Глава II МАНСУР И ЕГО НАСЛЕДНИКИ
Клятвы верности, данные в мечети в Куфе, стали формальной инаугурацией новой династии, битва на реке Заб уничтожила военную силу Омейядов, а смерть Мервана обозначила конец их власти над халифатом.
Однако положение новой династии было все еще непрочным. Ни один член семьи Аббасидов не сражался в восставших армиях, а новый халиф был абсолютно никому не знаком — без репутации и последователей, которые поддержали бы его. Правда, армии хорасанцев и куфанцев принесли ему присягу как халифу, но огромное число мусульман не поддерживало Аббасидов.
Не станет ли путч в Куфе лишь прелюдией к развалу мусульманской империи? Даже среди тех, кто жаждал установления правления семьи Пророка, большинство ожидало увидеть в качестве своего вождя и вдохновителя потомка Али и Фатимы, а не непонятного отпрыска неверующего Аббаса — дяди Пророка. Сторонники, собравшиеся в Куфе, могли принести присягу верности, но дадут ли они новым халифам реальную власть или просто используют их как марионеток, чтобы придать внешнюю легитимность собственному правлению? Победа оказалась быстрой, по за нею последовали сомнения и страх.
После переворота борьба началась почти немедленно. Как и во времена французской и русской революций, ведущие действующие лица вскоре ополчились друг против друга. Первым исчез Абу Салама, лидер группировки в Куфе — к гибели его привела медлительность в деле признания Аббасидов. Однажды вечером его пригласили в резиденцию халифа, чтобы вручить ему почетный халат. Он оставался там довольно долго, ведя беседу, но когда он один направился домой по пустынным улицам, на пего напали и убили. Власти объявили, что с ним расправились террористы из секты хариджитов, которая одинаково не признавала ни халифа из Омейядов, ни халифа из Аббасидов; но каждый знал, что это ложь, призванная скрыть роль военных из Хорасана, которые не доверяли честолюбивым устремлениям Абу Саламы{9}.
Саффах, первый из халифов Аббасидов, правил очень недолго, он умер естественной смертью в июне 754 года. Ему было немногим больше тридцати, и хотя он стал халифом, но был слаб здоровьем, и предположений о его насильственной смерти даже не высказывалось. До самой смерти он был халифом, но его короткое правление не решило ни одной из основных проблем наследования и власти, которые угрожали новому режиму.
Саффаха сменил его брат, Абу Джафар, названный Мансуром Победоносным и ставший самой замечательной личностью за всю историю Аббасидов. Очень трудно воссоздать характер человека, который умер более 1200 лет тому назад, к тому же средневековые источники редко обсуждают черты личности человека, хотя именно этого хотелось бы современным биографам. Однако в случае Мансура имеется его портрет в старой арабской литературной традиции, который согласуется с другими свидетельствами и звучит весьма правдиво. Этот портрет не принимает форму грандиозного описания — скорее это серия зарисовок, коротких рассказов и анекдотов, рисующих причудливую и сложную личность, в то же время производящую сильное впечатление, чьи особенности могли проявляться и комически, и пугающе, в зависимости от точки зрения рассказчика.
У нас нет рисованного портрета Мансура или кого-либо другого из деятелей его времени, но имеется несколько словесных описаний. Он был высоким и стройным, с темной обветренной кожей, но больше всего наблюдателей поражала его негустая топкая бородка{10}. Неотъемлемым атрибутом мужественности мусульманина была густая борода. Однако Мансур не подходил под этот стереотип: когда он рыдал во время проповеди в мечети[6], его борода становилась такой жиденькой, что слезы стекали на землю. Волосы на голове у него тоже были жидкими. Когда Мансур начал седеть, то красил их шафраном, поскольку они не принимали хну, которой пользовалось большинство мужчин. Его гнев был ужасен, но обычно он его контролировал и использовал умышленно. Он часто был задумчив и подолгу сидел или замирал на корточках, размышляя и строя планы, царапая землю тростинкой или прутиком в попытке понять, что нужно делать{11}, или покусывая указательный палец и обдумывая, как оформить какое-нибудь официальное заявление{12}.
Мансур был гениальным политиком. Имея трезвое суждение, он точно знал, кого можно купить, а кого нельзя, умел настроить одного потенциального врага против другого. Он не был великим военачальником и, похоже, никогда не водил армию лично, но мог использовать военную силу, когда это было необходимо. Этот человек не был рожден для легкой жизни и роскоши. Он вырос в семейном поместье в Хумаймс и в молодые годы много путешествовал. Один раз в суровых горах Загрос в западном Иране он даже присоединился к неудавшемуся восстанию против Омейядов.
Когда Мансур стал халифом, некоторые люди из самого близкого окружения, которые оказывали ему услуги или давали приют, приходили к его двору просить награды. Один из них, по имени Азхар, с которым Мансур разделял свои скитания, стал слишком усердно доить свою удачу. В первый визит ему дали 4000 дирхемов, чтобы он смог погасить свой долг и отпраздновать свадьбу сына, но велели больше не приходить и ничего не просить. Вскоре Азхар появился снова, говоря, что пришел пожелать халифу удачи, и снова ему дали денег и велели больше не приходить — ни с просьбой о деньгах, ни с добрыми пожеланиями. Когда Азхар появился в третий раз, он заявил, что пришел выучить молитву, которую произносит халиф. «Не утруждай себя, — ответил халиф, — ибо она не была исполнена. Я молил Господа избавить меня от твоих приставаний, но Он этого не сделал»{13}.
Мансур был искренне, а не формально верующим человеком. Он регулярно молился. За его столом не подавалось вино, как обнаружил к своему разочарованию знаменитый доктор Бухтишу. Так как доктор был христианином, у него не было религиозного запрета на выпивку, и он заявил, что никогда не ест без вина. Однако за столом халифа ему пришлось пить воду Тигра, которая, как он тактично заявил, была так же хороша, если не лучше; чем вино{14}.
Мансур также не одобрял музыку. Один из его приближенных слуг, тюрк по имени Хаммад, рассказал историю{15} о том, как, когда он был с халифом, они услышали в другой части дворца шум. Хаммада послали выяснить, в чем дело, и он обнаружил одного из евнухов, сидящего с девушкой-рабыней и играющего на тунбуре — инструменте, родственном мандолине. Он доложил хозяину, и тот спросил — совсем в манере известного британского судьи, который заявил, что не знает, кто такие «Битлз», — что такое тунбур? Хаммад описал и, так как его расспрашивали дальше, сказал, что видел инструмент в Хорасане до того, как поступил на службу к халифу. Тогда халиф потребовал сандалии и тихонько пошел к ничего не подозревающей веселящейся парочке. Когда он взорвался гневом, те в панике убежали, но евнуха поймали. Халиф приказал, чтобы инструмент разбили о его голову, а самого убрали вон, продав на обычном рынке рабов.
Еще одна черта его характера проявляется в эпизоде, рассказанном одним из слуг двора, Саламом аль-Абрашем (Рябым). Позднее, когда он стал старшим в администрации, Салам вспоминал, как в бытность его молодым слугой они с товарищем всегда ожидали возвращения халифа, когда тот покидал дом и выходил показаться на публике. Он рассказывал, что при личном общении Мансур был дружелюбен и доброжелателен, терпим к играм детей и шуму. Когда же он давал аудиенцию и надевал свои официальные халаты, его поведение менялось — он делался нетерпимым и раздраженным. Однажды, когда он вернулся, слуги, как обычно, ждали его в коридоре, и халиф сказал Саламу: «Мой мальчик, если ты видишь, что я надеваю халаты или возвращаюсь с приема, знай, что никто из вас не должен близко подходить ко мне, чтобы я не причинил ему зла»{16}.
Также Мансур был великим проповедником. Красноречие всегда высоко почиталось среди арабов, и Мансур был единственным халифом династии, имевшим репутацию крупного публичного оратора. В мечети по пятничным молитвам он призывал аудиторию жить праведной жизнью и лично извинялся за свое правление. Он имел готовые ответы на выкрики тех, кто иногда осмеливался возразить ему{17}. Позднее арабские монархи вынуждены были отказаться от публичных выступлений, но во времена Мансура халифа мог увидеть и услышать любой, кто в пятницу приходил на молитву в большую мечеть столицы.
Мансур был организованным и методичным до занудливости. Его день{18} начинался задолго до рассвета, когда он поднимался и шел в свою личную молельню. С восходом солнца он присоединялся к молитве своих домашних перед тем, как отправиться в иван[7], чтобы занять место для утренней аудиенции, которая была самой важной и публичной частью дневной работы. После сиесты{19} в полдень остаток дня проходил в расслабляющих беседах с членами семьи. Когда заканчивались вечерние молитвы, он просматривал свою корреспонденцию и обсуждал дела с советниками, прежде чем отправиться отдыхать примерно в десять часов вечера.[8]
Его внимание к деталям при строительстве новой столицы в Багдаде было типичным для него. Халиф яро сражался за экономию средств и, вероятно, доводил строителей до отчаяния постоянным вмешательством в их дела. Когда он находил что-то, что ему нравилось, он требовал, чтобы эту деталь или прием повторили, но гораздо дешевле. На каждый свод отдельно он просчитывал стоимость кирпичей и штукатурки, заставляя работников приходить к нему и сообщать точно, сколько материалов они израсходуют. Когда один строитель сказал ему, что не может сделать точной оценки, халиф ответил, что он поможет:
Он послал за обожженным кирпичом и растворам, необходимыми для возведения свода. Затем начал добавлять те материалы, которые понадобятся дополнительно. Он не отходил от строителей полтора дня, пока они не закончили работу. Когда свод был сделан, он послал за Мусайябом [прорабом] и велел заплатить за труд и материалы. Строителю выдали пять дирхемов, но халиф решил, что это слишком много, и давил на Мусайяба до тех пор, пока не снизил цену до одного дирхема. Затем он тщательно осмотрел все остальные своды и сравнил их с тем, который уже знал. Мусайяба заставили вернуть халифу более шестисот тысяч дирхемов, которые тот уже получил ранее, ему не позволяли покинуть дворец, пока он этого не сделал{20}.
Большая часть его времени проходила в чтении и осмыслении отчетов разведки. Он целиком доверял организации под названием барид. Обычно это слово переводится как «почта», но хотя донесения содержали также официальные материалы, их сообщения были намного шире. Агенты барида действовали в каждом городе и в провинции как некая структура, альтернативная правительственной, они напрямую сообщали халифу о поступках управляющих, кади, то есть судей, а также о таких мирских, но весьма важных делах, как изменения цен на основные предметы потребления. О любых волнениях и проблемах немедленно сообщалось халифу{21}. Мансур придавал огромное значение хорошей разведке и считал наличие агентов барида одним из устоев своего режима{22}.
Его любовь к систематизации простиралась и в более зловещих направлениях. Женщина по имени Джамра, которая была косметологом Мансура и знала многие темные секреты дворца, рассказала леденящую кровь историю, которая могла бы стать одним из самых страшных эпизодов «Тысячи и одной ночи»[9]{23}. Перед тем, как отправиться в паломничество в Мекку, в котором он умер, Мансур оставил очень четкие инструкции своей невестке Рите, жене своего сына и наследника Махди, который находился в это время в Иране. Мансур отдал ей ключи от всех кладовых, но одним из них она имела право воспользоваться, лишь будучи абсолютно уверена в его смерти. И даже тогда право войти в эту комнату имели только она или ее муж. Когда Махди узнал, что отец умер, то поспешил в Багдад, чтобы вступить в права наследства, и Рита рассказала ему о ключе в особую комнату. Молодые отправились открывать эту кладовую. Они оказались в огромной сводчатой камере без окон, в которой были сложены тела всех казненных членов семьи Али, превратившиеся в мумии в сухом месопотамском воздухе. Их было много, всех возрастов, от детей до стариков. К уху каждого трупа была прикреплена бирка с аккуратно выписанным именем и степенью родства жертвы. Зачем покойный халиф хранил эту мрачную коллекцию, непонятно. Может быть, он напоминал этим себе, что все потенциальные претенденты на его трон мертвы — а может быть, не мог придумать, как их похоронить и избежать вероятности того, что могилы превратятся в центры поклонения народа.
