разрушение домов в местах, где оказывалось наиболее стойкое сопротивление, он копал траншеи, чтобы укрепить уже захваченные районы. То, что не разрушал он, разрушали защитники. Город стал похож на средневековый аналог Сталинграда, огромное городское кольцо к северу и западу от Круглого Города лежало в руинах^{240}. Амин начал собирать деньги, продавая куски своего дворца; позолоченные потолки и деревянные крыши были разобраны им или сожжены артиллерией Тахира^{241}.

Время шло, весна 813 года перешла в лето, а положение Амина ухудшалось. Многие его сторонники в среде знати Аббасидов тайно ушли, так как Тахир пригрозил им конфискацией поместий. Более богатые купцы района Карха решили обратиться к Тахиру и дистанцироваться от простого народа, который оказывал сопротивление. «Улицы забиты ими. У них нет собственных домов или имущества в Кархе. Это карманники и продавцы дешевых конфет или воры, отпущенные из тюрем. Их единственные приюты — мечети и бани. Купцы среди них — обычные уличные торговцы, которые имеют дело с мелочевкой. Женщин заставляют выживать проституцией, а старики умирают на улицах. Мы, уважаемые купцы района, бессильны предпринять что-либо против них». Авторы так и не решились отправить это письмо, но оно показывает социальное напряжение, которое возникло во время осады.

Сам Амин тоже испытывал нарастающее напряжение. 23 сентября он был вынужден покинуть Дворец Вечности, где он жил, из-за обстрела камнями из баллист. Он приказал сжечь зал приемов и ковры, и переехал в укрепленный Круглый Город. Дворец Вечности, которому было чуть более пятидесяти лет, никогда уже не использовали снова; похоже, он превратился в руины^{242}.

Запасы продовольствия опасно сокращались; служанка описывает, как ей удалось найти цыпленка для халифа, но «погреб вин был пуст»^{243}. Поэт-принц Ибрахим ибн Махди описал последнюю грустную встречу с обреченным халифом, когда тот сидел, глядя через реку, а вызванная петь девушка могла исполнять лишь печальные, угрюмые песни^{244}. Покинутый большинством сторонников, Амин попытался спасти свою жизнь, сдавшись старому другу отца, Харсаме ибн Аяну, который возглавлял осаждающие войска на восточном берегу. Он имел причины надеяться, что с ним будут обращаться милосердно. Но Тахир твердо решил, что такая договоренность не пройдет. Амин попытался спастись, прибыв к Харсаме ночью в лодке по Тигру, но судно перевернули люди Тахира, и все его пассажиры оказались в воде. То, что последовало потом, описано одним из уцелевших спутников халифа, Ахмедом ибн Саддамом. Его записи (см. ниже) полны массы деталей и подробностей, таких, как подушка и стопка циновок, они ярко отражают страх и смятение той ночи. Мы никогда не узнаем наверняка, к примеру, кто был тем злобным мужчиной в железном кресле — может быть, сам Тахир? Но эти записи показывают личные переживания Ахмеда. Каким бы трудным в общении и глупым ни был Амин в дни славы, теперь он был просто очень несчастным человеком, и сострадание Ахмеда, как и искреннее почтение к жертве, члену правящей семьи, четко прослеживается сквозь все повествование.

Когда лодка затонула в быстрых водах Тигра, Ахмед увидел, как халиф сбросил одежду и отдался реке. Сам Ахмед выплыл на берег, его схватил один из людей Тахира и подвел к человеку, сидящему у берега в железном кресле и освещенному костром, разложенным перед ним. Человек, который захватил Ахмеда, доложил по-персидски (местные жители говорили на арабском), что это один из выживших с потерпевшей крушение лодки.

— Кто ты? — спросил человек в кресле. Я ответил, что я Ахмед ибн Саллам, начальник полиции у Хорваты.

— Ты лжешь, — выкрикнул он, но я настаивал, что говорю правду. Тогда он стал расспрашивать меня, где Амин.

Ахмед рассказал ему, что видел; потом его повел конный, накинув ему на шею веревку. Когда Ахмед пожаловался, что не поспевает за лошадью, офицер грубо приказал захватившему его в плен человеку спешиться и отрезать пленнику голову. Теперь Ахмеду нужно было быстро соображать. Он объяснил, что он богатый человек и утром сможет связаться с управляющим своего дома на востоке Багдада, чтобы тот прислал 10 000 дирхемов в качестве выкупа. Таким образом, его пока оставили в живых — но внятно объяснили, что если утром деньги не придут, он станет мертвецом.

Его отвели в большой дом поблизости, который принадлежал одному из правительственных секретарей, и там его снова спрашивали о местонахождении халифа. После этого его заперли в пустой комнате, где лежали две-три подушки и несколько тюфячков, скатанных в углу. Он устроился ждать.

