Двор халифов

Глава III ГАРУН АЛЬ-РАШИД: ЗОЛОТОЙ РАСЦВЕТ

Без сомнения, Гарун аль-Рашид — самая известная личность из всей династии Аббасидов. Возможно, его нельзя назвать самым одаренным, образованным и политически проницательным халифом династии, но благодаря своей репутации именно его имя пережило века и стало частью мирового культурного наследия. Какой контраст — ведь в то же время имена Мансура или Мутаввакиля известны только специалистам!

Основной причиной тому стал образ халифа из «Тысячи и одной ночи». В этих сказках Гарун вместе с близким другом Джафаром Бармакидом и придворным шутом Абу Нувасом шатаются по улицам Багдада, ища на свою голову причудливые авантюрные приключения. Хотя самые ранние варианты «Ночей» зафиксировали события четырнадцатого века, очевидно, что превращение правления Гаруна в миф началось гораздо раньше. В течение двух поколений после его смерти писатели, такие, как ибн Аби Тахир с Грязной улицы, разрезавшей пополам Багдад девятого века, изощрялись в составлении разных историй о поэтах, певцах, гаремах, баснословных богатствах и немыслимых интригах, которые впоследствии стали основой для знакомых нам легенд.

Нетрудно понять, почему эру Гаруна стали считать чем-то вроде Золотого иска, «золотого расцвета» империи Аббасидов. То были почти безмятежные дни. эдвардианское лето халифата. После смерти Гаруна и — по крайней мере, частично — из-за его ошибок халифат захлестнула долгая и невероятно разрушительная гражданская война. Хотя в первой половине девятого века династия Аббасидов в итоге восстановила значительную долю своей власти, вскоре халифат начал распадаться. Халифы были осаждены рецидивами финансовых кризисов, и даже Багдад перенес разорение двух крупных осад со всеми вытекающими из них последствиями — страданиями и смертями.

Но в девятом и десятом веках эра Гаруна, весьма несовершенная, постепенно стала представляться сплошным великолепием, олицетворением могущества и процветания. В конце концов, никто не сознает, что живет в золотом веке — до тех пор, пока век этот не закончится, люди не обернутся назад и не поймут, что потеряли.

Достаточно странно, что мы не знаем наверняка даты рождения Гаруна — человека, который стал столь знаменит и чья позднейшая жизнь сравнительно хорошо документирована^{128}. Он родился примерно между 763 и 767 годами, но наиболее вероятная дата — 766 год. Трудно сопротивляться подозрению, что ореол мистики вокруг Гаруна культивировался намеренно — быть может, желая затенить тот факт, что старшие наследники от других матерей были обойдены в праве на наследование.

Мы уверены, что и Муса, впоследствии ставший халифом Хади, и Гарун родились в Рее, в Центральном Иране, где их отец служил наместником, а их матерью была любимая наложница Махди Хайзуран. Современники не упустили важности данных им имен: Муса — это Моисей, предводитель своего народа и великий законодатель; Гарун — это Аарон, его младший брат и помощник, но, кроме того, и возможный преемник.

Из всех многочисленных сыновей Махди только Мусу и Гаруна готовили в преемники халифа. Похоже, отец позаботился дать обоим братьям хорошую политическую подготовку. В более поздние века халифы Аббасиды пробивались на трон, имея за плечами небогатый опыт благодаря жизни за стенами дворца, так как не завязывали реальных кон тактов с политиками и солдатами, от которых зависел впоследствии их успех. Однако Махди поощрял самостоятельность мальчиков и давал им возможность самим находить себе друзей среди придворных. Гаруна наверняка учили в детстве читать и писать, он также изучал основные положения и верования ислама — хотя во взрослой жизни никогда не выказывал больше, чем обычную набожность, пусть и достаточно искреннюю.

Первым большим публичным действием молодого принца стало паломничество в Мекку и Медину, куда отец взял его осенью 777 года. Это было огромное событие. При правлении Мансура святые города оказались центром восстания Мухаммеда Чистая Душа против власти Аббасидов; еще оставались раны, которые требовалось заживлять, и ограды, которые нужно было чинить. Как обычно, Махди делал все по-своему. Он продемонстрировал свою набожность восстановительными работами в больших святилищах. Его предупредили, что здание Каабы в Мекке пребывает в опасном состоянии из-за огромного веса покрывал, которые использовали для его укрытия. Удачливые халифы укладывали каждый раз по одному покрывалу поверх остальных, пока не возникла опасность, что здание рухнет из-за их веса. Одна задругой богатые ткани были сняты: со времени последних Омейядов на крышу укладывали прекрасную шелковую парчу, а более ранние ткани из Йемена были гораздо проще. Должно быть, это была великолепная коллекция старинных тканей, мечта любого историка.

В Медине Махди расширил мечеть Пророка и хотел восстановить первичную простоту ее интерьера. Мы знаем, что он приказал убрать ограждение максура. Деревянная кафедра, с которой проповедовал Мухаммед, все еще существовала, но Муавия, нечестивый Омейяд, заставил сделать ее выше, чтобы она производила большее впечатление. Теперь Махди намеревался уменьшить ее до изначальной простоты. Однако сделать это оказалось нельзя: специалисты предупредили, что гвозди, которые удерживают наращение Муавии, глубоко вошли в дерево кафедры Пророка, и если Махди попытается вынуть их, он может разрушить то, что намеревается реставрировать. Проявив мудрость, халиф оставил свое намерение.

Он предпринял ряд шагов на удовлетворение более земных нужд людей святых городов: 300 000 золотых динаров было привезено из Египта и еще 200 000 из Йемена, эти деньги были распределены среди жителей. Как всегда у Аббасидов, вместе с деньгами поступило и огромное количество халатов, так как текстильная дипломатия являлась важным аспектом политики.

Махди добился любви подданных, и молодой Гарун должен был оказаться в лучах славы отца. И это сработало: когда другой член семьи Пророка в 785 году попытался поднять народ святых городов против Аббасидов, большинство населения решительно отказалось присоединиться к нему.

Вскоре после этой поездки образование Гаруна было доверено человеку, который в дальнейшем имел сильное влияние на Гаруна в течение всей его жизни. Яхья ибн Халид ибн Бармак был к этому времени старшим чиновником и близким другом царской семьи. Он стал воспитателем Гаруна и его главным политическим советником, направляя ученика при освоении административных и военных вопросов. Но он стал больше, чем учителем: после смерти Махди Гарун считал его своим отцом, и Яхья действительности оказывал ему моральную поддержку, постоянно ободряя и подбадривая, в чем Гарун необычайно сильно нуждался.

Однако эти отношения являлись улицей с двусторонним движением — потому что выдержанный и утонченный персидский чиновник и вес члены его семьи выпавшей им удачей были привязаны к карьере молодого ученика. Для них был жизненно необходим успех Гаруна. Они так много вкладывали в его успех, что Яхья не мог позволить себе уйти в безвестность, даже если бы захотел. Ставки его и его семьи в этой игре были чрезвычайно высоки.

Как и у молодых членов британской королевской семьи, следующим шагом в образовании Гаруна стало военное дело — с той лишь разницей, что как только Гарун получил статус наследника, он немедленно был назначен лично командовать армией.

Весной 780 года ему поручили вести армию против Византии^{129}. Эта война с византийцами не была обычной кампанией. Греки являлись давними противниками арабов, и война против них превратилась в классический джихад — борьбу ислама против своего самого упорного врага. Сам Мухаммед посылал экспедиции против Византии, и руководство в этих кампаниях, как и руководство в хадже, было одним из знаков верховной власти. Так же, как хадж в Мекку и Медину продемонстрировал мусульманам лидерство Мансура, так и отправка сына против византийцев должна была показать, что правящая династия возглавляет джихад. Поход давал молодому Гаруну опыт в военных делах — и, что так же важно, позволял ему выстроить систему поддержки среди военных.

В ранний период правления Аббасидов кампании против греков проводились почти ежегодно и стали чуть ли не обязательным ритуалом. Армии мусульман базировались на равнинные города к югу от гор Тавра — Таре и Массиссу в Киликии, Хадат и Малатью дальше на востоке. Здесь, в теплых низинах, армии мусульман зимовали вдали от суровых и снежных зим Анатолийского плато. Весной, когда свежая трава подкармливала лошадей, войска приводились в движение. Согласно одному мусульманскому источнику они продвигались вверх, в горы, вслед за весной. Там они встречались с упрямыми защитниками склонов и глубоких долин Тавра.

Византийцы говорили по-гречески, но их образ жизни имел мало общего с рафинированной жизнью древних Афин или позднего античного Константинополя. Это был жесткий народ гор, который более походил на клефтов восемнадцатого и девятнадцатого столетий — несгибаемых греческих разбойников с труднодоступных гор Тайгета, бросивших вызов османскому правлению. Анатолийские греки жили в деревнях, их неприступные крепости высились на вершинах Тавра, а иногда располагались в огромных комплексах из пещер и туннелей — такие пещерные города все еще можно увидеть в районе Деринкую и Каймаклы, в Каппадокии. Именно эти люди построили и украсили многочисленные маленькие церквушки и монастыри, которые ныне так привлекают туристов.

Большинство военных походов мусульман в эту область были сравнительно мелкомасштабными, и проводили их местные командиры. Местность тут была суровой, не прощающей ошибок, и арабы часто натыкались на яростное сопротивление местных жителей. Даже когда они разбивали вражеский гарнизон, очень мало чем можно было поживиться в этом бедном горном районе; если же мусульмане углублялись слишком далеко, подходя к цветущим областям у Эгейского или Мраморного моря, они рисковали встретиться со всем войском Византийской империи. Поэтому в основном мусульмане довольствовались набегами на гористую местность в летнее время и тщательно следили, чтобы успеть вернуться на свои базы до наступления зимы. Но поход, который возглавлял сын халифа, был гораздо более серьезным делом.