Махди, который надеялся, что сумеет уладить размолвку с Алидами (прямыми потомками Али и Фатимы) и тем самым с самим Мухаммедом, был в шоке от того, что увидел. Он приказал, чтобы трупы тайно убрали и захоронили в общей могиле, а над этим местом построили тюрьму.
И во все рассказы и легенды о Мансуре вошла его главная слабость. Вероятно, еще тогда, когда он был жив, и наверняка после его смерти его называли Абу’ль-Даник, «отец копейки», потому что он тщательно пересчитывал каждый грош. Правда, он мог быть щедрым для членов своей семьи и для преданных слуг — но арабские историки любили противопоставлять жадного старого отца и его щедрого, доброжелательного сына Махди. Вот два типичных эпизода. В одном из них{24} рабыня по имени Хализа, которая была служанкой наложницы Махди[10], а позднее ею жены Хайзуран, пошла к халифу, потому что у того болели зубы. Услышав ее голос, Мансур велел ей войти, и она увидела, что он сжимает голову руками. Какое-то время он молчал, но в конце концов спросил: «Хализа, сколько у тебя денег?» — и она ответила, что у нее есть тысяча динаров. Тогда он велел рабыне положить руки ему на голову и поклясться в этом, поэтому ей пришлось признаться, что на самом деле у нее десять тысяч динаров. «Принеси их мне», — приказал он. Когда она вернулась к Махди и Хайзуран, последний добродушно шлепнул ее и спросил: «Зачем ты пошла к отцу? С его зубами все в порядке. Просто вчера я попросил у него немного денег, и он сделал вид, что заболел. Но все-таки лучше иди, отнеси ему деньги». Она сделала, как велел Махди, и на следующий день, когда Махди зашел навестить отца, старый халиф упрекнул сына, что тот просит денег, когда даже его рабыня имеет так много.
А вот другой эпизод: Мансур откладывал изношенную одежду, чтобы отдать сыну, и когда последний приходит, он видит, что отец занят починкой. Махди усмехнулся и сказал, что люди будут издеваться над его убожеством, но халиф ответил, вероятно, вспомнив свою нищую юность и стараясь объяснить сыну, который знал лишь богатство и процветание: подходит зима, понадобится одежда для домочадцев и детей. Махди открыто рассмеялся и сказал, что он об этом позаботится. «Как хочешь», — ответил старик{25}.
Еще в одном рассказе Махди пришел к отцу в новом черном халате. Когда он поднялся, чтобы уходить, старик проводил его взглядом, полным обожания и любви к красивому доброжелательному сыну. Выходя в галерею, Махди споткнулся о свою саблю и порезал халат. Оправившись, он пошел дальше, будто ничего не случилось. Отец остановил его и упрекнул, что тот принимает божье благоволение как должное. Тогда Махди вернулся и извинился{26}.
Когда Мансур летом 754 года сменил своего брата, положение новой династии было далеко не безоблачным. Его должность правителя немедленно была оспорена дядей Абд Аллахом. Мансур понимал также, что не может долго быть хорошим правителем халифата, пока Абу Муслим правит в Хорасане и большей части Ирана, словно тот — его владение. Кроме того, имелась скрытая угроза со стороны Алидов и их многочисленных сторонников. Несмотря на все усилия по пропаганде Аббасидов, многие чувствовали, что семья Али, будучи прямыми потомками Пророка, имеет больше прав быть халифами, чем Аббасиды. Поэтому неизбежно существовало множество таких людей, которые чувствовали, что переворот отнюдь не вынес на поверхность то исламское сообщество, на приход которого они надеялись. Когда-нибудь и где-нибудь возникнут попытки насильственных перемен.
Первый вызов правлению Мансура был брошен изнутри его собственной семьи. В исламе нет системы первородства или хотя бы устоявшейся традиции, что новый халиф должен быть из числа детей предшествующего. У Саффаха имелись собственные сыновья, но они еще были малы, поэтому он и предложил в наследники своего брата Мансура. Несмотря на это, его дядя, как один из старших мужчин в семье, имел хорошие шансы считаться в ней лидером. Более того, так как он любил отдавать приказы, именно он изменил свою жизнь и повел войско Аббасидов против Омейядов в битве при Забс.
Его притязания были весьма серьезными. Когда в июне 754 года Саффах умер, Мансур совершал паломничество в Аравию, и Абд Аллах решил использовать свой шанс. Он как раз собирался начать летнюю кампанию против Византии и имел при себе армию из хорасанцев. Он призвал также значительное количество сирийских солдат. Большая их часть была из тех, кто поддерживал Мервана и Омейядов. Теперь, оставшись не у дел, они были рады снова стать военными. Получив письмо с сообщением о смерти Саффаха, Абд Аллах собрал командиров своей армии, сирийцев и хорасанцев, и объявил, что претендует на халифат. Похоже, никто ему не возразил.
Тем временем Мансур вернулся из паломничества и усиленно уговаривал Абу Муслима, который ходил с ним, повести хорасанцев против дяди. В конце концов, испытывая все-таки некоторые опасения, Абу Муслим согласился. Когда армии встали друг против друга возле древнего города Нисибии к западу от Мосула, в среде сторонников Абд Аллаха начало расти напряжение. Он сам относился с подозрением к своим хорасанским сподвижникам, боясь, что они могут присоединиться к землякам и перейти на сторону Абу Муслима. Сирийцы, которые всего четыре года назад были разбиты армией Абд Аллаха в битве при Забе, испытывали неловкость из-за того, что именно он их возглавляет. Абу Муслим заявил, что он не ссорился с Абд Аллахом, что его послали просто как правителя Сирии. Сирийцы сразу же решили, что тут кроется какой-то замысел, и пока они будут стоять у Нисибина, Абу Муслим опустошит их земли. Собранная второпях коалиция Абд Аллаха начала распадаться из-за подозрений и взаимных обвинений. Хорасанцы присоединились к Абу Муслиму, сирийцы поспешили домой, а самому Абд Аллаху пришлось удирать по пустынной дороге в далекую Басру, где его брат Сулейман принял его и предложил убежище. Опасность миновала, Абу Муслим исполнил свою последнюю службу для династии.
Теперь он стал для Мансура самой близкой и реальной опасностью. До тех пор, пока Абу Муслим оставался при власти, халиф не был полновластным монархом в своей собственной земле. С другой стороны, Абу Муслим занимал очень сильную позицию. Он распоряжался сердцами и умами многих в восточном Иране, включая некоторых из тех, кто тайно или открыто хотел выдворить отсюда всех арабов, отказаться от ислама и восстановить старые законы Сасанидов. Более того, существовали и моральные соображения: Аббасиды были обязаны Абу Муслиму необычайно многим — в конце концов, именно он первым поднял черные флаги в их честь и собрал армию, которая привела их к власти. Брат Саффах и другие члены семьи советовали проявлять осторожность, но Мансур, более жестокий и прагматичный, знал, что обязан действовать.
Отличная, может быть даже единственная, возможность представилась сама собой. Абу Муслим уехал на запад в Ирак посмотреть своими глазами, как работает новый режим, оставив большинство своих приверженцев в гарнизонах по длинным дорогам через Иран. Мансур понимал, что это шанс, который нельзя упускать, но все-таки дело было нелегким. После победы над Абд Аллахом ибн Али Абу Муслим решил возвратиться на свою базу в Хорасан, отказавшись от приглашения посетить халифа. И он, и его иранские советники знали, что вызовы халифа могут превратиться в ловушку. И все-таки, вопреки здравому смыслу, он изменил свое решение. От халифа приезжали люди, которым он верил, привозя теплые приглашения; он не мог до конца поверить в то, что халиф способен причинить ему вред после всех услуг, оказанных им династии.
Драма разыгралась по сценарию театральной трагедии{27}. Много раз Абу Муслим колебался и много раз менял свое решение, возвращаясь назад, в безопасный для него Иран. Когда он приехал навестить халифа, который остановился в простой палатке во временной столице возле Куфы, казалось, что все складывается отлично. У нас имеется множество рассказов предположительных свидетелей о том, что случилось потом — несмотря на то, что, как часто случается с рассказами свидетелей даже совсем недавних событий, они несколько расходятся в деталях. Одним из свидетелей, который безусловно присутствовал на месте происшествия, был главный секретарь или визирь Мансура, Абу Айюб аль-Мурьяни. Абу Айюб знал, что замышляет его хозяин, и очень тревожился. Он понимал, что сторонники Абу Муслима придут в ярость и вряд ли пощадят Мансура и всех связанных с ним. Но он не смог отговорить халифа.
Однажды вечером Абу Муслим прибыл в лагерь и пошел к палатке. Перед его приходом Мансур приказал Абу Айюбу, чтобы того убили, как только он появится — но Абу Айюб стал настаивать на осторожности, говоря, что сторонники Абу Муслима немедленно в ярости убьют самого Мансура. В действительности, как он потом признавался, он страшно испугался и все еще надеялся, что проблему можно решить другим путем. Поэтому когда Абу Муслим прибыл, халиф, сидя на коврике для молитвы на полу своей палатки, рассыпался в любезностях и предложил Абу Муслиму принять ванну, чтобы отдохнуть после долгого путешествия.
На следующее утро халиф был в отвратительном настроении и поносил несчастного Абу Айюба за проявленную им осторожность. Абу Муслим собирался прийти к нему позднее этим утром, поэтому Мансур вызвал к себе несколько самых доверенных стражников. Он спросил их начальника{28}, выполнит ли тот era приказ. Естественно, начальник ответил согласием. Тоща халиф продолжил: «Ты убьешь Абу Муслима?» Повисла долгая пауза, во время которой начальник стражи смотрел в землю. «В чем дело? — спросил Абу Айюб. — Почему ты не отвечаешь?» Наконец начальник ответил севшим голосом, что он сделает это.
Теперь сцена была подготовлена для выполнения замысла, но халиф не чувствовал ситуации. Он отправил Абу Айюба в лагерь, чтобы проверить, какие там настроения. По дороге секретарь встретил Абу Муслима, который улыбнулся и поздоровался с ним. Это был последний раз, когда Абу Айюб видел его живым. Абу Муслим провел раннее утро, посещая друга, троюродного брага халифа но имени Иса ибн Муса; по Иса остался дома, чтобы помыться перед визитом ко двору, поэтому Абу Муслим пошел одни.
Халиф сам потом рассказал Абу Айюбу, что случилось. Все произошло очень быстро. Когда Абу Муслим встал перед ним, халиф начал оскорблять его, и затем, по оговоренному заранее сигналу — хлопку ладоней, — стражники кинулись на Абу Муслима и сбили его с ног, а потом по приказу хозяина перерезали ему горло. Тело завернули в плащ и положили в угол палатки.
Дело было сделано, но сторонники убитого и его друзья все еще представляли серьезную опасность. Когда Иса ибн Муса пришел к халифу, он спросил об Абу Муслиме. «Он завернут там», — ответил халиф, указывая на труп в углу. Потрясенный Иса ответил традиционными арабскими словами смирения: «Мы все от Бога, и к нему мы вернемся».
Сложную загадку заметши на сдержанные подозрения{29}. Людям было сообщено, что Абу Муслим останется с халифом.
Добавили еще одну секцию к палатке правителя, принесли ковры и подушки, чтобы обставить ее. Тем временем тело тайно сбросили в Тигр, поэтому у Абу Муслима нет даже могилы. На следующий день было распространено известие о его гибели. Мансур разослал великолепные подарки старшим начальникам Абу Муслима, и кто раньше, кто позже, но большинство приняло предложения и пошло к нему на службу. Но некоторые сторонники убитого из простых людей уходили со словами: «Мы продали своего хозяина за горсть серебра»{30}.
