Двор халифов

Глава VI ЛАНДШАФТ С ДВОРЦАМИ

Где бы они ни обосновывались, в Багдаде или в Самарре, халифы рода Аббасидов неизменно оставляли свой двор в Ираке. Современные границы Ирака включают две очень разные области. К северу от Багдада земля представляет собой засушливую степь, через которую протекают две великие реки — Тигр и Евфрат. Берега их высокие и каменистые, лишь в нескольких местах можно отвести воду для орошения. Постоянные поселения здесь всегда ограничивались несколькими поселками на берегах Тигра, где на восточном берегу стояла древняя Ниневия, а много позднее, уже в седьмом и восьмом веках, возник мусульманский город Мосул.

Южнее Багдада начинается совсем другой мир. Тут две великие реки текут по широкой аллювиальной равнине, осадочные почвы которой, отложенные реками за тысячелетия, чрезвычайно плодородны. Это была та самая территория, что по-арабски именовалась Савад — Черная Земля. Именно тут, на засыпаемых песком, открытых всем ветрам равнинах центрального Ирака был создан своеобразный ландшафт из каналов, пальмовых посадок и богатых зерновых полей.

Земля здесь такая же плоская, как отвоеванные у моря польдеры Нидерландов, она дает по два урожая пшеницы и ячменя в год, в реках в больших количествах водится рыба, а знатоки говорили, что иракские финики были лучшими в мире., Повсюду рос сахарный тростник и лен, который давал исходный материал для текстильного производства в городских центрах, таких, как Ахваз. Не удивительно, что сад Эдема традиционно размещают в этом роскошном пейзаже.

Развитое сельское хозяйство этих богатых земель снабжало несколько самых крупных из древних городов человеческой цивилизации: Ур в третьем тысячелетии до нашей эры, Вавилон во втором и в первом. Именно туг впервые развились до высокого уровня письменность и способы ее хранения. Вместе с древним Египтом это было место возникновения чиновничества и письменной культуры. Но в отличие от Египта, время оказалось неблагосклонно к остаткам древней цивилизации Ирака. Тут нет огромных дворцов, подобных Карнаку, нет грандиозных гробниц, как в Долине Царей, нет и туристических круизов по водам великих рек. Остатки Ура и Вавилона поднимаются чуть выше, чем кучи глины, и интересны только специалистам.

Увы, на плодородных аллювиальных равнинах не было хорошего строительного камня: все здешние города, дворцы и замки возводились из кирпича. Ил и глина, обеспечивавшие богатое сельское хозяйство, давали также и строительный материал. Глиняные кирпичи обжигались в специальных печах, а сделанные из ила просто высушивали на палящем южном солнце. Кирпич из ила, называемый по-арабски туб. являлся очень удобным строительным материалом — дешевым и пригодным для многих целей, а также отличавшимся хорошей теплоизоляцией. Увы, из него не получилось изысканных руин. Обожженный кирпич обычно воровали из развалин и использовали по повой, а кирпичи из ила просто вновь растворялись в ландшафте, из которого были первоначально созданы.

В отличие от Египта, сельскохозяйственная цивилизация Месопотамии была искусственной, она целиком являлась продуктом человеческой изобретательности и усердия. Разливы Нила до построения высокой Асуанской плотины в 1960-х годах были абсолютно естественным явлением. Река разливалась и приносила на землю не только воду, но и дающую плодородие грязь. Бывали хорошие годы, бывали плохие — но щедрость природы повторялась вне зависимости от того, использует человек этот дар или нет. В Саваде же реки требовали постоянной осмысленной работы. На большей части равнины вокруг Багдада и Вавилона, где две реки сходятся ближе всего, Евфрат течет на несколько метров выше Тигра. При соответствующей изобретательности воды могут через сельскохозяйственные земли быть проведены от одной реки в другую. Оросительные каналы проходили поверху дамб, чтобы можно было спускать воду на поля. За такими каналами надо постоянно следить: если они обветшают и разрушатся либо в берегах появятся бреши и осыпи, вода вырвется и затопит местность, которая вскоре заболотится и засолится.

Сельскохозяйственные земли Месопотамии потенциально являлись самыми богатыми в мире — но им требовалась стабильность, забота и умелое управление, позволявшее сохранить их потенциал. Жившие здесь ранее шумеры и вавилоняне наглядно показали это.

Персидские шахи из династии Сасанидов создали традицию, по которой равнины являлись как зимней резиденцией правителей, так и главным источником их дохода. Первые Аббасиды стали и последней из великих династий, кто сохранял эту ресурсную базу и использовал ее для поддержания империи. К началу десятого века из-за неправильного управления и частых войн система каналов пришла в упадок, часть дамб была разрушена, и плодородные земли сильно пострадали от разорения, последствия которого так никогда и не были преодолены.

Но пока системой разумно и умело управляли, отдача от нее была огромна. В конце восьмого века чиновник, работавший на администрацию Аббасидов в Багдаде, составил контрольный список годового дохода, который ожидался от каждой провинции империи^{260}. По этой оценке Ирак от Багдада до Арабского залива собирал в четыре раза больший урожай, чем вторая по богатству провинция — Египет, и в пять раз больше, чем Сирия и Палестина. Согласно расчетам, Ирак платил или должен был платить в казну (по финансовым отчетам того периода часто невозможно понять, какое отношение данные цифры имеют к тому, что заплатили в действительности) 160 миллионов серебряных дирхемов.

Дирхем, тонкая серебряная монета, которую мусульмане унаследовали аг персидских Сасанидов, весила примерно три грамма — таким образом, люди этою региона каждый год платили и казну халифа полмиллиона килограммов или 500 тонн серебра. Именно на эти огромные средства содержался двор Аббасидов. Без этих денег не были бы построены роскошные дворцы, нечего было бы платить армии, голодали бы поэты, а женщинам оставалось бы лишь латать заношенные одежды.

После успешного завершения переворота 750 года, приведшего их к власти, Аббасады вполне естественно тяготели к Ираку. Их привлекали большие богатства этой области — по также и твердо установившиеся среди местного населения традиции поддержки семьи Пророка. Конечно, наиболее важная военная поддержка прибыла к Аббасидам из далекого Хорасана, лежащего в 1600 километрах на северо-востоке. Но географическая удаленность делала Хорасан крайне неудобным для размещения столицы империи. Ирак же имел хорошие связи со всеми провинциями, а старая хорасанская дорога, которая вела от равнин Ирака через теснины гор Загрос и перевалы, известные как Врата Азии, на Иранское плато, являлась одной из главных магистралей древнего мира.

Ирак был идеальной базой для нового режима — по ни один из развитых мусульманских городов страны не мог быть выбрал в качестве резиденции халифа. Куфа, расположенная возле древнего Вавилона, имела давние традиции политических беспорядков и раздоров между враждующими местными группировками. Портовый город Басра, ворота Арабского залива и выход в Индийский океан, была слишком удалена и вдобавок имела слишком выраженные свои интересы.

Имелись и другие причины искать новое место для столицы. Вне тесноты развитого городского центра халиф мог свободно планировать город по своему желанию, не нарушая уже сформировавшихся владений подчиненных. Здесь он имел возможность не только сам разрабатывать планировку будущего города, но и награждать своих избранных сторонников любыми участками земли.

Двор халифов являлся экономическим магнитом, который притягивал людей со всего Среднего Востока. Самые богатые люди мира жили тут, это был центр мира потребления, не столь привычного для данной эпохи. Тут постоянно имелось большое количество солдат — не таких богатых, как купцы или сановники, по все же получавших неплохое жалованье, которое они могли тратить. Тут крутились просители, поэты и охотники за удачей всех маетен, которые мечтали приблизиться ко двору. Недвижимость постоянно росла в цене. Халиф мог раздавать своим сторонникам земли, которые приобрел совсем дешево или задаром — а уж они обустраивали их и ловили свою удачу.

Сначала Аббасиды жили в маленьких городках или просто в палатках, как Мансур, когда приказал убить Абу Муслима. В 762 году Мансур решил обосновать новую столицу в Багдаде — тогда это была еще крохотная деревушка, не имевшая никакого политического или экономического значения. Это оказался крайне разумный выбор. Как определил сам халиф, поставки могли приходить по реке со всех направлении — зерно по Тигру и Евфрату с севера, финики и рис с юга, а предметы роскоши даже из далекого Китая. «Если я поселюсь в таком месте, куда нельзя будет завозить товары по земле и по морю, цепы будут высокими, вскоре обнаружится нехватка, трудной будет доставка пищи»^{261}.

Только хорошее водное сообщение давало возможность прокормить большой город. Тщательное экономическое планирование было одним из факторов, который гарантировал, что Багдад не разделит жалкую судьбу других столиц-однодневок, покидаемых жителями вслед за исчезновением их основателя или его династии. Новая столица осталась процветающим городом вплоть до наших дней.

Конечно, тот город, что построил Мансур, ныне полностью исчез. Даже его очертания невозможно проследить на карте по сохранившимся кое-где остаткам. Может быть, поколение назад еще можно было восстановить некоторые части первых стен и фундаментов, а также ответить на ряд вопросов, мучающих современных историков — но ныне эти возможности утеряны, и следы последующего развития сделали маловероятными какие-либо новые существенные открытия. Но мы все-таки имеем два очень подробных описания деятельности Мансура^{262} и рассказы о нем, а также кое-какие детали, разбросанные но множеству других источников. Кроме того, существует несколько сохранившихся укреплений того периода в городе Ракка и дворец Ухандира в пустыне; они могут дать некоторое представление о том, как выглядел город при Аббасидах.