Когда в середине марта подошло время отправляться в поход, Махди оставил юного принца Хади распоряжаться в Багдаде, а сам отправился с Гаруном через Сирию к границе. Перед тем, как оставить Багдад, он вызвал Яхью ибн Халида и сказал, что тот назначается следить за администрацией и финансами армии Гаруна. Кроме того, с армией отправлялся опытный управляющий Раби, который так хорошо служил Мансуру. Участвуя в этой кампании вместе, Раби и Яхья близко сошлись, одинаково понимая государственные задачи, что оказалось очень важно в будущем^{130}.

На войну были также посланы и другие важные приближенные семьи Аббасидов; некоторые из них вовсе не выказывали молодому принцу знаков внимания, полагающихся ему как наследнику тропа, относясь к нему с удивительным неуважением. Наблюдая, как принц гарцует на лошади, принимая гордые позы, эти люди решили, что он послужит хорошей мишенью для издевок^{131}. Это было недопустимо для будущих служащих администрации Аббасидов.

В целом поход закончился пусть небольшим, но успехом. Армия дошла до приграничной крепости Самалу, вокруг нее были установлены осадные машины. После тридцати восьми дней осады и значительного количества потерь со стороны мусульман гарнизон пошел на переговоры. Защитники согласились сдать замок на условиях, что им сохранят жизнь и их не разделят. Их так и доставили в Багдад целой группой, а там они основали чуть восточнее Багдада маленькую христианскую общину вокруг церкви, которая стала известна как Дайр ар-Рум, Греческий монастырь. Эта церковь так и оставалась центром христианства в Багдаде вплоть до монгольского нашествия в 1258 году. Достижения были скромными, а крепость вскоре опять вернулась под власть Византии — но поход можно было объявить победой, а молодой принц все же приобрел некоторый военный опыт.

Должно быть, халиф уверился, что его план оказался удачным, нагому что двумя годами позже, в 782 году, Гарун снова был назначен возглавлять поход^{132} — на этот раз и более крупный, и более претенциозный. Чтобы добиться успеха рискованного предприятия, не пожалели никаких расходов. Почти 200 000 золотых динаров и 21 миллион серебряных дирхемов было выделено на жалование и поставки. Поход запланировали многолюдным — говорят, в нем участвовало более 100 000 солдат; планировалось пройти вглубь Византии гораздо дальше, чем при обычном ежегодном рейде.

Согласно арабским источникам, кампания оказалась успешной. Один из придворных поэтов написал стихи, в которых достаточно вольно излагалось, как Гарун окружил греков в Константинополе «пронзающими копьями, пока стены не оделись позором, и не вышли его принцы, предлагая дань»^{133}. Византийская армия действительно была разбита, и войско мусульман вышло к Босфору. Императрица Ирина была вынуждена запросить мира. Был заключен трехгодичный договор, и Ирина согласилась платить ежегодную дань в размере 70 000—90 000 динаров — которая, конечно, и близко не покрывала денег, вложенных халифом в эту экспедицию. Она также согласилась сделать рынки доступными для мусульман, возвращающихся домой. Это указывает на действительную слабость позиции арабов: вторгнешься с малой армией — можешь потерпеть поражение; вторгнешься с большой — войско окажется не в состоянии прокормить себя в пустынных степях центральной Анатолии.

Гаруну повезло вернуться живым самому и вывести свою армию без больших потерь. Дома вся экспедиция была представлена как победа — было сообщено, что византийцы понесли необычайно большие потери, захвачено пять тысяч пленных и двадцать тысяч лошадей. Добыча была столь велика, что животных, кольчуги и мечи продавали в лагере по необычайно низким ценам. С другой стороны, никаких значимых твердынь взято не было, никакие земли не были присоединены к территории халифата. Арабские сообщения демонстрируют усилия придать положительную оценку походу, успех которого был весьма сомнительным.

Похоже, что именно после этой кампании Махди собрал клятвы верности Гаруну как безоговорочному наследнику после его брата Хади. В это же время принц получил имя Рашид^{134}. К концу правления отца Гарун был назначен наместником всего запада, от Анбара западнее Багдада и до Туниса, над которым халифы Аббасиды все еще сохраняли контроль. Он отвечал за управление этим огромным районом, хотя в действительности всю работу выполнял его наставник Яхья Бармакид^{135}.

При дворе неизбежно пошли различные слухи, но они привели лишь к тому, что Махди решил заменить Хади младшим братом^{136}, однако народу решение объявлено не было.

Братья выросли совершенно разными людьми. Хади был высоким, белокожим и красивым человеком за исключением одного — у него была заячья губа, а это означало, что его рот часто был открыт. Когда он был маленьким, его иногда дразнили «Муса-Закрой-Рот»^{137}, и юноша, должно быть, мучился этим унижением. Во всем остальном он был сильным, энергичным и тренированным человеком: когда Хади услышал о смерти отца, то за двадцать дней проделал путь до Багдада от Джурджана возле юго-восточного берега Каспийского моря, где он возглавлял войска^{138}. Похоже, он пользовался популярностью среди военных, но имел мало времени для интеллектуальных занятий. К тому же у него был вздорный нрав, и его непредсказуемые взрывы гнева были источником постоянного напряжения для придворных. Его отношение к младшему брату то и дело металось от демонстративного обожания и уважения до дикой ненависти.

Если мы можем в чем-то быть безоговорочно уверены относительно Гаруна, так это в том, что мать его обожала. Мы не знаем, почему так получилось — может быть, из-за красивой внешности, спокойного характера и застенчивости, тем более по контрасту с грубостью брата. Заявление Гаруна о том, что он скорее предпочтет вести частную жизнь с женой Зубейдой, нежели страдать от напряжения и тревог в статусе наследника Хади, согласуется с другими имеющимися у нас свидетельствами о его характере. Образ ребячливого принца, над которым смеялись, когда он изображал из себя солдата, подтверждают и другие свидетельства. Придворный врач Джибрил ибн Бухтишу однажды заметил, что Гарун был самым застенчивым из всех халифов, каких он знал — он избегал смотреть человеку в глаза, что говорило об отсутствии уверенности в себе^{139}. Его правление как халифа отмечено растущей изоляцией жизни двора от общества. Нет свидетельств того, что он проповедовал народу в мечети Багдада, а все свидетельства о его отношении к религии показывают человека, скорее склонного к молитве в одиночестве в дворцовой молельне в темный час перед рассветом. Может быть, именно из-за глубоко сидящего в нем чувства неуверенности в связи с вечной опорой на Бармакидов и последовало такое резкое и жестокое их уничтожение.

Эти два таких разных человека и стали главными героями драматических событий, разыгравшихся в Багдаде между смертью Махди в апреле 785 года и смертью Хади в сентябре 786 года. То были тринадцать месяцев интриг и драм в замкнутом мирке двора Аббасидов.

Обстоятельства смерти Махди сами по себе были достаточно драматическими. Он умер еще совсем молодым, будучи крепким и здоровым человеком. Как всегда, нам даются две абсолютно разные версии случившегося. Согласно одной истории^{140} халиф был на охоте возле Масабадана, маленького городка, лежащего на краю иракской равнины у подножия гор Загрос. Стоял август, и он мог уехать сюда просто для того, чтобы спрятаться от страшной летней жары Багдада. Его слуга Вадих рассказал, что находился при халифе до вечерней молитвы, после которой слуга отправился в основной лагерь. На следующее утро он встал рано, чтобы ехать зуда, где в пустыне оставался Махди. Он успел достаточно удалиться от лагеря, когда вдруг встретил «голого и черного» человека, который приветствовал его традиционными словами соболезнования: «Да одарит тебя Господь большой наградой за твоего хозяина, повелителя правоверных». Вадих хотел ударить его, потому что пророчество смерти правителя было равносильно измене, но призрак исчез. Когда он приехал к лагерю Махди, его приветствовал черный евнух Масрур — точно теми же самыми словами, какие изрекло привидение. Пораженный, Вадих вошел в палатку и увидел завернутый в саван труп.

— Но когда я покидал его после дневной молитвы, он был счастлив и абсолютно здоров! Что случилось?

— Собаки подняли газель, и господин поскакал за ними, — объяснил Масрур. — Потом газель вскочила в дверь разбитого дома. Собаки бросились за ней, а лошадь понеслась за собаками. Он ударился головой о косяк двери и умер на месте.

По мусульманским обычаям трупы должны быть закопаны в самый день смерти. В том удаленном месте не было похоронных дрог; на которых можно было везти погибшего, поэтому Махди положили на дверь и закопали под ореховым деревом — там, где он обычно сидел. Его сын Гарун произнес над ним похоронные молитвы. Вот такова случайная смерть и скромный погребальный обряд третьего монарха династии Аббасидов. Когда выдающийся арабский географ Якут составлял свой словарь географических названий начала тринадцатого века, более четырех веков спустя гробница халифа все еще находилась в маленькой деревушке — там, где он нашел свой покой.

Вторая версия этого события излагается в духе «гаремных интриг», она объясняет событие совсем по-иному, и относиться к ней нужно с некоторой долей скептицизма, какого заслуживают все подобные истории. Мы снова переносимся в Масабадан — но на этот раз во дворец. Халиф сидит в верхней комнате и смотрит в окно. А в гареме Махди рабыня по имени Хасана изнывает от ревности и ненависти к сопернице, которую подозревает в том, что та добивается внимания хозяина. Чтобы избавиться от псе, рабыня положила на блюдо две необычайно красивые груши. В одну из них она ввела яд и сделала так, что груша после этого выглядела абсолютно нормальной. Естественно, что девушка, которой было приказано отнести груши назначенной жертве, проходила под окном, где сидел халиф. Махди увидел ее, подозвал и потянулся, чтобы взять с блюда отравленную грушу. Как только он се съел, то ощутил сильнейшую боль в желудке и в тот же день умер. «Я желала тебя, — плакала несчастная Хасана, — а получилось, мой властелин, что я убила тебя».

Эти истории, конечно, полностью противоречат друг другу, но они показывают два абсолютно различных взгляда на политические события того периода: это контраст между теорией несчастного случая или случайной оплошности — и теорией заговора, где все должно было иметь скрытое значение и цель, а внешнее, общепринятое объяснение событий может не иметь ничего общего с правдой.