Убийство Абу Муслима было опасной игрой. И политически, и морально халиф подвергался огромному риску. Он это знал, но он также знал, что, не утвердив свой авторитет, никогда не сможет стать истинным повелителем мусульманского мира. Он продемонстрировал свою дальновидность и жестокость — и рассчитал верно. Разрозненное сопротивление со стороны войск Абу Муслима, оставленных на хорасанской дороге, было подавлено. Слабые воспоминания об Абу Муслиме сохраняются у жителей восточного Ирана как символ того, что может случиться, а его деяния вошли в эпическую поэзию и легенды.
После смерти Абу Муслима Мансур смог посвятить себя укреплению власти над своими громадными территориями. Несколько следующих лет прошли практически без особых событий, и халиф начал готовиться к строительству новой постоянной столицы в Багдаде. Тем временем его старший сын Махди, уже получивший царский титул, был послан в Иран в качестве наместника, чтобы набраться опыта правления. Он создал свой собственный двор в городе Рее (на юге от современного Тегерана), откуда мог следить за событиями в Хорасане, на востоке.
Однако оставалась одна проблема, которая сидела занозой в голове халифа. Он знал, что существуют потомки Али и Фатимы, которые никогда не смирятся с правом Аббасидов править от имени семьи Пророка. Он понимал, что они могут рассчитывать на поддержку значительной части населения, особенно в Ираке. Правление Мансура, укрепившись окончательно, выглядело так же, как и правление Омейядов, которое оно сменило, лишь с другими людьми у власти. Те, кто хотел более глубокого соблюдения исламских канонов, вскоре непременно будут разочарованы. Для халифа проблема заключалась в том, что он не мог предвидеть, кто из множества потомков Пророка поднимется, чтобы бросить ему вызов, и где это будет сделано.
Мансур попытался действовать и кнутом, и пряником. Он хотел, чтобы члены семьи Пророка жили в безопасности при дворе, получая обеспечение от государства, а он мог бы следить за ними. Многие из наследников Али приняли его предложение и выбрали комфортную жизнь. Однако к 756 году, вскоре после установления единовластного режима, Мансур был обеспокоен известиями о том, что два молодых члена семьи Али, Мухаммед ибн Абд Аллах и его брат Ибрахим, исчезли.
Бунт Мухаммеда, известного под именем аль-Иафс аль-Закия («Чистая Душа»), и его брата Ибрахима стал одним из определяющих моментов в истории халифата Аббасидов. Мы много знаем об этом — точнее, нам об этом много рассказывают авторы, которые в основном симпатизировали Мухаммеду{31}. Как обычно в арабских источниках этого периода, нас знакомят не с последовательностью действий, а с рядом зарисовок, выбранных для иллюстрации некоторых черт характера, или с общим направлением событий. Несмотря на фрагментарность и слепую веру наших информаторов в точность их источников, мы можем построить живую картину бунта, надежд и страхов участников с обеих сторон. Образ справедливого человека, поднявшего бунт в безнадежной ситуации и с самого начала чувствующий, что он обречен, но не испытывающий страха в преддверии мук, необыкновенно убедителен.
Мухаммед Чистая Душа был крупным, дородным, довольно неуклюжим человеком с очень темной кожей и заметным заиканием{32}. Когда он поднимался на деревянную кафедру в мечети, вспоминал один свидетель, та вся дрожала. В то же время у своих сторонников он вызывал чувство глубокой преданности. Он очень ясно нарисовал себе путь следования дорогой своего предка, пророка Мухаммеда, чье имя он носил. Он был также удивительно мягким и щедрым: Риях, правитель Медины при Аббасидах, ответственный за большинство преследований, переносимых семьей Пророка, был лишь заключен повстанцами в тюрьму и выжил бы, если бы перевозбужденные последователи Мухаммеда не убили его в тот момент, когда подавляли бунт{33}. Даже командующий войском Аббасидов, возглавивший преследование, во время которого умер маленький сын Мухаммеда, тоже был всего лишь заключен в тюрьму и пережил события.
Мухаммед оставался доброжелательным и доступным дюке после того, как взял Медину под свой контроль. Один человек вспоминал, что видел пятнадцатая ста им мальчиком: «мы подошли к нему, присоединившись к собравшейся поглазеть на него толпе. Никого от него не отгоняли. Я подошел к нему совсем близко, так что мог его хорошенько рассмотреть. Он был верхом, в белом стеганом халате и белом тюрбане. Это был широкоплечий человек с мелкими шрамами от оспы на лице»{34}. Его поведение очень отличалось от замкнутою образа жизни, который из соображений безопасности вели халифы Аббасиды.
Можно предполагать, что, согласно своему прозвищу Чистая Душа, Мухаммед был одновременно и романтичным, и весьма наивным человеком. Жесткий мир реальной политики Медины был не тем местом, где поднимают восстание. Она находилась слишком далеко от центра скопления богатств и власти, зависела от поставок продуктов питания, ввозимых из Египта, которые легко можно было отсечь. Но для Мухаммеда Медина была лишь местом начала создания мусульманского государства, которое первоначально выстроил Пророк. Это была мечта, которая плеснула в лицо современной реальности — но Мухаммед оказался идеалистом, для которого символы значили больше, чем практический смысл.
Считалось, что Мухаммед и его брат, жившие в Медине, отправились на охоту, а потом куда-то пропали. На самом деле они много путешествовали по мусульманскому миру, перебираясь из одного безопасного дома в другой, стараясь не наткнуться на агентов Мансура. В конце концов Мухаммед вернулся в Хиджаз — местность около Медины, где он хорошо ориентировался и мог рассчитывать на большое количество симпатизирующих. Несколько раз он чуть не попался. Однажды он прятался в ущелье возле Янбу к северу от Медины, когда заметил правительственные войска, и ему пришлось бежать через бесплодные горы. При нем была наложница, которая только что родила сына, но ребенок выскользнул у нес из рук и разбился о скалы{35}. В другой раз он притворился простым бедуином и простоял, склонившись между опорными стойками колодца, пока мимо проезжал наместник Аббасидов{36}. А однажды он шел вместе с другом по имени Осман к мечети в Медине, когда увидел, что навстречу идет правитель города. Осман решил, что игра окончена, но Мухаммед приказал: «Иди вперед!» Осман продолжил путь, «хотя, — как он рассказывал потом, — ноги едва несли меня». Мухаммед уселся прямо в пыль спиной к дороге, накинув на голову плащ, и правитель прошел мимо, приняв его за женщину, которая не хочет, чтобы видели ее лицо{37}.
Так Мухаммед играл в кошки-мышки с властями и ждал момента, чтобы начать действовать. Он хотел дать брату Ибрахиму время сплести сеть поддержки в Ираке, чтобы они могли нанести удары одновременно. Но Аббасид изменил тактику поведения, и это заставило Мухаммеда поспешить с выступлением. В марте 762 года Мансур прибыл в Медину лично — и в качестве паломничества, и чтобы возглавить поиски Мухаммеда. На всех, кто мог знать, где находится вождь заговорщиков, было оказано давление. Один знатный мединец, Зияд ибн Убсйд Аллах, среди ночи был разбужен шумом: какие-то люди пытались ворваться в его дом. Это была хорошо известная во все времена тактика службы безопасности — арестовывать подозреваемых в ранний утренний час, когда они наиболее уязвимы. Зияд выскочил из постели в одной набедренной повязке, разбудил слуг и евнухов, которые спали в портике, и велел им молчать.
Через какое-то время пытавшиеся ворваться в дом люди ушли, но вскоре вернулись с железным тараном и снова начали выбивать дверь. Тогда Зияд открыл калитку, чтобы они не разнесли весь дом; его схватили и лягушачьими прыжками (арабский вариант этого выражения — «по-страусиному») отволокли во дворец правителя, где остановился халиф. В прихожей перед комнатой с куполом, где находился халиф, задержанного встретил управляющий двором, Раби, который обругал его за то, что он доставил властям столько хлопот. Затем занавес отдернули. Комната освещалась свечами, стоявшими по углам, возле каждой свечи застыл слуга. В зыбком свете Зияд разглядел сидящего на корточках на ковре халифа — ни подушки, ни молельного коврика, чтобы устроиться поудобнее. Голова Мансура была склонена, он водил перед собой по полу железным прутом.
Раби сообщил Зияду, что халиф находится в таком состоянии весь вечер. Зияду казалось, что он стоит тут уже несколько часов, когда халиф наконец поднял голову и резко спросил: «Где Мухаммед и Ибрахим? Отвечай, сукин сын!» Потом он снова опустил голову и продолжил водить прутом. Наконец он повторил свой вопрос, добавив: «Пусть поразит меня Господь, если я не убью тебя!» Зияд, сохранив самообладание, смог ответить халифу, что это вторжение его людей спугнуло заговорщиков. «Убирайся!» — выкрикнул халиф, и Зияд исчез — без сомнения, испытав огромное облегчение, так как остался жив и не подвергся пыткам{38}.
Тогда халиф приказал, чтобы всех родственников Мухаммеда мужского пола, включая его старика-отца, арестовали и вывезли в Ирак. Схваченных собрали в мечети правителя, туда вызвали кузнеца и приказали ему изготовить для всех ножные кандалы. Длинный путь через пустыню пленники преодолели в носилках с цепями на шее и на ногах. Некоторых били, и всех без исключения прилюдно унижали{39}. Когда их поместили в тюрьму, мать Мухаммеда, Хинд, решила навестить мужа (женщин никогда не арестовывали и, похоже, оставляли им свободу передвижения), чтобы привезти послание от сына с сообщением, что он готов сдаться, чтобы старика освободили — но отец настойчиво посоветовал сыну продолжать прятаться и вести работу по сбору сторонников{40}.
Первичный план братьев заключался в том, что они одновременно поднимут восстания в Медане и в Басре, раздробив силы Аббасида. Но гонения на семью и постоянная угроза ареста заставили Мухаммеда проявить преждевременную активность. В ночь на 23 сентября 762 года он повел сторонников на штурм мечети Пророка в Медине. Одев желтый халат и желтую калан-суву (высокую круглую шапку), он объявил себя халифом и призвал последователей никого не убивать. Дворец правителя, соединенный с мечетью, был заперт, но повстанцы подожгли дверь со стороны мечети, а кто-то положил свой щит, так что люди смогли перейти через горящие угли. Слуги правителя удрали, а его самого заметили за деревянной решеткой в окне верхнего этажа. Ею привели вниз и посадили под арест{41}. Никто не был убит{42}.
Вскоре Медина оказалась в руках восставших. Новость быстро дошла до халифа. Человек из Медины проскакал тысячу с лишним километров до Куфы, где находился Мансур, за девять дней. Прибыв туда ночью, он громко потребовал, чтобы его впустили. Раби, управляющий, запротестовал из-за того, что слишком поздно, но человек настаивал, и закончилось все тем, что он рассказал халифу о восстании Чистой Души и о тех, кто был с ним. Его щедро наградили за действительно важные для халифа новости. Когда Мансур спросил мнение старого сирийского солдата, который участвовал во многих кампаниях халифа Мервана из Омейядов, тот ответил: «Слава Аллаху! Он поднял восстание там, где нет денег, нет людей, нет оружия и нет фуража. Пошли кого-нибудь из тех, кому веришь, в Вади Курра[11], чтобы перекрыть поступление провизии из Сирии, и он начнет голодать там, где находится»{43}. Мансур немедленно послал небольшую, но хорошо вооруженную армию под командованием своего кузена Исы ибн Мусы, чтобы тот пересек пустыню и отбил город.
Более реалистично настроенные люди в Медине понимали, что город не подходит для создания центра власти. Они сопротивлялись общему энтузиазму и отстранялись от мятежа{44}. Когда приблизились силы Мансура, сторонники Мухаммеда уговаривали его уехать в Египет, где он найдет продовольствие и поддержку, или уйти в пустыню и доверить свою жизнь Бану Сулейм Бедуину, у которого больше лошадей, чем у любого племени в западной Аравии. Чистая Душа воспротивился: его предок и вдохновитель, Пророк, выкопал ров для защиты Медины от врагов, и он последует его примеру{45}. Ров превратился в символ. Мухаммед выехал на место верхом, в белом подпоясанном халате, и начал копать голыми руками. Когда он нашел несколько глиняных кирпичей подлинного рва Пророка, его со- ратники сказали: «Велик Аллах! Это ров твоего деда, пророка Господа»{46}.