Примерно через час снаружи донесся конский топот, дверь распахнулась, и в комнату ввалилась группа мужчин, крича: «Отродье Зубейды!» [Зубейда была матерью Амина.] Они втолкнули внутрь грязного человека, который был почти гол, если не считать свободно висящие штаны и тюрбан, который закрывал его лицо. Затем они ушли, оставив несколько человек стражи. Когда шум стих, человек развернул тюрбан, и я увидел, что это Амин. Мои глаза наполнились слезами, и я призвал благословение Алиска на него. Только тогда он заметил меня и спросил: «Кто ты?»

— Один из ваших слуг, — ответил я.

— Да, но какой?

— Ахмед ибн Саллам, судья.

— Да, помню, мы встречались однажды в Ракке и очень приятно провели время. Теперь ты немой слуга, а брат и друг.

После некоторой паузы он произнес:

— Ахмед!

— Да. мой господин.

— Подойди ближе и крепко сомкни на мне свои руки.

— Я обнял его и почувствовал, как дико бьется его сердце, будто вот-вот разорвет грудную клетку, и держал его, пока он не успокоился. Потом он спросил:

— Ахмед, что сделает мой брат? Думаешь, они убьют меня или обеспечат безопасность?

— Конечно, он простит вас!

Затем он начал поправлять рваную тряпку, которая была накинута ему на плечи. Его трясло, поэтому я снял с себя одеяло, в которое был завернут, и попросил его укутаться.

— Аллах благословит тебя за то, что делаешь мне хоть что-то доброе в этом месте, — произнес он.

Пока мы находились там. раздался стук в дверь, и вошел полностью вооруженный человек. Он внимательно взглянул на Амина, и явно понял, кто он. потому что выбежал вон, тщательно заперев за собой дверь. В этот момент я понял, что халиф уже мертвец. Затем он попросил меня оставаться возле него, и я почувствовал, что он дрожит. Примерно в полночь мы услышали лошадей, и снова раздался стук в дверь. Вошла группа персов с мечами наизготовку в руках. Амин поднялся во весь рост и сказал: «Мы от Аллаха и к нему вернемся».

Солдаты заколебались; они толпились у двери, выталкивая друг друга вперед, подбадривая один другого. Я ускользнул в сторону и спрятался за циновки в углу, а Амин схватил подушку и начал ругать солдат, говоря, что он наследник Пророка, сын Гвруна и брат Мамуна. Затем один из солдат приблизился и ударил его мечом, целя в лоб, но Амин бросил ему в лицо подушку и попытался вырвать оружие. Амин закричал, что его убивают, тогда остальные бросились на него. Один из солдат ударил его в грудь. Они повалили его на пол и перерезали горло от самой шеи, затеи взяли его голову для Тахира, оставив труп лежать на месте. На заре они явились, закатали тело в материю и унесли.

Когда настало утро, я послал за своим управляющим, он принес десять тысяч дирхемов, и меня отпустили.

Как ни печально это было для людей Багдада, по смерть Амина не стала концом гражданской войны. Прошло еще шесть лет между его смертью в сентябре 813 года и прибытием в город Мамуна в качестве халифа в августе 819 года.

Главной причиной тому стала политика визиря Фадла ибн Сахла, созидателя успешного поражения брата Мамуна. Он решил держать своего хозяина в Мерне, в Хорасане, чтобы тот правил халифатом оттуда. Вероятно, Фадл хотел удостовериться, что халифат останется под контролем его самого и его друзей из хорасанской аристократии. Такая политика вызвала сильное сопротивление всех групп в Багдаде — семьи Аббасидов, солдат распущенной армии Амина и простых людей, которые видели в этом угрозу своему статусу и образу жизни. Ирак стал неуправляемым, а области дальше на запад, такие, как Сирия и Египет, вообще вышли из подчинения.

Фадл пытался прибегать к разным уловкам, чтобы обеспечить поддержку в Ираке. В марте 817 года Мамун объявил, что его наследником будет не член семьи Аббасидов — им станет потомок Фатимы и Али но имени Рида, то есть «Избранный».

Это должно было привлечь на сторону халифа тех, кто хотел видеть, что халифатом правит семья Пророка. На деле же этот хитроумный план неожиданно привел к обратному результату. На сторонников Алидов эта демонстративная мера не произвела впечатления — в конце концов, Мамун был молодым человеком, он мог править долгие годы и в любой момент изменить свое решение. Но семья Аббасидов пришла в ярость, и похоже, большинство людей в Багдаде разделяло ее возмущение.

В итоге они выбрали собственного халифа из Аббасидов — Ибрахима, сына халифа Махди, принца-поэта. Тот сам признавал, что мудр в делах других людей, но глуп в своих собственных, и всегда был политически легковесен, но такая кандидатура привлекла достаточное количество сторонников, чтобы ясно показать, что правление Фадла, осуществляемое из далекого Хорасана, просто не воспринимается народом. Если Мамун хотел быть успешным халифом, он должен был начать радикальные перемены.