Неожиданная смерть халифа незамедлительно вызвала кризис. Споров по поводу законного нового халифа не было, им являлся Хади — но он находился в далеком Джурджане. При дворе в Масабадане и в Багдаде поднялась паника. Когда новость о смерти халифа доходила до народа, всегда возникали проблемы, так как войска начинали бунтовать, требуя особой оплаты. Как и преторианская стража римских императоров, они считали вступление на престол нового правителя поводом к обогащению и не позволяли такой возможности проскочить мимо.

Проблема обострилась из-за того, что Хади был любимцем военных, а на Гаруна и его советников смотрели с некоторым подозрением. Но новый правитель был за сотни миль, и официальные лица при дворе боялись принять решение, которому вспыльчивый Хади мог бы воспротивиться по возвращении.

Немедленной реакцией свиты Махди стала тревога за безопасность Гаруна: они предупредили его, что он не будет в безопасности, когда солдаты в Масабадане узнают, что Махди мертв, и посоветовали ему хранить в секрете весть о смерти отца до возвращения в Багдад, причем забрать тело для захоронения с собой. Когда он вернется в Багдад и все необходимые приготовления будут сделаны, можно будет сообщить новость народу.

Конечно же, Гарун обратился за советом к Яхье Бармакиду. Яхья возразил, что смерть не удастся сохранить в секрете, и когда войска обнаружат, что сопровождают тело халифа, они потребуют выплаты за три года или даже больше, прежде чем позволят захоронить тело. Можно заметить, как свита Аббасидов боится армии — которая, по идее, предназначена для ее поддержки и защиты. Страх этот много раз аукнется при последующих военных режимах.

Яхья продолжал доказывать, что они должны тайно захоронить халифа («Да будет господь милостив к нему!») прямо здесь, чтобы не было проявлено никакого неуважения. Им следует успокоить Хади, послав начальника разведки прямо в Джурджан с кольцом-печаткой халифа и жезлом Пророка. Потом нужно выплатить каждому солдату по 300 дирхемов и сказать, что они могут быть свободны. «Если у них в руках окажется по 300 дирхемов, — доказывал он, — они будут думать только о семьях и о доме, и постараются вернуться в Багдад». Так оно и оказалось: солдаты, без сомнения, обрадованные неожиданно привалившим богатством, оставили лагерь и устремились назад в столицу^{141}.

Но проблема была лишь отсрочена. Когда войска узнали, что их обманули, вспыхнул бунт. Дом Раби, который оставался управлять в Багдаде, подвергся нападению и частично был сожжен. Именно в этот момент Хайзуран, мать нового халифа Хади и Гаруна, стоящая теперь прямо рядом с троном, взяла бразды правления в свои руки, потребовав, чтобы Яхья Бармакил и Раби помогли ем. Деньги были найдены, войска получили двухгодичную оплату, и кризис оказался предотвращен.

Когда новый халиф прибыл в Багдад, в городе царил мир, но политическая атмосфера была напряженной. Проведя двадцать четыре часа отдыха с любимой рабыней, которую не видел с тех пор, как ушел в поход, Хади принялся за формирование нового правительства. Яхье Бармакиду позволили оставаться управляющим делами Гаруна, а новым главой армии и командиром стражи стал молодой человек — Али ибн Иса ибн Махан, которому пришлось сыграть ключевую роль в трагедии, развернувшейся через четверть века после смерти Гаруна.

Хади имел сильные подозрения по поводу роли Раби при наследовании, обвиняя его в том, что тот забрал все дело в свои руки. Раби весьма опасался за свою жизнь; он составил завещание и доверил его старому другу Яхье Бармакиду. В конце концов их помирили с халифом, но Раби, так долго и преданно служивший и Мансуру, и Махди, вскоре умер своей смертью^{142}. Его статус во многом унаследовал его сын Фадл, которому, как и Али ибн Исе ибн Махану, пришлось играть одну из ключевых ролей в политике времен правления Гаруна — и в трагедии, которая последовала за ним.

Хади расположился во дворце, который построил его отец в Исабадхе, в восточной части Багдада, а его брат Гарун с домочадцами занял Дворец Вечности, который Мансур построил между Круглым Городом и рекой^{143}. То, что происходило в течение следующих тринадцати месяцев, стало предметом слухов и сплетен уже в те времена — и оставалось таковым много позже. Факты говорят, что Хади метался между твердым желанием уважать волю отца и обращаться с Гаруном на людях как с наследником, и страстным желанием удалить его от наследования. Он стоял перед ясной дилеммой.

С одной стороны, у него был сын Джафар, которого он хотел сделать халифом после себя. Это не было просто следствием родительского обожания или гордости — многие в армии хотели сохранить наследование для Джафара просто потому, что не верили Гаруну и его кругу. Для них было важно, чтобы халифом оставался Хади; а если он умрет (ведь здоровые молодые люди часто умирали в расцвете лет), тогда пусть ему наследует тот, кто продолжит его политическую линию. Еще более соблазнительней эту идею делало то, что всем казалось, будто брат Хади вовсе не зарится на корону. Ведь Гарун неоднократно намекал, что намерен вести личную жизнь со своей новой невестой, принцессой Зубейдой^{144}.

Все эти соблазняющие голоса — и его собственное сердце, и подначки сторонников — толкали Хади к смещению брата и назначению наследником собственного сына.

Но сделать это было совсем не просто. Гарун имел много могущественных сторонников — в первую очередь клан Бармакидов. Он мог устраниться для личной жизни, но Бармакиды сильно зависели от будущего молодого принца и не желали видеть его в стороне, уступившим без борьбы. Кроме того, как подсказывали Бармакиды (и не только они), разрыв клятвы верности не был чем-то таким, от чего можно было легко отмахнуться. Если клятва Гаруну объявлялась нулем и пустышкой, то что же тогда значила клятва Джафару?^{145} Кроме того, Джафар тогда был всего лишь маленьким мальчиком, и принесение клятвы верности ребенку у многих вызывало недовольство.

Но самое большое сопротивление планам Хади было оказано со стороны его матери. Теперь невозможно сказать, почему отношения между халифом и матерью оказались столь плохими. Конечно, Хади сопротивлялся тому, что чиновники продолжали посещать его мать, прося ее помощи в разных делах: «Что за порядки, когда женщина обсуждает мужские дела?» — возмущался он перед ведущими чиновниками, а потом спросил их, что бы они чувствовали, если бы таким образом советовались с их матерями^{146}. После таких не слишком тонких намеков придворные перестали обращаться к Хайзуран; она осталась в одиночестве, изолированная и лишенная влияния.

Когда весна 786 года перешла в лето и Багдад изнемогал под жгучим солнцем, политическая температура стала почти непереносимой; город захлестнули слухи о противостоянии между братьями. Чтобы избежать удушающего давления, Гарун покинул Багдад, отправившись на охоту в пустыню, в местечко под названием Каср Мукагиль. Он оставался там в безопасности в течение сорока дней, но Хади использовал это отсутствие, чтобы настраивать мнение двора против брата, и Гаруну пришлось вернуться. Наконец в середине сентября разразилась буря: молодой халиф оказался мертв, его короткое правление закончилось. Некоторые говорили, что он умер от естественной причины и некоторое время уже был нездоров. Но ходила также история о том, что его смерть была гораздо более зловещей. Его собственная мать, шептались люди, приказала одной из своих рабынь, которая имела интимный доступ к халифу, положить ему на лицо подушку и сидеть на ней, пока он не задохнется^{147}.

Какова бы ни была причина смерти халифа, Хайзуран находилась в гаком положении, что могла узнать о ней раньше многих. Она тотчас же вызвала Яхью Бармакида и других союзников — всех, кто быстро передвигался. В ночь смерти халифа мужчины арестовали юного Джафара. Голый Гарун крепко спал под стеганым одеялом, когда Яхья Бармакид вошел к нему, разбудил испуганного принца и приветствовал его как халифа.

Первой реакцией Гаруна была паника; он боялся обмана, который отдал бы его на милость братца, но его понемногу убедили^{148}. Когда разгорелась заря следующего дня, все встало на места: Гарун рано поднялся, оделся и пошел к Исабадху, где жил его брат; он привел молящихся к его мертвому телу, как привел их к трупу отца чуть больше года назад.

Теперь Гаруна повсеместно признавали как халифа. Быстрый ночной поворот ошарашил его противников, и у них не оказалось времени отреагировать. Во время вступления во власть новому халифу был примерно двадцать один год. Он был хорошо обучен военкому делу и управлению, но похоже, что это не придало ему самоуверенности и умения судить о других — то есть того, что необходимо любому правителю.

От момента своего драматического вступления на трон в сентябре 786 года и до паления Бармакидов в начале 803 года молодой халиф наслаждался относительным миром и процветанием в стране. Одним из показателей отсутствия происшествий в течение этих лет является то, что пространная хроника Табари, которая остается главным отражением событий того периода, чрезвычайно кратка при описании правления Гаруна: несколько лет умещаются всего в несколько строк^{149}, в то время как кризисным годам автор может посвятить более сотни страниц.

Это был также и золотой век Бармакидов. Конечно, старый и опытный Яхья сыграл заметную роль в восшествии на престол Гаруна. Теперь молодой халиф полагался на его помощь при любом вызове, который бросало ему обладание властью. Табари описывает, что халиф назначил Яхью своим визирем^{150}, заявив: «Я хочу, чтобы ты управлял моим стадом. Переложи ношу с моих плеч на свои. Управляй им, как считаешь правильным; назначай, кого хочешь, и снимай, кого пожелаешь. Веди все дела, как находишь нужным». С этими словами Гарун отдал Яхье свое кольцо-печатку. Ибрахим аль-Мосули, начинающий придворный поэт, посчитал момент подходящим, чтобы почтить Яхью следующими строками:

Может быть, это и не великая поэзия, но стихи адекватно отражают положение вещей. До самой своей смерти тремя годами позже влиятельной персоной оставалась и Хайзуран: Яхья считался с матерью халифа и всегда поступал согласно ее советам. Существует несколько признаков того, что Яхья желал снять с плеч бремя власти; в начале 798 года он попросил разрешения уйти на покой и отправиться в Мекку. Это он смог осуществить, но на следующий гад опять вернулся в Багдад — возможно, потому, что почувствовал свою незаменимость^{151}.

Росла значимость молодого поколения Бармакидов — сыновей Яхьи Фадла и Джафара. Говорят, Фадл был почти что ровесником халифа и его молочным братом, но тесная личная дружба у Гаруна возникла с младшим, Джафаром.

Фадл проявлял себя как надежный и знающий помощник, безопасная пара рук. В 794 году он был назначен на важнейший государственный пост — наместником Хорасана. Он возвел там мечети и приграничные крепости, а также уговорил принца отдаленной горной страны Ушрусан принять сюзеренитет Аббасидов. Он также чеканил деньги; когда на следующий год он вернулся из провинции, то привез с собой мешки дирхемов, каждый мешок был аккуратно опечатан^{152}.

Видимо, Джафар был более обаятельным из двух братьев. Это его описывают как товарища Гаруна по приключениям новеллы о Гаруне из «Тысячи и одной ночи»; другие источники уточняют, что халиф установил с ним очень близкую, почти эротическую дружбу. Джафар также ловил свои мгновения успеха в провинции в 796 году, когда его послали подавить волнения в неспокойной Сирии^{153}.

Несмотря на выезды в отдаленные места, братья Бармакиды и их отец большую часть времени проводили при дворе. Они получили несколько официальных постов в администрации и иногда обменивались ими: так, например, хранение царской печати было передано от Джафара его отцу Яхье. Однако не официальные службы, которые они возглавляли, а их личный и легкий доступ к халифу делали их такими могущественными. Долгие вечера, которые Гарун с Джафаром проводили вместе, слушая певцов, обсуждая поэзию, наслаждаясь самой лучшей пищей и вином, означали, что Бармакиды могут влиять на политику и оказывать одолжения как никто другой.

Бармакиды имели талант к политике и к демонстрации своих достижений. У Хорасана за время правления Гаруна сменилось много правителей, но большинство из них оставались всего лишь именами; лишь Фадл Бармакнд заслужил упоминания в хрониках, и только его восхвалял в длинных и высокопарных поэмах ведущий поэт того времени Мерван ибн Аби Хавса:

И еще много-много в таком же духе.

Наше мнение о деятельности Джафара в Сирии составлено по нескольким строкам из длинной поэмы об усмирении им восставших, превозносящей его доблесть и рассказывающей об удаче сирийцев, которые получили правителем именно его — а также из двух версий обдуманной и весьма обтекаемой речи, которую он произнес перед халифом по возвращении. В словах, настолько елейных и льстивых, что заставляли ежиться даже современников, он разглагольствовал о своей благодарности халифу, который более щедр к нему, чем любой ровня, который сделал Джафара «одним из заметных людей своего времени» и чья новая милость «затмевает все, что было сделано до того»^{155}.

Расточительные комплименты, конечно, привлекали новую монаршую милость. И конечно, деньги тоже помогали этому. Когда Фадл вернулся из Хорасана, он, без сомнения, в подробностях рассказал халифу о своих достижениях; кроме того, он очень внимательно следил, чтобы одарить щедрыми подарками всех членов семьи Аббасидов, ведущих военачальников и чиновников. Миллион дирхемов тут, полмиллиона там^{156}. Репутация щедрого человека должна была поддерживаться постоянно.

Расточительность и шумная реклама, которой они окружили себя, не мешает оценить истинные достижения семьи Бармакидов. Нет сомнений, что именно они развили и модернизировали систему государственной администрации: рассказывают, что после их падения почта громоздилась не вскрытой в мешках. Они обеспечили ведущее положение и влияние многим поколениям секретарей, которые так много внесли в культуру Аббасидов в следующем веке. Их салоны стали местом встреч, на которых свободно можно было обсуждать различные идеи — что было недопустимо в более тесном круге самого халифа.

Пока Бармакиды эффективно занимались бюрократической деятельностью, Гарун выполнял формальные и церемониальные функции. Летом после восшествия на престол он при первой же возможности отправился в паломничество в Мекку, раздав жителям двух святых городов огромные суммы, как это делал его отец. Он ходил в паломничество еще семь раз — в 790^{157}, 791^{158}, 794^{159}, 796^{160}, 798^{161}, 802^{162}, и 804^{163}, годах. Ни один другой халиф из династии Омейядов или Аббасидов даже не приближался к этому рекорду из восьми паломничеств (или девяти, если считать то, которое он совершил с отцом еще в 777 году), что показывает значение, которое Гарун придавал этой своей роли — особенно если учесть, что каждый поход отбирал дна месяца и даже для халифа сопровождался дискомфортом долгого путешествия по пустыне из Ирака. Его жена Зубсйда также ходила в паломничества и растратила значительную часть своего огромного состояния на благотворительные пожертвования, чтобы уменьшить трудности, переносимые более бедными паломниками.

Ведение священной войны — еще один признак лидерства в мусульманском сообществе — тоже осуществлялось с максимальной энергией. Гарун имел значительный военный опыт, приобретенный в кампаниях против Византии, в походах, которые он возглавлял еще при отце. Одним из первых шагов, который он совершил после воцарения, была реформа административной системы приграничных провинций, позволяющая собирать в них больше ресурсов для джихада^{164}. В 797 году Гарун отправился походом в горы Тавра и захватил там маленькую крепость — в первый и единственный раз халиф за одни год лично возглавлял и джихад, и хадж (это был 181 год мусульманской эры)^{165}. Походы на византийскую территорию совершались фактически каждый год, часто ими руководили члены семьи Аббасидов, а с 806 года^{166} Гарун сам возглавил ряд крупных ударов в сердце старинного врага.

Большую часть своего значительного досуга Гарун тратил на поиски новых мест для проживания. Любопытно, что халиф, чье имя неизменно ассоциируется с Багдадом и чьи легендарные подвиги совершались в этом городе, похоже, не особенно любил его. Он называл его парилкой (бухар)^{167} и не выносил его именно за эту жару. Он искал место, где было больше возможностей для охоты в ближайших окрестностях. Кроме того, это был город его отца и деда — вероятно, Гарун хотел найти новое место, чтобы выразить собственную индивидуальность.

Сначала он искал удобное место в более высоких и прохладных землях у подножия Загроса. В 788–789 годах он выбрал местечко под названием «Луг у крепости» (Мардж аль-Кал'а) и решил строить дворец тут, но заболел и оставил эту затею^{168}. Двумя годами позже он нашел место на берегу Тигра возле Базабды и Бакирды, где и построил дворец. Анонимный поэт написал сомнительные вирши на празднование, которые интересны в свете того, что характеризуют мотивы халифа:

В Бакирде, в Базабде — наслаждение, Сладко там поют фонтаны новые. А Багдад, Что Багдад? Пыль дерьмовая, И жара сушит даже терпение^{169}.

Однако похоже, что, несмотря на сладкие и прохладные фонтаны, халиф очень быстро забросил это место. Насколько мы знаем, он никогда больше не посещал его снова.

В 796 году он сделал еще одну, более серьезную попытку найти место для повои резиденции. После возвращения из паломничества он поехал сначала в Басру, чтобы осмотреть новый большой оросительный канал, построенный Яхьей Бармакидом. После этого направился в Хиру, город южнее Куфы, которая была столицей арабской династии Лахмидов, процветавшей до прихода ислама. Место это много раз прославлялось в арабской истории, а легендарный мифический замок Хваранак был притчей во языцех за его богатство и роскошь. Гарун начал строительство здесь и раздал земли членам своей свиты, чтобы они могли тоже могли построить себе дома. Но этот проект также просуществовал недолго. Гарун нашел, что очарование древности портится близостью к надоедливому населению Куфы, и опять двинулся на поиски^{170}.

Наконец он остановился на городе Ракка на берегу Евфрата, ныне находящемся в Сирии. Ракка была римским селением и в те времена называлась Каллиникум. Дед Гаруна, Мансур, основал новое поселение вне древних городских стен, которое он назвал Рафика, то есть спутник, напарник. Ко времени Гаруна два поселения слились в одно целое, и Рафика стала центром города, известного уже под старым названием Ракка.

Посещая Ракку, ныне трудно понять, почему Гарун предпочел ее всем другим возможным местам резиденции. Частично восстановленные стены города Мансура окружают много пыльных и ничем не примечательных зданий современного города. Новые кварталы бетонных домов разбежались за пределы стен во всех направлениях. Едва ли вам удастся встретить здесь зелень, зато раскаленные ветры сирийских степей дуют тут постоянно. Южнее старого города течет быстрый и мутный Евфрат. В наше время его не используют для судоходства — в реке слишком много банок и песчаных отмелей. Но во времена Аббасидов люди, включая халифов, ходили на баржах от Ракки до Багдада, поэтому связь между городами была хорошей.

Этому можно удивляться, но Гарун решил строить дворец не у берега, где имелся легкий доступ к воде и где был шанс поймать прохладный бриз с реки, а севернее старого города. Тут до самого горизонта раскинулись плоские земли Джазиры. На короткое время они становились зелеными лишь весной, когда появлялась трава — но летом превращались в раскаленную и бесплодную пустыню. Тут было много места, и Гарун строил свои дворцы, раскидав их по равнине. За последние годы фотосъемки и раскопки восстановили планы многих зданий, но мало какие из этих строений уцелели, даже фундаменты их часто перекрыты новой застройкой^{171}.

Может быть, место поправилось Гаруну потому, что становилось полезным базовым пунктом по пути к границам Византин. На равнине позади дворца была хорошая охота. Именно здесь в 798 голу халиф принимал клятву верности своего сына Мамуна^{172}. Мы выяснили, что двумя годами позже, в 800 году, он сплавлялся по Евфрату из Ракки в Багдад на корабле^{173}. Когда поздней осенью 802 года Гарун отправился в свое роковое паломничество, то оставил домашних (хурал) и сокровища в Ракке под присмотром начальника стражи^{174}: этот город уже стал его домом.