Эта последняя вспышка энтузиазма не выстояла против реальности войны. Когда силы Аббасидов подошли к городу, Мухаммед вышел навстречу с огромной толпой меднпцев. Когда же враги придвинулись ближе, он с характерной для него широтой души заявил своим боннам, что любой из тех, кто хочет спастись, освобождается от клятвы верности. Несколько человек ушли сразу, за ними потянулись другие, и поток стал неудержим — толпа вернулась в город и начала бросать оружие. Иса со своими людьми легко преодолел ров: сорвав двери с ближайшего дома, он перекинув их через ров и перешел его вместе с лошадьми. 6 декабря Мухаммед Чистая Душа с горстью слабо вооруженных последователей остался перед лицом вооруженных войск Аббасида. К вечеру все было кончено. Мухаммед, как говорят, отказался от всех предложений бежать и спрятаться. Один человек, утверждавший, что видел все своими глазами, рассказал, что он храбро бился мечом Пророка, точно так же, как дядя Пророка, Хамза, во времена первого рва. «Он не был ранен до тех пор, пока кто-то не выпустил в него стрелу. Я и сейчас вижу голубую сталь и красную кровь. Затем на нас понеслись лошади, и он прижался к стене… там его и настигла смерть»{47}. Говорят, когда сражение закончилось и войска Аббасида вошли в Медину, на город обрушился страшный ливень, какого никто не помнил{48}. Голову Мухаммеда отвезли Мансуру, который положил ее на серебряное блюдо и выставил на всеобщее обозрение{49}. Семье позволили захоронить тело. Брат Мухаммеда Ибрахим поднял восстание в Басре, но слишком поздно, чтобы заставить Аббасида раздробить свои силы; в свою очередь, он тоже погиб в сражении.
После победы в 762 году над Алидамн Мансур ликвидировал основную угрозу, которая маячила перед ним с тех пор, как восемь лет назад он стал халифом. Он создавал халифат Аббасидов на твердом фундаменте оплачиваемой профессиональной армии, в основном состоявшей из хорасанских солдат, и эффективной системы налогообложения, чтобы собирать деньги на ее содержание. Не все одобряли его политику. Многие мусульмане чувствовали себя отстраненными от государственных дел, лишенными гражданских прав, обиженными тем, что сообщество верующих стало такой же империей, какая существовала раньше. По стабильность и растущее благосостояние — по крайней мере, в Багдаде — убеждали многих колеблющихся терпеть новый режим. Мансур посвятил жизнь укреплению собственной власти, а созданные им в это время административные системы обрели и закрепили свое абсолютное влияние не только при последующих халифах Аббасилах, но и в их государствах-преемниках вплоть до настоящего времени.
Во многом Мансур был обязан успехом членам своей огромной семьи, и весь восьмой век чем крупнее была царская семья, тем больше цепных сторонников оказывалось у халифа. Переворот, который привел Аббасидов к власти, начался не во имя одного отдельного человека, а скорее во имя всей семьи; лозунги восстания декларировали, что новый правитель обязан быть «избран из семьи Пророка». При перевороте, как мы видели, в качестве правителей выдвинулись сначала Саффах, а затем, в 754 году, Мансур. Но было естественно, что они лишь разделяют новообретенную удачу своего рода, и их семья стала бы возражать самым яростным образом, если бы они этого не делали.
Семья Аббасидов была очень обширной. Саффах и Мансур являлись сыновьями Мухаммеда ибн Али, который владел имением в Хумайме. У них было четыре брата, двое из которых умерли до переворота; ни один из двух оставшихся не предпринимал попыток участвовать в политике или в жизни при дворе. Гораздо более значительной была роль дядей Мансура, братьев Мухаммеда: как старшее поколение мужчин, они хотели играть главные роли в правительстве.
Насколько мы знаем, во время переворота были живы семеро из них — хотя один, Дауд, вскоре умер. Некоторые из дядей оказались сильными личностями, которые ожидали уважительного к себе отношения. Они сильно разнились по возрасту: например, Абд ас-Самад был гораздо моложе своего племянника Мансура, он дожил до правления своего праправнучатого племянника Гаруна. По временам дяди сообща оказывали сильное давление на халифа, чтобы отстоять интересы одного из них, попавшего в немилость{50}. Мансур, обычно чрезвычайно осторожный с деньгами, был очень щедр с дядями: вероятно, их старшинство в семье заставляло его нервничать.
Дяди были очень могущественными, но их нечасто можно было видеть во дворце. Дауд умер еще до того, как власть Аббасидов упрочилась, а Абд Аллаха даже держали под домашним арестом из-за его опрометчивой попытки получить халифат после смерти Саффаха. Казнь члена царской семьи как простого мятежника подорвала бы статус их всех, и дяди сомкнули ряды, чтобы защитить своего. Рассказывали истории о том, как халиф пытался избавиться от Абд Аллаха, устроив «случайное» обрушение дома, а когда тот действительно умер, многие считали, что его убили{51}.
Другим братьям было позволено иметь в провинции собственные дворы. Самым влиятельным из них был Салих, который правил в Сирии. Там он унаследовал огромную собственность, которой ранее владели члены семьи Омейядов, к тому же женился на вдове последнего халифа Омейядов — Мервана. Поговаривали, что его сын Абд аль-Малик, который унаследовал большую часть власти отца и стал ключевой фигурой в политике при режиме Гаруна, в действительности был по происхождению Омейядом. Но у Абд аль-Малика было много врагов при дворе, которые не любили его старомодного аскетизма и консерватизма, и его спорное происхождение вполне могло быть не более чем злобной сплетней. Семья Салиха проводила большую часть времени в сирийских поместьях, в пригороде Алеппо и в Манбидже, на северо-востоке от Алеппо, где Абд аль-Малик построил великолепный замок, которого домогался сам Гарун. До конца восьмого века семенные связи сохранялись путем браков между различными ветвями семьи Аббасидов, но к девятому веку потомки Салиха стали всего лишь крупным землевладельческим кланом северной Сирии. Без сомнения, они сознавали свое славное происхождение, но не являлись более членами двора халифа.
Из других братьев Сулейман обосновался в Басре, где собрал огромные богатства и имущество, унаследованное со временем его сыном Мухаммедом. Племянник Мансура, Иса ибн Муса, расположил свой двор в Куфе. Исмаил устроил одну из ветвей своей семьи в Мосуле, где та выстроила рынок, мечеть и баню, занявшие собой четвертую часть города. Они тоже стали частью местной городской верхушки, но потеряли все контакты с двором халифа. Похоже, единственные дяди, которые остались при дворе, это Иса и Абд ас-Самад; они были совсем молодыми и являлись чем-то вроде паршивых овен в стаде.
Иса начинал многообещающую политическую карьеру. Сразу же после переворота его послали захватить для Аббасидов Фарс на юго-западе Ирана. Однако Абу Муслим, обосновавшийся в Хорасане, счел, что этот город находится в сфере его влияния, и послал туда своего эмиссара, жесткого и опытного солдата{52}. Столкнувшись с безжалостным соперником, Иса сумел благополучно уйти, сохранив свою жизнь. В ответ он поклялся, что никогда больше не вступит в правление снова и никогда не вытащит меч, кроме как для священной войны.
Иса оказался столь же порядочен, как и эти слова. В отличие от других братьев, он остался при дворе. Его любили как Саффах, так и Мансур, и когда был основан Багдад, он стал владельцем большей части собственности в новом городе. Ему первому в семье Аббасидов после самого халифа был здесь выстроен дворец. Иса прорыл новый канал, названный его именем, который соединялся с Тигром в порту, откуда речные суда уходили в Васит и Басру. Местоположение его дворца, смотрящего на реку, было замечательным, по и опасным: вскоре после смерти Исы на кораблях в nopiy вспыхнул страшный пожар, сгорело много людей и судов, все их содержимое погибло{53}. Иса также рыл каналы в своих пригородных поместьях и строил на них водяные мельницы. До самой смерти весной 780 года{54} он оставался при дворе как старейшина. Он был одним из тех очень немногих людей, кто мог удержать Мансура во время его вспышек ярости, и многие молодые люди с благодарностью вспоминали его вмешательства, которое спасали им жизнь{55}. Однако похоже на то, что с Махди у Исы не сложилось столь же тесных отношений, как с его отцом — несмотря на подагру, после смерти Мансура он проводил все больше и больше времени на византийской границе, сражаясь с неверными.
Поколение детей Мансура не имело такой же возможности создавать свои субдинастии. Кроме его сына и наследника Махди, у халифа было еще одиннадцать сыновей, Некоторые из них вели приятную жизнь. Пятеро, судя по всему, умерли в молодости, так и не заведя семей; один сломав шею, когда упал с лошади во время паломничества в 789 году, а другой погиб, когда по необъяснимой причине перепрыгивал с одной крыши на другую и упал между зданиями. Выжившие иногда возглавляли паломничество — привилегия правящей семьи при Аббасидах; иногда на короткие периоды они направлялись управлять провинциями{56}.
Не будучи похожи на предыдущее поколение, дети Мансура неизменно обосновывались в Багдаде, некоторые были активны при дворе. Трое — Джафар, Салих и Сулейман — выстроили впечатляющие дворцы на западном берегу Тигра, рядом с Дворцом Вечности, где почти постоянно жили халифы. Джафар владел имением и речным портом в этой местности. Известный как Джафар Старший (чтобы отличать его от более молодого брата, который родился после его ранней смерти), он завел собственный дом в Багдаде и покровительствовал поэтам — хотя, конечно, истинные звезды притягивались ко дворцу самого халифа, где получали главные награды. В литературных источниках его представляют как простого и доверчивого человека, которого легко можно было сбить с толку. У него случались судороги, и какое-то время считали, что его сглазила женщина-джинн, чтобы он женился на ней{57}.
Джафар умер раньше отца, в 767 году;{58} он стал первым, кого похоронили на новом, только что открытом кладбище Ку-рейш. Двое его детей стали важными персонами при дворе Гаруна. Сын Иса был близким другом халифа и часто разделял с ним носилки на верблюде, путешествуя на второй стороне горба — хотя, так как он был весьма солидным человеком, на сторону Гаруна приходилось для равновесия подкладывать камни или другие тяжелые предметы. Близость к халифу означала, что он был важным источником придворных слухов и разговоров в придворных кругах{59}. Какое-то время он служил правителем Басры и провинции Арабского залива, но так и не стал политической фигурой высшего ранга{60}. С другой стороны, его дочь Зубейда стала любимой женой Гаруна и женщиной с необычайной властью и влиянием.
В следующем поколении у Махди было семь сыновей, включая халифов Хади и Гаруна. Остальные братья тоже принимали более активное участие в делах государства, чем их дяди, сыновья Мансура: Убсйд Аллах был правителем печально известной и необычайно сложной приграничной провинции Армения{61}, а также более спокойной провинции в Египте. Впоследствии ему дали для ведения сельского хозяйства огромные земельные поместья в плодородном районе Ахваз{62}, он владел дворцом на восточном берегу реки Тигр в Багдаде{63}. Его брат Мансур сражался в армии Гаруна против византийцев и играл плавную роль в политике Ирака во время великой гражданской войны Аббасидов. Третий брат, Ибрахим, пошел в совершенно ином направлении и стал одним из самых прославленных поэтов своего времени.
Младшие члены семьи Аббасидов в последний период правления Мансура и во времена Махди и Гаруна образовали влиятельную при дворе социальную группу. Владея в Багдаде дворцами на берегу реки, примыкающими к резиденции халифа, они принадлежали к самым богатым членам придворного общества. У них были свои семьи с управляющими и веселыми собутыльниками — что-то вроде миниатюрного варианта собственного двора халифа{64}. Все младшие Аббасиды претендовали на то, что певцы, которым покровительствуют они, — самые лучшие из всех, которых можно купить за деньга. Источники постоянно возвращаются к рассказам о том, насколько стиль жизни этой «золотой молодежи» находился в резком контрасте с аскетизмом старшего поколения. Пишут, что и Мансур, и Махди старались держать певцов подальше от своих легко поддающихся влиянию детей, в то время как сама Jeunesse dorée[12] рвалась к модной музыке и песням. Такие люди старшего поколения, как Иса ибн Али или Иса ибн Джафар ибн Мансур из более молодых, может быть, и были политическими верхоглядами, но они составили поколение, важное для формирования культуры, норм поведения и морали при дворе.