Если сильно напрячь воображение, можно попытаться реконструировать тогдашний Багдад: мысленным взором мы увидим, где текли каналы, сможем пройти по дороге от официального города через сук и книжный рынок. Мы двинемся по продуваемым ветром немощеным улицам, мимо прилавков с едой, к кварталам ткачей и ювелиров— и далее, в более бедные кварталы, где вдоль стен сидели на корточках недавно прибывшие переселенцы, а дорога исчезала на краю пыльной пустыни. Мы можем пройтись мимо глухих стен из илового кирпича и одноэтажных домов с плоскими крышами — такими удобными, чтобы спать на них в жаркие летние ночи. Мы знаем (хотя, конечно, не можем этого увидеть), что каждый дом окружен двором, который, велик ли он или мал, является настоящим центром жизни семьи. Мы знаем, где знатные люди построили свои дворцы, где их сады спускались к берегам Тигра. Мы знаем названия и местоположение мечетей, которые они любили, и кладбищ, на которых были похоронены.

Халиф распланировал будущую столицу очень широко и, даже несмотря на свою известную всем скупость, готовился вложить в ее строительство громадные суммы. Он заложил город в 762 году, когда правлению Аббасидов угрожало восстание Мухаммеда Чистая Душа и его брата. Мансуру требовалась безопасность — то есть в первую очередь городские стены и казармы для войск. В то же время он хотел также построить мечеть и дворцовый комплекс, которые будут поражать посетителей: Багдад должен был выглядеть настоящей имперской столицей, а не просто роскошной крепостью.

Центральное место в проекте Мансура занимал абсолютно круглый центральный город с четырьмя воротами, смотрящими на северо-восток, юго-восток, юго-запад и северо-запад. Дороги от ворот вели к Хорасану, Басре, Куфе и в Сирию. В центре этого города стояла мечеть, рядом с ней расположился дворец, известный как Золотые Ворота. Что еще должно было наполнять Круглый Город, не совсем ясно — похоже, первоначально он представлялся как пространство для рынков, но вскоре они выдвинулись далеко за стены, а все очерченное Мансуром пространство стало чем-то вроде официального огороженного места для солдат и чиновников.

Историков весьма интересуют источники этой грандиозной идеи. Шахи Сасаниды строили круглые города, следы которых все еще можно увидеть в таких местах, как Фирузабад в Фарсе. Однако очень похоже, что ни один из них не был так логично спланирован и сильно укреплен, как Багдад. Халифы Омейяды строили города и дворцы — но ни один из них не был круглым по форме. Похоже, концепция круглого города принадлежала самому халифу. Глядя сегодня на традиционные города Среднего Востока — Дамаск, Алеппо, Фес, Марракеш или Сану — легко предположит! что мусульманские города не имели планировки и развивались естественным образом. Узкие суки и продуваемые ветром улочки, часто заканчивающиеся тупиком, предполагают отсутствие формального планирования и государственного контроля за строительством. Но планировка Багдада, а впоследствии Самарры, показывает, что это лишь часть истории, и халифы умели составлять такие же великолепные масштабные планы, как их римские или персидские предшественники.

Арабские источники, описывающие строительство Круглого Города, с удовольствием приводят нам статистику. Архитектор Рабах, который руководил возведением главной стены, сообщал, что между двумя соседними воротами (это четверть круга) на каждый ряд кладки расходовалось 162 000 кирпичей. Кверху стена становилась немного тоньше, здесь требовалось лишь 150 000, а затем — 140 000 кирпичей^{263}. Большинство кирпичей было сделано из ила, их укладывали на мокрую глину; там же, где использовался обожженный кирпич, era цементировали известковым раствором^{264}.

Сами кирпичи тщательно изготовлялись по жестким требованиям. Согласно одному источнику^{265} каждый кирпич имел диаметр примерно в полметра (локоть) и весил около 80 килограммов (200 рапиюв), хотя эти параметры могли варьировать. Много лет спустя, когда сносили одну из секций стены, рабочие нашли кирпич с нанесенной красной краской пометкой, что он весит 117 ратлов (около 46 кг). Рабочие взвесили его и обнаружили, что вес указан точно^{266}. Конечно, со всеми цифрами этого периода мы должны быть осторожны и яс принимать их на веру полностью — но создается впечатление, что производство кирпичей контролировалось чиновниками достаточно строго.

Строительство Круглого Города было грандиозным инженерным проектом, требующим укладки миллионов огромных кирпичей, не говоря уже о более квалифицированной работе при постановке сводов и арок. Здесь нельзя было обойтись трудом одних рабов или малоквалифицированных неопытных рабочих. Говорили, что на стройке было занято 100 000 рабочих (вероятно, это преувеличение), и каждому ежедневно платили долю серебряного дирхема мелкими медными монетами. Как правило, обычный рабочий получал одну двенадцатую дирхема в день, мастер — в два раза больше. Это кажется не особенно большой суммой — но стоит заметить, что овца в то время стоила один дирхем, ягненок — четверть дирхема. На дирхем можно было купить 30 килограммов фиников или 8 литров масла. Выглядит так, что даже самый простой рабочий мог обеспечить пропитание себе и своей семье, а время от времени даже позволять себе мясо. Не удивительно, что со всего Среднего Востока сюда приезжали мужчины, чтобы работать на стройке.

В центре Круглого Города стояли мечеть и дворец, две арены существования владык. Они имели общую стену, и дверь вела непосредственно из дворца к отгороженному месту правителя в мечети^{267}.

Мечеть, построенная Мансуром, имела самую простую форму. Это было прямоугольное в плане здание с обширным двором в центре. Вокруг двора шла галерея, поддерживаемая деревянными колоннами, с залом для моления на одном конце, тоже с деревянными колоннами. Нет упоминаний о каких-либо выдающихся украшениях интерьера мечети. Это скорее было место для собрания мусульман, чем для проявления высокого религиозного накала. В период поздней империи римские правители использовали театры, чтобы обращаться к собравшемуся народу во время кризисов или перед лицом наступающей опасности. Мансур использовал мечеть для той же цели. Он часто проповедовал верующим во время пятничных молений^{268}, и огромная доля его авторитета и репутации была основана на прилюдных появлениях монарха в мечети в сердце Круглого Города.

Известно, что его сын Махди в некоторых ситуациях тоже проповедовал на публике, но похоже, что позже халифы постепенно оставили эту практику — по крайней мере, арабские авторы больше не упоминали о случаях произнесения властителями речей в мечетях. Вероятно, они более не были так уверены в своей способности руководить толпой. Это стало частью более общего стремления монархов к уединению за воротами своих дворцов.

У нас есть довольно полное описание дворца халифов^{269}. Он занимал чуть более 200 квадратных метров. В его сердце находился огромный иван размером примерно 15 на 10 метров. Дверь позади него вела в зал для приемов площадью 10 квадратных метров, перекрытый сводчатым потолком. Над залом находилось еще одно помещение со сводом десятиметровой высоты, до верха купола. Снаружи купол был зеленым и поднимался примерно на 40 метров над уровнем земли. Говорят, на его вершине стояла статуя, и он был виден даже с окраин города.

Дворец Золотые Ворота с зеленым куполом недолго оставался резиденцией халифов; уже Мансур стал постоянно жить во Дворце Вечности, который был построен на берегу реки, вне стен Круглого Города. Однако дворец Золотые Ворота сохранял при Аббасидах свое символическое значение: согласно свидетельству автора начала десятого века, «он венчал Багдад, был ориентиром для всего района и одним из великих достижений Аббасидов». Когда в марте 941 года он рухнул «в ночь проливного дождя, страшного грома и ужасающих молний», его падение было воспринято как предсказание падения самой династии^{270}.

Халиф искал идеи для монументального архитектурного сооружения, утверждающего его авторитет. За образец Мансур принял великие дворцы Сасанидов, чей облик отныне обеспечивал демонстрацию величия халифов: лишь в нескольких километрах от Багдада располагалась громада шахского дворца в Ктесифоне. Его огромная каменная арка, сохранившаяся до наших дней, является самым большим кирпичным пролетом, сооруженным в древности^{271}. Эта великая арка, даже лежащая в руинах и продолжающая рассыпаться, являлась наглядным примером величия и подвигала на повторение опыта Сасанидов. Для халифов она стала источником вдохновения и поводом к соревнованию. Согласно одному из рассказов, который вполне может быть неправдой, но все-таки вызывает благоговейное отношение к этому сооружению, Мансур попытался разобрать его, чтобы вновь использовать слагавший арку кирпич — но, как и те султаны Египта, которые пытались разобрать пирамиды, с удивлением обнаружил, что памятники древности способны противостоять усилиям потомков.

Существовали и другие персидские постройки, дававшие пример того, как монархи могут демонстрировать свою власть. По великой хорасанской дороге, там, где она начинала подниматься в горы Загрос, стоял дворец Сасанидов, называемый Каср-и Ширин (дворец Ширин). Должно быть, Мансур и его придворные знали о нем. Каср-и Ширин был более современным сооружением, чем Ктесифон; судя по сохранившимся руинам, он сочетал в себе два архитектурных элемента, которые позднее образовали ядро дворца Мансура и его наследников — зал-иван и купольное помещение.