Когда в 802 году Гарун покинул Ракку, чтобы отправиться в хадж, он собирался сделать гораздо большее, чем просто возглавить важный мусульманский ритуал. Достигнув возраста примерно 35–36 лет, он решил, что пора начать приготовления по передаче власти. Он еще был сравнительно не старым и достаточно здоровым человеком но в те времена смерть часто приходила внезапно, без предупреждения. Если халиф умирал, не оставив признанного по правилам наследника, риску подвергалось будущее всей династии. Идея первородства, которая к двенадцатому веку стала нормой регулирования наследования для правителей Западной Европы, никогда широко не применялась в исламском мире. Первородство имело много неудобств: оно могло привести к коронации очень молодого или полностью неадекватного человека, а также оставляло в стороне более молодых братьев — не обеспеченными и потенциально недовольными. Зато оно все-таки помогало предотвратить взаимные отталкивания и неистовство интриг соперников, что было характерно для многих исламских монархий.

В обществе с многоженством правитель мог иметь множество сыновей от различных женщин, и любой из них имел возможность претендовать на наследование трона. На практике выбор происходил лишь из нескольких, в основном самых старших сыновей, или же выбирались сыновья от любимых женщин. Каждый из них привлекал к себе сторонников — так же, как Гарун приобрел поддержку Бармакидов. Каждая группировка твердо отстаивала право на наследование именно их кандидатуры, и соперничество за это право становились главной темой политических дебатов в халифате.

В 791–792 годах, через пять лет после вступления на престол, Гарун заставил мусульман дать клятву верности своему пятилетпему сыну Мухаммеду, которому было присвоено титульное имя Амин. Источники рассказывают, что ряд членов семьи «тянули шеи в сторону Гаруна по поводу права наследования, пока наследник еще не был назван». Мухаммед был не просто сыном Гаруна: его матерью была Зубейда, принцесса из рода Аббасидов, и внутри правящей семьи звучали громкие голоса, торопившие назначение наследника.

Согласно самому подробному рассказу^{175}, дядя Зубейды уговорил Фадла Бармакнда взять на себя инициативу в этом вопросе, потому что Мухаммед «почти что ваш собственный сын, и назначение его наследником в ваших же интересах». Фадл понимал, что только наследование одним из сыновей Гаруна может обезопасить положение Бармакидов в будущем; и когда его назначили управлять Хорасаном, он взял дело в свои руки. Фадл раздал в армии большие суммы денег и тем самым убедил военных дать клятву верности маленькому принцу. То, что началось в провинции, было подхвачено в столице, а затем в остальной империи. Не все, конечно же, были довольны; старшие члены семьи Аббасидов возмущались, будучи обязанными приносить клятву верности маленькому мальчику, вдобавок являвшемуся протеже Бармакидов.

В 798 году Гарун настоял, чтобы клятву верности принесли и другому его сыну, Абд Аллаху, названному Мамуном, назначив его наследником Амина. Сначала клятву приносили в Ракке, а затем юного принца отослали в Багдад со старшими членами семьи Аббасидов, чтобы ему смогли присягнуть в столице. Его отдали под опеку Джафару Бармакиду, и малыш получил формальную власть над Хорасаном — от Хамадана до самой восточной границы империи^{176}.

Гарун должен был хорошо помнить собственный жалкий жребий — быть бесспорным наследником столь же бесспорного наследника, поэтому кажется не слишком умным с его стороны повторять такую же ситуацию для собственных детей. Должно быть, на это у него были веские причины. Амин был мал, по не существовало гарантий, что он доживет до совершеннолетия; вероятно, халиф хотел назначить не только наследника, но и его «запасного».

Матерью Мамуна, о которой мы знаем очень мало, вероятно, была дочь персидского вельможи из Хорасана, который поднялся против Аббасидов и был в результате убит. Известно только, что се семья имела среди хорасанской аристократии могущественных друзей, и они убедили Бармакидов, которые тоже были персидскими вельможами, устроить это дело.

Халиф слишком хорошо знал о проблемах, которые могут возникнуть в результате подобных договоренностей, и чтобы обойти их, он решил установить правильные отношения между братьями, которые помогали бы прояснять спорные вопросы и предотвращали любое недопонимание в будущем.

Паломничество 802 года состоялось в декабре, когда атмосфера в святых городах была вполне переносимой — наверняка даже лучшей, чем удушающая жара того года, когда паломничество выпадало на середину лота. Гарун отправился из Ракки с обоими сыновьями, прошел западнее Багдада, не заходя в город, а затем двинулся обычным маршрутом через пустыню к Медине. Одной из целей было показать сыновей в святых городах — так, как его самого показывал отец.

Когда они прибыли в Медину, были созваны все жители: сначала те подходили к халифу, который вручал им пожертвование, а затем к каждому из сыновей, которые тоже давали им подарки. Затем эскорт халифа двинулся к Мекке, где церемония повторилась. Рассказывают, что таким образом было роздано полтора миллиона золотых динаров^{177}.

Затем подошла очередь выполнить истинную задачу экспедиции. Гарун составил два длинных и серьезных соглашения, по одному для каждого сына, в деталях устанавливающие их обязательства друг перед другом. Тексты обоих соглашений полностью сохранены в «Истории» Табари, и мы можем увидеть, как Гарун всеми силами пытался обойти возможные причины конфликтов. Амин становился халифом первым, поэтому более трудные обязательства возлагались на него. Мамун не только наследовал ему, даже если у Амина будут свои взрослые сыновья — младший брат сохранял почти полную автономию в управлении Хорасаном и востоком. Мамун должен был принимать участие во всех органах правительства и при взимании налогов, включая налоги с почтовых услуг, в управлении государственными текстильными фабриками и в руководстве вооруженными силами. Амин должен был позволять брату посещать все его поместья в любой части империи, не должен был переманивать его чиновников, если же любой из них оставил бы Мамуна ради Амина, его следовало вернуть. Наконец, Амин должен был знать, что если он нарушит любое из обязательств, халифат переходит к Мамуну немедленно и бесповоротно.

Документ, подписанный Мамуном, был много короче. Он обещал признавать своего брата халифом, не помогать врагам брата и посылать войска ему в помощь, если на Амина нападут. А в конце была приписка: он обязуется принять, что Амин может назначить любого, кого захочет, наследником Мамуна.

Документы были подписаны и засвидетельствованы присутствовавшими судьями. Тексты зачитали перед ведущими представителями государства и всеми паломниками, а затем положили в храме в Мекке на безопасное хранение.

Существовал еще и третий документ, изложенный таким же формальным и высокопарным языком, который разослали во все провинции, чтобы объяснить проделанное. В нем подчеркивалось, что назначение Амина и Мамуна наследниками — это воля Аллаха и часть его милости к мусульманам: «Господь пожелал, и никто не может отвергнуть это. Он сделал дело, и никто из Его слуг не может ни уменьшить, ни отменить, ни отвернуться от того, что Он желает или что произошло до того по Его осведомленности… Повеление Бога нельзя изменить, Его указ не может быть отвергнут, и Его решение не может быть отложено в сторону»^{178}.

Гарун постоянно подчеркивал, что так решил бог, и его сыновья составили свое соглашение по взаимному желанию и добровольно. Наконец он приказал, чтобы правители зачитали условия соглашения всем мусульманам в своих областях.

Вероятно, Гарун надеялся, что решил тяжелую проблему прав наследования. Казалось, документы предусмотрели все возможные случаи разногласий. Для поддержки соглашения привлекли авторитет самого Аллаха, его халифа и вес всего мусульманского общественного мнения. Была использована пышность высокопарной арабской риторики, чтобы сделать аргументы действенными и отвечающими всем возможным требованиям. Еще ни один халиф не предпринимал таких публичных и всеобъемлющих попыток отрегулировать процедуру наследования.

Но многие сомневались в эффективности содеянного. «Некоторые люди из простых, — замечает хроникер, — говорили, что «он очень хорошо устроил дела империи», в то время как другие отвечали «нет, он вызовет разлад между своими сыновьями, и последствий его поступка должны бояться сами сыновья»^{179}. У нас также есть анонимное стихотворение (критические стихи обычно были анонимными по совершенно очевидным причинам), где поэт выражает свою тревогу по поводу сделанного халифом:

Без сомнения, в дошедшем до нас виде эта поэма была написана много позднее и представляет собой взгляд в прошлое; но не нужно быть гениальным предсказателем, чтобы понять — неприятности назревали, невзирая на все усилия Гаруна.

Халиф со своим двором вернулся в Ирак в начале 803 года. Именно в этот период он совершил поступок, который в то время удивил почти всех и с тех пор остается постоянным предметом домыслов. Он приказал уничтожить Бармакидов: Яхью и его сына Фадла посадили под арест, а любимец халифа Джафар был срочно казнен посередине ночи, тело его разрезали на куски и раскидали по мостам Багдада, чтобы видел каждый проходящий. Их имущество было конфисковано, а их слуги арестованы.

Ряд участников драмы оставили документы — свидетельства из первых рук. Евнух Мансур, которого Гарун использовал для многих конфиденциальных миссий, рассказывает, как его послали посередине ночи найти Джафара и привезти халифу его голову^{180}. Он нашел Джафара сидящим с Джибрилом ибн Бухтишу, главным придворным врачом, и слепым певцом по имени Абу Заккар. Согласно рассказу Мансура, поэт только что закончил петь песню, в которой говорилось:

Мансур резко сообщил Джафару, что тот сейчас же обязан ответить халифу. Похоже, Джафар не сомневался, что это значит, и попросил разрешения сделать завещание и освободить рабов. Мансур, который хорошо знал Джафара и, вероятно, провел с ним много веселых вечеров, не мог отказать ему. Но посланцы от халифа все приходили, требуя поторопиться. Тем временем Джафар пытался уговорить Мансура или хотя бы потянуть время; «Он приказал тебе такое, потому что был пьян. Ничего не делай до утра или хотя бы обсуди дело с ним снова». Тогда Мансур вернулся к халифу, который уже был в постели, но последовал грубый и прямой ответ Гаруна: «Неси мне голову Джафара, сукин сын». Мансур вернулся к своей жертве, и опять Джафар уговорил его пойти с последней мольбой. На этот раз халиф был в ярости и накричал на Мансура, заявив, что найдет кого-нибудь другого, кто принесет ему сначала голову Мансура, а потом Джафара. Тогда Мансур пошел и выполнил ужасный приказ.