Каждодневный уход за двором находился в руках дворцовых слуг, которые занимали разные должности — от дворцового управляющего до скромных спальников и уборщиков. Повсюду крутились юные мальчики-слуги, ожидая, чтобы их послали с поручением. Многие из них были рабами или освобожденными (бывшие рабы). С течением времени они часто становились евнухами. Евнухи были частью дворцовой жизни Сасанидов, многие знатные люди при дворе византийских императоров того времени тоже были евнухами. Халифы Омейяды редко держали евнухов, но когда двор при Аббасндах разросся и стал более упорядоченным, евнухи стали образовывать более крупную, к тому же растущую часть придворного общества, пока в начале десятого века евнуха Муниса не назначили даже командующим армией.
Во главе этой иерархии слуг стоял управляющий, руководивший повседневной жизнью двора. Это был человек, который вел публичные аудиенции — и, что самое важное, контролировал доступ к халифу. Без его содействия увидеть халифа и лично пообщаться с ним было чрезвычайно трудно, а порой такая аудиенция была жизненно необходимо для успеха дела. В сущности, весь ранний период правления Аббасидов место управляющего занимали Раби ибн Юнус и его сын Фадл.
Происхождение Раби вряд ли могло быть менее подходящим. Его отец Юнус вышел из семьи с очень скромными возможностями, живущей в Хиджазе возле Медины. Будучи молодым человеком, Юнус сделал беременной одну из рабынь отца, но яростно отрицал свое отцовство. Ребенка продали в другую семью и дали кое-какое образование — но он совершил нечто дурное (мы не знаем, что именно) и был отослан в пустынное имение, принадлежащее семье, чтобы до конца дней работать на водяном колесе. Очевидно, что такая карьера не являлась дорогой к успеху. Однако вскоре его вновь продали, и случайно его купил правитель Медины, один из многочисленных родственников Мансура. Попутно Раби приобрел хорошее литературное образование — во всяком случае, согласно «Книге Песен», именно его интерес к арабской поэзии привлек к нему внимание халифа{65}.
Раби начал свою жизнь рабом, но Мансур даровал ему свободу. Тогда он стал мавла халифа. В арабском языке это слово имеет много значений, но в данном контексте означает «освобожденный». Статус мавла самого халифа дал Раби возможности, которых не обеспечило ему его воспитание, и надежно присоединил к правящей династии. Он по очереди был мавла Мансура, Махди и Хади. Его сын и наследник Фадл, который, конечно, никогда не был рабом, также называется мавла Гаруна, и в конце своей жизни, когда структуру двора ранних Аббасидов разрушила гражданская война, он описывается как вообще последний мавла{66}.
У халифа на службе было много других мавла: некоторые служили на совсем низких лакейских должностях, другие работали высокопрофессиональными личными слугами или администраторами. Они образовывали при дворе могущественную группу, иногда даже входя в конфликт с военными и секретарями, и очень следили за соблюдением всех своих привилегий и статуса. Раби и его сын фактическими являлись лидерами этой группы.
Ко времени основания Багдада в 762 году Раби уже был одним из самых доверенных слуг Мансура. Ему дали большую полосу земли к югу от города, где были созданы огромные рынки Карха. Он сладил за возведением торговых рядов — суков, а платил за строительство его хозяин. Затем Раби было выделено настоящее поместье для строительства собственного дома{67}. Кроме того, ниже по течению Тигра он построил — скорее в качестве распорядителя, нежели архитектора — Дворец Вечности, который стал любимой резиденцией Мансура и его преемников.
Раби извлек огромную прибыль из своего поместья и бурного развития Багдада, но место в истории ему обеспечило положение при дворе. Множество рассказов описывает, как он допускал или не допускал людей до халифа. Когда он захотел подорвать положение визиря халифа, в котором узрел соперника, он позволил врагам этого человека посетить халифа для тихой и долгой передачи злонамеренных слухов{68}.
Его величайшим триумфом стала гарантия мирного вступления Махди на престол халифа, когда во время паломничества осенью 775 года умер Мансур. После такой услуги по обеспечению преемственности не удивительно, что Махди оставил его в качестве управляющего. Раби, безусловно, был умным и сильным человеком, но также непреклонным и скромным. Он редко покровительствовал поэтам и не держал салона для писателей и интеллектуалов, как это делали Бзрмакиды, о которых мы услышим позднее; может создаться впечатление, что он не одобрял более фривольные черты двора Махди. И у него, и у его хозяина Мансура молодые годы были трудными, и эти люди понимали, что у молодого поколения мало опыта за пределами окружающего их придворного мира с его привилегиями{69}.
Его преданность Мансуру и династии была неоспорима, но Раби мог быть жесток и мстителен с соперниками, если чувствовал, что они пытаются подорвать его положение или просто не оказывают ему подобающего уважения. Когда первый визирь Махди оскорбил его, заставив ждать во время визита, а затем усадил на обычный ковер, а не на молельный коврик, Раби в ответ практически разрушил его судьбу. Не найдя ничего, что он мог бы использовать против самого визиря, он атаковал сбившегося с пути сына этого человека, обвинив его в ереси (зандака) и устроив при дворе вселяющую ужас сцену. Молодому человеку начали задавать вопросы на знание Корана, и когда открылось его полное невежество, его осудили как неверующего. Затем вызвали отца — но не для того, чтобы заставить его отказаться от сына, а чтобы тот лично его казнил. Когда отец не смог этого сделать, на его судьбе был поставлен крест; его удалили от дел и от двора{70}. Мир двора с его интригами не предназначен для слабонервных.
Наследование трона халифа в 785 году сыном Махди Хади стало последней услугой династии, которой Раби так верно служил; в тот же год управляющий умер своей смертью. Его сын Фадл унаследовал статус отца при дворе. Говорят, что Хади назначил его управляющим, потому что Фадл умудрился найти игривого поэта ибн Джами, которого Махди изгнал за дурное влияние, и вновь привез его ко двору{71}. Гарун доверил ему распоряжаться своей личной печатью{72} — хотя похоже, что Фадл всс-таки не занимал поста управляющего до 795 года{73}. Как и отец до него, он был одним из самых могущественных людей при дворе и мог контролировать доступ к халифу; тому, кто хотел получить аудиенцию у Гаруна, приходилось иметь дело с Фадлом ибн Раби{74}. Если Гарун хотел, чтобы кого-либо привели к нему тайком или желал организовать кому-нибудь проверку на верность, он мог быть уверен, что Фадл выполнит эту работу{75}. Управляющий был также тюремщиком для высокопоставленных заключенных{76}. Во многих историях о дворе Гаруна он появляется как антитеза Бармакидам. Как и отец, Фалл имел репутацию тупоголового, практичного и прозаическою администратора, хотя сеть сведения, что он «немного» писал стихи{77} — впрочем, стихи в то время писали почти все. Как и отец, он был по-собачьи предан династии и присутствовал при смерти Гаруна в 809 году — так же, как его отец присутствовал при смерти Мансура{78}.
При дворе крутилось огромное количество более неопределенных фигур, которые играли в происходящих событиях роли, похожие на роли Розенкранца и Гильденстерна, часто появляясь в критические моменты, но никогда не занимая центр сцены на продолжительное время. Мы уже сталкивались с Саламом аль-Абрашем, когда тот был молодым слугой, ожидавшим возвращения Мансура с публичной аудиенции. Говорят, он был евнухом, и это давало ему возможность посещать те уголки дворца и домашних покоев, которые были запретны для мужчин{79}. В то же время статус его пола не запрещал ему выступать в публичной сфере. Будучи взрослым, он получил назначение организовывать заседания мазалши{80} — учреждения, куда народ мог приносить халифу жалобы на плохое управление, — и наверняка помогал отдельным просителям. Он был товарищем Махди по попойкам, и халиф приказывал ему пороть поэтов, которыми был недоволен{81}.
Как у многих придворных, карьера Салама аль-Абраша имела свои провалы. Став халифом, Гарун арестовал его — вероятно, потому, что тот был близок с его умершим братом Хади; но к 803 году Салам определенно вновь завоевал доверие халифа и был назначен управлять домом и имуществом Яхьи Бармакида после того, как семья того потеряла благоволение. К моменту его приезда занавесы уже были сняты, и добро собрано для вывоза, а Яхья печально наблюдал за этим пришествием конца{82}.
В хрониках того времени Салам появляется то тут, то там, но постоянно в качестве актера на ролях не выше статиста. Вне прелестного круга придворной жизни все выглядело совсем иначе{83}. Когда нищий поэт ибн Джами прибыл в Багдад без гроша и без знакомств, он направился в одну из мечетей. Там, усталый и голодный, он сидел, наблюдая, как верующие расходятся по томам. Наконец остался всего один человек, продолжавший молиться. Позади него толпилась свита слуг и рабов, терпеливо дожидающихся, пока он закончит. Мужчина дочитал молитву, а когда выпрямился, то заметил ибн Джами и начал расспрашивать его, кто он и откуда пришел. Случайного знакомого пригласили по дворец, и ибн Джами со временем поднялся до славы и богатства. Человек со свитой оказался не кем иным, как Саламом аль-Абрашем. Для поэта, только начинающего пробиваться, он был образцом богатства и власти, недосягаемым по положению для всех, с кем поэт встречался раньше. Хотя Салам начал жизнь рабом, теперь у него была собственная свита; один из его поваров, Птах, позднее, во времена халифа Мутасима, стал знаменитым военачальником{84}. Более того, Салам сделался человеком, который мог организовать жизненно необходимую встречу, мог открыть дверь, ведущую к славе и богатству.
Салам имел еще одну, чрезвычайно неожиданную черту характера. Пишут, что он одним из первых перевел греческие научные тексты на арабский язык — может быть, под руководством семьи Бармакидов. Это позволяет предположить, что сам он происходил из греков, и мальчика захватили во время одной из приграничных войн между мусульманами и Византией{85}.
При Мансуре халифат Аббасидов быстро создал впечатляющую бюрократию. Как ни одно современное ему государство на христианском Западе, халифат имел целый штат оплачиваемых профессиональных чиновников (куттаб), которые вели запись доходов и расходов, а также списки тех, кто служил в армии и учет их жалованья. Более того, чиновники, работавшие в конторах («диванах»)[13], были мирянами, а ведь существовала еще и дублирующая, совершенно отдельная религиозная бюрократия начиная от учителей религии или улемов (ulama). По схеме, которую так и не удалось воссоздать в паши дни, влияние чиновников проникало до самых, дальних границ империи. Уже к началу десятого века, на фоне хаоса и распада, один из чиновников, Кудама ибн Джафар (умер в 948 г.) написал руководство для администрации, которое описывало весь аппарат в тончайших деталях. Бюрократия также развила в себе чувство принадлежности к структуре и esprit de corps (корпоративный дух); еще один чиновник, Джахшиярн (умер в 922 г.), написал историю развития бюрократии, восхваляя ее достижения и ее героев.
Халифы, как и наместники, и прочие важные персоны в государстве, имели собственных секретарей, которые составляли и писали их письма согласно установленным стандартам дипломатической формы, сложившейся к концу восьмого века. Это делалось вовсе не потому, что халифы и их ведущие вельможи были неграмотными. Напротив, совершенно исключено, чтобы халиф не умел читать и писать (еще один поразительный контраст при сравнении с западным образом жизни, так как до тринадцатого века читать на Западе умели лишь очень немногие монархи); многие из них были широко образованными людьми. Скорее это происходило из-за того, что написание официальных документов принимало все более формальный вид и обязано было соответствовать протоколу; оформить документ правильно входило в задачу профессионала.