Хотя от этого творения Мансура ничего не осталось, другой дворец Аббасидов по большей части дожил до нашего времени. Это строение в Ухайдире, примерно в 80 километрах к юго-западу от Куфы.[21] Дворец в Ухайдире — величественное сооружение, громадное и одиноко возвышающееся на плоской каменистой пустыне. Гертруда Белл, великий археолог и путешественник, посетила Ухайднр в 1909 году и написала о нем так:

Из всех прекрасных переживаний, которые я испытала на своем пути, первое появление на горизонте Ухайдира — самое памятное. Он вздымал из песка свои могучие стены, почти не тронутые временем, разрывая длинные линии пустоты громадными башнями, крепкими и массивными, будто бы являясь, как я поначалу подумала, творением природы, а не человека^{272}.

Даже Арчибальд Кресуэлл, глубокий, но весьма сухой знаток ранней мусульманской архитектуры, был настолько задет им, что написал: «Ухайднр в своем одиночестве — одно из наиболее впечатляющих сооружений, которые я когда-либо видел»^{273}.

Дворец стоит внутри высокой прямоугольной ограды-укрепления размером 175 на 169 метров — если верить источникам, это лишь немногим меньше, чем занимала резиденция Мансура. Степы имели высоту около 17 метров — почти такую же, как степы Круглого Города в Багдаде, и так же, как в Багдаде, усилены множеством круглых башен. Посетитель проходил через главные ворота и под опускную решетку. Такие решетки были известны уже римлянам и часто использовались в раннемусульманской военной архитектуре. Однако, в отличие от классической железной решетки западных средневековых замков, арабские устройства подобного типа были из сплошного дерева или железа, они поднимались и опускались вертикально. Посетитель проходил по темному коридору в зал с кирпичным сводом и с помещениями для охраны по обеим сторонам, а потом оказывался на резком свете большого двора, окруженного глухими галереями с остроконечными арками, поддерживаемыми колоннами. Во дворе, точно напротив входа, находился открытый иван с квадратным порталом.

В этом дворце иван был меньше, чем в Багдаде, — всего лишь 10 метров в ширину и 6 в длину, он перекрывался цилиндрическим сводом. Дверь в дальнем конце зала вела в квадратное помещение, в котором халиф или принц мог ожидать своих посетителей. Иван и зал приемов были окружены более мелкими комнатами, часть из которых имела великолепную отделку.

Материал дворца в Ухайдире — в основном булыжник вперемешку с обожженным кирпичом, используемым только для сводов. Здесь нет цельных каменных колонн, все опоры сделаны из кирпича и бутового камня. В разрушенном состоянии дворец смотрится грубо и неизящно, на нем не видно фресок и тонкой резьбы классической каменной архитектуры. Но совсем не это лицезрел посетитель восьмого века. Стены, которые ныне выглядят неровными и голыми, были тщательно оштукатурены. Подобно тисненым обоям, их покрывал повторяющийся рисунок из стилизованных растений и виноградных лоз. Штукатурка могла быть раскрашена, а полы покрыты коврами. Вне более крупных комнат стены были просто покрыты штукатуркой, ее фрагменты кое-где все еще можно найти. Все было предназначено для создания эффекта мрачного изобилия — особенно по контрасту с ярким и резким светом внутреннего двора и окружающей пустыни. Во дворце имелась маленькая мечеть и, «по самое важное для комфорта в пустыне — баня, где измотанный и грязный путешественник мог почувствовать облегчение и переменить запачканную в пути одежду.

Дворец был создан не для того, чтобы производить впечатление идеальностью архитектурных форм, а чтобы провести посетителя через ряд помещений, ведущих в зал приемов. Подобно анфиладам комнат в европейских дворцах семнадцатого века, это обеспечивало гостям возможность осмотра и оценки. Бедные или нежеланные посетители едва ли допускались за пределы плавного двора, почетные гости принимались в иване или комнате для приемов, более приближенные допускались в комнаты поменьше, окружавшие официальное пространство. Именно в одном из таких мест Иса ибн Муса ожидал с сыном, пока его допустят к халифу Мансуру, когда заметил, что балки деревянной крыши трясутся, и на его одежду сыплется пыль. Когда его наконец вызвали, он предстал перед владыкой в грязной одежде — и тогда стало ясно, что все это организовал халиф, который хотел унизить гостя на публике^{274}.

У нас есть множество историй о том, что говорилось на аудиенциях, даваемых халифом в своем дворце, но лишь немногие рассказы описывают архитектурное окружение. Гостей из провинции принимали в иване^{275}. В одном рассказе^{276} упоминается, что на аудиенции у Мансура каждый день бывало до семисот придворных. Когда прием начинался, занавес над входом в зал открывался^{277}, и посетители допускались внутрь. Во времена Майсура это делалось четко по рангам, все организовывал управляющий Раби, и никакие мольбы не могли склонить его изменить ритуал. Однако халифы могли заставить тех или иных людей входить последними, если хотели оскорбить или унизить их^{278}.

Представители разных классов населения входили в определенном порядке. Поэт Исхак аль-Мосули славился своим знанием литературы и законов, а также как прекрасный певец. Однажды он попросил, чтобы ему позволили приходить на аудиенцию к Мамуну с писателями и интеллектуалами, а не с певцами, и это право ему было даровано. После этого он решил, что хотел бы продвинуться еще выше и присоединиться к ученым-религиоведам (фукаха), и это было дозволено тоже. Финал социального триумфа поэта видели два возмущенных коллеги, наблюдавшие от стены зала для аудиенций: Исхака вел за руку вел не кто иной, как сам главный судья, и когда он дошел до халифа, то попросил разрешения появляться при дворе Аббасидов по средам в черном и присоединяться к халифу с его ближайшим окружением в мечети^{279}. Исхак использовал формальную процедуру аудиенций, чтобы показать, насколько он стоит выше своих товарищей-певцов.

Еще в одном рассказе из времен Мансура мы видим, что халиф сидит, скрестив ноги, на приподнятой платформе, укрытой фарш, стегаными одеялами и подушками — хотя в другой истории говорится о халифе, сидящем на стуле, очевидно, представлявшем собой небольшую разновидность трона. Слева и справа от Мансура размещались ближайшие члены его семьи, включая сына и наследника Махди, если он находился в Багдаде^{280}. Герой истории, в которой это описывается, некий Ман ибн Занда, хотел привлечь внимание халифа, поэтому оделся чрезвычайно эксцентрично — в длинную кольчугу и длинный свободный тюрбан, а также взял изогнутый меч, который волочился по земле. Это произвело желаемое впечатление. Когда аудиенция была закончена и люди начали расходиться, Ман как раз собирался уйти за занавеску, но тут халиф потребовал, чтобы он вернулся. Раби приказали убрать всех из дворца. Затем последовал резкий разговор, во время которого халиф взял из-под фарш железный жезл и погрозил им Ману. Однако затем он успокоился и, уверившись в лояльности Мана, предложил последнему довольно трудную должность правителя Йемена. Затем халиф вынул, опять из-под фарш, бумагу о назначении — стандартный заранее подготовленный бланк, куда оставалось только вписать имя Мана. На следующий день Ман отправился к месту назначения.

Эксцентричный наряд Мана был тем более заметен, что при аудиенции требовалась придворная одежда. Со времени революции, которая привела Аббасидов к власти, черный стал цветом их знамени и военной униформы. Последняя включала высокую коническую шапку под названием калансува, которую обычно делали из шелка, она была похожа на удлиненную феску^{281}. Эти странные шапки держались на внутреннем каркасе из дерева или тростника и по форме напоминали суживающийся кверху кувшин для вина. Гарун не любил этот головной убор, который к его времени, вероятно, уже выглядел старомодным, но калансува снова была возвращена в обиход халифом Мутасимом в начале девятого века. Вне двора обычным головным убором для мусульман всех сословий был тюрбан, хотя тюрбаны знати, естественно, были гораздо наряднее; говорят, что золотое шитье на тюрбане несчастного халифа Амина было просто поразительным^{282}. Существовали также длинные тайласаны, чем-то напоминающие капюшоны академических мантий^{283}. Покинув двор, человек испытывал истинное облегчение, имея возможность добраться до дома или временного пристанища я освободиться от тяжелого формального облачения^{284}.

На аудиенциях назначались чиновники и наместники, зачитывались официальные объявления. Когда халиф Махди захотел уговорить одного из лидеров дома Али выйти из укрытия и сдаться, он публично объявил на одной из аудиенций о том, что Алид будет в безопасности, и с ним будут хорошо обращаться. Ободренный этой гарантией, беглец действительно сдался, и его безопасность была гарантирована как юридически, так и народным мнением^{285}.

Халифы также использовали аудиенции как выпускной клапан для жалоб на администрацию. Эта процедура, известная как мазалим, теоретически позволяла любому человеку, каков бы ни был его социальный статус, предстать перед халифом или его представителем, ища защиты — обычно от давления чиновников. Халифы вынуждены были делать это как хранители справедливости исламского общества. Хади приказал своему управляющему никому не запрещать приходить к нему, «чтобы не лишиться благословения Аллаха»^{286}. Если халиф не проводил такого мероприятия в течение трех дней, его визирь упрекал государя за пренебрежение своими обязанностями, и халиф должным образом проводил открытую сессию, принимая жалобы весь день^{287}. Наши источники полны рассказов о том, как правители отвечали на жалобы бедняков и тех, кто лишился собственности по вине мелких тиранов-чиновников. Трудно сказать, сколько тут было от желаемого и насколько эти рассказы отражают реальность, но их политическая философия ясна: халиф должен быть доступен для народа, чтобы исправлять несправедливости, чинимые его слугами.

Вне политической области лежала домашняя сфера. В Ухайдире для внутренних служб дворца отводился ряд более мелких прямоугольных двориков с открывающимися в них комнатами. Каждый из таких двориков был отделен от других, но все их соединяли длинные сводчатые коридоры. Невозможно узнать. как их точно использовали; некоторые помещения могли предназначаться для гостей и их сопровождающих, другие отводились женам и членам семьи правителя.

Одной из черт, которая делала мусульманские дворцы того периода непохожими на огромные здания Западной Европы, с которыми мы знакомы куда лучше, было наличие помещений с особым, специфическим назначением, типичных лишь для мусульманского востока. Иван и зал приемов имели абсолютно четкие функции, их архитектурные формы отражали их назначение. То же самое относилось и к дворцовой мечети, обычно определяемой археологами по крытому помещению, открытому двору, а главное — по наличию михраба, то есть пиши, направленной в сторону Мекки. Особым помещением являлась и баня, окруженная рядом небольших комнаток с куполами.

Отдельно от этих сооружений располагались домашние постройки и здания общего назначения — все, что требовалось при крупной усадьбе. Обычно они отличались простой архитектурой и внешне не производили особого впечатления: роскошь достигалась внутренней обстановкой, в первую очередь создаваемой тканями и мягкой утварью — тем более, что фарш легко можно было переносить из одной комнаты в другую.

В отличие от средневековых дворцов Запада или от стамбульского дворца Топкапи, в арабских строениях обычно не имелось жесткой мебели. Даже самые выдающиеся люди сидели на коврах, на полу или на фарш. Традиционными являлись большие ковры, известные как бассат, а молельные коврики мусалла обладали высочайшим статусом; на таком сидел в своем дворце сам Мансур^{288}. Когда управляющему Раби не предложили сесть на молельный коврик во время посещения одного из его соперников по дворцовой администрации, он воспринял это как жестокое оскорбление и немедленно начал планировать месть^{289}.

Статус личных апартаментов означал, что туда допускались только немногие посторонние, но все же у нас есть несколько описаний, которые дают картины внутренней обстановки этих помещений. Как обычно, они имеют форму рассказа о людях и их поступках, ссылки на детали интерьера в них даются лишь вскользь. Одним из людей, допущенным в личные апартаменты халифа, был Мухаммед нон Сулейман. Он являлся кузеном халифов Мансура, Махди и Гаруна из младшей ветви семьи Аббасидов. Отношения с ним, очевидно, считались достаточно близкими, раз его принимали как члена семьи и допускали туда, куда другие проникнуть не могли.

Мухаммед ибн Сулейман был по-своему интересным человеком. Его семейная ветвь обитала в огромном портовом городе Басра и необыкновенно разбогатела. Сам Мухаммед слыл опытным политиком и военным, при этом не проявляя особых амбиции в отношении престола. Однако он играл важную роль — например, при обеспечении мирного вхождения в наследство Махди, когда во время паломничества неожиданно умер его отец Майсур. Мухаммед ибн Сулейман также славился своей скупостью — когда он умер осенью 789 года, халиф Гарун послал чиновников конфисковать его огромные богатства; люди халифа обследовали все чердаки и складские помещения и обнаружили громадные количества предметов обстановки и тканей, благовонии и всевозможной утвари, а кроме того, описали множество рабов, лошадей и верблюдов. Похоже, Мухаммед никогда ничего не выбрасывал: в его доме были сложены подарки, присланные из земель вокруг Арабского залива, из Фарса, Омана и восточной, Аравии. Он хранил даже запачканную чернилами одежду, которую носил, еще будучи учеником. Люди Гаруна обнаружили так-же большие запасы рыбы, пряностей и сыров — почти все уже. испорченное. Проявив полное отсутствие уважения к горожанам, чиновники выбросили огромное количество испорченной рыбы на улицу-за дворцом покойного, и жители Басры вынуждены были много дней избегать этого прохода из-за вони^{290}.

Однажды Мухаммед ибн Сулейман пришел навестить Мансура в холодный. зимний день после его болезни — и был удивлен тем, что увидел:

Меня провели во внутренности дворца, которых мне никогда не показывали прежде. Я вошел в крохотное помещение, состоящее из одной комнаты с портиком с одной стороны, опиравшимся на единственную колонну из тиса: эта колонна отделяла комнату от дворика. Он занавесил портик тростниковыми циновками, как обычно делается в мечетях [зимой]. Я вошел в комнату, там лежал <. -.,ый ковер, а на нем лишь стеганый матрасик, подушка и одеяло, и ничего больше.

Я сказал ему: «Повелитель правоверных, желаю тебе быстрее покинуть эту комнату!» — но он ответил: «Это то место, где я сплю, брат». «И тут все, что у тебя есть?» — спросил я. «Все, что видишь», — ответил он^{291}.

Ни стационарных кроватей, ни кушеток, ни декорированных потолков — самый могущественный человек в мире спал на стеганом матрасе на полу крохотной пустой комнатки. Салам аль-Абраш, который, будучи евнухом и членом домашней прислуги, тоже допускался в частные апартаменты, вспоминал, что халиф имел помещение с двориком и палаткой с матрасами и подушками. Его сын Махди спал в алькове с портиком, выходящим в помещение, гае спали его слуги, чтобы они могли слышать, когда ему что-нибудь нужно^{292}.

Идея жить в палатке, а не во дворце сначала может покататься странной, но это не являлось чем-то особенным. Мы видели, как перед возведением Багдада Майсур держал свой двор в палатках, даже осуществляя такое важное дело, как убийство Абу Муслима. Махди тоже находился в палатке, разбитой прямо во дворе его дворца, когда принимал отречение Исы ибн Мусы от прав на халифат^{293}. Подобную практику можно встретить повсюду в мусульманском мире: хивинские ханы в Хорезме девятнадцатого века обычно разбивали свои юрты во дворе дворца на специально установленных платформах. Они предпочитали жить зимой в палатках, так как там было теплее, а в продуваемых помещениях дворца обитали только летом.

Но не все жили в таких аскетических условиях. Однажды в 783 году визирь Якуб ибн Дауд был вызван халифом Махди во внутреннюю комнату дворца. Он нашел халифа в комнате, убранной розовыми подушками и тканями, глядящей в сад, полный роз, яблонь и персиковых деревьев в цвету. В комнате сидела девушка-рабыня удивительной красоты, также одетая в розовые одежды. «Тебе нравится? — спросил халиф, на что Якуб ответил, что действительно очень красиво, и он надеется, что халиф получает удовольствие. «Возьми все, — произнес халиф и добавил для полноты: — И девушку тоже, чтобы твое удовольствие было полным».

Благодарный визирь ушел, чтобы наслаждаться щедрым даром халифа. Он получал такое удовольствие от девушки, что никак не мог от нее оторваться, даже когда приходили гости. Визирь попал в классическую любовную ловушку. Халиф подозревал Якуба в изменнической связи с членами семьи Алидов, а девушка была шпионкой. Со своего места за занавеской она слышала все и докладывала об услышанном своему настоящему хозяину^{294}. Вскоре Якуба переместили из его розового гнездышка в черную зловонную темницу, из которой он вышел лишь много лет спустя, старым разбитым человеком, который не желал уже ничего — только уехать в Мекку и дожить свои дни в безвестности.

Халифы принимали меры, чтобы избежать изнуряющей жары иракского лета. И снова Мухаммед ибн Сулейман описывает эти домашние детали^{295}. Владыки Сасанидов, объяснил он, обычно каждый день покрывали крышу комнаты свежей мокрой глиной. Они также использовали тростниковые и ивовые желоба, идущие вокруг комнаты, в которые укладывался лед. Монархи и сановники пользовались таким примитивным способом кондиционирования, дабы наслаждаться послеобеденным отдыхом. Аббасиды усовершенствовали эту простую систему, догадавшись натягивать на окопные проемы мокрые полотнища. Говорят, что Мансур первым использовал хайш, позже известный в Британской Индии как панках. Это устройство представляет собой кусок ткани или мешковины, натянутый на прямоугольную деревянную раму и подвешенный к потолку; рама может двигаться туда-сюда (с помощью специального слуги), работая своеобразным веером^{296}. Вскоре стало ясно, что чем тяжелее и мокрее ткань, тем более эффективно она охлаждает. Мы также знаем, что халифы часто пересиживали жару в своих летних домах — переносных сооружениях из дерева и ткани, открытых с одной стороны, обычно смотрящей на реку^{297}.

Обычно дворцы того времени были одноэтажными, но в некоторых имелись комнаты наверху. Согласно одной из историй, Махди сидел у окна верхнего этажа, когда увидел девушку с тарелкой груш, одна из которых была отравлена — и, как мы помним, стала причиной его смерти^{298}. Хади имел в своем иранском дворце, в котором он жил до того, как стал халифом, прекрасный бельведер.

Мухаммед ибн Сулейман дает описание приготовлений к послеобеденному отдыху халифа во время полуденной жары. Он нашел молодого халифа облаченным лишь в тонкую тунику, бедра его были обернуты широкой тканью с красным рисунком. Комната была пустой, без ковров, а дверь оставалась открытой, чтобы впустить прохладный бриз. Гарун не любил наличия в комнате хеши — возможно, его раздражал движущийся механизм, либо он предпочитал полное уединение, — но одно из подобных устройств было прикреплено снаружи его комнаты, чтобы создавать в ней ветерок.

В очень жаркие дни в комнате ставился серебряный сосуд, наполненный благовониями — шафраном и розовой водой. Иногда к халифу приводили семь рабынь, облаченных в льняные тупики, которые тоже обмакивались в благовония. Такая девушка садилась на специальный стул с дыркой и медленно горящей под ним курильницей, от тепла которой высыхающая одежда начинала благоухать. После этого девушки были готовы доставлять удовольствие своему хозяину^{299}.

Дворцы халифов в Багдаде — Золотые Ворота, Дворец Вечности, расположенный вниз по реке от первого, а также дворец Махди в Русафе на восточном берегу и вес остальные — исчезли полностью, не оставив следов в ландшафте современного Багдада. И наоборот, существуют обширные остатки дворцов, построенных халифами в Самаррс за короткий период с 816 по 892 год, когда этот город являлся столицей империи^{300}.

Сами здания дворца в основном обвалились, но контуры планировок четко видны с воздуха, к тому же здесь проведено несколько раскопок. Ни одно из зданий не имеет никаких надписей, говорящих о его происхождении и времени строительства — но, используя обширную литературу периода расцвета халифата Аббасидов, мы можем с высокой точностью идентифицировать многие остатки строений того времени.

Основной дворец и место собраний правительства был известен под названием Дар аль-Халифа или Дворец Халифата. Он стоял на невысоком десятиметровом обрыве, возвышавшемся над поймой реки Тигр. Остатки дворцового комплекса занимают площадь около 125 гектаров, образуя огромный прямоугольник размером примерно 1346 метров с запада на восток и 1150 метров с севера на юг — более чем в шесть раз превышая размеры Золотых Ворот Мансура в Багдаде. Главная ось комплекса проходит с запада на восток, именно тут были найдены самые важные общественные здания. Возвышаясь над садами, которыми пользовались, чтобы выйти к Тигру, располагаются огромные общие ворота (Баб аль-Амма). Это единственная часть комплекса, которая все еще сохранила свою первоначальную высоту; хотя ворота реставрировались и потеряли свою облицовку, они все еще смотрятся могучим символом власти. Именно через них во дворец прибывали посетители — добровольно или нет. Именно сюда на слоне доставили Бабека перед казнью в 838 году, здесь тело опозоренного полководца Афшина было распято на всеобщее обозрение перед сожжением, после чего пепел выбросили в Титр.

Общественные ворота вели в Дар аль-Амму, или Народный Дворец. Его сводчатый зал (без сомнения, оцепляемый стражей во время государственных мероприятий) имел выход в маленький дворик, затем опять в ряд зданий и через еще один двор в сам зал официальных приемов. Южнее располагалась баня — может быть, специально для того, чтобы посетители могли привести себя в порядок перед встречей с халифом. Зал приемов состоял из центрального помещения с куполом и четырех иванов с выходами на обе стороны. На южном конце южного пеана находился еще один двор, в конце которого тоже имелось помещение с куполом, богато украшенное настенными росписями.

Похоже, что крестообразный зал приемов являлся местом для публичных аудиенций, но более любимых и близких товарищей халиф мог принимать в южном здании. Двигаясь по западно-восточной оси, посетитель прошел бы еще через несколько дворов, пока не достиг бы трибун, смотрящих на круг для скачек, который завершал восточный конец дворцового комплекса.

На север и на юг от главной церемониальной оси находилось множество более мелких помещений. В одном из них находилась государственная сокровищница, батш аль-мал, и Купол Жалоб (куббат аль-мазалим), где несчастливый халиф Мухтади в 870 году попытался оживить старые традиции доступа народа к халифу.

К северу от основной оси и немного восточнее зала для приемов лежит Великин Сирдаб (от персидского срiад), означающего холод, и аб, то есть воды). Это был круглый затененный бассейн, окруженный небольшими комнатами и двориками, здесь же располагалась баня. Придворный поэт Ибрахим аль-Мосули имел свой собственный сирдаб с проточным бассейном, вода в который подавалась постоянно и спускалась в сад. Он любил проводить жаркую часть дня, отсыпаясь здесь; похоже, что халифы использовали свои сирдабы подобным же образом. Существует рассказ о том, что однажды, задремав в сирдабе, поэт научился прекрасной новой песне у двух кошечек, черной и белой, которые жили под ступеньками сирдаба. Они предупредили его, что тот, кому он передаст эту песню, превратится в джинна. В итоге так и произошло: поэт научил песне свою девушку — и она превратилась в джиннию. Что снилось халифам, когда они спали в своих сирдабах, для потомков утеряно^{301}.

К северу от сирдаба внутри большего дворца выгорожено прямоугольное пространство. Его можно отождествить со зданием, известным по источникам как Джавсак ааь-Хакани. Термин джавсак (возможно, правильнее будет произносить «гав-сак») произошло от персидского слова куиус означающего маленький дворец или павильон. После возведения дворцового комплекса в Самарре это слово стало использоваться для описания более поздних дворцовых построек, включая павильоны во дворце Топкапи в Стамбуле. Отсюда оно попало во французский и английский языки как киоск. Так что, покупая газету в маленьком киоске у железнодорожной станции помните — его название посходит к дворцу халифов Аббасидов на берегу Тигра в Ираке.

Джавсак был, вероятно, более личной, домашней частью дворца, удаленной от основных помещений с доступом публики. Тут тоже стоял павильон, известный под названием «Совершенство Кабихи», построенный матерью халифа Мутаза для своего сына^{302}. Джавсак служил также местом захоронения четырех халифов Самарры, включая Мутаснма, основателя города. Ни одна из гробниц пока не идентифицирована.

План дворца достаточно ясен, гораздо труднее представить себе внешний вид существовавших в те времена зданий. Наружные степы были сложены из обожженного кирпича. Длинные стены без окон и проемов, лишь с выступающими наружу на равном расстоянии друг от друга полукруглыми башнями придавали зданиям мрачный вид, делая их похожими на крепости. Почти все строения были одноэтажными, с плоскими крышами; в 870 году халиф Мухтади попытался (правда, безуспешно) уйти от своих преследователей по плоским крышам Самарры, перепрыгивая с одной на другую.

Внутренние помещения возводились из обожженного или илового кирпича, потолки делались либо сводчатыми, либо опирались на деревянные балки. Стены комнат приемов были покрыты штукатуркой или фресками, и, разумеется, все интерьеры были богато убраны коврами и драпировками. Полтора века спустя писатель Шабушти описывал тронную комнату в Самарре, как он ее запомнил.

Халиф Мутаввакиль с богатым воображением украсил зал золотом и серебром, и устроил здесь большой бас сейн, поверхность которого изнутри и снаружи была выложена пластинами серебра. Он установил в нем дерево, сделанное из золота, на котором щебетали и свистели птицы [вероятно, самый ранний пример использования механических игрушек]. У него был огромный трон из золота, на котором красовались два изображения огромных львов: ступени к нему тоже несли изображения львов и орлов, а также других животных — точно как описывают трон Соломона, сына Давида. Стены дворца изнутри и снаружи были покрыты мозаикой и позолоченным мрамором. 170 000 динаров было истрачено на этот дворец. Халиф сидел на своем золотом троне, одетый в халат из богатой парчи. И он приказал, чтобы все входившие в зал приемов в его присутствии были одеты в тонкую узорчатую парчу.

Продолжая рассказ, автор сообщает нам, что халиф страдал от бессонницы, и у него была лихорадка. Когда он поправился, то приказал, чтобы тронный зал снесли, а золотые украшения переплавили и начеканили из них монет^{303}.

Дворец Халифата оставался правительственным зданием и частной резиденцией халифов большую часть самаррского периода, но в это время строились и другие дворцы. Наследник Мутасима Васик жил во дворце под названием Гаруни (его собственное имя было Гарун), который находился в пойме Титра на северо-западе. Мутаввакиль тоже жил там большую часть времени своего правления. Местонахождение Гаруни известно, но из-за размещения в низине он был сильно разрушен наводнениями. Совершенно очевидно, что это также было впечатляющее сооружение; существует краткое описание халифа, сидящего во дворце в портике, над которым высится купол, «белый, как яйцо, за исключением полосы полуметровой ширины, опоясывающей купол и изготовленной из тиса, покрытого ляпис-лазурью и золотом. Он назывался Куполом Кольца»^{304}.

Мутаввакиль (царствовал в 847–861 годах) был неутомимым строителем дворцов. Арабские источники перечисляют двадцать два построенных им дворца и указывают их общую стоимость — более 200 миллионов дирхемов; последующие поколения историков удивляются такой расточительности и доступности ресурсов^{305}. Мутаввакиль был последним халифом, свободным от финансовых проблем. Некоторые из его дворцов, без сомнения, были совсем небольшими, но самый крупный занимал огромную площадь.

К югу от центра Самарры Мутаввакиль построил для своего сына и второго наследника Мутаза дворец Балку вар. План этого сооружения, четко прослеживающийся по сохранившимся руинам, повторял план Дворца Халифата — с центральной осью, идущей от берега реки через крестообразный зал приемов к дворикам и садам позади. К югу от основной оси расположен ряд меньших дворов, размещенных регулярным образом и окруженных небольшими комнатами. Именно в огромном иване этого дворца Мутаввакиль устроил великолепный пир по поводу обряда обрезания своего сына Мутаза^{306}.

Самым крупным проектом Мутаввакнля был его новый город, скромно названный Мутаввакилия, который он начал возводить в октябре 858 года чуть севернее обжитых районов Самарры. Он явно считал новый город важным аспектом подтверждения своего царского сана. «Теперь я знаю, что я царь, — как говорят, заявил он, — потому что построил город, чтобы в нем жить».

Новый город имел новую мечеть, от которой ныне остались довольно крупные руины, и, разумеется, новый дворец^{307}. Говорят, что он стоил баснословных денег — 50 миллионов дирхемов, то есть халиф истратил на постройку дворца от одной пятой до четверти всей стоимости строительства. Дворец был возведен на северном краю городской территории и, похоже, намеренно размещен так, чтобы халиф мог сохранять дистанцию от солдат и населения города на юге. На западе он граничил с Тигром, на востоке ограда шла по широкому каналу. Как и Дворец Халифата, а также Балкувар, дворец Мутаввакиля располагается восточнее реки, а само его здание вытянулось с запада на восток более чем на километр. На восточном его конце, подальше от реки, находились залы приемов со сводами из обожженного кирпича, но все же самой замечательной деталью были ворота, смотрящие на реку, с залом приемов за ними. Вероятно, именно тут сидел халиф, выпивая и ведя беседу той декабрьской ночью, когда его убийцы-тюрки прокрались через ворота у реки.

Дворцы Самарры — удивительный пример величия замыслов и расточительности халифов. Вопроса пространства для них не существовало, и на распахнутых каменистых равнинах Самарры они могли закладывать бесконечные стены с контрфорсами и бессчетным числом комнат и двориков, как им хотелось, хоть до самого горизонта. Во дворцах имелось пространство, достаточное для проведения конных скачек или игры поло, здесь даже устраивались выгородки для охоты.

Большинство дворцов имело характерные купола и сводчатые залы для приемов, размещенные вдоль главной оси, а жилые дворики и помещения располагались к северу и к югу от нее. Ни в одном из них не было места, которое можно определить как помещение для гарема. Строительные материалы были дешевы, и возведение построек осуществлялось очень быстро. Так, Мутаввакиль вселился в свой новый дворец через неполных два года после начала строительства.

Кроме Дворца Халифата, которым пользовались на протяжении долгого времени и который переделывали весь период существования Самарры, строения жили очень недолго. Два больших дворца Шах и Арус, на которые Мутаввакиль истратил 50 миллионов дирхемов, были снесены халифом Мустаином (862–866 годы царствования), который отдал их строительный материал своим визирям^{308}. Дворец Мутаввакиля был заброшен и снесен, как только умер халиф, в нем жили не более нескольких месяцев.

Когда халиф Мутадид в 892 году восстановил Багдад в статусе столицы, он сразу же начал работы по строительству нового дворца, который оставался домом халифов до самого последнего момента, когда монголы в 1258 году захватили город. Дворец постоянно перестраивался, но оставался на том же месте, на восточном берегу Тигра, ниже по реке от ранее возведенных строений Русафы и Шаммасии. Дворец Круглого Города временами использовали как тюрьму, но р Дворце Вечности на западном берегу реки больше не было слышно вообще. Мы должны признать, что оба они оказались разоренными и заброшенными.

Вместе с новым дворцом семья халифа использовала также дворец Тахиридов в верхней западной части города — в качестве дома для членов семьи, которые не являлись ближайшими родственниками правящего халифа. Старый дворец, построенный Махди в Русафе на восточном берегу, использовался в качестве приданого незамужним принцессам из царской семьи и слугам гарема, которые больше не служили правящему халифу. У нас нет описания ни одного из этих дворцов, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, как они выглядели.

Другим центром власти в Багдаде был Дар аль-Визара иди Дом Визирей. Он был возведен Сулейманом ибн Вахбом, который в 877 голу недолгое время был визирем. После его падения этот дворец стал официальной резиденцией визирей — чем-то вроде Даунинг-стрит 10[22] того времени. Без сомнения, он был обширным и богато украшенным. Говорят, он занимал площадь около 150 000 квадратных метров (300 000 квадратных локтей)^{309}. Располагался этот дворец в Мухарримс, на восточном берегу Тигра, совсем недалеко вверх по реке от дворца халифа, с которым мог легко сообщаться по воде.

Дом Визирей видели во всем его великолепии в 917 году, во время второго правления визиря ибн аль-Фурата, когда в столицу прибыли два византийских посла^{310}. Они остановились на восточном берегу во дворце, который раньше принадлежал визирю халифа Мутадида, но теперь являлся чем-то вроде официального дома для гостей. Ибн аль-Фураг приказал выстроить солдат; одетых в парчовые одежды и парчовые же островерхие шапки, в ряд от гостевого дома до Дома Визирей. Внутри дворца он выстроил собственных гулямов вдоль всего пути послов, от ворот до самого зала приемов, где им должны были дать аудиенцию.

Византийцы прошли через общедоступное пространство дворца (Дир аль-имма), куда публика имела право приходить по делу. Они попали во двор, полный солдат, и управляющий визиря пригласил их посидеть под колоннадой, которая обегала двор по краю. Затем управляющий повел их по длинному коридору к двору Дома Садов и указал на зал, где сидел визирь. Все это было весьма впечатляющим спектаклем. Ибн аль-Фурат ждал гостей в роскошном зале с позолоченным потолком, где по стенам были развешены занавеси, выглядевшие как ковры и, возможно, с одним и тем же рисунком — 30 000 динаров было истрачено только на мебель, ковры и ткани. Визирь сидел на прекрасном молельном коврике, позади него стоял трон с высокой спинкой, перед ним слева и справа находились евнухи, а двор заполняли военные и знать. Обилие войск должно было внушить послам благоговейный трепет.

Послы предстали перед визирем и передали свои просьбы через переводчика — арабского военного, который долгое время служил на византийской границе и хорошо знал греческий. Они предлагали обменяться пленными и просили у визиря аудиенции с самим халифом. Ибн аль-Фурат пообещал посмотреть, что сможет сделать. Затем тем же путем послов повели назад в гостевой дворец.

Обстановка этой беседы не совсем ясна. Мискавайх, который делал ее запись, использует для описания места, где сидел визирь, слово меджлис. Похоже, что это помещение было крытым, но наверняка смотрело в сторону двора, где собрались солдаты и остальная публика, и где стояли послы. Можно предположить, что это был пеан с аркой, от крытый в сторону двора, хотя Мискавайх не употребил именно этого слова. Неясно, были ли позолоченные потолки кирпичными сводами, как уцелевшие строения в Ухандире и Самарре, или же плоскими деревянными конструкциями.

Когда финансовые проблемы государства стали более серьезными, и владыкам пришлось продавать ценности, чтобы оплачивать текущие расходы, Дом Внзирей оказался в опасности. В 933 году его действительно разобрали и распродали по кускам.

Но настоящим местом средоточия власти, конечно же, был Дворец Халифата, известный также как Дворец Султана или Дворец Царства (Мамлака). Впервые дворец на этом месте был возведен Мамуном еще до гражданской войны. Затем он передал дворец своему наместнику в Ираке Хасану ибн Сахлу, и он стал известен как Дворец Хасани. Тот, в свою очередь, передал дворец своей дочери Буран, которая жила в нем многие годы, пока халифы оставались в Самарре. Когда Мутадид в 892 году вернул резиденцию халифов в Багдад, он отобрал дворец у пожилой леди в собственное владение, и тот стал постоянной резиденцией халифов.

При Мутадиде и Муктафи ранний Дворец Хасани был сильно расширен, к нему пристроили так называемый Дворец Короны (Каср аль-Тадж); для этой цели халиф Муктафи брал обожженный кирпич из развалин старого дворца Сасанидов в Ктесифоне. Теперь дворец стал фактически городом в городе, огромным комплексом дворов, коридоров, залов и садов, окруженным мощными стенами с воротами, которые могли запираться в опасных ситуациях. Это было что-то вроде исламского эквивалента Запретного Города в Пекине. Дворец был разбит на множество более мелких групп построек — комнат для приемов, мест обитания женщин (дар аль-хурам), апартаментов для принцев и для управляющего дворцом, который отвечал за безопасность и порядок во всем комплексе, а также контролировал доступ к халифу. Говорят, что когда в конце десятого века посетитель проходил через полупустой дворцовый комплекс, он казался человеку настоящим городом Ширазом — но относилось ли это к размерам строения или к общему впечатлению от него, не вполне ясно.

Ничего из этого дворцового комплекса не сохранилось до наших дней. У нас есть ряд описаний, которые дают некоторое представление о зданиях, составлявших комплекс, но они не дают ясной картины его общего плана. Многие из наиважнейших помещений выходили на реку; имелись также ворота, от которых лестничный спуск выводил на берег реки, куда могли причаливать барки посетителей.

Как и в случае с Домом Визирей, рассказ о посещении византийских послов в 917 году дает нам яркую картину дворца в период его расцвета. Описанное ниже выступление халифа на публике являлось чрезвычайно важным событием в жизни города, и еще более важным оно было для самого визиря. Вообще-то послы не являлись особо значительными персонами, как и дело, которое они приехали обсуждать — обмен пленными выполнялся множество раз и без всяких фанфар. Вероятно, послы были весьма удивлены и даже потрясены масштабом и манерой их приема. Но в Багдаде финансовые проблемы, которые сначала должны были коснуться визирей, а позднее халифа, уже ощущались. Ибн аль-Фурат прибег к одному из самых старых политических трюков — пустил иностранцам пыль в глаза, дабы они не догадались о существующих в халифате серьезных проблемах. Наверняка послы привезли домой в Константинополь сообщения о несметном богатстве и высокой культуре Аббасидов.

С рекламной точки зрения визит явно оказался успешным; у нас есть три или четыре его описания, которые углубляются в ценные детали великолепных мероприятий и рассказывают о впечатлении, которое они произвели на представителей древнего врага. Именно из этих рассказов мы можем попытаться реконструировать функции и внешний вид дворца Аббасидов.

Визит послов к халифу вызвал огромный интерес публики. Согласно традиции, оставшейся в царской семье от одной из наложниц халифа, византийцев заставили два месяца ждать в Тикрите на Тигре, чтобы подготовить для них дворцы^{311}. Когда они наконец прибыли в Багдад, весь город высыпал посмотреть на них. Рынки, улицы, крыши и аллеи восточного берега заполнились людьми, жаждущими хоть мимолетно увидеть послов; каждая лавчонка или выходящая на улицу комната сдавалась в этот день за большие деньги. Река была заполнена судами всех типов, украшенных и расположенных в определенном порядке. Выходя из гостевого дворца, византийцы прошли через рады конных войск в форме, с седлами из золота и серебра, при полном вооружении.

Самый полный рассказ о приеме послов был представлен Хилалсм ас-Саби (умер в 1056 г.), официальным историком при администрации Аббасидов, который утверждает, что выстроил свою версию по записям, оставленным одним из внуков Муктадира^{312}.

Он начинает с описания 38 000 занавесей, которые были развешены во дворце. Их изготовили из золотой парчи и украсили изображениями кубков, слонов, лошадей и верблюдов, львов и птиц. Парча была привезена из Васита в Ираке, из Армении и Бахнасы в Египте. Кроме того, было использовано 22 000 ковров и дорожек из Даврака в Хузистане, а также Джахрума и-Дастагирда в Фарсе; эти ковры расстелили по всем коридорам, где шли послы. Еще были ковры из Дабика в Армении и Табаристана, их развесили в залах и альковах — в местах, которые было видно, но в которые не заходили.

Послы вошли в большие общественные ворота и сначала их провели во дворец, называвшийся Приютом Лошадей (хан аль-хайл), представлявшим из себя большой двор, окруженный аркадами с мраморными колоннами. Справа и слева на этом дворе стояли лошади с золотыми и серебряными седлами, сопровождаемые конюхами. Затем послов повели по коридорам и переходам к загородкам с дикими животными (xaùp аль-вахш). Тут звери, приведенные из сада, подошли близко к людям, обнюхали их и приняли пищу из их рук. Затем делегация направилась во двор, где находились четыре слона, задрапированные парчой и атласом. На каждом слоне сидело по восемь человек из Синда и были установлены приспособления для метания огня. Наконец послов привели в загон для львов, где находились пятьдесят львов слева и пятьдесят справа — все в намордниках из ценен, каждого держал специальный работник.

Покончив со зверинцем, послы отправились в Новый Киоск, устроенный посередине сада. В центре павильона находился искусственный пруд размером примерно 15 на 10 метров, сделанный из полированного олова и окруженный рекой из такого же олова, которое сияло ярче, чем серебро. В «пруду» плавали четыре роскошные лодки работы мастеров из Дабика, украшенные парчой, золотом и серебром. Павильон окружал сад, в котором, как говорят, росло четыреста пальм по 2,5 метра высотой, и каждая была одета в резной тиковый футляр с медными кольцами от верхушки до основания. С каждой ветви свисали прекрасные финики, еще не совсем созревшие. Вдоль стен сада росли разные цитрусовые деревья — вероятно, в то время здесь были кислые апельсины, лимоны и лаймы; судя по всему, сладкие апельсины не были известны на Среднем Востоке и в Европе вплоть до конца пятнадцатого века, когда их привезли из Индии португальцы^{313}.

Следующим местом посещения стал знаменитый Дом Дерева. Здесь, в центре двора, посередине большого (и, похоже, естественного) пруда стояло искусственное дерево. Ветви его были в основном сделаны из серебра, хотя некоторые откованы из золота, на ветвях сидели золотые и серебряные птицы различных видов. Время от времени дерево раскачивалось, и птицы начинали петь. Дерево венчали фрукты, выполненные из драгоценных камней. Говорят, Дом Дерева был создан халифом Муктаднром. Похожие деревья существовали в византийских дворцах и во дворцах Европы позднего Средневековья. Испанский путешественник Клавихо видел такое во дворце Тамерлана в Самарканде во время его посещения в 1405 году. Оно поднималось на высоту человеческого роста и было увешано рубинами, изумрудами, бирюзой, сапфирами и жемчугами в форме фруктов. На ветвях сидели золотые птицы, будто собираясь клевать эти плоды^{314}. В истории имеется много упоминаний о царских развлечениях подобного рода — но похоже, что общий их стиль идет именно от Аббасидов, пример которых многие пытались превзойти, когда двор самих Аббасидов давно уже был разграблен, а их дворцы стояли в руинах.

Из Дома Дерева гостей повели в Райский Дворец, который содержал бесчисленное количество ковров и украшений. В вестибюле этого дворца находился арсенал, насчитывавший десять тысяч позолоченных кирас, развешенных по стенам. Затем они прошли по коридору 150 метров длиной, вдоль которою висело десять тысяч доспехов, состоящих из кожаных щитов, шлемов, кольчуг и расписных колчанов с луками. По обеим сторонам выстроилось две тысячи черных и белых евнухов.

Наконец после экскурсии по двадцати трем дворцам они прибыли во Двор Девяностолетия (что это такое — мы не знаем). Здесь стояла полностью вооруженная стража с мечами, топорами и булавами. Посланники прошли мимо управляющих, сыновей придворных офицеров и шеренги солдат; все были одеты в черное — официальный цвет Аббасидов. Повсюду слуги предлагали воду со льдом, напитки и фруктовые соки.

Халиф ждал гостей их в Коронном Дворце, который располагался у самого Тигра. Муктадир сидел на эбеновом троне, покрытом парчой из Дабика. Сам он тоже был одет в парчу из Дабика, затканную золотом, на голове монарха красовалась высокая шапка. Справа от него находились девять рядов драгоценных камней и еще семь — слева, образуя некое невероятное ювелирное украшение, которое затмевало своим сиянием дневной свет. Пять сыновей халифа сидели рядом с ним — три справа и два слева.

Послы подошли и поклонились, объяснив, что они поцеловали бы ковер, как велит протокол Аббасидов, если бы не беспокоились, что послов халифа в этом случае заставят делить то же самое в их стране. До нашего времени не дошло подробного описания самой беседы: похоже, халифу что-то объясняли официальные представители двора, но он сам протянул послам длинный письменный ответ для византийского императора. Затем послов вывели через личные ворота к Тигру, откуда лодки увезли их назад в гостевой дворец.

Таким помнился двор Муктадира через сто лет, когда блеск Аббасидов уже давно исчез. Насколько приведенное выше описание соответствует действительной обстановке, сказать почти невозможно, и конечно, все количественные характеристики выглядят преувеличенными. Однако описание многое говорит нам о придворном стиле, о том, как могли выглядеть дворцы. Дворцовый комплекс представлял собой лабиринт двориков, коридоров и залов. Там существовали внутренние сады, как натуральные, так и искусственные, а также зверинец. Из других источников мы знаем, что во дворце имелись бани и мечети. Похоже, ни одна из отдельных построек не была очень крупной, и пет свидетельств, что основная их масса была выше одного этажа. По-видимому, дворец производил впечатление богатством украшений и роскошью изделий, размещенных на стенах и полах. Сопровождающие, которые вели послов к халифу, явно хотели продемонстрировать им максимум того, что имелось при дворе Аббасидов, проведя иноземцев через огромное число двориков и помещений. Должно быть, им казалось, что они прошли многие мили, прежде чем увидели правителя. Но мы должны помнить, что подготовка к этому торжеству заняла два месяца — очевидно, повседневная жизнь дворца была гораздо менее величественной.

Совсем другое представление о дворце исходит из рассказа о свержении халифа Кахира двенадцатью годами позже, весной 929 года^{315}. Неумелое управление и финансовый кризис привели к падению Муктадира, осуществившего столь блистательный прием византийских послов. В поисках замены ему организовавшие путч военные отправились во Дворец Тахира в верхней части восточного крыла, где обычно жили принцы Аббасидов, и выбрали среди них юношу без опыта, не проявлявшего особых способностей и главное — амбиций. Ему был дан титул Кахир, что значит «Победоносный». Путч поддержала пехота армии халифа, которая теперь имела право потребовать традиционное денежное вознаграждение, выдаваемое солдатам, чтобы отпраздновать восхождение на престол нового халифа.

Начальник полиции Назук приказал закрыть ворота дворцового комплекса. Но он не хотел рисковать, устроив противостояние с недовольными войсками, поэтому приказал своим людям не проявлять по отношению к ним агрессии.

Дворец фактически находился в осаде, и вскоре собравшиеся вокруг него недовольные солдаты начали влезать в здание через окна, смотрящие на реку. Новый халиф, Кахир, принимал поздравления в портике Двора Девяностолетия поблизости и мог ясно слышать шум, который производили войска. Назук явно плохо себя чувствовал из-за усталости, проведя ночь в тяжелой попойке. Когда он появился в окне, чтобы пытаться успокоить солдат, они бросились на пего, он испугался и сбежал. Пытаясь спастись, начальник полиции добежал до двери, которую вчера сам же приказал заложить кирпичом; тут его схватили и убили. Солдаты утащили тело к Тигру и прибили на деревянный щит, который пустили по течению.

Теперь солдаты начали открыто призывать к возвращению старого халифа, Муктадира. Визирь с управляющим не стали терять время и ретировались, оставив несчастного Кахира фактически в одиночестве. Тем временем дворцовые слуги, которые были в основном евнухами или фаворитами Муктадира, заперли ворота.

Жалкий и брошенный всеми Кахир обратился к единственному из своих сторонников, который оставался с ним, Абу’ль-Хайдже Хамданиду. В отличие от большинства придворных и военных, Абу’ль-Хайджа был арабом, бедуином из древнего и знатного племени Таглиб. Когда он готов был присоединиться к всеобщему бегству, Кахир вцепился в него и взмолился:

— Абу’ль-Хайджа, ты собираешься бросить меня?

Как говорит хроникер, в Абу’ль-Хайдже проснулась гордость, и бедуинский вождь не смог оставить человека, молившего о защите.

— Нет, именем Аллаха! Я никогда не оставлю тебя! — ответил он и вернулся.

Абу’ль-Хайдже с Кахиром необходимо было спасаться из дворца, полного теперь врагов или вероломных слуг. Если бы они пробрались в город, то могли бы спрятаться там или же покинуть столицу и присоединиться к племени Абу’ль-Хайджи на свободных равнинах Джазиры. Они попытались открыть дверь комнаты и обнаружили, что она заперта. Затем они услышали крики, С ними все еще оставался один ил старших слуг, Фанк по прозвищу Круглолицый. Он послал человека выяснить, что там за шум. Человек вернулся и сказал, что убит Абу’ль-Хайджа. Круглолицый велел как следует подумать, что он говорит, и трижды повторите, сказанное, а потом буркнул: «Абу’ль-Хайджа тут, дурак!» Тогда посланный сказал, что ошибся — убили Назука, начальника полиции.

Смерть Назука означала, что надежды спастись из дворца не осталось. От возможности бежать зависели жизни мятежников. Абу’ль-Хайджа потребовал, чтобы Круглолицый открыл дверь, которая вела к речному берегу, но верность того явно поколебалась: он ответил, что за этой дверью расположено еще множество дверей, и это беглецам не поможет. Но потом Фанк все-таки открыл дверь. Когда двое мятежников вышли наружу, то обнаружили себя на плицах водяного колеса, которое поднимало воду реки во дворцы. Держась за руки, они взобрались по плицам вверх. То, что они увидели, подтвердило их наихудшие опасения: насколько видел глаз, вверх и вниз по берегу, а также перед ворогами дворца толпились враждебно настроенные солдаты.

Кахир начал спускаться, и Абу’ль-Хайджа подбадривал его. «Иди, мой господин, — говорил он, — клянусь могилой [моего предка] Хамдана, я не оставлю тебя, пока жив!» Они спешно пересекли пустынный теперь Райский Дворец, в котором двенадцать лет назад византийские посланники были так поражены обилием ковров и вооружения, и вышли на открытую площадь. Туг они встретили раба, сидящего верхом на лошади. Абу’ль-Хайджа спросил, откуда тот приехал, на что человек ответил, что он прибыл через Нубийские ворота. Абу’ль-Хайджа понял, что это может оказаться путем к спасению. Он взял у раба лошадь и, сняв черные придворные одежды, переоделся в грубую шерстяную джуббу невольника. Он велел Кахиру ждать его и исчез.

Вскоре бедуин вернулся, однако новости оказались недобрыми. Он рассказал Кахиру, что добрался до Нубийских ворот и попросил хранителя ворот Джафара открыть их. Джафар ответил, что не может — сюда только что принесли голову несчастного Назука, а рядом собрались толпы солдат, пришедших поглазеть на нее. Им придется поискать другой путь из дворца.

Дворец, который казался таким впечатляющим и богатым византийским посланникам, стал для Абу’ль-Хайджя смертельным лабиринтом узких коридоров, запертых дверей и неверных слуг. Беглецы двинулись назад через Райский Дворец и другие дворы, пока не дошли до Дома Лимона. Здесь Круглолицый показал свое истинное лицо — он вдруг бросился назад и приказал нескольким слугам, которые еще оставались с ними: «Вперед и покончите с врагом вашего хозяина [Муктадира]!». Слуг было примерно десять человек, они имели луки и дубинки. Когда Абу’ль-Хайджа увидел опасность, он вытащил меч, обернул вокруг руки шерстяную джуббу вместо щита и атаковал. Слуги в ужасе разбежались, некоторые из них попадали в бассейн. Затем бедуин отступил в Тиковую Комнату в саду Дома Лимона. Слуги выбрались из бассейна, но Абу’ль-Хайджа снова атаковал их, и они отступили к двери в углу двора, попытавшись удрать через нее. Когда слуги открыли дверь, то обнаружили за ней пехотного офицера с луком и стрелами, а также двух чернокожих рабов, вооруженных мечами и щитами.

— Где он? — спросил офицер.

— В Тиковой Комнате, — ответили они.

— Идите и сделайте так, чтобы он вышел.

Слуги вернулись и стали оскорблять Абу’ль-Хайджу. Тот отреагировал, как они и рассчитывали. Он атаковал «как разъяренный верблюд», выкрикнув традиционный клич бедуинов, сражающихся с врагом, а затем возопил: «О, племя Таглнба, неужели я буду убит среди стен?» — то есть как житель города, а не в открытой пустыне, подобно настоящему бедуину. Офицер пустил в Абу’ль-Хайджу стрелу, которая вошла как раз под сосок, затем другую, которая попала в горло, и наконец третью. На этот раз рука стрелка дрогнула, и третья стрела попала в бедро. Абу’ль-Хайджа вырвал ее и разломал. Затем он вытащил стрелу из груди и попытался бежать, но вскоре силы покинули его. Один из чернокожих рабов подошел и отрезал ему правую руку, которая держала стрелу, а другой раб от резал голову. Затем один из евнухов схватил голову и убежал с нею — вероятно, чтобы получить награду.

Тем временем сторонники Муктадира на плечах принесли халифа с баржи на ступени Двора Девяностолетия, где так недавно пытался короноваться Кахир. Когда монарх прибыл, то первым же делом задал вопрос: что случилось с Абу’ль-Хайджой. Он послал за новостями служанку Зендан, чье жилище, как всегда, оказалось оазисом спокойствия в гуще всех описанных выше беспорядков. Зендан выяснила, что бедуин был в Доме Лимона. Муктадир немедленно попросил чернила и бумагу и собственноручно написал амнистию Абу’ль-Хайдже. Он вручил ее одному из евнухов, приказав поторопиться, или будет слишком поздно.

Но уже было поздно. Когда появился евнух, несший голову бедуина, Муктадир потребовал сообщить, кто его убил. Один из офицеров сделал евнуху знак хранить молчание и сказал, что бедуина атаковала смешанная группа. Евнуху, который надеялся на щедрое вознаграждение, повезло — он ушел живым. Муктадир помнил доброту Абу’ль-Хайджи к нему в недавнем прошлом и поддержку, которую получал от его семьи. Не было сомнений в искренности его горя — в течение нескольких последующих трудных лет Муктадир часто жаловался на потерю такого верного слуги халифов. Это продолжалось до тех пор, пока на поле сражения не отрезали его собственную голову и не пронесли се перед строем врагов.

Кахир был халифом лишь один день. Доставленный к Муктадиру, он бросился перед ним на землю, был прощен и отослан назад в Дом Тахира, где жили принцы.

Дворцы халифов постоянно совершенствовались, начиная с тех дней, когда Мансур держал свои двор в палатке. Дворец Золотые Ворота, который построил сам Мансур, был крохотным по сравнению с громадными комплексами, заложенными в Самарре; дворец более поздних халифов в Багдаде стал миром в мире. Первые халифы Аббасидов еще путешествовали, общаясь со своими чиновниками в лагере или охотничьих домиках. Ко времени правления Муктадира дворец халифа стал его личным царством, настоящей крепостью, сценой для публичных выступлений монарха, роскошным жилищем и смертельной ловушкой.