Еще более зловещий рассказ дает один придворный слуга-тюрк. Согласно его свидетельству, Гарун отправился вдвоем с Джафаром на охоту и выказывал ему всяческие знаки любви, даже положил его руку себе на плечи, чего раньше никогда не делал. Когда они доехали до места, где должны были остановиться, Гарун сказал, что если Джафар не собирается провести ночь со своей женщиной, то пусть не уходит от него. Пусть идет в его резиденцию, пьет, веселится и слушает музыку, чтобы они делали одно и то же. Джафар настаивал, что все это приятно ему, только если он будет веселиться вместе с халифом, но Гарун был настойчив. Даже после того, как они пожелали друг другу спокойной ночи, и каждый отправился в свой дворец, Гарун посылал несколько раз слуг с деликатесами, фимиамом и сладко пахнущими травами, пока наконец не отправил Мансура за его головой^{181}.

Тем временем Гарун отдавал приказы, подтверждающие целенаправленность его действий. Ни одна из намеченных жертв не должна была спастись. Синди ибн Шахик, военный из окружения Гаруна, происходивший из освобожденных рабов, сообщает следующее. Однажды он стоял на посту, когда к нему подошел слуга с пакетом. Он протянул Синди небольшое письмо, и когда тот сломал печать, то увидел, что письмо от Гаруна и написано халифом собственноручно: «Синди, если ты читаешь мое письмо сидя, то встань, а если ты стоишь, то не садись, сначала явись ко мне».

Синди ибн Шахик нашел Гаруна в лодке на берегу Евфрата, возле Анбара, городка восточнее Багдада. Халифа сопровождали лишь Аббас, сын его управляющего, Фадла ибн Раби, и еще несколько слуг. Когда Синди подошел, халиф приказал слугам отойти, а Аббасу обойти лодку и привести в порядок занавеси, разбросанные вокруг. Теперь они остались вдвоем, и Гарун приказал Синди подойти ближе. «Я послал за тобой по такому секретному делу, что если о нем узнает моя рубашка, я тут же выброшу ее в Евфрат!» Затем Синди был отдан приказ: немедленно идти в Багдад, собрать надежных товарищей и поставить охрану у дверей всех резиденций Бармакидов, так чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. «Бармакиды, — заверил его халиф, — в это время не будут передвигаться». Синди помчался в Багдад и сделал все так, как ему было приказано. Вскоре ему принесли голову Джафара с письмом от халифа, приказывающим разрезать тело и разложить на трех мостах столицы^{182}.

Общая канва событий абсолютно ясна. Хотя многие детали и драматические повороты в этих описаниях могут быть продуктом позднейших переработок, нет сомнения, что Гарун действовал так быстро и тайно, чтобы разрушить мощь той самой семьи, которая столь много сделала для его восхождения на престол для успеха первых семнадцати лет его правления. Яхья и его сын Фадл были посажены под арест и никогда больше не обрели свободы, Джафара тайно казнили, и его труп выставили на самое страшное общественное поругание.

В чем мы не можем быть уверенными, так это в причине, по которой халиф поступил так, как поступил. Несколько современников оставили нам воспоминания, изложив свои соображения по поводу причин происшедшего. Врач Джибрил ибн Бухтишу, который хорошо знал всех участников драмы, указывает на постепенное охлаждение между Гаруном и Яхьей, когда Гарун начал взрослеть и сопротивляться зависимости от своего старого наставника. Может быть, Яхья слишком долго считал, что ничего не меняется. Джибрил вспоминал, как однажды Яхья пришел к халифу, не спросив формального разрешения войти. Гарун не скрыл раздражения: повернувшись к Джибрилу, он спросил его, могут ли люди прийти в его дом без разрешения. Когда Джибрил ответил, что нет, халиф раздраженно заметил: «Что же тогда происходит с нами, что люди входят без спроса?» Яхью ужаснула такая перемена отношения, и он попытался оправдаться. Он напомнил, что за долгое время привык приходить навестить халифа в самой неформальной обстановке, когда тот лежал голым в постели или был лишь в набедренной повязке. Он не осознал, продолжал Яхья, что та близость, которая когда-то нравилась халифу, теперь его так сильно раздражает. В будущем он всегда будет спрашивать разрешение и будет абсолютно удовлетворен положением более молодых придворных. В тот раз Гарун смутился из-за своего взрыва и извинился, сказав, что он только озабочен сплетнями, ходящими по этому поводу. Но Джибрил — да и Яхья, вероятно, тоже — понимали, что атмосфера изменилась^{183}.

При дворе на Яхью начали сыпаться мелкие оскорбления. Гарун приказал Мансуру, который распоряжался мальчиками-слугами, чтобы они больше не вставали, когда входит Яхья. Когда старший Бармакид это осознал, «лицо Яхьи стало пепельно-серым». Были и другие мелкие уколы: слуги и управляющие больше не смотрели ему в глаза, а если он хотел выпить воды, ему приходилось просить несколько раз^{184}. Говорят, что близость Джафара с халифом беспокоила Яхью, который боялся, что она может стать источником опасности, если что-то пойдет не так^{185}.

Существует два объяснения, которые идут немного дальше, чем простая мысль о росте личной антипатии. Одно из них касается отношений с семьей Али. В целом отношения между Аббасидами и Алидами в начале правления Гаруна были достаточно сердечными — похоже, что частично это происходило благодаря усилиям Бармакидов, которые поддерживали политику примирения. Однако один из Алидов, Яхья ибн Абд Аллах, занял потенциально опасную позицию. Он бежал из Медины в дикие горы на юго-западном берегу Каспийского моря, где его приютили местные дайламиты, люди, которые жили вне досягаемости для правительства Аббасидов. Этот человек представлял безусловную угрозу правлению Аббасидов — особенно потому, что дайламиты были воинственным народом, который мог перерезать великий хорасанский путь там, где он проходил вдоль южного края гор Эльбурс. И конечно, любой член дома Али мог воспользоваться гораздо более широкой поддержкой во всем мусульманском мире.

Когда Гарун в 792 году назначил Фадла ибн Яхью Бармакида правителем Хорасана, частью его поручения было наладить связь с Яхьей ибн Абд Аллахом. Бармакидов обычно использовали для проведения примиренческой линии с Алидами, и Фадл начал переписку с Яхьей, пытаясь уговорить того уступить. Он также послал миллион дирхемов местному правителю Дайлама, который защищал Яхью, чтобы «облегчить дело». Наконец ибн Абд Аллах согласился сдаться в обмен на гарантию безопасности своей жизни — поручительство, написанное собственноручно Гаруном и засвидетельствованное юристами и старшими членами семьи Аббасидов^{186}. В должное время Яхья ибн Абд Аллах прибыл ко двору — но, похоже, был ограничен в передвижениях, посажен под домашний арест либо заключен в тюрьму. Вскоре несчастный умер под охраной при странных обстоятельствах^{187}.

Все это имело место за десять лет до падения Бармакидов — но по крайней мере один авторитетный современный источник расценивает историю с ибн Абд Аллахом как основную причину, вызвавшую немилость халифа к семье Бармакидов^{188}.

История эта излагается следующим образом. Когда Яхья ибн Абд Аллах находился под арестом, он был отдан под надзор Джафара Бармакида. В разговоре с Джафаром Яхья сыграл на совести Джафара, предупредив того, что он может навлечь на себя гаев самого Господа, если не поможет узнику. Наконец, Джафар смягчился и позволил ему уйти. Согласно одному из описаний, Гарун спросил Джафара о заключенном Алиде во время веселой вечеринки. Джафар начал объяснять, что тот находится в тюрьме, в кандалах и на короткой цепи — но вскоре заподозрил неладное, «так как был человеком острого ума и весьма проницательным». Судя по всему, Гарун узнал о его просзупке. Поэтому Джафар покорился и объяснил, что Яхья ибн Абд Аллах очень болен, ему недолго осталось жить, поэтому он отпустил его. Гарун сделал вид, что принял его объяснение и даже добавил, что и сам сделал бы то же самое — но как только Джафар покинул комнату, Гарун прошипел, что убил бы его за предательство^{189}.

Более обстоятельная версия той же самой истории^{190} ходила при дворе халифа. Там появился неизвестный и сказал, что у него для халифа конфиденциальное сообщение. Гарун попросил подождать, пока наступит жара, тогда придворные уйдут на отдых. Он отослал сыновей и приказал слугам удалиться на расстояние предела слышимости. Тогда человек сказал, что он был в гостинице в Хулиане на хорасанской дороге, как раз там, где равнина переходит в ущелья гор Загрос. Там он видел Яхью ибн Абд Аллаха в грубом шерстяном плаще. С ним была группа людей, но они сохраняли тактичную дистанцию.

Все это оказалось новостью для Гаруна, который считал, что Яхью надежно охраняет Джафар Бармакид. Сначала ему нужно было убедиться, что человек говорит правду. Человек объяснил, что знал Яхью раньше, и когда халиф попросил его описать Алида, он ответил: «Он среднего роста, со светло-каштановыми волосами, с залысинами на висках, с большими глазами и огромным животом». В ответ на дальнейшие расспросы он сказал, что не слышал, чтобы Яхья что-либо говорил, но что тот выполнял дневную молитву. Когда его спросили о нем самом, он объяснил, что происходит из семьи, которая поддерживала переворот Аббасидов в Мерве, но сам родился в Багдаде. По этой версии Гарун не уличал лично Джафара в открывшемся предательстве — но эта история стала одной из причин, по которым халиф со временем отвернулся от старого друга.

Существует объяснение внезапного падения Бармакидов и через «гаремную интригу»^{191}. Табари подробно пересказывает какой-то неизвестный нам источник, по изложенная им история обрела долгую жизнь, так как ее пересказывали с импровизациями и с дополнительными деталями многие более поздние писатели. Согласно этой версии Гарун очень любил свою сестру Аббасу и хотел, чтобы она присоединялась к ним с Джафаром во время их попоек. Для принцессы из царской семьи было абсолютно недопустимо участвовать в таких интимных и неформальных мероприятиях с тем, кто не был ей родственником (то есть с Джафаром). Гарун решился на хитрость, чтобы обойти это препятствие. «Я выдам ее за тебя, — сообщил он Джафару, — чтобы тебе можно было смотреть на нее, когда я привожу се на вечеринку, но только с условием, что ты не прикоснешься к ней». На этих условиях их поженили; Аббаса время от времени посещала их компанию, но однажды вечером, когда Гарун оставил их, а оба уже были подвыпившими, они не удержались от близости. Согласно более поздней версии, Аббаса действительно полюбила Джафара, и, направляемая своей матерью, однажды соблазнила его в темноте, когда он считал, что имеет дело с одной из своих рабынь^{192}. Аббаса забеременела и, боясь. что брат обнаружит это, отослала ребенка в Мекку воспитываться у няни.

В версии Табари между Аббасой и одной из ее девушек-рабынь произошла ссора, и девушка рассказала все Гаруну — поведав в деталях о том, кто смотрит за ребенком и какие украшения мать его сестры дала няне. В другой, более поздней версии, их выдала Зубейда, жена Гаруна, потому что ревновала к Бармакидам и хотела погубить их. Во время паломничества Гарун нашел ребенка и проверил детали. Именно тогда он и принял решение убить Джафара.

В качестве объяснения тех трагических событий эта история абсолютно невероятна. Великий арабский историк четырнадцатого века ибн Хальдун попытался опровергнуть ее, но живые и запоминающиеся рассказы начинают жить собственной жизнью. «Гаремная интрига» стала классической формой популярного исторического трактата, и история Аббасы является тому одним из самых типичных примеров.

Падение Бармакидов поставило современников в тупик: произошедшему невозможно было найти сколь-нибудь правдоподобные и убедительные причины. Возможно, Гарун просто перерос их опеку и взбунтовался. Безусловно, различные теории, вроде заговора Алида или гаремной интриги, едва ли достаточно серьезны для объяснения таких мгновенных и жестоких действий. Но сами по себе эти версии весьма интересны, так как отражают рамки, в которых люди того времени пытались объяснить и сделать осмысленными политические события.

И конечно, падение Бармакидов дает прекрасный живой пример непостоянства и мимолетности земной власти и богатства. Поэты тех дней отчаянно оплакивали былую славу семьи — и не только потому, что те были щедрыми покровителями. Один из поэтов обращается к наиболее типичной и классической арабской теме — он описывает путешествие через пустыню и лагерь посреди пустыни, используя эти образы для горестных стенаний о потерянной славе:

Другой поэт жалуется:

Поэты изливали горе по своим благодетелям — но, похоже, политическая реакция на падение Бармакидов была очень слабой; определенно не возникло никакого открытого протеста. Как сторонники опальной семьи, так и те, с кем она вела дела, без сомнения, понимали, что в данной ситуации лучше быть тише воды и ниже травы.

Но было одно исключение — это пронзительная история об Ибрахиме ибн Османе иби Нахике^{193}. Ибрахим происходил из семьи военных, уроженцев Хорасана, которые являлись опорой Аббасидов еще в ранний период их царствования. Его оставили распоряжаться хурамаи и сокровищами в Ракке, когда Гарун уехал в паломничество в 802 году. Ни у кого не могло появиться серьезных сомнений в его верности халифу или династии. Ибрахим сильно опечалился из-за падения Бармакидов. В замкнутых стенах своего дома он, чуть выпив с рабынями, хвастался, что отомстит за Джафара, затем потребовал свой меч, прозванный «Несущим смерть», который вынул из ножен, говоря, что убьет убийцу Джафара.

Нет оснований предполагать, что это было нечто большее, чем простое пьяное хвастовство, и предназначалось оно вовсе не для публичного оглашения. Никто бы и не узнал об этих словах, если бы сын Ибрахима не решил, что необходимо передать их Фадлу ибн Раби, а Фадл сообщил халифу. Халиф допросил сына и секретаря Ибрахима, которые подтвердили рассказ. Даже тогда халиф не хотел ничего предпринимать, говоря: «Неправильно будет с моей стороны убивать одного из старых друзей, опираясь на слова юнца и евнуха. Может быть, они вместе надумали это, сын в надежде унаследовать ранг отца, а слуга сводит счеты».

Но Гарун решил проверить Ибрахима. Однажды вечером, когда убрали после обеда, он пригласил Ибрахима прийти и выпить с ним. Они сели рядом, и Гарун отослал мальчиков-рабов, чтобы остаться наедине. Тогда он спросил Ибрахима, умеет ли тот хранить секреты, потому что есть кое-что, мучающее его, что не дает уснуть ночью.

Без сомнения, Ибрахиму польстило такое доверие, и он ответил, что умеет. Затем халиф продолжил: «Я сожалею о смерти Джафара Бармакида больше, чем способен выразить словами. И был бы счастлив отдать всю свою власть, лишь бы вернуть его назад. Со дня его смерти я перестал нормально спать. Я не радуюсь больше жизни с тех пор, как убил его». Это была очевидная ловушка — но Ибрахим, который к тому времени, конечно, уже прилично выпил, попался в нее. Он разразился слезами и высказал Гаруну все, что думал: Джафар был выдающимся человеком, и другого такого больше не существует.

Внезапно атмосфера резко изменилась. «Проклятие Аллаха упало на тебя, ты, сын неверной», — закричал халиф. Ибрахим мгновенно понял, что он обречен. Он поднялся, «едва понимая, куда идет», и направился к матери. «Мама, — сказал он ей, — я уже мертвец». «О, боже мой, нет! — взмолилась женщина. — Что случилось, сыпок?» «Увы, Гарун поймал меня так, что будь у меня хоть тысяча жизней, я не смог бы спасти ни одну из них».

Гарун ничего не предпринял — но вскоре сын Ибрахима, тот, «по предал его, пришел к отцу и убил того его же собственным мечом. Вероягно, сын надеялся унаследовать место отца — но, судя по всему, этот позорный поступок не принес ему ничего хорошего, и исторические записи молчат о его судьбе.

Гарун правил еще шесть лет, и хорошо видно, что это были годы упадка. Конечно, с исчезновением щедрых и образованных покровителей науки и искусства двор много потерял в интеллектуальном и культурном смысле. Но Гарун оставался сравнительно нестарым человеком, который вполне мог царствовать еще лет двадцать, и у него были планы на будущее.

Однако никто не смог запять место Бармакидов при дворе, хотя теперь Фадл ибн Раби укрепил свое положение главного администратора халифа и его советника. Он был сыном того Раби, который служил Мансуру и Махди столь долго и так преданно. После смерти отца в 786 году молодой Фадл унаследовал большую часть его богатств и его статус. Как и отец, он пользовался поддержкой освобожденных рабов и других слуг, которые работали во дворце и составляли влиятельную придворную группировку. Он был человеком компетентным и верным халифу — но, похоже, чересчур суровым и изворотливым, без пышности и импозантной щедрости Бармакидов. Однако литературные источники говорят о постепенно растущем соперничестве семей, а личность Фадла не вызывает у авторов восхищения. Сам Раби имел хорошие взаимоотношения с Яхьей Бармакидом, но они не перешли к следующим поколениям. Фадл постоянно появляется в анекдотах как соперник Бармакидов и капал, по которому все слова его противников попадали в ухо халифу.

В последние годы правления Гаруна доминировали два момента — война с Византией и проблемы в провинции Хорасан.

Гарун никогда не терял интереса к джихаду против византийцев, и за годы после падения Бармакидов он совершенно сознательно утверждал свою роль лидера мусульман в борьбе с древним врагом. Ему сделали специальную калансуву с написанными на ней словами «Гази ва Хаджи» (Ghazi wa Haji — «Воин Веры и Паломник»)^{194}, и он посвящал все свое время и энергию, чтобы лично вести мусульман. И конечно, поэты прославляли его в этих двух ипостасях:

Ближайшей причиной возобновления кампании против византийцев стал тот факт, что императрица Ирина, которая заключала с Гаруном предыдущее соглашение, была свергнута, и ее место занял Никифор. Тот отказался от договора; советники подсказали ему написать Гаруну шахматной метафорой: «Царица, которая была моей предшественницей, поставила вас на клетку коня, а себя на клетку пешки, и отсылала вам сумму, которую должны были бы отсылать ей вы, но это из-за женской слабости и глупости». Дальше новый император говорит, что если деньги не будут возвращены, то между ними разразится война. Гарун публично продемонстрировал свое возмущение, потребовал перо и чернила и написал на обороте письма: «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного. От Гаруна, вождя всех правоверных, Никифору, византийскому псу: я прочитал твое письмо, сучий сын. Ты познаешь мой гнев, и это будет не на словах»^{196}.

После обмена такими вызывающими посланиями, конечно же, была объявлена война. Осенью 803 года Гарун повел свою армию на маленький городок Гераклея в Анатолии и опустошил всю местность вокруг него, после чего византийцы запросили мира^{197}. Долго перемирие не продлилось. Летом 806 года уже византийцы вторглись на приграничную мусульманскую территорию, захватив пленных. В ответ Гарун организовал большой поход — как говорят, с огромным перевесом сил, собрав 135 000 человек. Халиф взял с собой многих из самых старших и опытных воинов армии Аббасидов, а также большое количество добровольцев, которые увидели в походе возможность выказать свое рвение в сражениях за веру и попрактиковаться в джихаде.

Город Гера клея снова стал объектом нападения, и в августе 806 года наконец-то взят после тридцатидневной осады. Жителей вывезли и расселили в Новой Гераклее, вверх по Евфрату от Ракки. Была также проведена морская кампания, в ходе которой арабы опустошили Кипр и взяли много пленных.

Никифор снова запросил мира, обещая платить общую дань, а также отдельную сумму за себя и своего сына — что являлось особым, личным унижением^{198}. Однако у нас есть рассказ об этой кампании, который описывает отношения между двумя монархами в другом свете. Согласно ему, Никифор написал халифу о девушке-рабыне из Гераклеи, которую он помолвил со своим сыном. Ее взяли в плен, и он спрашивал, нельзя ли ее вернуть. Для полноты он просил также немного благовоний и одну палатку халифа. Гарун нашел девушку сидящей на кушетке в его собственной палатке. Тогда он отдал девушку, палатку со всем содержимым и благовония византийскому посланцу и добавил от себя фиников и засахаренных фруктов. В ответ Никифор прислал осла, нагруженного деньгами, плюс сто халатов из шелковой парчи, двести халатов из льна, двенадцать соколов, четырех охотничьих псов и трех лошадей, и все это в качестве щедрых подарков.

Все же не следует верить рассказу в таком виде, хотя его источник относится к тому же времени или почти к тому: абсолютно невероятно, чтобы император помолвил рабыню из незаметного провинциального городка со своим сыном. Но он рисует отношения между монархами в более рыцарском, даже романтичном ключе. Мир роскошных вещей, прекрасных женщин и подарков — это яркий контраст с суровым духом джихада.

Другим направлением интересов Гаруна была громадная провинция Хорасан на северо-востоке империи. Эта область первоначально была центром движения Аббасидов, но теперь многие здесь были недовольны. Похоже, основная причина недовольства вытекала из напряжения между двумя местными силовыми группировками. Одна из них — это потомки членов первой армии Аббасидов, жившие теперь в основном в Багдаде и на западе, и носящие название Абна, то есть «Сыновья». По большей части они происходили из скромных слоев общества, и даже если их лидеры богатели на службе у Аббасидов, они все равно стремились контролировать свои родовые земли и получать доход от налогов, собираемых там. Им противостояла группа местной аристократии и помещиков, иногда весьма пышно называвшихся «царями», которые не видели причин, почему с них продолжают брать налоги и зачем на них давят члены Абны. За исключением одного лишь Фадла Бармакида, который происходил из аристократической семьи, с самого начала поддерживавшей Аббасидов, управляющими провинцией становились члены Абны.

С 796 года правителем в Хорасане был Али иби Иса ибн Махан — важная фигура в сообществе Лона. военный, бывший одним из главных сторонников мало прожившего халифа Хади. Историки плохо отзываются об Али ибн Исе, но не все рассказы о его притеснениях и несправедливостях можно принимать за чистую монету. Тем не менее ясно, что он в широких масштабах пользовался вымогательством и эксплуатировал местных землевладельцев в пользу Абны. Рассказывают, что одному человеку, ставшему его жертвой, даже пришлось симулировать паралич, чтобы избежать внимания подручных Али. Отец Тахира, позднее военачальника Мамуна, посчитал разумным покинуть провинцию, пока положение не улучшится, и уехал в Мекку^{199}.

До тех пор, пока Али пользовался поддержкой халифа, он был неприкосновенным. В 805 году в ответ на жалобы из провинции Гарун решил лично поехать в Хорасан, чтобы разобраться в тамошних делах. Это был смелый и беспрецедентный шаг. Хотя Хорасан являлся колыбелью династии, ни один из правящих халифов никогда не был там прежде.

Когда Гарун достиг города Рея на западной границе провинции, он остановился там примерно на четыре месяца, пока Али не явился к нему с огромным количеством подарков, денег, редкой домашней утвари, мускуса, ювелирных изделий, сосудов из золота и серебра, оружия и лошадей. Али также постарался привезти щедрые подарки сыновьям халифа, его секретарям и всем членам его двора^{200}. Безумные взятки возымели действие, и Али позволили сохранить контроль над провинцией.

Однако вскоре после этого в районе разразилась настоящая беда — восстание в Самарканде под предводительством Рафи ибн Лайса. Рафи был внуком Насра ибн Сейяра, последнего наместника Хорасана от Омейядов, человека, который противостоял движению Аббасидов с самого начала, пока не был убит в сражении. Однако похоже, что члены его семьи продолжали оставаться важными представителями местной аристократии.

История бунта начинается с одинокой женщины, чьего имени мы не знаем, выданной замуж в город за богатого араба. Он уехал в Багдад, бросив ее в Самарканде. Вскоре она узнала, что он завел наложниц и имеет от них детей. Это было уже слишком, и она попыталась найти способ освободиться. Ее обстоятельства привлекли внимание Рафи. Ему понравилась женщина, а также ее огромное состояние. Он посоветовал осуществить весьма ловкий план, по которому она должна была заявить, что у Господа есть «пара» (то есть о том, что она не монотеистка: заявление, что у бога есть «пара», было обвинением, которое часта приравнивалось к обвинению в христианстве), а поэтому перестает быть мусульманкой. Это автоматически означало. что она разведена. Но наказанием за вероотступничество была смерть, поэтому Рафи предложил, чтобы потом она немедленно раскаялась. Тогда она будет вольна делать, что хочет. По мнению многих людей, это была весьма сомнительная афера, но Рафи считал, что справится с ситуацией и должным порядком женится на разведенной женщине.

Тем временем ее бывший муж в Багдаде пожаловался халифу, который написал Али в Хорасан, требуя, чтобы тот развел новобрачных и наказал Рафи — выпорол его и провез в цепях на осле вокруг Самарканда. Рафи неохотно согласился на развод, но все-таки был посажен в тюрьму. В конце концов, изрядно истрепав себе нервы, он освободился с помощью местного чиновника и отомстил, убив представителя Али в Самарканде.

Конечно, Рафи был плутом, но у него имелось много друзей, и вскоре о нем заговорили как о правителе его родного города, открыто плюя на власти. Он приобрел широкую поддержку в Трансоксапии среди недовольных правлением Али, и когда сын Али был отправлен во главе войска расправиться с Рафи, его легко разгромили. Постепенно мятеж привлекал все больше сторонников; местный правитель Шаша (Ташкента) присоединился к нему со своим войском, и сын Али был убит^{201}.

До тех пор, пока Али держал провинцию под своим контролем и продолжал посылать подарки, Гарун держал его на службе. Теперь, когда стало ясно, что можно потерять крупный кусок владений, халиф твердо решил сместить своего наместника. Но Гарун знал, что задача будет нелегка, потому что Али был могущественным и беспринципным человеком, который мог собрать множество сторонников, особенно среди Абны в Багдаде. Табари дает длинное и детальное описание, как он мог сделать ото — что показывает ограниченность власти халифа. Гаруну необходимо было поймать Али врасплох и не дать возможности поднять сторонников.

Гарун воспользовался услугами Харсамы ибн Аяна. Мы ничего не знаем о происхождении Харсамы — похоже, он не был своим в среде багдадских военных, нот этот человек оказался необычайно предан халифу, и имелась уверенность, что он будет действовать только в интересах Гаруна. Халиф написал в Хорасан, сообщая, что посылает Харсаму в помощь для борьбы с врагами. А Харсаме было приказано завоевать доверие Али, прежде чем отдавать ему письмо халифа с уведомлением о смещении.

Харсама отправился в путь с продуманным планом. Добравшись до Нншапура, он определил каждому из спутников район действия и заставил их пообещать хранить тайну. В дне пути от харасанской столицы, Мерва, он раздал списки членов семьи Али и его приближенных, которых требовалось арестовать. Он также написал Али, прося выслать слуг принять деньги, которые везет — по когда тс прибыли, люди эмиссара халифа извинились и задержали агентов Али, сказав, что им нужно еще особо подготовить лошадей для транспортировки денег.

Когда Харсама подошел наконец к Мерву, Али ничего не подозревал и вышел приветствовать его. При входе в город они обнялись, сидя на спинах лошадей, и обменялись приветствиями: «Входи первым!», «Нет, иди ты первым!» Они вместе поели, и Али сообщил, что освободил для Харсамы дворец в фешенебельном районе города у канала Маджан.

Тогда Харсама сказал: «На самом деле у нас для обсуждения есть вопрос, не терпящий отлагательства», — и протянул письмо Гаруна. Едва прочитав первую строку, Али понял, что случилось. Начальные слова «Ты, сын шлюхи» не оставили ему ни малейшего сомнения. Далее следовали упреки в злоупотреблении властью. «Я назначил Харсаму… раздавить каблуком тебя, твоих сыновей, твоих секретарей и твоих агентов». Его должны были арестовать, а все имущество — конфисковать^{202}.

Али, ничего подобного не ожидавший, позволил заковать себя в цепи, а Харсама отправился в большую мечеть, где обратился к людям, объяснив, что Али смещен, и начинается новая эра справедливости^{203}. Однако восстановить мир в провинции оказалось не так легко: Рафи с союзниками из местной аристократии отказался подчиниться эмисару халифа. Перед лицом открытого неповиновения в таком важном регионе Гарун решил лично отстаивать авторитет халифа. То было смелое и решительное действие, направленное на восстановление авторитета власти.

Халиф покинул Ракку на корабле в феврале 808 года, направившись в Багдад, где он задержался на некоторое время. 5 июня в полдень он покинул столицу — как оказалось, в последний раз. В сопровождении большой армией и вместе с сыном Мамуном, который был назначен наместником Хорасана, к концу года он достиг древнего города Тус.

Предзнаменования были добрыми: на дороге он встретил 1500 верблюдов, нагруженных сокровищами Али ибн Исы. От Харсамы было получено известие, что тот захватил Бухару. Гарун выслал Мамуна вперед для проверки, а сам, заболев, задержался в Тусе. Здесь 24 марта 809 года он и умер. Халиф был похоронен в загородной усадьбе, в которой остановился. Было ему около 47 лет^{204}.