Разрастание бюрократии и общей склонности к литературе было обусловлено появлением нового материала для письма — бумаги. До Аббасидов и в начале периода их правления документы создавались на папирусе, ввозимом из Египта, а книги писали на пергаменте, то есть выделанной коже животных. Бумага, которую изготавливали из тряпья (почти вся бумага вплоть до девятнадцатого века делалась из текстиля, а не из древесной массы), была и дешевле, и удобнее, чем то и другое. Бумагу много веков тому назад изобрели в Китае; согласно утвердившейся позднее традиционной версии, технология ее изготовления попала в мусульманский мир, когда группа китайских мастеров была захвачена в битве с арабскими войсками при Таласе в Казахстане в 751 году.
В этом виде данная история почти наверняка является мифом, но в администрации Аббасидов бумагу начали использовать именно при правлении Мансура. К девятому веку изготовление бумаги стало производительным и дешевым: Огромный выпуск литературных произведений в период Аббасидов был бы невозможен без появления этого нового материала для письма.
Халифы Омейяды имели секретарей, а в ранний период Аббасидов эти должности переродились в визирей (wazir). Визири стали главными советниками халифов по политическим вопросам, а также возглавили гражданские службы. В качестве таковых они являлись важными фигурами при дворе. Первым визирем Мансура стал человек по имени Абу Айюб аль-Мурьяни из деревни Мурьян в Хузистане. Сначала он работал секретарем в администрации Омейядов, но был настолько умен, что вскоре после переворота Аббасидов привлек к себе внимание Мансура. Он быстро стал одним из самых близких советников халифа, его компетентность распространялась далеко за рамки простого составления писем. Именно Абу Айюб посоветовал Мансуру, как заманить Абу Муслима ко двору, чтобы изолировать и убить. Он находился рядом с Мансуром, когда тот выбирал место для строительства Багдада, и он же распоряжался распределением земель в одной четвертой части города{86}.
Абу Айюб и его семья быстро разбогатели, приобретя огромные поместья в районе Басры в их родном Хузистане. В результате они обзавелись множеством врагов; простые люди считали их жадными и деспотичными, особенно когда те начали спекулировать зерном во время голода{87}. Их мелкие чиновники были известны как взяточники{88}. Айюбиды сделали большую ошибку, оттолкнув Халида Бармакида, который был потенциальным соперником в борьбе за пост визиря{89}. В 770 году неожиданно пришла расплата. Один из их чиновников, человек по имели Абан ибн Садака, обвинил их в коррупции. Раби использовал свое положение управляющего, чтобы халиф наверняка услышал его заявление. Не предупреждая и не проверяя, визиря и его брата Халида арестовали. Они оба умерли в тюрьме, а на следующий год халиф приказал палачу взять сыновей Халида, отрубить им руки и ноги, а затем обезглавить.
Имущество, конфискованное у визиря и его семьи, было громадным — и по количеству земли в поместьях, и по деньгам. Место визиря буквально являлось лицензией печатать деньги. Но оно было также и чрезвычайно опасным. С нажитыми при дворе врагами, имея за плечами слишком опасные махинации, визирь и его семья могли по приказу халифа исчезнуть в мгновение ока. При Аббасидах такое случилось впервые— но этот случай оказался далеко не последним.
В истории чиновничества и во многих аспектах придворной жизни раннего периода Аббасидов господствовали Бармакиды. Их имя, единственное из множества чиновников и городских слуг этой поры, обессмертила «Тысяча и одна ночь», где Джафар Бармакид представляется преданным товарищем Гаруна во всех приключениях; их имя вошло даже в «Оксфордский словарь английского языка».[14] Иизаму аль-Мульку (умер в 1092 году), великому визирю сельджукских султанов, писавшему тремя веками позже, Бармакиды были известны в основном своими аристократическими персидскими предками и политической проницательностью{90}. Бармакиды были самой богатой и самой знаменитой семьей в Багдаде после Аббасидов. Конечно, их имя навсегда связано с этим городом, но их родина лежит далеко на востоке.
Они пришли из Балха в плодородной долине реки Оке — сейчас это северный Афганистан. В наше время Балх представляет собой чуть видные руины из бесформенных куч глины, но в древности и в начале средних веков он был одним из крупнейших городов Азии. Столица греческого царства Бактрия, после развала империи Александра он управлялся буддийской династией Кушанов; в первых веках нашей эры буддизм окончательно утвердился здесь. В соседнем Бамиане, до недавнего их уничтожения талибами, все еще стояли две громадных статуи Будды, памятники богатой культуры того времени.
Когда сюда пришли арабы, Балх являлся типичным много-конфессиоиальпым городом Центральной Азии. Он был окружен высокой стеной из глиняного кирпича; глядя на юг с крепостного вала, вы могли разглядеть за поразительно зелеными полями орошаемой равнины крутые и бесплодные подножиягор Гиндукуша, с поражающей, драматической внезапностью вздымавшиеся пал плоской землей. На равнине глаз выхватывал огромный купол гробницы — буддийской усыпальницы Цавбахара, духовного центра оазиса. Это был центр паломничества для буддистов из многих земель, мусульманский источник сравнивает его с Меккой. Строение было необыкновенно богато — и обширными землями, и людьми, которые их обрабатывали и которых считали рабами.
Семья Бармакидов традиционно оставалась опекуном великой гробницы и, купаясь в богатстве, имела соответствующий статус. Имя Бармак было наследственным титулом, и хотя после того, как семья перешла в мусульманство, оно превратилось лишь в первое имя, но все же род оставался известным именно как Бармакиды (араб. Barāmikа). Они женились на женщинах из правящих семей горных княжеств верховий реки Оке: мать Халида ибн Бармака была принцессой из Согдианы в современном Таджикистане.
По причинам, о которых мы можем только гадать, Бармакиды решили перейти в ислам. Как и многие неарабские мусульмане в восточном Иране, они поставили на Аббасидов. Халид ибн Бармак, являвшийся в то время главой семьи, вскоре выделился среди других лидеров переворота. Он лично отвечал за распределение собранных денег и выдачу жалованья войску{91}: может быть, именно прошлое семьи, некогда управлявшей огромными поместьями, как раз делало згу работу подходящей для него.
С того времени он продолжал свою карьеру при дворе и в среде чиновничества. Не существует письмешгых свидетельств, по он когда-либо возвращался в Балх, а крепость Навбахар вообще исчезает из исторических записей. Халид превращается в великого финансового деятеля раннего периода халифата Аббасидов. Это положение приносит новые награды. Халид был среди тех, кто давал Мансуру советы при планировке Баедада, а когда город стал распространяться на восточный берег Тигра, там оквзалась собственность, дворцы и рынки Халида и его детей; сто имения помнились также в районе Васры.
Обладая несомненным талантом финансиста, Халид не рвал старых персидских связей. Он наслаждался жизнью во время двух кратких периодов нахождения на посту губернатора провинции в Фарсе, который раньше был центром империи Сасанидов и где все еще были живы старые персидские обычаи, а также в Табарнстане. Эта гористая область на южном берегу Каспийского моря была районом, куда почти не проникли арабы, где задержались старые традиции. Говорят, что, будучи правителем провинции, Халид сотворил чудо, найдя сокровища старых персидских царей, которые они привезли с собой в это горное убежище, спасаясь от вторжения арабов. Он создавал полые рынки и, как знак уважения, местные жители украшали свои щиты его портретом, что было совершенно не характерно для ислама.
Связь со старым персидским прошлым подчеркивает история об арке Кисра (Хоеров). К югу от Багдада лежала старая персидская столица, известная на Западе под греческим именем Ктссифон, по в арабских источниках ее называли просто «город» (аль-Мадаин). Над городом возвышалась огромная арка-пеан, которая была воздвигнута Хосровом II. Этот громадный кирпичный пролет был много шире, чем умели строить арабские строители. Арка стояла как молчаливый свидетель превосходства древней культуры. Согласно рассказу, который несет в себе все отличительные признаки литературной выдумки, Мансур решил разрушить арку и использовать ее материал для строительства своего нового города, но Халид возразил, что наличие грандиозной арки среди необитаемых руин будет демонстрировать превосходство ислама, и ее сохранили для потомства{92}. Огромным пролетом можно восхищаться и сегодня.
Даже для таких глубоко уважаемых придворных, как Халид, жизнь никогда не была полностью безопасной. Характер халифа иногда мог повернуться ужасной стороной, и этот ira regis, царский гнев, для многих перечеркивал все их достижения и даже саму жизнь. Сын Халида Яхья доносит до нас историю{93}, которая показывает как опасности того времени, так и нуги, с помощью которых большие люди пытались защитить себя от поворотов колеса фортуны. Мансур начал с подозрением относиться к богатству Халида и без предупреждения потребовал у него огромную сумму в три миллиона дирхемов. Даже Халид не располагал такими ресурсами и заподозрил, что халиф просто задумал разорить его. В страшной спешке он бросился к людям, к которым при дворе обращался дружественно «браг». Он послал своею сына Яхью, тогда еще молодого человека, обойти их дворцы и попросить взаймы.
Друзья Халида в основном были чиновниками — такими, как Салих, носивший официальный титул хранителя молельного коврика (Shib al-Musalla); его обязанности простирались и на хранение цистерн с водой в готовности для паломничества халифа в Мекку, а также (по требованию) лишних папирусов из сокровищницы на продажу{94}. Кроме того, Салих отвечал за распределение участков на восточном берегу Тигра в Багдаде. Большую их часть он сохранял для себя и использовал для создания коммерческих предприятий{95}.
Салих и остальные согласились помочь — в конце концов, никто не мог предсказать, когда придет их черед и когда им понадобятся друзья. Однако многие сделали это тайно, отказавшись встречаться с Яхьей и выслав деньги позднее — было бы неразумно слишком открыто объявлять себя друзьями человека, который вскоре может быть полностью обесчещен. Самая сложная беседа состоялась у Яхьи с человеком по имени Умара ибн Хамза. Как и Салих, Умара был чиновником скромного социального происхождения, но необычайно разбогател в результате своих связей при дворе. Его описывали как одноглазого и бесформенно-толстого, но его щедрость соперничала только с его гордостью{96}. Умару считали трудным в общении человеком, и Яхья не испытал облегчения после его первого ответа. Когда он пришел к Умаре, который наверняка понимал, зачем к нему явились, то нашел его сидящим во дворе дома лицом к стене. Хозяин не повернулся к Яхье, ограничившись тем, что сдержанно спросил его, как чувствует себя отец. Яхья объяснил свою миссию, но Умара не ответил. Яхья чувствовал, как стены сдавливают его и что земля вот-вот поглотит его, но продолжал говорить. Наконец Умара, отправляя его прочь, пообещал сделать, что может. Яхью вывели из дома. Про себя он проклинал Умару за высокомерно и гордость. Но едва он вернулся к отцу и стал рассказывать ему о результатах визита, как появился посланец Умары с 100 000 дирхемов.
В конце концов осталось собрать лишь 300 000 дирхемов, но последний срок быстро приближался. Яхья пересекал лодочный мост через Тигр в Багдаде, когда наткнулся на предсказателя с вороной — по утверждению хозяина, эта птица открывала будущее. Человек закричал: «Птица может предсказать тебе!» Яхья проехал мимо, погруженный в беспокойные мысли, но человек побежал за ним, схватил коня за уздечку и сообщил, что Аллах рассеет его заботы, и завтра он будет проезжать этим же путем со знаменем в руке. Яхья пообещал человеку 3000 дирхемов, если это будет правдой, и поехал дальше, даже не представляя, как такое может случиться.
Тем временем двор получил весть, что курды опустошили земли вокруг Мосула, и халиф ищет кого-нибудь для разрешения возникшей проблемы. Начальник дворцовой стражи Му-сайяб, который был другом Халида, порекомендовал, чтобы назначили его. Таким образом, на следующий день Яхья с отцом действительно проехали мимо предсказателя будущего в сторону Мосула со стягом, и предсказатель получил свои деньги.
Многие истории рассказывают нам об опасностях жизни при дворе — но также и о важности придворных связей. Халид выжил только потому, что у него была группа друзей, которые (без сомнения, в основном по чисто личным мотивам) были готовы помочь ему деньгами и протекцией. Несчастный визирь Абу Айюб не имел таких связей, и его карьера закончилась ужасно.
Халид умер в 780 году после возвращения из похода, который молодой принц Гарун устроил против византийцев. Его сын Яхья уже создал себе место в администрации; безусловно, статус отца немало повлиял на его карьеру, но Мансур шутил, что в то время, как большинство мужчин порождают сыновей, Яхья породил отца{97}.
Яхья ибн Халид отметился в истории двора Аббасидов при правлении Махди, по еще больше — при Гаруне. И все-таки трудно четко сформулировать суть его талантов и достижений. Многие рассказы о его жизни звучат скорее как примеры, написанные, чтобы показать, как должен вести себя хороший министр и бюрократ, что он должен делать в той или иной ситуации, а не как реальный исторический материал. Репутация Яхьи была идеализирована последующими поколениями секретарей, которые сделали из него образец для себя, и именно их глазами мы смотрим на героя. Несмотря на эти оговорки, существующие сообщения все-таки важны, поскольку они показывают нам, каким требовалось быть идеальному придворному и администратору, какие достоинства считались для него основными.
Ключом к успеху были отношения с царской семьей, которые у Яхьи сложились намного более тесно, чем у большинства других чиновников, а также крепкие связи с другими членами администрации. Кажется, что тесная дружба с правящей семьей возникает совершенно случайно. Мансур назначил Халида правителем горного Табаристана, где тот служил семь лет. Находясь там, Халид назначил своего сына Яхью, тогда еще очень молодого человека, своим представителем в городе Рее на юге. В 758 году Мансур послал своего сына Махди в Рей, назначив его своим наместником в Хорасане и на востоке — и Яхья, естественно, оказался у того на службе. Говорят, что их отношения стали близкими именно тогда. Когда у Махди и его любимой жены Хайзуран родился Гарун, жена Яхьи, Зубейда бинт Мунир, приняла к своей груди наследника Аббасидов, и Хайзуран вернула эту любезность сыну Яхьи, Фадлу, рожденному годом позже[15]{98}. Судя по всему, в истории семьи Аббасидов нет других подобных примеров в отношении выхаживания детей, и если такое произошло на деле, то понятно, почему Бармакиды находились в фаворе. Хотя вполне возможно, что это была просто дружба между двумя молодыми матерями, возникшая в чужом для них обеих городе. Каковы бы ни были обстоятельства, история показательна для близких отношений, которые возникли между Яхьей и молодым Гаруном.
Эти отношения подтвердились, когда молодого Гаруна послали в 780 году в поход против византийцев. То была первая экспедиция под его независимым командованием, а он был еще молод и неопытен. Его отец, халиф Махди, назначил Яхью сопровождать сына. Под начало Бармакида был отдан контроль над расходами, секретариат и вся администрация войска. Раби ибн Юнус также был послан с армией, и Гарун обычно советовался с ними по всем вопросам. Там сцементировались близкие отношения между Яхьей и Раби — а это означало, что управляющий, поссорившись с предыдущими визирями, вполне мог тесно работать с Яхьей. К счастью, поход оказался успешным, хотя и довольно коротким. Небольшая византийская приграничная крепость Самалу была взята, армия вернулась с победой, и статус Яхьи под тверд идея{99}.
Во весь остальной период правления Махди Яхья значил для Гаруна то же, что и отец. Вступление на престол халифа Хади в 785 году породило серьезную угрозу его положению. Хади ненавидел Гаруна как очевидного наследника и хотел заменить его собственным сыном. Яхья видел в этом явную угрозу своему положению: если Гарун утратит права наследования, то никто не сможет обеспечить статус Бармакида. Вместе с Хайзуран, которую он знал со времен их пребывания в Рее, и хитрым Раби он приложил все усилия, чтобы защитить интересы Гаруна. Весьма характерно, что там, где Хайзуран выступала против своего старшего сына, сам Яхья пытался смягчить обстановку, уговаривая Хади быть терпимым к младшему брату — а Гаруна учил противостоять угрозам Хади.
Поворот колеса фортуны, который посадил на трон Гаруна — в сущности, почти без сопротивления — означал, что Яхья оказался великолепным администратором. С самого вступления На престол Гаруна в 786 году и до драматического падения Бармакидов в 803 году Яхья и его сыновья, солидный Фадл и более легкий Джафар, властвовали при дворе халифа. В 794 году, как сообщают источники, «Гарун передал все свои дела Яхье Бармакиду»{100}.
Во многих историях Яхья появляется как человек, наделенный всеми полномочиями власти. В нескольких рассказах люди подходят к нему, чтобы сказать, что соседнее с ними поместье в Саваде (нынешний Ирак) внезапно поступило на рынок, а у них нет денег купить его{101}. Великий человек обещает посмотреть, что можно сделать, а когда они приезжают домой, деньги им уже доставлены. Другой рассказ показывает его помогающим коллеге, заваленному работой в конторе, некому Али. Человек посетовал, что у него так много жалоб, что он не справляется с потоком бумаг: «Рукава и туфли забиты ими до отказа». Яхья пригласил сто отдохнуть вместе, они немножко выпили и вымылись в бане, а пока его коллега спал, Яхья сам работал с бумагами, отделяя важные и подписывая их. На следующий день Али с упавшим сердцем вернулся к жалобам, боясь притронуться к ним и понимая, что не выполнил работу. Когда бумаги прибыли, он обнаружил, что они все обработаны за него{102}. Иногда нам всем требуются такие коллеги, как Яхья Бармакид.
Зато Яхья был нетерпим к неумехам. Хотя он отвечал за письма, которые отсылались от имени халифа, личную печать халифа (во всяком случае, какое-то время) хранил другой чиновник, Абу’ль-Аббас аль-Туси. Яхыо раздражала медлительность Абу’ль-Аббаса при выполнении работы и задержки, которые возникали в результате. Он пожаловался халифу Гаруну, который позволил ему обходить держателя печати и приказал своим секретарям отправлять письма напрямую{103}.
Яхья во многих смыслах был публичным представителем правительства Аббасидов. Вместе с сыновьями Фадлом и Джафаром он сидел каждый день в присутственном месте, принимая жалобы; «они оставались до ночи, просматривая дела людей и вникая в их нужды. Никому не отказывали в приеме, и их занавес никогда не опускался»{104}. Именно к его двери складывалась масса прошений. Каждое утро его ждали на скамейке у калитки его дома, и каждый день он весело и дружелюбно приветствовал жалобщиков.
Другая зарисовка показывает, как быстро мог действовать Яхья при необходимости. Однажды халиф Гарун уехал на охоту, а в Багдаде начался разлив Тигра. Все были удивлены мощью воды. Мы видим Яхью с армейскими командирами, он посылает их в угрожающие наводнением зоны и приказывает строить защитные дамбы{105}.
Мы также обнаруживаем, что он выступает как прогрессивный помещик. Говорят, Яхья потратил 20 миллионов дирхемов, чтобы прокопать канал, который стал известен под названием Абу'ль-Джунд («Отец войска»), потому что огромные урожаи со впервые возделанных полей использовались для выплаты жалованья войскам. Именно он организовал поставки зерна из Египта и святые города Мекку и Медину, где жило много государственных пенсионеров, потомков переселенцев и прислуги{106}. Все посчитали этот акт благочестивым и похвальным.
Кроме того, что он был умелым чиновником, Яхья играл важную роль в качестве покровителя культуры. Разумеется, поэты писали стихи в era честь, а он был (что естественно и общепринято) щедр с ними. Говорят, что он и сам немного писал стихи — но похоже, не особенно оригинальные; его оригинальность лежала в сфере покровительства научной литературе. Именно Яхью Бармакида считают первым, кто проявил интерес к переводу на арабский книги «Альмагест» Птолемея — увы, похоже, что проект увяз в трудностях из-за нехватки опытных переводчиков{107}. Яхья поручил создать исследование о призме. Может быть, оттого, что его семья пришла с востока, он проявлял большой интерес к индийской культуре. Говорят, он посылал в Индию специального человека, чтобы тот привез растения, используемые в тамошней медицине, а также собрал сведения об индуистской религии, которые образуют смысловую основу более поздних арабских текстов{108}. Он заплатил индусу, учителю по имени Манка, за перевод индийской книги по медицине (по-арабски она называется «Книга Сасард»){109}. Столь широкий спектр интересов выделяет Яхью и его окружение из ряда обычных чиновников и придворных. Эта деятельность в качестве покровителя науки принесла плоды в следующем веке, когда в администрацию пришли ученики Бармакидов и стали одними из основных инициаторов перевода на арабский язык греческих научных работ.
Династия Аббасидов пришла к власти путем военного переворота. Именно армии мусульман Хорасана победили силы Омейядов и в 750 году привели к власти новую династию. В конце концов, именно военная сила поддержала авторитет династии, и Мансур тщательно поддерживал эффективность своей военной машины. Вполне понятно, что военачальники занимали важные места при дворе халифов.
Общее число войск в армиях Аббасидов в конце восьмого века доходило, вероятно, до 100 000 человек. Интересно сравнить эту цифру с армией Восточной Римской империи в шестом веке, которая насчитывала примерно от 90 000 до 150 000 человек в регулярных войсках — хотя, конечно, армия Аббасидов была разбросана на гораздо большем пространстве. В 762 году, когда Мансур столкнулся с восстанием Алида Ибрахима, брата Мухаммеда Чистая Душа, в Рсс под командованием его сына и наследника Махди находилось войско в 30 000 человек, 40 000 солдат насчитывалось в Тунисе, где возник конфликт с местными берберами, и всего 4000 человек было послано в Медину, чтобы сражаться с Мухаммедом Чистая Душа. С халифом оставалась лишь тысяча человек, и он вынужден был как можно быстрее набирать солдат в Сирии. Мы знаем, что гарнизоны стояли в Азербайджане и в Мосуле; вероятно, около 25 000 солдат имелось на византийской границе. Всем им платили или должны были платить ежемесячное жалование — но многие солдаты, подобно оттоманским янычарам, также имели работу или небольшое дело в тех местах, где они жили. После основания Багдада значительное количество войск осело в городе. Он стал их домом, и они со своими потомками образовали большую часть населения новой метрополии.
Солдаты унаследовали кварталы к северу и западу от Круглого Города, в стороне от коммерческих районов на юге. Большие семьи военных людей Аббасидов имели здесь земельные наделы: Хасан ибн Кахтаба, сын первого полководца при перевороте, имел участок (rabad), на котором стоял его дом и дома членов его семьи, выходящие на боковую улицу (darb), названную его именем{110}. Его сослуживец Мусайяб ибн Зухейр, в течение многих лет занимавший должность начальника полиции, имел дом прямо напротив ворот Куфа в Круглом Городе, а также владел собственной мечетью с высоким минаретом{111}. Другие солдаты жили более скромно; образовались целые районы города, заселенные солдатами с дальнего северо-востока империи, а также группами выходцев из Мерва, Балха, Бухары и других мест Трансоксапии, осевшими в этом городе иммигрантов{112}.
Большинство их жило и работало в мире, далеком от двора и придворного общества, но вокруг дворца постоянно стояли солдаты{113}. Однажды, уже в конце своего правления, Мансур провел формальный смотр армии. Он собрал войска на берегах Тигра южнее Багдада, приказав своей семье и двору тоже взять оружие. Сам он появился в кольчуге, черной калансуве и шлеме{114}. Однако это было скорее исключительным явлением, обычно боевые доспехи при дворе не носили.
Среди военных сложилось две элитных группы, которые имели гораздо более тесные связи с двором халифа. Это стража (haras) и полиция (xhurta). Различия между этими двумя группами пс всегда ясны, по стража, вероятно, ограничивалась обеспечением безопасности халифа (и ликвидацией его жертв), в то время как полиция играла более широкую роль в поддержании порядка как в Багдаде, так и в других местах.
При основании Багдада страже были даны участки возле дворца халифа. В сердце Круглого Города находилась открытая площадь. На площади стоял дворец Золотые Ворота и мечеть. Единственными другими строениями на этом пространстве были жилища стражников. Поблизости располагались два больших портика — крыши, опирающиеся на колонны из обожженного кирпича и гипса, где сидели начальники стражи и полиции. Они служили также прибежищем для молящихся, не поместившихся в мечети{115}. Кроме того, охранники стояли у четырех ворот в Круглый Город. Говорят, что каждые ворота имели отряд из тысячи человек с собственными командирами; в аркадах находились комнаты, расположенные по сторонам от прохода{116}.
Стража существовала весь ранний период правления Аббасидов, но у нас мало информации о том, как она выглядела и какие функции выполняла. Она должна были стоять у входов во дворец халифа и присутствовать на официальных приемах. До возведения Багдада, когда Мансур жил в палаточном лагере, он держал стражников под рукой; именно стражу он вызвал, чтобы убить Абу Муслима, когда тот появился. Когда в 758 или 759 году на Мансура напали фанатики из секты равандийцев, и он находился в серьезной опасности, командир стражи лично вышел, чтобы переговорить с повстанцами. Когда он уже возвращался, ему сзади пустили в спину стрелу, и несколькими днями позже он умер. В качестве чрезвычайного знака уважения халиф лично совершил похоронные молитвы и оставался у тела до тех пор, пока убитого не похоронили. Место умершего передали его брату{117}. Командир стражи действовал также как посланец между посетителями и халифом; описывают, как один старший военачальник (Хасан ибн Кахтаба) пришел навестить халифа и, обнаружив сына — командира стражи, сидящего на фарш своего отца при входе в апартаменты правителя, — оставил у него записку{118}. Позднее, как описывают источники, стражников вооружали пиками, когда они шли охранять двор, но у нас нет никакого представления, какую форму они носили и имелась ли она вообще{119}.
Мансур правил еще двенадцать лет после подавления восстания Чистой Души в 762 году. В основном эти годы были мирными, и халиф мог посвящать много времени и средств строительству. Работа в Круглом Городе Багдада оказалась в основном закончена к 766 году — всего через четыре года после начала строительства{120}. Двумя годами позже, в 768 году, халиф начал расширять столицу. Его сын и наследник Махди вернулся из Прана, и Мансур хотел построить ему собственный дворец и дать возможность покровительствовать и награждать своих соратников, как сам он делал на западном берегу.
На восточном берегу был создан совсем новый город с собственной мечетью и дворцом халифа. Члены внутреннего круга Аббасидов, вроде семьи Бармакнда, вскоре приобрели собственность на обоих берегах реки. Чтобы связать два берега, были построены мосты из суденышек. Такие мосты из стоящих борт к борту маленьких лодок, поверх которых был положен деревянный настил, были в те времена обычным способом соединять берега Тигра — и так до самого двадцатого века, когда стали строиться каменные и бетонные мосты. Район на восточном берегу, называвшийся иногда Русафа, стал началом поселения, которое со средних веков и до начала нашего времени понемногу превращалось в центр города.
В 771 году халиф посетил Сирию и Иерусалим, во время этого путешествия выбрав место для еще одного нового города. Место находилось рядом с древним городом Ракка на Евфрате, ныне он принадлежит Сирии. На следующий год Мансур послал сына Махди начать строительство; говорят, тот начал разбивать новый город по такому же плану, что и Багдад — с аналогичными воротами, стенами и башнями. Очертания Ракки Аббасидов все еще заметны, но этот город не круглый, а имеет форму буквы «D». Его стены и башни, достигающие теперь лишь высоты трех-четырех метров, дают представление о том, как был спроектирован Багдад. Город был предназначен стать передовой базой армии Аббасидов для проведения кампаний на византийской границе — а также, вероятно, на случай волнений в Сирии. Хорошо связанный с Багдадом по реке, он стал любимой резиденцией более поздних халифов, в первую очередь Гаруна аль-Рашида.
Летом 775 года Мансур отправился в паломничество в Мекку. Он совершал его в 765 и 770 годах, но на этот раз развивающаяся болезнь обусловила дополнительную срочность в осуществлении его планов. Ему исполнилось, судя по всему, 63 года, и здоровье его уже не было столь крепким, как прежде. Как и многие мусульмане, он верил в духовные преимущества умирающего в святом месте. Большинство важных персон государства отправилось с ним, включая преданного управляющего Раби и молодого Мусу, сына наследника Махди, позднее тоже ставшего халифом под именем Хади. Махди остался в Багдаде во главе правительства.
По мере продвижения Мансуру становилось все хуже. В одной из тех историй, которые показывают, насколько закрыта была личная жизнь халифов даже для самых высокопоставленных людей, нам повествуется, как издали за верблюдом Махмуда наблюдал член семьи Али, у которого была причина бояться гнева халифа. Он увидел, как верблюд отошел к краю дороги и опустился на колени. Халиф сошел с носилок и испражнился, затем снова сел позади Раби и продолжил утомительное путешествие. Когда дорога очистилась, наблюдатель, с которым был доктор, подошел туда, где присел халиф, и осмотрел место, где тот опорожнялся. У доктора не оставалось сомнений: «Я увидел движение кишечника человека, которому осталось недолго жить»{121}. Не удивительно, что халифы более поздних поколений предпочитали жить в уединении в своих дворцах, где можно спокойно справить нужду так, чтобы ничей длинный нос не сунулся посмотреть на результат.
Все в караване знали, что халиф серьезно болен. Сам он отчаянно стремился как можно скорее достичь области Харам возле Мекки, чтобы умереть на святой земле. Когда он дошел до первого привала на святой земле, конец приблизился к нему вплотную. Халиф умер на восходе солнца 21 октября 775 года. По стандартам семьи Аббасидов он считался уже глубоким стариком. Несмотря на то — или благодаря тому, — что они могли вызвать любого самого знаменитого врача тех дней, все другие халифы Аббасидов, даже Гарун аль-Рашид, все равно умирали еще до достижения пятидесяти лет.
При смерти Мансура присутствовал только Раби и несколько личных слуг. Раби знал, что действовать нужно решительно. Чтобы выиграть время, он запретил женщинам рыдать и хранил смерть хозяина в секрете. Лагерь гудел от слухов. Согласно версии событий самого Раби, когда халиф умер, он посадил труп на скамейку за тонким занавесом. Затем были вызваны старейшины семьи Аббасидов, чтобы повторить клятвы верности очевидному наследнику, Махди. Они считали, что старик еще жив. И только когда это было проделано, Раби объявил, что халиф уже мертв{122}.
Али аль-Навфали, дальний родственник царской семьи, чьи записки поставляют нам огромное количество сплетен о придворной жизни, рассказывает{123}, как Раби собрал в большой палетке всех основных представителей двора. На почетном месте у шеста сидел сын Махди — Муса. Палатка переполнилась мужчинами, сидящими на полу со скрещенными ногами. Каждый гадал, что произойдет. Навфали сидел рядом с выдающимся представителем семьи Алидов, так близко, что их бедра соприкасались. «Ты думаешь, он мертв?» — прошептал его сосед. «Не думаю, — ответил Навфали (в конце концов, никто не хочет предсказывать смерть монарха). — Но он, должно быть, очень болен или без сознания».
Как раз в этот момент один из одетых в черное слуг вошел в палатку и начал оплакивать смерть своего хозяина, посыпая пеплом голову. Все вскочили и бросились в личную палетку халифа, но слуги затолкали их назад. Потом Раби уговорил всех снова тихо рассесться. Он зачитал свиток, который, как он объявил, был последней волей халифа, записанной «в мой последний день в этом мире и мой первый в следующем», — по мнению Навфали, свиток был написан самим Раби. В нем покойный призвал всех дать клятву верности Махди. Когда Раби закончил чтение, прежде чем кто-либо успел начать спорить или возражать, он начал подводить всех главных придворных за руку, одного за другим, к молодому принцу Мусе. Придворные брали сына покойного за руку и клялись в верности его отцу. Кризис миновал, и восшествие Махди было решено наверняка.
Новому халифу, высокому стройному мужчине с вьющимися волосами, было немного за тридцать. Еще при жизни отца Махди уже приобрел значительный опыт политика на посту наместника в Хорасане, а руководство строительством восточной части Багдада дало ему возможность хорошо наградить своих приверженцев. Именно тут, в районе Русафы, он построил дворец, в котором обычно жил. Арабские источники рисуют портрет привлекательного и добродушного человека, непритязательного и щедрого, явно контрастирующего со своим суровым и расчетливым отцом. Хотя Махди родился вскоре после переворота, он уже воспитывался в атмосфере комфорта и привилегий; известно, что он любил поэзию и общество женщин.
В то же время Махди был искренне верующим человеком. Он проповедовал в мечети{124} и сидел в мазалиме, принимая жалобы. Он предпринимал постоянные и весьма успешные попытки примирить членов семьи Алн с правлением Аббасидов, проявив щедрость к Алидам и их потомкам. Махди также стал великим строителем и реставратором мечетей. В 776 году, сразу же после восхождения на престол, он построил в Русафе большую новую мечеть{125}, а также мечети в Басре и в Мекке{126}. Он начал кампанию по возвращению мечетям их скромного древнего обличия, приказав уменьшить высоту кафедр и убрать максура — так назывались огороженные и защищенные места в мечетях, предназначенные для правителей или важных персон. Существование подобных выделенных мест оскорбляло многих верующих, считавших, что в доме для молитвы все мусульмане равны. Махди охотно шел на такие популистские шаги. Он демонстрировал верность религии и другими способами. Его сыновья были посланы в поход против неверных — Гарун против византийцев, а Хади — против тех, кто отказался признавать власть халифа в Джурджане на северо-востоке, возле Каспийского моря. Халиф приказал организовать из Басры морской поход в Западную Индию. В Гуджарате был захвачен город, среди награбленного добра везли и дочь местного царя; однако возвращение свело результат победы к нулю, так как сопровождалось штормами и цингой у негостеприимных южных берегов Ирана, в результате чего много мусульман погибло{127}.
Представление о кое-каких личных чертах Махди можно вынести из рассказа о случае с халифом на охоте (а он был заядлым охотником; выражаясь литературно, охота являлась его роковой страстью). Вдвоем с единственным товарищем он встретил крестьянина, у которого имелся лишь камышовый шалаш да огородик. Проголодавшись, халиф спросил крестьянина, есть ли у него какая-нибудь еда.
Земледелец ответил, что у него есть жаркое из соленой рыбы и немного ячменного хлеба.
— Если у тебя есть еще и растительное масло, будет просто замечательно, — успокоил его халиф.
— Да, масло есть.
— И лук-порей тоже?
Мужчина отправился в огородик и принес зелень, лук-по-рей и репчатый лук; все это, может, и подходящая пища для крестьянина, но вряд ли годится для халифа. Когда халиф с товарищем поели, Махди попросил друга сочинить стихи, что тот и сделал, вышучивая в них простака-хозяина. Халиф упрекнул поэта и изменил несколько строк, превратив стихотворение в хвалебное. Потом они уехали и вернулись в лагерь, где халиф приказал передать крестьянину огромную сумму в 20 000 дирхемов.
Тема «халиф и крестьянин» весьма часта в арабской литературе, и хотя данный случай вполне может быть выдуманным, он все-таки очень интересен. Изображение халифа, охотящегося в сельской местности с единственным сопровождающим, без стражи, без слуг, без торжественного пикника на выезде, впечатляет — а заодно снова демонстрирует огромную пропасть, которая отделяла от народа жизнь халифа и его придворных.
Правление Махди было не лишено проблем. В Хорасане восставали местные правители. Быстрый взлет и еще более быстрое падение его фаворита и визиря Якуба ибн Дауда еще раз показало непрочность положения представителей самой высшей администрации, чье могущество всегда целиком зависело от халифа. Однако в целом во время правления Махди развивал и укреплял достижения своего великого отца Майсура — увы, с весьма скромным и недолговечным результатом.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги