Глава VII ГАРЕМ
При всех халифах из рода Аббасидов при дворе сохранялся особый женский домашний уклад, и этот мир во многом отличался от мужского мира, в котором существовали армия, чиновничество и публичные аудиенции — пусть даже эти две сферы различным образом пересекались. Обычно женский уклад при дворе называют общим словом харим (гарем) и рассматривают как изолированный мир роскоши, безделья и появляющихся время от времени опасностей. В далеком десятом веке комментаторы с осуждением относились к роскоши и чрезмерному политическому влиянию гарема, рассматривая их как главную причину падения власти халифов{316}.
Термин харим означает защищенную или изолированную часть дома, которую позволяется посещаю» только мужчинам, являющимся близкими родственниками хозяина. На деле в источниках того периода данный термин использовался редко. Гораздо чаще халиф, говоря о своем хурал — множественное число того же слова — просто имел в виду женщин при дворе, и в более общем смысле слова, — всех, находящихся под его защитой. Хурал был скорее просто группой людей, чем определенным строением пли физическим местоположением.
При первых халифах Аббасидах женщины правящей семьи, похоже, имели свое домашнее хозяйство и даже дворцы — подобные тем, в каких жили их братья и прочие родственники мужскою пола. К началу десятого века, если не раньше, начинают появляться указания на то, что женщины стали более замкнуты в огромном, широко раскинувшемся царском дворцовом комплексе, и гарем стал отдельной изолированной структурой — так же, как знаменитый гарем Дворца Топкапи в Стамбуле.
В 974 году, когда халифы утратили свою политическую власть, Адуд аль-Давла[23] из рода Буйвдов, в то время действительный правитель Багдада, посетил дворец халифа. По всему огромному комплексу зданий и дворов, многие из которых были пусты и уже превращались в руины, его провел управляющий Мунис адь-Фадл. Однако, когда они подошли к гарему, Мунис остановился и объяснил, что ни один мужчина, кроме самого халифа, не бывал там внутри — но, конечно, если эмир хочет осмотреть гарем, то пожалуйста. Адуд аль-Давла тактично отклонил предложение и продолжил осмотр остального комплекса{317}.
Ясно, что к этому времени гарем был отдельным, четко определенным местом дворца. Неясно, когда стало складываться такое положение. В эпизоде, объясняющем падение Бармакидов в 803 году, Масуди, писавший в середине десятого века, утверждает, что Яхья Бармаквд, надзиравший захурамам Гаруна аль-Рашида, очевидно, запирал его ворота на ночь и уносил ключи с собой домой. Кроме того, он запретил евнухам обслуживать женщин. Эго вызвало ярость грозной жены Гаруна Зубейды, которая в отместку решила подорвать власть семьи Бармакидов{318}. Однако этот рассказ выгладит как проецирование назад, на ранний период Аббасидов, более поздних норм и, вероятно, более относится к положеншо дел в середине десятого века, нежели к концу восьмого. По археологическим данным невозможно идентифицировать какое-либо определенное место во дворцах Самарры как гарем — хотя к этому времени (середина девятого века) он скорее всего уже был отдельной, отгороженной частью комплекса.
К концу девятого века гарем халифа в полной мере приобрел свой фантастический образ отдельного мира, замкнутой среды роскоши и сексуального возбуждения с привкусом жестокости и опасности. Рассмотрим историю из «Книги Песен» — один из многих ее эпизодов, связанных со знаменитым поэтом и певцом Ибрахимом аль-Мосули{319}.
Однажды халиф Гарун сообщил поэту, что хочет провести утро со своим гаремом, а вечер — выпивая с мужчинами. Поэт должен быть готов ни с кем не встречаться и не пить вина, пока ему не придет вызов, а если он ослушается, то наказанием будет смерть. Ибрахим держался целый день, а после вечерней молитвы его вызвали во дворец. По дороге он увидел большую корзину, свисающую на веревках со стены дворца, и рабыню, стоявшую рядом. Девушка пригасила его сесть в корзину. Поэт заподозрил, что это уловка, чтобы заставить его опоздать и подвести в плазах халифа — но после долгой дискуссии девушка все же уговорила его. Когда он сел в корзину, се подтянули до крыши дворца. Там он увидел еще несколько девушек-рабынь, которые смеялись, развлекая друг друга. Когда девушки увидели его, они закричали: «Боже, прибыл тот, кто нам нужен!» но потом пригляделись внимательнее и поняли, что ошиблись. Тогда они поспешили накинуть свои хиджабы, запричитав: «О, враг Аллаха, что привело тебя к нам?». На это Ибрахим ответил в том же духе: «О, противницы Аллаха, кого же вы ожидали, и что есть у него такого, чего пет у меня?» Девушек, похоже, это совсем не рассердило, они продолжали смеяться, и поэт присоединился к общему смеху.
Затем одна из них сказала: «Тот, кого мы ждали, исчез, по этот тоже славный малый [зариф], давайте праздновать с ним». Принесли еду, Ибрахима пригласили к столу, на что он согласился с некоторой неохотой. Затем появилось вино, и все принялись пить. Через некоторое время три девушки вышли вперед и начали петь, в то время как остальные скромно оставались за занавеской. Вспыхнул спор о том, кто написал песни, которые они поют, и тогда Ибрахим назвался, объяснив, какие песни написал он, а какие принадлежали другим авторам.
Девушки заволновались и теперь вышли из-за занавески все, чтобы доставить себе удовольствие общением со знаменитостью.
Когда Ибрахим сказал, что должен покинуть их, они потребовали объяснении. Тогда он поведал, что его вызвал халиф. Девушки ответили, что он попал к ним в плен, но пообещали отпустить его через неделю. Ибрахим испугался, что это для пего грозит смертью, но все же остался. Когда через неделю они прощались, девушки заставили его пообещать, что если он останется в живых, то вернется к ним. Затем поэт сел в корзину, и его спустили обратно вниз.
Когда Ибрахим добрался до дворца халифа, то обнаружил, что его ищут по всему Багдаду, его жилье обыскано, а выплаты денег прекратились. Евнухи потащили его к халифу. Гарун начал отчитывать его, обвинив в том, что он неуважительно отнесся к его приказу, тратя время в обществе низшего класса, и закончил эту филиппику, потребовав меч и циновку для исполнения приговора.
Подобно Шехерезаде из «Тысячи и одной ночи», поэт понял, что только красочный рассказ может спасти его жизнь. Он поведал, что с ним приключилась самая удивительная сказка, и попросил разрешения ее рассказать. Халиф, конечно, согласился — заявив, что если история действительно интересная, то, может быть, он и пощадит поэта. Когда Ибрахим закончил, халиф немного помолчал, а зятем произнес: «Эго удивительно! А можешь привести меня к тому месту?» — и когда Ибрахим ответил, что может, Гарун расслабился и пригласил его сесть и выпить.
На следующий день он вернулся на старое место, как и договорились; корзина и девушка-рабыня была там же. Снова Ибрахима тянули наверх, девушки обрадовались, увидев его, и поблагодарили Аллаха за его спасение. Поэт провел там ночь, а покидая девушек, сказал что у него есть брат, к которому он очень привязан: нельзя ли привести его и познакомить с ними? Они ответили, что рады будут его видеть. Он договорился о свидании на следующий день, и, явившись к Гаруну, рассказал обо всем.
Когда подошло время, Ибрахим и Гарун отправились вместе, предварительно переодевшись. Они подошли к дворцу, вошли в корзину, но, как позднее рассказывал Ибрахим, «Аллах послал мне предупреждение». Поэт велел девушкам оставаться за занавеской и не дать его спутнику услышать от них ни слова, пока он не даст сигнал, если будет уверен, что выбранные ими песни и стихи вполне приличны. Они согласились и не выходили из-за укрытия. Гарун и Ибрахим много выпили. Гарун приказал Ибрахиму не обращаться к нему по титулу, но когда Ибрахим принял сверх меры, то сказал по ошибке: «О, повелитель правоверных…» Тут девушки подскочили за занавеской и мгновенно исчезли. Тогда Гарун повернулся к поэту и произнес: «Ты избежал ужасной судьбы. Если бы хоть одна из них показалась тебе, я отрезал бы тебе голову! Пошли!»
Выяснилось, что девушки принадлежали ему, и что он рассердился на них и запер их в помещении, на крыше которого все и происходило. На следующий день халиф послал евнухов, которые вернули девушек назад в его дворец. Поэту выдали 100 000 дирхемов, а девушки позднее прислали подарки с заверениями благодарности.
Не стоит верить этой истории, которая вполне может быть старинной народной сказкой, переработанной в современном стиле, но вполне понятно, что она исторически интересна и является живой иллюстрацией существовавшего в багдадских литературных кругах представления о гареме халифа. Рассказ восходит к некоему Ахмеду ибн Аби Тахиру — авторитету в области истории литературы и анекдотов, который умер в 893 году. Поэтому он относится к периоду, наступившему спустя полвека после смерти халифа, и показывает, как развился мифический образ легендарного халифа и его гарема. Таинственный дворец, самоуверенные и нахальные девчонки, отнюдь не стесненные своим пленением, ревнивый халиф и умный, быстро соображающий поэт, легко нарушающий социальные нормы своего времени — все это явно плод литературной фантазии.
Трудно сказать, основан ли рассказ на каких-то реалиях правления Гаруна или он отсылает к реалиям времени, в котором жил его автор, — но ясно, что к середине девятого века гарем халифа был изолированным миром, в котором могло случиться что угодно, а удовольствие и опасность вполне сосуществовали во времени и пространстве.
Женщины правящей семьи не всегда пребывали в изоляции от дворца халифа и светского общества. В восьмом и в начале девятого века известные при дворе дамы имели в Багдаде собственные дворцы. Хайзуран владела в Багдаде дворцом, который позднее стал принадлежать военачальнику Ашинасу — это говорит о независимости данного жилища, которое явно не являлось частью дворца халифа. Дочь Мансура Асма имела дворец на восточном берегу рядом с дворцом сына Махди Убейд Аллаха{320}. В следующем поколении любимая дочь Махди Банука имела дворец с землями, а рядом располагался дворец ее сестры Аббасы{321}. которая, по слухам, позднее завела скандальные отношения с Джафаром Бармакидом. Зубейда во время правления своего сына Амина построила дворец на землях западного берега, которые ранее принадлежали одному из Бармакидов. Ее кузина, Умм Абд Аллах бинт Иса ибн Али, имела дворец в торговом квартале Карха, «где живут продавцы меда»{322}. Одна из дочерей Гаруна, Умм Хабиб, приобрела дворец на восточном берегу во время правления Мамуна; этот дворец в некотором роде стал приданым для дочерей халифов, не имевших собственных дворцов. К концу девятого столетня такую функцию стал исполнять дворец Махди в Русафе, также расположенный на восточном берегу Тигра{323}.
Жена Мамуна Буран унаследовала свой дворец в прекрасном месте на том же восточном берегу от своего отца, старейшины при дворе Мамуна. Когда она стала пожилой, много лет спустя после смерти мужа, халиф Мутадид, человек, который вернул в 892 году столицу халифата из Самарры в Багдад, попросил, чтобы дворец был передан ему под резиденцию. Пожелание халифа невозможно было не выполнить, и Буран пришлось смириться с потерей:
она попросила несколько дней отсрочки, чтобы могла выехать и передать ему дворец. Затем она отремонтировала дворец, оштукатурив, побелив его, обставив самой лучшей и изысканной мебелью, развесив занавеси на порталах. Она заполнила шкафы всем, что моею быть полезным для халифа, и наняла слуг и прислужниц, чтобы удовлетворяли все могущие появиться просьбы. Выполнив все это. она переехала и сообщила халифу, что он может перебираться в новую резиденцию.
Мутадид остался доволен, и дворец Буран стал сердцевиной дворца последующих халифов Аббасидов{324}. Нет никаких сомнений, что Буран была хозяйкой собственного дома.
Передача Буран своего дворца халифу отметила конец прежней эры. После возвращения халифата в Багдад мы больше не имеем сведений о том, чтобы принцессы владели собственными дворцами или городскими домами. Насколько мы можем судить, хурам теперь находился в помещении Дворца Халифата — огромной, расползшейся во все стороны резиденции, которая образовалась на месте дома Буран на восточном берегу Тигра. Кажется, эта выдающаяся женщина имела свои апартаменты внутри данного комплекса, и вероятно, именно с этого времени гарем впервые выделился как отдельное женское помещение внутри дворца.
Похоже, что в девятом веке дворец, первоначально построенный Махди, заложившем на восточном берегу квартал Багдада, известный под именем Русафа, стал чем-то вроде приданого для женщин семьи Аббасидов и их домочадцев. Последняя из знатных дам халифата Аббасидов, мать Муктадира, известная под именем Сейида (то есть «хозяйка»), жила в апартаментах Дворца Халифата и построила надгробный комплекс (турба) в Русафе. Именно тут она хранила в тайнике деньги, отложенные на всякий случай — как говорят, 600 000 динаров{325}, и здесь ее положили на вечный покой после смерти.
Устройство хурама варьировалось, а количество его обитателей явно увеличилось, когда аппарат Аббасидов стал создавать более продуманную структуру дворца.
Существует несколько указании на количество женщин, которые могли жить в гареме вместе со слугами. Говорят, что Гарун аль-Рашид имел в своем хураме более двух тысяч певичек и служанок{326}, но согласно имеющимся записям, здесь жили примерно двадцать четыре наложницы, которые вынашивали его детей{327}. В другом источнике заявляется, что халиф середины девятого века аль-Мутаввакиль содержал четыре тысячи наложниц и имел близость с каждой из них[24]{328}. Учитывая, что он был халифом в течение четырнадцати лет, что составляет чуть больше пяти тысяч дней (и ночей){329}, а также глубоко укоренившееся мнение о том, что халиф испытывал склонность к алкоголю, подобные цифры предполагают выносливость и решимость, которую могут превзойти лишь немногие из нас. Однако поскольку эти цифры исходят от старого сплетника Масуди, который всегда охотился за сенсациями, нам следует принимать их с осторожностью.
Может показаться очевидным, что официальные жены халифов становились лидерами в хураме. по на деле такое случалось довольно редко. По мусульманскому закону халифу, как и любому другому мужчине, позволялось иметь четырех жен, если он мог одинаково хорошо их содержать. Женой Мансура была Арва, больше известная как Умм Муса. Она имела аристократическое происхождение, уходящее корнями к домусульманской династии Химьяров, правившей в Йемене. Этот брак, по-видимому, стал крупной удачей тогдашних жалких Аббасидов — ведь Мансур женился на Арве задолго до переворота, который привел его к власти.
Вероятно, Арва настояла на добрачном соглашении, по которому, пока она была жива, у Мансура не будет ни другой жены, ни наложниц. Источники говорят, что он делал много попыток аннулировать соглашение — но во всех случаях ей удавалось убедить судей поддержать контракт. После се смерти, на десятом году правления Мансура, как говорят, ему подарили сто девственниц. Однако к этому утверждению стоит отнестись скептически — мы абсолютно уверены, что два его сына от Арвы, Махди и Джафар, были единственными, кого он считал своими наследниками{330}. Кажется, позднее Мансур женился на женщине по имени Фатима, которая происходила из рода Таях и, великого героя раннеисламского периода; от нее он имел грех сыновей, но могли быть и другие. Также известно, что у Мансура имелись по крайней мере две наложницы— рабыня-курдка, чье имя в истории не сохранилось, и византийка по имени Неугомонная Бабочка; но мы знаем о них только потому, что они родили ему сыновей{331}.
Его сын Махди женился только один раз и до того, как стал халифом — очень уважаемая и традиционная женитьба — на своей кузине Рите, дочери первого халифа Аббасидов Саффаха. Похоже, это была подходящая пара, но ни один из двух сыновей, которых родила Рита, не стал наследником. В то же время, будучи женат на Рите, Махди приобрел юную рабыню по имени Хайзуран, которой было суждено возглавить его хурам. Может показаться странным, но между Ритой и Хайзуран не существовало традиционной вражды, и Рита даже оказывала своему мужу значительную помощь во время тревожного периода неопределенности, когда он утверждал свое положение после смерти отца.
Став халифом, Махди женился на Хайзуран, смело нарушив традиции, так как она не происходила из аристократического окружения, а была всего лишь рабыней, которую перед свадьбой требовалось формально отпустить на волю. В то же самое время он заключил более традиционный брак, женившись на Умм Абд Аллах, другой своей кузине{332}. На следующий год он женился на Рокайе — вполне подходящей паре, так как она вела род от халифа Османа (644–656 годы правления)
О следующем халифе, мало прожившем Хади, известно гораздо меньше. Мы не знаем, женился ли он вообще, и хотя известны девять его зарегистрированных детей, семь сыновей и две дочери, все они были от наложниц{333}. Гарун по всем правилам женился на своей кузине Зубейде, которая стала любовью всей его жизни и матерью его несомненного наследника Мухаммеда Амина. Став халифом, он взял себе еще несколько жен. Одной из них стала Гаднр (умерла в 789 году), она была наложницей его брата Хади, к которому Гарун был очень привязан. В более поздний период своего правления, после 803 года, Гарун женился еще четыре раза — всякий раз на членах своего разросшегося семейства. Умм Мухаммед и Аббаса были двоюродными сестрами, Умм Абд Аллах — более отдаленной кузиной. Другая жена, Азиза, являлась дочерью брата Хайзуран. Гарун женился и на женщине, чье имя неизвестно, по которая была потомком и халифа Османа, и Хасана ибн Али ибн Аби Талиба — таким образом, род ее восходил к самому Пророку. Ни один из этих аристократических союзов не дал детей — похоже, их цель была лишь сплотить семью, усилив связи между ее различными ветвями. Удивительно, но две женщины, Умм Абд Аллах и Азиза, раньше были замужем за другими членами правящей семьи и развелись, а Гаднр имела любовные отношения с братом халифа, что было широко известно. В некоторых случаях дело выглядело так, будто помещая этих женщин в свой хурам, Гарун обеспечивал им свою защиту и высокий статус. Азиза умерла молодой, но остальные жены пережили халифа{334}.
Похоже, что после смерти Гаруна в 809 году следующие халифы, за редким исключением, не женились вообще. Такое впечатление может создаться просто из-за отсутствия информации — но, что более вероятно, оно отражает реальные изменения в структуре династии. Причины этих изменений остаются неясными. Но понятно, что это происходило не потому, что халифы потеряли интерес к женщинам или к отцовству. Больше похоже на то, что они просто перестали чувствовать себя скованными условностями арабского аристократического общества, кроме того, стали скорее желать отдаления от собственной родни, а не усиления связей с пей. Основной опорой Аббасидов в Багдаде к этому времени стали восточные персы и тюрки, многие из которых происходили от рабов: то, что монархам приходилось вступать в альянс с такими людьми, не было ни подходящим, ни подобающим.
Таким образом, ведущей фигурой в хураме постепенно становилась мать халифа, а не какая-либо из жен или фавориток. Ни один из халифов девятого и десятого веков не имел таких любовниц, как Хайзуран или Зубейда, которые проявили бы себя сильными и энергичными фигурами на политической арене. Вместо них в придворной жизни стали доминировать матери халифов.
Интересно, что очень похожий процесс наблюдался при Оттоманском дворе семью веками позже. Сохранившиеся описания и документы за этот период гораздо полнее, и без сомнения можно утверждать, что турецкие султаны во второй половине пятнадцатого столетия прекратили жениться{335} — за исключением Сулеймана Великолепного (1520–1566), чья женитьба в 1534 году на Хуррем (Роксолана в западных источниках) вызвала удивление и в значительной степени оказалась оскорбительной для оттоманских традиционалистов. Народ особенно озаботило то, что султан сосредоточил свое внимание на единственной женщине — это казалось совершенно неестественным, его, должно быть, околдовали{336}.
В Турции шестнадцатого века фаворитки султана, среди которых Хуррем была просто самой успешной, в полном смысле слова правили гаремом. К началу семнадцатого века это положение изменилось. Теперь гаремом управляла Валид Султан, царица-мать: фаворитки исчезли, а наложницы султана стали тенями, временными фигурами, чьи имена были едва известны. Подъем статуса царицы-матери сопровождался другими изменениями в существовании дворца. Принцев больше не посылали в провинцию набираться опыта, приобретать друзей и престиж среди людей — вместо этого их держали в императорском дворце без своих дворов и владений. Женщины царской семьи, многие из которых имели собственный отдельный дом в пятнадцатом и шестнадцатом веках, теперь тоже жили в главном гареме{337}.
Дом Аббасидов постепенно преобразовывался точно таким же образом. Халифы перестали жениться, а царица-мать сделалась самой главной женщиной в гареме. Дети халифа отныне держались во дворцах Багдада и Самарры, а не отсылались управлять провинциями. Дворцы, которыми владели дочери и кузины Мансура и Махди, перешли к короне или были распределены среди тюркских солдат.
Однако Мамун все-таки женился, и это превратилось в самую зрелищную церемонию, которую помнили потом века из-за расточительности, казавшейся следующим поколениям отражением великолепия и богатства эры Аббасидов. Вся церемония была тщательно разработанной демонстрацией обходительности и богатства, знаком возвращения добрых старых времен после долгих и ужасных лет гражданской войны. Это единственная церемония свадьбы халифа, о которой мы имеем подробную информацию{338}.
Невестой была Буран, хозяйка дворца в Багдаде, который стал резиденцией халифа после 892 года. Ее отцом был Хасан ибн Сахл. Хасан являлся политическим представителем Мамуна в Ираке во время гражданской войны, которая началась после смерти Амина, а его брат Фадл исполнял должность наставника и главного советника до самого своего падения и казни. Частично свадьба была символом примирения и знаком благодарности семье, которой халиф был обязан столь многим. Похоже, что Хасан к концу войны заработал какой-то нервный срыв и в течение шести лет, последовавших за прибытием Мамуна в Багдад, жил, уйдя отдел. Он стал практически затворником, меланхоликом и беспокойным человеком, боящимся темноты, к тому же очень суеверным.
Свадьбу устроили в маленьком городке под названием Фам ас-Силх на Тигре, примерно в 200 километрах к юго-востоку от Багдада. Тут, среди пальмовых рощ и каналов нижней Месопотамии, находилось несколько богатейших сельскохозяйственных поместий Среднего Востока, а сам городок мог похвастать лишь службой в мечети по пятницам и своими рынками. Как и многие другие города этого региона, он был покинут и разрушен в более поздний период — но в девятом веке он находился на пике процветания.
Жених прибывал на лодке из Багдада. Аббас, его сын, приехал сюда заранее, и по его прибытии состоялся тщательно продуманный обмен любезностями. Хасан и Аббас встретились вне жилища Хасана на берегу Тигра, где по этому поводу был построен специальный павильон. Когда мужчины заговорили, первым в знак уважения приготовился спешиться Аббас, и Хасан стал просить его не делать этого; затем настала очередь Хасана попытаться продемонстрировать свое уважение, сойдя с лошади, но Аббас удержал его. Наконец, они обнялись, все еще сидя в седлах, а затем отправились в дом Хасана, Аббас двигался впереди.
Мамун отбыл из Багдада 23 декабря 826 года. Стоял Рамадан, и когда он прибыл в Фам ас-Силх, настало время вечерней молитвы. Он, его сын Аббас и его будущий тесть Хасан немедленно разговелись. После того, как они поели и вымыли руки, халиф попросил вина. Принесли золотой кубок, в который налили вина. Мамун отпил и протянул кубок Хасану. Повисла неловкая пауза: Хасан, добропорядочный мусульманин, никогда не пил вино, но отказ выглядел бы как оскорбление халифа. Его сопровождающий мигнул ему, чтобы он сделал вид, будто подчиняется, таким образом найдя выход. «Повелитель правоверных, — сказал Хасан, — я выпью с твоего позволения и следуя твоему приказу» — потому что раз сам халиф приказал ему сделать это, то как это может противоречить исламу? Халиф ответил, что без приказа он не протянул бы ему кубок. Напряжение было снято, и дальше они пили вместе.
На следующий вечер состоялась параллельная свадьба — сын Хасана Мухаммед женился на своей двоюродной сестре. На третий вечер имела место свадьба халифа. Буран сопровождали две старшие дамы из семьи Аббасидов, которые помогали ей готовиться к великому дню; одной из них была Зубейда, теперь уже крупная и важная дама, которая пережила несчастье — смерть своего нежно любимого сына Амина и гражданскую войну в Багдаде. Оставшись в живых, она примирилась с Мамуном, человеком, ответственным за свержение ее сына, и жила жизнью необычайно богатой вдовы.
Как только все расселись, Зубейда принесла золотое блюдо, на котором лежала тысяча жемчужин, которое она опрокинула над невестой. После непристойной перебранки, когда выяснилось, что один из слуг под шумок стащил десяток жемчужин, их снова собрали, уложили на блюдо и поставили на колени невесте. Затем Мамун сказал: «Это подарок тебе на свадьбу, а теперь проси у меня что хочешь».
Буран не издала ни звука, и ее бабушке пришлось подбадривать ее. «Ответь своему господину, — сказала она, — потому что он приказал тебе сделать это». Тогда, явно подталкиваемая Зубейдой, невеста высказала две просьбы. Первая — чтобы халиф помирился со своим дядей, поэтом Ибрахимом ибн Махди, который попытался утвердиться халифом в Багдаде на последнем этапе гражданской войны, а вторая — чтобы Зубейде позволили отправиться в паломничество.
Обе просьбы были удовлетворены. Затем Зубейда подарила ей невесте бадану Омейядов. Это была очень ценная вещь — безрукавка с рядом больших рубинов спереди и сзади, которая раньше принадлежала Аттике, жене халифа Омейяда Абд альМалика (685–705). Она переходила из рук в руки в царской семье Омейядов, а после переворота Аббасидов Умм Салама, жена первого халифа новой династии Саффаха, добилась, чтобы безрукавку отдали ей{339}. Теперь, более чем сто лет спустя, безрукавка стала священной реликвией, и когда Зубейда передала ее Буран, это послужило знаком, что та становится ведущей фигурой в хураме.
Этой ночью Мамун и Буран впервые спали вместе. Чтобы наполнить спальню ароматом, была зажжена свеча (или свечи), изготовленная из серой амбры и весившая более 3 килограммов. Серая амбра — это похожее на воск вещество, получаемое из спермы кита, которое составляло основу самых редких и самых дорогих духов того времени. Обычно ее находили плавающей в море или выброшенной на берег. Как многие очень дорогие предметы роскоши, она не всегда адекватно воспринималась потребителями — по крайней мере, Мамун пожаловался, «по ее дым слишком раздражает, так что слугам пришлось забрать эту свечу из амбры и замени гь ее обычными. Согласно более позднему рассказу, эта проблема оказалась не единственной в брачную ночь. Когда Мамун возлег с невестой, то обнаружил, что у нее как раз наступили месячные; ему пришлось отстраниться. На следующий день, когда главный судья Абу Юсуф подошел к нему с поздравлениями, Мамун с откровенностью, которая может удивить современного читателя, ответил маленьким стихотворением про жеребца, который приготовился атаковать поднятым копьем, чтобы пустить кровь — но его остановила кровь с другой стороны{340}.
На следующее узро Мамун выполнил одно из обещаний, данных Буран. Ибрахим ибн Махди, который, по-видимому, прибыл из своего убежища на лодке, прошел от берега реки к дому, где поселился халиф. Его допустили к монарху. Когда занавес отодвинули, и Ибрахим оказался лицом к лицу с Мамуном, он бросился на пол, но халиф сказал: «Дядя, больше не волнуйся!» — и Ибрахим поднялся и поцеловал его руку. Затем ему подарили почетные халаты. Халиф послал за лошадью и опоясал ею мечом, прежде чем они вышли на публику, чтобы показать, что Ибрахим прощен и восстановлен в милости.
Праздники продолжались две недели, так как ведущие лица страны всячески демонстрировали свое богатство и щедрость. На одном пиру, который затем долго упоминался в историях и легендах, Хасан написал на листочках названия имений и разбросал записки среди гостей. Тот, кто смог подобрать листок, мог сразу же ехать в поместье и объявлять его своей собственностью. Согласно другой версии этой истории, гостям раздавали шарики мускуса. Внутри каждого из них находилась бумажка с названием поместья, именем девушки-рабыни или приметами коня; получившие такую бумажку мужчины шли к должностному лицу, которое подтверждало, что они действительно получают этот выигрыш{341}.
Число одариваемых не ограничились несколькими приближенными персонами. Солдаты армии Мамуна, которые обычно платили за свое содержание из собственного жалования, были рады обнаружить, что теперь за все заплачено халифом, а том числе за пищу и фураж для их животных. И погонщикам верблюдов, сдавшим их в наем, и лодочникам — всем досталось от царских щедрот. А среди женщин, как описывают, прошло даже соревнование по величине трат, и когда одна из них заявила, что истратила 25 миллионов дирхемов, Зубейда уничтожающе ответила, что это ерунда, и что она истратила от 35 до 37 миллионов.
Но эта щедрость не пропала безответно — Хасану было отдано богатое поместье в Силхе и налоговые сборы провинции Фарс на юго-западе Ирана за целый год. Насладившись его двухнедельным гостеприимством, Мамун, его свита и молодая жена покинули хозяина и направились в Багдад, прибыв домой 5 февраля.
Буран и Мамун прожили вместе только восемь лет — до смерти халифа. Похоже, детей у них не было, но Буран сопровождала мужа во время кампании против византийцев и находилась с ним у его смертного одра. Она пережила мужа, поселилась, как мы видели, в собственном дворце в Багдаде и умерла в почете, в весьма преклонном возрасте восьмидесяти лет{342}.
Рассказ о свадьбе Буран — история об экстравагантности и щедрости. Свадьбу использовали для того, чтобы показать всему миру великолепие нового двора и прогнать память о гражданской войне, лишениях и разрухе. Это было также собрание царской семьи, призванное залечить внутренние раны, продемонстрировать общее примирение и возврат благосклонности халифа ко всем родичам. Однако она не положила начало тенденции. Ни один из последующих халифов дома Аббасидов не был рожден в браке, и ни одна из цариц-матерей, которые заправляли в хураме, не была замужем за отцом своих детей.
Девушки, составлявшие гарем халифов, происходили из самых различных земель и были представительницами разных культур — но так как исламские законы запрещали обращать в рабство мусульман, они обычно доставлялись извне империи. Некоторые девушки приобретались в качестве добычи после поражения врагов халифа.
В горах северного Ирана, на южной оконечности Каспийского моря, достаточно долго существовали независимые местные княжества. Хотя внешне они выказывали послушание халифам, но во многих вопросах фактически оставались полностью независимы от Багдада. Ислам медленно распространялся в этих отдаленных регионах, а старые обычаи этих мест все еще сохранялись после того, как давно исчезли в равнинных и более урбанизированных районах Ирана. Этими княжествами правили династии, ведущие свое происхождение с доисламских времен эпохи Сасанидов, а в некоторых случаях князья даже утверждали, что принадлежат к младшим ветвям старой персидской царской династии. В любом случае местные жители очень часто продолжали отрицать догмы ислама. Поэтому когда войска Аббасидов совершали набеги в эти районы, захваченных в плен принцесс здешних династий привозили в гаремы аббасидской знати.
Именно таким образом Махди среди прочих пленников получил наложницу по имени Бахтария, которая стала матерью его сына Мансура{343}. Матерью халифа Мамуна была дочь знатного человека из Бадгиса (современный западный Афганистан), которую привезли в гарем Гаруна после самоубийства его отца. Семья матери халифа Мутасима, Мариды, происходила из далекой Согдианы в центральной Азии, хотя сама девушка выросла в иракской Куфе{344}. Может быть, не было случайным совпадением, что семья Мариды происходила именно из той части Центральной Азии, откуда ее сын впоследствии набирал свою тюркскую стражу — из которой, в свою очередь, сформировалась новая военная аристократия девятого века.
Ни одна из этих женщин не являлась супругой халифа или другого знатного лица, которому принадлежала — но их аристократическое происхождение, безусловно, было частью их привлекательности. Политические контакты в странах их происхождения могли оказаться гораздо более важным, чем это предполагают арабские писатели, — ведь эти женщины становились матерями халифов, и такое происхождение обеспечивало Аббасидам родственные связи в районах, известных своими выносливыми воинами.
Рабыни из берберов Северной Африки высоко ценились с сексуальной точки зрения, и сам великий халиф Мансур был сыном одной из них. Однако в девятом и десятом веках аристократию гарема формировали в первую очередь гречанки из Византийской империи, и именно их сыновья становились халифами. Мать Васика Каратис{345}, мать Мунтасира Хубшия{346}, мать Мухтади Курб{347} и мать Мутадида Дирар{348} — все они происходили из Византии. Матери других халифов прибыли из Ирака, хотя мать Мустаина Мухарик считают славянкой (сиклаби) — возможно, предполагая, что ее родиной является Восточная Европа{349}.
Кроме того, женщины попадали в гарем также благодаря своим талантам, музыкальным или певческим. Восьмой и девятый века были наилучшими временами для девушек, обладавших слухом и голосом. В социальной среде, где свободных женщин из уважаемых семей все больше ограничивали и прятали, певица, причем именно рабыня[25], могла принимать своего хозяина и его друзей (или, в некоторых случаях, его наложниц). Как гетеры классической Греции или гейши традиционной Японии, многие из этих девушек имели прекрасное образование, были искусны и остроумны. Вместе с мужчинами надим (веселыми компаньонами) они являлись основными носителями дворцовой культуры того периода.
Образ поющей девушки в литературных произведениях, таких, как «Книга Песен», очень живой и привлекательный. Разумеется, такая девушка красива и вдобавок имеет прекрасный голос — но она также умна, великолепно воспитана и уверена в себе, она способна поставить на место грубого или непривлекательного мужчину.
Хорошая певица могла иметь репертуар из десяти тысяч строк, «в которых нет ни одного упоминания об Аллахе, возмездии пли наказании в потустороннем мире»{350}. Они были также сексуально доступны — по крайней мере, для своих владельцев и покровителей. Джахиз, который написал эссе о певицах, описывает, как мужчины влюблялись в них, и как талантливая девушка могла дурачить нескольких мужчин одновременно, чтобы получить от них максимум. Он также описывает, как некоторые певицы теряли профессиональную независимость, если влюблялись в своих поклонников[26].
С одной стороны, некоторые из этих девушек являлись великими артистками, но с другой — все они в первую очередь были успешными куртизанками, чьи музыкальные и интеллектуальные способности обеспечивали лишь фон для наиболее эффективного обольщения. Набожные люди, безусловно, не одобряли таких женщин — но как доказывал Джахиз, использование рабынь таким образом не противоречило законам ислама.
В начальном периоде правления Аббасидов святой город Медина был, как ни странно, самым известным центром образования и обучения певиц. Обучавшихся музыке девушек обычно называют рабынями — но они вполне могли быть дочерями бедных семей, которым такое образование давало шанс выйти в люди. Некоторых продавали учителям сами родители. Нам сообщают, что иногда сам халиф прослушивал выпускниц таких школ. В некоторых случаях придворные делали поиск подобных талантов своим промыслом, в котором крутились крупные суммы денег. Подобно современным футболистам с их трансферными гонорарами, девушки продавались и перепродавались, и при каждой сделке цена постоянно возрастала. Конечные суммы могли оказаться просто невообразимыми — так, Макнуна, мать принцессы Улайи, была куплена халифом Махди за 100 000 серебряных дирхемов. Другая девушка, Басбас, стоила казне 17 000 золотых динаров. Возник даже отдельный жанр анекдотов о благоразумных визирях, твердо намеренных удерживать таких халифов, как Махди или Гарун, от проматывания неимоверных сумм на покупку привлекательных девушек.
Существовали и другие сложности. Одна из историй рассказывает о том, как Ибрахим аль-Мосули продал Гаруну рабыню по имени «Девушка с родинкой» за огромную сумму в 70 000 дирхемов. Однажды Гарун заставил ее поклясться говорить только правду, а затем спросил, было ли что-либо между нею и ее прежним хозяином. Она призналась, что было, но лишь однажды, однако любовь халифа уже обратилась в ненависть, и он отдал рабыню одному из своих слуг по имени Хаммавайх. Но Гаруну не хватало ее песен, и однажды он упрекнул Хаммавайха за то, что тот держит девушку только для себя. Он договорился, что придет послушать ее пение на следующий день. Слуга расстарался произвести на своего хозяина наилучшее впечатление, взяв напрокат массу украшений, чтобы рабыня выглядела подобающим образом. Халиф удивился, увидев такую демонстрацию богатства одним из своих слуг, но вскоре выяснил, что произошло. Как это было традиционно для подобных историй, халиф заплатил за все драгоценности и спросил, чего девушка хочет еще. Она попросила, чтобы Хаммавайху (который, по-видимому, хорошо к ней относился) дали государственную должность. Что самое замечательное в этой поистине фантастической истории — чиновник по имени Хаммавайх действительно был правителем провинции Фарс в последние годы царствования Гаруна{351}.
Даже Гарун не всегда мог позволить себе поступать так, как ему хотелось. Девушка по имени Инан была рабыней из Ямама в восточной Аравии{352}. Там ее вырастили и обучили, а потом ее купил человек по имени Натифи. Инан оказалась живой, кокетливой и талантливой, особенно когда дело доходило до импровизации в поэзии; по находчивости она могла соревноваться в стихосложении с самим Абу Нувасом — самым знаменитым поэтом своего времени. Похоже, Натифи был ужасно ревнив и, как говорят, часто бил девушку, доводя ее до слез. В то же время он отказывался расстаться с ней. Гарун настолько сходил по ней с ума, что Хайзуран начала тревожиться, как бы та не заняла ее собственное место в сердце халифа. Она попросила совета у выдающегося учителя Асмаи, который пообещал поговорить с халифом. Однажды, когда Гарун бранил Натифи за отказ продать ему девушку, утверждая, что заинтересован в ней исключительно из-за ее поэтического дара, Асмаи заметил, что если поэзия действительно все, что девушка может дать халифу, то не мечтает ли тот заняться любовью с Фараздаком — имея в виду знаменитого поэта эпохи Омейядов. Халиф рассмеялся, вероятно, поняв абсурдность своего утверждения.
Согласно одной версии, Гарун попытался купить Инан, но Натифи сказал, что хочет за нее не менее 100 000 золотых динаров. Даже по меркам Гаруна это была запредельная цена, поэтому он попытался поторговаться, предложив заплатить 100 000 — но серебряными дирхемами по курсу 7:1 (обычный курс был примерно 20:1). Натифи отказался, и Гаруну пришлось объяснить девушке, что он не может заплатить достаточно, чтобы удовлетворить ее хозяина, поэтому должен ее вернуть, хотя она уже находилась в его гареме.
Некоторое время спустя Натифи умер, и Гарун увидел в этом шанс. Натифи оставил много долгов, которые нужно было оплатить, дабы сохранить поместье, и наследники решили, что Инан — та самая ценность, которую можно продать, чтобы сохранить остальную собственность. Поэтому ее отвезли на рынок рабов у ворот Карх, чтобы продать с аукциона. Она сидела на скамье, закрываясь, как могла, поливая насмешками и ругательствами тех, кто довел ее до такого низменного положения. Тогда Гарун послал на аукцион Мансура, главного евнуха и мастера на все руки, чтобы тот купил ее. Услышав обвинения девушки в адрес тех, кто допустил се падение, Мансур решил, что это относится к халифу, который в снос время отказался купить ее, и отвесил рабыне увесистую пощечину. Когда начался аукцион, Мансур предложил 200 000 дирхемов, но другой человек предложил на 25 000 больше. Тогда Мансур ударил его и воскликнул: «Как смеешь ты перебивать владыку правоверных!» Но в конце концов кто-то неизвестный купил девушку за 250 000 дирхемов и увез ее в Хорасан, где она умерла на много лет позже Гаруна.
Изложенная здесь история может быть полной выдумкой, но она рисует весьма яркую картину превратностей жизни талантливой девушки. Она также показывает границы власти халифа. Он не мог наказать Натифи без реального к тому повода и был не в состоянии просто забрать девушку после смерти ее хозяина, когда наследники и их юристы решили выставить ее на публичные торги. Но есть и более счастливая история, рассказывающая о двух девушках, которые во время обучения привлекли внимание халифа, что позволило им попасть в его домашнее окружение{353}. Гарун послал за Асмаи, который во многих подобных рассказах играет роль его постоянного творческого советника. Тот приехал из Багдада в Ракку, где в это время располагался двор. Первую девушку спросили, что она знает, и она ответила, что самое важное — то, что Аллах велит в своей Книге, а уже потом то, что интересует людей в поэзии, языке и литературе с историей. Тогда Асмаи подверг ее детальному в экзамену, включив такие темы, как разночтения Корана, на что девушка отвечала так, будто считывала ответы прямо из книги. Потом он перешел к грамматике, поэтическим размерам и историческим повествованиям, и обнаружил, что девушка великолепно подготовлена по всем темам. Ее подруга, хоть и не так блестяще, тоже вскоре закончила экзамен.
Когда Асмаи уже составил отчет халифу и был на пути в Багдад, его догнал человек с рабыней, вручивший эксперту толстый кошелек с тысячей динаров и записку, в которой говорилось что его «дочь» хочет поделиться с ним своим успехом: халиф наградил ее деньгами и целым шкафом одежды, а в кошельке — доля Асмаи. Более того, девушка обещала продолжить окатывать Асмаи свое расположение и действительно поступала так, пока он не потерял с ней контакт в хаосе гражданской войны во время правления Амина, когда разбросало почти весь старый двор.
В этом, как и в других рассказах, рабыня вовсе не является пассивной жертвой. Наоборот, принадлежность к хураму халифа считалась желанным и весьма доходным статусом, успешной карьерой для девушки, которая имела столь мало других возможностей проявить себя. Без сомнения, сексуальная привлекательность в такой ситуации была важна — но столь же важной являлась широкая образованность и быстрый ум.
Социальную и эмоциональную жизнь женщин в гареме восстановить почти невозможно. Традиционны рассказы о печали и горькой ревности, но есть и другие — о дружбе и взаимопомощи. Одно из повествований запоминается особенно хорошо благодаря сведениям, которые оно дает о существовании лесбийских отношений в гареме, и об опасностях, которыми они были чреваты. Дело происходило при дворе мало прожившего халифа Хади. Был вечер, халиф сидел, свободно общаясь с маленькой группкой близких ему людей. Один из них, Али ибн Яктин, и рассказал нам о происшедшем. Пусть же он изложит все своими словами:
Вошел слуга и шепнул что-то на ухо [халифу]. Тот быстро поднялся, бросив «не расходитесь!», и на некоторое время вышел из комнаты. Потом он вернулся, тяжело дыша, рухнул на подушки и некоторое время отдыхал, пока не успокоился. С ним вошел евнух, неся поднос, накрытый куском ткани, и дрожа, остановился перед ним. Мы все гадали, что происходит. Затем Хади сел и велел слуге: «Поставь его!» Тот поставил поднос на пол. Потом халиф приказал: «Подними покрывало!» Там на подносе лежали головы двух рабынь. И боже, за всю свою жизнь я никогда не видел более красивых лиц и более прекрасных волос. В их волосы были вплетены драгоценности, и воздух наполнился запахом их духов. Мы были поражены. Тогда он спросил: «А знаете, что они делали?» «Нет», — ответили мы. «Нам сообщили, что они влюбились друг в друга и встречались с порочной целью. Я послал этого евнуха понаблюдать за ними и рассказать мне обо всем. Он пришел и сказал мне, что они вместе, я поймал их под одним одеялом, занимающимися любовью, и убил обеих». Затем он сказал: «Мальчик, забери эти головы!» — и продолжил разговор, будто ничего не произошло{354}.
Кажется, история эта поведана скорее для того, чтобы показать ревность халифа и его вспыльчивый характер, а вовсе не осудить поведение девушек — но невозможно сказать, насколько их поступок или его реакция были типичны для того времени и ситуации.
Была еще одна черта гарема, далекая от очаровательного мира модных певичек. Одной из тайн семейной жизни Аббасидов является судьба дочерей халифов. До эпохи Гаруна они, похоже, выходили замуж за членов правящей семьи, включая самих халифов. Последними такими женитьбами, описания которых существуют, были союзы между двоюродными сестрами и братьями — дочерей Гаруна Фатимы и Хамдуны с сыновьями его брата и предшественника Хади, Исмаилом и Джафаром. Примерно в то же самое время юного Мамуна женили на Умм Исе; свадьба эта, вероятно, имела место перед смертью Гаруна в 809 году.
Женитьба Мамуна не была фиктивной, пара имела двоих детей — Мухаммеда и Убейд Аллаха{355}. Мамун использовал своих дочерей, чтобы укрепить династические связи с семейством Али, с которым был очень близок. Он выдал Умм Хабиб замуж за Али Риду, а ее сестру Умм Фадл за другого члена семьи. Али Рида вскоре умер при странных обстоятельствах, а брак Умм Фадл был длительным{356}.
Что происходило с дочерями халифов в девятом веке, абсолютно неясно. Если они и выходили замуж традиционным образом, то есть за членов своей семьи, то эти браки уже не считались достаточно важными событиями, чтобы историки писали о них. Или же принцессы жили призрачной изолированной жизнью во дворцах Багдада, и статус не позволял им выходить замуж вообще? Похоже, наверняка узнать это мы уже не сможем.
Принцессы Аббасидов имели привилегированный статус, но их жизнь была очень серьезно стеснена требованиями этикета и социальных обычаев. В большинстве случаев мы не знаем об этих женщинах ничего, кроме их имен, но одна из них, Улайя бинт Махди (777–825) стала настолько известной поэтессой, что некоторая биографическая информация о ней появилась в «Книге Песен».
Мать Улайи, Макнула, была одной из самых привлекательных девушек-рабынь в Медине; она обладала прекрасными чертами лица. Хотя некоторые критики утверждали, что у нее слишком маленький зад, у псе была прекрасная грудь и великолепная фигура, которую она умела показать в выгодном свете. Она произвела большое впечатление на Махди, и Хайзуран говорила, что не было другой женщины, которая стоила бы ей стольких тревог.
Похоже, что Улайя была единственным ребенком Макнуны, и когда выросла, то стала одной из лучших поэтесс и певиц своей эпохи. У нее была врожденная отметинка на лбу, поэтому она изобрела особую повязку, усыпанную драгоценными камнями, чтобы прикрывать родинку.
Улайя жила, зажатая в тисках противоречий своего положения. Говорят, она была религиозна и много времени проводила в молитвах и изучении Корана. Поэзия и песни были ее единственной радостью — но она, как сообщают нам источники, не пила вина и пела лишь в периоды месячных, когда женщинам запрещалось молиться. Как она говорила, «Аллах ничего не запрещает, не давая возможности делать что-либо другое взамен»; еще она говорила, что Аллаху не придется прощать ей грехи, потому что ее поэзия — это всего лишь игра{357}.
Однако ее творческое отношение к ограни честям исламских законов не разрешило более фундаментальной двусмысленности ее положения. В таланте Улайи как поэта сомнений ни у кого не имелось: она могла сохранить свое лицо рядом с величайшими мастерами того времени, Ибрахимом аль-Мосули и Ибрахимом ибн Махди. Но в отличие от них, она не имела права выйти на открытую аудиторию. Ее отношения со сводным братом Гаруном складывались, с одной стороны, из его любви к ней и истинного обожания ее поэзии, а с другой — из его ревностного ограждения чести женщины своей семьи и глубоко спрятанною ощущения, что женщине такого происхождения не подобает сочинять стихи, которые уходят в народ, даже если она сама никогда не появляется на публике. Несмотря на подобную напряженность, они, похоже, были искренне привязаны друг к другу. Во время своей последней поездки в Хорасан в 809 году Гарун пригласил сестру сопровождать его, по она очень тосковала по Ираку, и он позволил ей вернуться. Когда он умер, ее захлестнуло горе{358}.
Улайя бипт Махди могла иметь аудиторию только на семейных вечерах. Певица Хариб, которой, хотя она и женщина, позволялось присутствовать на подобных мероприятиях, описала один день, проведенный с Ибрахимом ибн Махди, Улайей и их братом Якубом, который прекрасно играл на замаре — духовом инструменте, немного похожем на гобои. Улайя начала первой, спев одно из собственных сочинений, а Якуб аккомпанировал ей; затем свое пел Ибрахим, потом Якуб снова играл на замаре. Хариб говорила потом: «Я никогда прежде не слышала ничего, подобного их пению, и уверена, что никогда более не услышу»{359}.
Свидетелем другого такого же вечера оказался один из сыновей Гаруна, Абу Ахмед. Ои попал на него вместе со своим братом, халифом Мамуном, и двумя дядями, Мансуром и Ибрахимом, сыновьями Махди. Через некоторое время Мамун сказал Абу Ахмеду: «Можешь встать и уходить, если хочешь». Тот так и хотел сделать. Но, оглянувшись, увидел, что занавес со стороны женской половины поднят. Почти немедленно он услышал самые чарующие голоса. Его брат, халиф, повернулся к нему и объяснил, что Абу Ахмед слышит свою тетку Улайю, которая поет с его дядей Ибрахимом{360}.
Даже до следующего поколения дошло ощущение неловкости от ее достижений. Один из внуков халифа Хади, Мухаммед ибн Исмаил, описал{361}, как он присутствовал на встрече халифа Му-тасима с несколькими поэтами. Были пропеты несколько строк из Улайи, и халиф спросил, кто сочинитель. Повисла неловкая тишина, пока Мухаммед не выпалил, что строки принадлежат Улайе. Он сразу же понял, что совершил ошибку, и халиф умышленно проигнорировал эти слова. Но Мухаммед все же счел нужным исправить ситуацию, повторив, что он, как и халиф, тоже является племянником поэтессы и поэтому разделяет любой позор, который мог бы обрушиться за родство с женщиной, чья поэзия вышла на публику.
Особая проблема была связана с любовными стихами. Для поэта, конечно, было важно иметь предмет любви. Для мужчины, пусть даже члена правящей семьи, в этом не имелось серьезной проблемы — в качестве объекта воздыхания ему подошла бы любая женщина; но для дамы с высоким социальным статусом такие стихи вызвали бы все возможные скандальные кривотолки. Даже полностью воображаемый возлюбленный вызвал бы предположения, что за вымышленным героем существует какой-то реальный прототип. Улайя решила направить свои чувства на хадима по имени Высокий. Весь смысл здесь зависел от интерпретации слова ходим. Первоначально оно обозначало просто слугу-мужчину — но ко времени Улайи значение этого термина сузилось до слуги-евнуха. К девятому веку слово ходим уже совершенно определенно означало именно евнуха. Таким образом, выбрав евнуха в качестве возлюбленного, Улайя могла писать любовную лирику и избежать при этом скандала.
Жизнь Улайи была полна парадоксов. С одной стороны, она была талантливой женщиной, которая жила в богатой и комфортной обстановке, имела хорошее образование и могла просто позволить себе «купить» стихи у Исхака аль-Мосули за 40 000 дирхемов, пригрозив ему смертью, если когда-нибудь он проболтается, что это стихи не ее{362}. Когда она заподозрила, что управляющий ее имением ведет с ней нечестную игру, то приказала его бить и позорить, пока не собрались соседи и не сказали ей, что на самом деле он честный человек, и ему можно доверять{363}. С другой стороны, ее жизнь протекала в подобии золотой клетки: тот же Исхак аль-Мосули мог слышать ее пение, но лишь из-за занавески, даже не имея возможности видеть ее. Стихи Улайи часто оставались анонимными для других, потому что она не могла показаться на людях. Есть что-то невыразимо печальное в истории этой талантливой и умной женщины, которая, склонившись перед законом непереносимых социальных условностей, могла выбрать в качестве лирического возлюбленного лишь существо, которое никак не могло исполнять на этом месте самую основную функцию.
Большинство женщин, которые были возлюбленными или наложницами халифов — не более чем имена или вообще призраки. не имеющие даже имен. Но в некоторых исключительных случаях мы имеем достаточно информации, чтобы представить себе их личности и их деяния. Четыре влиятельные женщины выделялись в те дни в хураме и оставили свой след как в исторической литературе, так и в народной памяти. Это Хайзуран — жена Махди и мать Хади и Гаруна, Зубейда — жена Гаруна и мать Амина, Кабиха — мать Мутаза и Шагаб — мать Муктадира.
Хайзуран господствовала в хураме Махди, став первой выдающейся женщиной, которая играла столь важную роль в жизни двора Аббасидов. Ее захватывающая карьера означала, что она привлекла пристальное внимание окружающего мира — хотя сама Хайзуран проводила большую часть жизни в замкнутом, отделенном от мира хураме и многое из написанного о ней, без сомнения, является домыслами и фантазиями. Но образ этой женщины интригует, а большинство литературных деталей хорошо совпадают с известными историческими фактами ее жизни.
Ее происхождение едва ли могло быть более скромным. Она являлась рабыней, принадлежавшей живущему в Йемене арабу, и привлекла внимание молодого принца Махди на невольничьем рынке в Мекке. Ее хрупкая красота вдохновила Махди дать ей имя Хайзуран, то есть Тростинка, и именно под ним она и осталась в истории. Они с Махди были очень преданы друг другу; рассказы говорят нам о дружеских, даже товарищеских отношениях — когда, например, они вдвоем шутили по поводу известной всем скупости его отца Мансура{364}. Во всяком случае, с его стороны это явно была любовь, так как Хайзуран не имела ничего, кроме красоты и живого ума. Ей также повезло выносить для Махди двух здоровых сыновей, взошедших позднее на трон. Это были Хади и Гарун — мальчики смогли превзойти всех остальных детей Махди, включая сыновей от его первой жены Риты.
Когда Махди стал халифом, он освободил Хайзуран и женился на ней. Это было смелым нарушением обычаев — есть свидетельства, что дамы старшего поколения Аббасидов не одобрили ее. История, рассказанная Масуди, претендует на раскрытие роли Хайзуран и ее личности в обстановке жесткой соревновательности придворного мира.
Действие этой истории происходит во дворце Хайзуран в Багдаде, где матери детей халифа и молодые представительницы царствующей семьи расселись на армянских коврах и подушках. Возглавляет группку Зейнаб, дочь Сулеймана ибн Али. Сулейман был одним из дядей Мансура и ключевой фигурой династии. Его дочь воспитывалась как носительница традиций династии и царствующего дома, и Махди посоветовал Хайзуран проводить с нею больше времени, чтобы научиться от нее придворному этикету и манерам.
Был объявлен посетитель; в комнату вошла изящная женщина в рваном поношенном платье. Женщину спросили, кто она. Оказалось, что это Музна, супруга последнего халифа из рода Омейядов. Теперь она сильно нуждается, ей приходится жить среди простолюдинов с риском сексуальных унижений; словом, ей требовались помощь и покровительство. У Хайзуран сразу же возникла симпатия к этой женщине, и ее глаза наполнились слезами. Но Зейнаб была сделана из более крепкого материала. Она встречалась с Музной прежде и при совсем других обстоятельствах, когда Омейяды еще были у власти. Тогда Зейнаб приходила к ней просить тело своего дяди Ибрахима, казненного Омейядами, но Музна отказалась помочь, заявив: «Негоже для женщины вмешиваться в дела мужчин», — и отослала ту прочь. «Даже Мерван [последний халиф из Омейядов], — заявила Зейнаб, — был более вежлив, чем ты. Он клялся мне, что не он приказал убить моего дядю. Конечно, это была ложь, но все-таки он предложил мне или отдать тело, или организовать похороны».
Музна ответствовала — перемена в их судьбах означает, что у Зейнаб есть возможность оказаться добрее, чем была она в дни ее благополучия. Но Зейнаб не захотела быть добрее, и Музна ушла в слезах. Хайзуран не хотела открыто бросать вызов Зейнаб, но послала одну из своих рабынь перехватить Муз-ну, привести ее в укромное помещение, дать женщине несколько платьев и проследить, чтобы о ней позаботились.
Махди часто приходил, чтобы провести вечер с любимой женщиной. На этот раз собрание было неофициальным, а Зейнаб к тому времени уже ушла. Когда Хайзуран рассказала Махди об инциденте, он поздравил се с тем, что она сделала, и при следующем появлении Зейнаб Махди постарался усадить Муз-ну, теперь прекрасно одетую, на почетное место. Ен выделили во дворце несколько комнат, обставили их и дали штат евнухов, как и другим женщинам. Избавленная от лишений и бесчестия, Музна дожила на пансионе Аббасидов до правления Гаруна, и когда она умерла, ее оплакивал весь хурам.
Эта история должна была продемонстрировать доброту Хайзуран и щедрость Махди по сравнению с жестокостью Зейнаб; но она говорит также о солидарности аристократии. Махди обращался к Музне «дочь дяди» — вероятно, рассудив, что если она будет обесчещена, это станет позором и новой правящей династии, а не только старой.
Центральной темой большинства рассказов о Хайзуран постоянно остается ее твердое намерение сохранить любовь Махди. Это было нелегко: он являлся мужчиной, стремившимся наслаждаться женским обществом во всех возможных ситуациях. Иногда по утрам его можно было застать в компании с очередными фаворитами и с визирем, обсуждающими свои сексуальные подвиги прошедшей ночи{365}. Постоянно покупались новые рабыни, они всегда находились рядом с халифом, вдобавок многие из них были талантливыми певицами, и халиф наверняка увлекался некоторыми из них. Хайзуран не имела права настаивать на моногамии (которой, как говорят, потребовала от его отца Умм Муса) — но она смогла организовать хурам таким образом, что ни одной из новых пассий халифа не удалось вытеснить ее. Похоже, что даже к моменту смерти Махди их отношения оставались такими же близкими, какими были ранее{366}.
Кроме двух знаменитых сыновей, Хади и Гаруна, и их менее известного брата Исы, Хайзуран родила также дочь по имени Банука. Дочка была хорошенькой, смуглой, со стройной фигуркой. Когда она была совсем молоденькой, баловавший се отец подарил ей собственный дворец в Багдаде. Махди очень любил девочку и во многом обращался с ней как с мальчиком. Он позволял ей ездить верхом в своей свите, одетой пажом, в черном плаще, тюрбане и с мечом на ремне, хотя, как сообщил один внимательный свидетель, который видел ее, проезжавшую мимо, «можно было заметить, как выпуклости грудей приподнимают плащ». Махди быв безутешен, когда его дочь умерла молодой, а поэты соперничали в написании наиболее трогательных элегий, посвященных несчастной принцессе{367}.
Хайзуран использовала свое положение и для продвижения родственников. Согласно одной легенде, она ложно поклялась осторожному старому халифу Мансуру, что у нее нет родных, и это стало одной из причин, почему тот позволил сыну привыкнуть к новой наложнице — ведь в этом случае не появится прихлебателей, претендующих на внимание и подачки. Но молодая женщина должна была прочувствовать безопасность собственного положения, прежде чем признаться, что скрыла правду. У нее оказалась сестра Асма (которая, как утверждали сплетни, некоторое время тоже была любовницей Махди){368} и брат по имени Гизриф ибн Ата, сделавший довольно скромную политическую карьеру во время правления своего племянника Гаруна.
Хайзуран была настоящей помощницей и надежной поддержкой своему мужу во время его правления — но лишь в качестве царицы-матери она приобрела реальное политическое влияние. По причинам, о которых мы никогда не узнаем, Хайзуран оказывала заметное предпочтение младшему сыну Гаруну перед его старшим братом Хади. Это стало заметно еще при жизни Махди, а после его смерти ее личные предпочтения превратились в основной вопрос внутренней политики. Существует множество хроник, излагающих подробности вступления Хади на престол, его скорой смерти и последующего прихода к власти Гаруна. Большинство этих записей принадлежат непосредственным свидетелям событий. Однако, как и следовало ожидать, рисуемые ими картины сильно разнятся; события развивались весьма стремительно, и многое из происходившего явно представляло собой семейную драму, разыгравшуюся в узком домашнем кругу. Посторонним оставалось лишь гадать, что стоит за всем этим.
Когда Махди умер (скорее всего, это был несчастный случай на охоте), Хайзуран находилась в Багдаде, Хади — в далеком Джурджане на юго-востоке от Каспийского моря, а Гарун — с отцом. За новостью о смерти Махдн последовали волнения в столице, когда взбунтовались войска. В этой сложной ситуации Хайзуран, похоже, взяла управление в свои руки и призвала на помрщь управляющего Раби и Яхью Бармакнда.
Раби ответил на ее призыв и смог успокоить город, а Яхья оказался более осторожным, зная, как сильно Хади возмущается вмешательствами матери в государственные дела. Когда после сумасшедшей скачки Хади прибыл из Джурджана, им с матерью пришлось уладить свои распри, но вскоре напряжение стало нарастать снова. Одной из причин волнений было то, что Хайзуран пыталась играть публичную роль в государственных делах, чему ее сын категорически противился. Чиновники и военные продолжали навещать ее, прося о помощи и пытаясь использовать се влияние при дворе. В конце концов Хади решил, что должен положить этому конец: он пригрозил страшными карами любому, кто посетит дом его матери. Вторая проблема заключалась в том, что вскоре Хади задумал отстранить Гаруна от наследования и заменить его собственным сыном Джафаром. Одно направление в наших источниках предполагает, что Гарун вовсе не огорчился таким поворотом событий, и главной заботой Хайзуран стало обеспечение физической безопасности любимого младшего сына. Однако другое направление настаивает, что она играла гораздо более активную роль и была твердо намерена расстроить замыслы Хади.
Из этих рассказов ясно лишь то, что отношения между Хади и матерью окончательно испортились, когда он приложил все усилия, чтобы отстранить ее от политического влияния, а ее любимого сына — от наследования престола. Хади также хотел сместить главного советника и сторонника Гаруна — Яхью Бармакнда. Как в старомодном детективном романе, существовало сразу несколько крупных фигур, которые могли желать смерти Хади. Когда халиф заболел, Хайзуран при своих связях в хураме могла немедленно узнавать в подробностях о его болезни. Был ли он отравлен или же задушен рабынями его матери, как утверждают некоторые — мы уже никогда не узнаем. У Хайзуран были мотивы и возможности для такого убийства, но есть одно свидетельство, говорящее, что какое-то время Хади болел, а внезапная смерть столь молодого человека всегда дает повод для сплетен. Ясно лишь то, что после смерти Хади женщина должна была действовать очень быстро. Она обеспечила освобождение из тюрьмы Яхьи Бармакида и объявление претензий Гаруна до того, как сторонники юного Джафара смогли мобилизовать свои силы.
Восшествие Гаруна на престол было несомненным триумфом Хайзуран. Она стала очень влиятельной персоной при новом дворе, но отныне мы гораздо больше слышим о ее благочестивых пожертвованиях. Она в третий раз отправилась в хадж и использовала часть своего крупного состояния на украшение усыпальниц. Она купила дом, в котором, согласно легенде, родился Мухаммед, и устроила там мечеть Рождества: дом Пророка, хотя и полностью перестроенный, дожил до наших дней. Она сделала то же самое с соседним домом Аргама, где встречались первые мусульмане, и устроила там фонтанчики, из которых могли пить паломники.
Последние три года жизни Хайзуран прожила не любимицей халифа, а великой вдовствующей царицей династии Аббасидов. Хранимая любовью и благодарностью нового халифа, она стала необычайно богата. Согласно Масуди, ее годовой доход составлял 160 000 000 дирхемов, что равнялось половине годовых налоговых сборов всего халифата. Даже предположив, что эта цифра многократно преувеличена, мы все равно можем оценить размеры богатства этой женщины. Как и многие другие знатные люди того времени, она вкладывала большие суммы в освоение земель, финансировала строительство нового оросительного капала возле Анбара к западу от Багдада, а в самом Багдаде ее именем был назван целый район. Омар ибн Михран, в течение долгого времени являвшийся ее личным секретарем, был известен своей бережливостью и финансовой проницательностью: именно он был нанят Гаруном, чтобы провести тайную проверку финансового состояния Египта.
Хайзуран умерла в ноябре 789 года; дождливым осенним днем сын сопровождал ее тело до могилы, помогая нести похоронную платформу, босиком, по грязи. Однако сразу же после похорон он поступил вопреки ее инструкциям и предложил хранение печати халифата Фадлу ибн Раби. Может быть, он хотел сбросить с себя опекунство матери точно так же, как это пытался сделать его брат, только Гарун оказался более осторожным и терпеливым.
Место Хайзуран в качестве хозяйки хурама заняла Зубейда. Хайзуран начинала свою карьеру, поднимаясь из самых низов, Зубейда же родилась и воспитывалась в среде правящей семьи; как жена и как вдова она обладала манерами и гордостью аристократки. Ее мать, Сальсаль, была сестрой Хайзуран, существование которой та хранила в тайне, пока не упрочила свое положение. Когда Сальсаль появилась при дворе, она расположила к себе брата Махди Джафара, и Зубейда вместе со своей сестрой-двойняшкой родилась примерно в 765 году. Похоже, это случилось в Мосуле, где Джафар занимал пост наместника{369}. Зубейда была примерно ровесницей Гаруна и его кузиной как по материнской, так и по отцовской линии. Говорят, всегда суровый дед, халиф Мансур, очарованный живой и пухленькой внучкой, назвал ее Зубейда — то есть «маленький масляный шарик».
При сложившихся обстоятельствах женитьба Гаруна на Зубейде, которая состоялась около 782 года, была традиционным и политически удобным союзом. Эту свадьбу еще помнили в гораздо более поздние века — как и свадьба Мамуна с Буран или церемония обрезания Мутаза, она получила репутацию одного из крупнейших празднеств своего времени. Свадебный пир был устроен во Дворце Вечности в Багдаде. Там были представлены все существующие драгоценные камни и все прекрасные благовония, чаши с золотыми динарами ходили среди гостей, а знаменитая безрукавка Омейядов, которая принадлежала Хайзуран и в свою очередь перешла к Буран, легла на плечи новой невесты{370}.
Но эти отношения отличались от других подобных бракосочетаний силой любви: Гарун, всегда довольно застенчивый и неуверенный, оказался чрезвычайно преданным мужем и, вероятно, полностью доверял Зубейде. Рассказы о ранних годах их замужества следуют привычному канону: Зубейда начинает волноваться из-за увлечения Гаруна новой девушкой в гареме и однажды отвлекает его, подарив десять новых рабынь, три из которых стали матерями его сыновей{371}. В другой истории она ищет совета у сводной ссоры Гаруна, поэтессы Улайи, и они организуют процессию прекрасно одетых певиц, чтобы отвлечь его{372}, В некоторых версиях Зубейда порой отвергает халифа, который вынужден искать способы помириться с ней. Однажды он обидел ее, а она, в свою очередь, отказалась его простить. Несчастный Гарун не может уснуть и приказывает устроить ему постель в комнате, выходящей на Тигр. Сидя там, он слышит летящую над водой песню о реке, которая течет в долину возлюбленной. Конечно же, он посылает за поэтом и певцом, который развлекает его до зари — а потом поднимается и идет к своей отдалившейся жене, и они мирятся{373}.
Зубейда сразу же стала богатой женщиной. Кроме подарков, которыми, несомненно, осыпал ее халиф, она имела обширные земельные владения, включая городское имение в западном районе Багдада, где находились ее дворцы, сады и помещения для слуг{374}, а также загородные имения в Саваде в Ираке. Она следила за своим достоянием и тратила его сообразно своему пониманию. Для управления имуществом она имела собственных секретарей, которые иногда вступали в конфликт с Гаруном, и свой штат курьеров и горничных{375}.
Как и Хайзуран до нее, она тратила много денег на благочестивые цели{376}. Она совершала хадж не менее пяти раз. Паломничество 806 года пришлось на осень, и в пути неожиданно обнаружилось, что запасы воды практически исчерпаны, а люди ужасно страдают от жажды. Даже священный колодец Замзам дал совсем мало воды. Зубейда, поставленная перед необходимостью исправить положение, приказала дополнительно углубить Замзам на 4–5 метров, и там нашлась вода{377}. Но это оказалось лишь началом больших работ{378}. Зубейда истратила три четверти миллиона динаров на улучшение поставок воды и построила акведук от ручья в Хунейне. «Ручей Зубейды» на равнине Арафат, где собирались паломники, вспоминали еще в течение многих веков. Благочестивые деяния почтенной ламы были увековечены в надписях.
Но и на этом она не остановилась. Дорога паломников через пустыню из Ирака была чревата трудностями, и Зубейда оплатила ее расчистку, а также устройство водных станций на всем протяжении пути через пустыню, В то время как большая часть ее жизни и деяний стала пищей для сплетен и легенд, построенная Зубейдой для паломников дорога, Дарб Зубейда (Дорога Зубейды) — археологический памятник, сохранившийся до нашего времени. Этот щедрый дар паломники помнили много времени спустя после ее смерти.
Еще до смерти Гаруна роль Зубейды изменилась с любимой жены на царицу-мать. От Гаруна она имела лишь одного ребенка — мальчика Мухаммеда, позднее несчастного халифа Амина. Ему было только пять лет в 791/2 годах, когда влияние его матери обеспечило ему публичное признание наследником{379}. Назначение же сына Гаруна Абд Аллаха (позже названного Мамуном) наследником после Амина представляло явную угрозу для положения Зубейды. Это отразилось во множестве рассказов из тех времен, в которых описано, как ей приходится оказывать помощь своему менее талантливому сыну, чтобы не позволить его сводному брату затмить Амина{380}. По мере того, как текли годы правления Гаруна, вокруг двух наследников собрались противоположные политические группировки. Сторонники Мамуна были озабочены поддержкой, которую Амин получал от членов семьи Аббасидов «и Зубейды со всеми ее деньгами»{381}.
Зубейда не сопровождала Гаруна в его последнем путешествии в Хорасан, она находилась в Ракке на Евфрате, когда пришло сообщение о смерти халифа. Узнав об этом, Зубейда немедленно забрала свои сокровища и отправилась на юг, в Багдад. Сын встретил ее в Анбаре{382}. Зубейда, конечно, поддерживала его в борьбе против Мамуна, но в наших источниках нет никаких указаний на то, что она играла какую-то роль в разрыве отношений между Амином и его братом, который привел к гражданской войне.
Существует ряд рассказов о том, как она пыталась сдерживать проявления неподобающего поведения сына и его придворных, но эти истории нужно воспринимать с долей скептицизма, потому что они — часть обдуманной попытки источников очернить имя Амина и доказать, что он не годился в правители. Безобразные нападки поэтов должны были озаботить Зубейду, и говорят, что она предприняла шаги, чтобы отвадить сына от наиболее неподходящих друзей. Она организовала группу рабынь, одетых как юноши, пытаясь отвлечь его от тяги к евнухам{383}. Историк, живший веком позже, рассказывает, что
Она нарядила их в тюрбаны и одежду, сшитую и украшенную в царских мастерских, заставила их сделать на волосах челки и локоны и закрепить их на затылке у шеи, как это носили юноши. Она надела на них облегающие халаты с широкими рукавами, называемые габа, и широкие ремни, которые подчеркивали их талии и округлости. И отослала их к сыну. Его очаровал их вид, и он появился с ними на публике. Именно тогда во всех слоях общества появилась мода на молодых рабынь с обрезанными волосами, одетых в габы с поясом. Их называли «девушки-пажи» (гулямийят){384}.
Положение Амина постепенно ухудшалось, армии врага приближались, но мать оставалась с ним во дворце в Багдаде. Но после его смерти Зубейда не приняла предложение возглавить движение, стремящееся отомстить за смерть прежнего халифа. Напротив, она решила попытаться примириться с победившим Мамуном. Он принял ее жест и вернул ей все состояние. Когда Мамун вернулся в Багдад, Зубейда сразу же приветствовала его, заявив, что потеряла одного сына, который был халифом, но Мамун для нее все равно что новый сын{385}. После этого Зубейда жила в богатстве и почете, уйдя от дел — мы уже говорили о ее роли на великолепной свадьбе Буран и Мамуна. Она умерла в июле 831 года и похоронена в Багдаде, хотя, вполне вероятно, совсем не в той гробнице, которая теперь носит ее имя.
Если благочестивые деяния Зубейды принесли ей благодарность более поздних поколений, то нельзя сказать то же самое о следующей гранд-даме гарема Аббасидов, о личности которой мы имеем достаточно подробную информацию. В гареме жила красавица-рабыня по имени Кабиха, то есть «уродина», которую преданно любил халиф Мутаввакиль. В девятом веке стало принято давать девушкам неприятные имена — вероятно, чтобы привлечь особое внимание к их реальной красоте или же, возможно, дабы отвести ревность и несчастье. Мы мало знаем о происхождении Кабихи и ранних годах ее жизни. Впервые она появляется в рассказах лишь как соблазнительная возлюбленная халифа. Одна история повествует о том, как халиф рассердился на нее и швырнул в нес подушкой, которая угодила девушке в лицо. Она разрыдалась, и находившийся с ней се маленький сын Мутаз тоже расплакался; халифу пришлось идти искать поэта, чтобы тот сочинил стихи и успокоил девушку.
В другой раз она протянула ему в подарок на Навруз, персидский Новый год, некую прозрачную жидкость в кубке из горного хрусталя. На щеке она черным мускусом написала имя халифа — Джафар, и он находит черную надпись на белой щеке абсолютно неотразимой{386}. Может быть, именно власть, которой она обладала над своим хозяином, и помогла уговорить его признать ее сына Мутаза вторым наследником. Интересно, но говорят, что она также была архитектором-любителем и построила для своего сына Мутаза павильон пол названием «Великолепный» во дворце халифа Джавсак Хакани в Самарре.
С процедурой обрезания маленького Мутаза сопоставимы лишь свадьбы Зубейды и Буран — самые великолепные празднества времен Аббасидов{387}. Кабиха приказала отчеканить миллион новых дирхемов с надписью «Господь да благослови обрезание Абу Абд Аллаха аль-Мутаза би Аллаха» (полное имя принца) и распределила их между цирюльником, который делал операцию, и остальными присутствующими — гостями, стражей и слугами. Список гостей включал всех самых могущественных и знаменитых людей халифата.
Этот день, должно быть, стал днем великого триумфа для Кабихи. Но вполне естественно, что такой успех породил недовольство части элиты. Многие даже считали, что растущее предпочтение, проявляемое Мутаввакилем по отношению к Мутазу в ущерб своему первому наследнику Мунтасиру, был одной из причин жестокого убийства халифа в 861 году.
Со смертью Мутаввакиля Кабиха перешла из фавориток на положение матери вероятного наследника, а затем матери молодого халифа Мутаза, который взошел на престол 25 января 866 года. К этому времени Кабиха была уже необычайно богата. У нее имелись собственные секретари и свой штат прислуги. Имеется мало сведений о ней, относящихся к тому краткому периоду, когда ее сын был халифом. Когда в июле 869 года Мутаз был арестован и свергнут теми же самыми тюрками под предводительством Салиха ибн аль-Васифа, которые посадили его на трон три с половиной года назад, она ничего не сделала, чтобы помочь сыну. Он отчаянно нуждался в 50 000 дирхемов, чтобы заплатить недовольным солдатам, и обратился к ней — но мать холодно ответила, что у нее нет денег, хотя на тот момент у нее имелись некоторые векселя, и если бы солдаты подождали, их можно было бы обналичить{388}. Но тюрки не могли или не захотели ждать — и сын Кабихи погиб очень рано, в возрасте двадцати четырех лет{389}.
После этого Кабиха исчезла. Похоже, она уже предприняла меры предосторожности на случай, если ей придется спасаться. Она прокопала туннель от своих личных апартаментов во дворце к тайному месту, где можно было спрятаться. После свержения ее сына солдаты принялись искать царицу-мать, чтобы изъять ее богатства. Они обыскали весь дворец, но обнаружили лишь то, что она бесследно скрылась. Даже когда нашли ее туннель, никому так и не удалось узнать, куда же она делась.
На самом деле Кабиха нашла убежище у своей бывшей подруги по гарему Мутаввакиля, которая теперь была замужем за крупным военачальником. Однако она узнала, что группировка, убившая се сына, теперь пытает слуг, и испугалась, что секрет ее местонахождения вскоре откроется.
В конце концов в середине августа она явилась к Салиху ибн аль-Васифу и сдалась. Она приказала продать часть своего имущества. Пол миллиона динаров было привезено в Самарру и выплачено войскам. Однако Салих, все еще нуждавшийся в деньгах, был уверен, что у Кабихи еще есть что скрывать. К нему явился шпион и сообщил, что знает, где Кабиха прячет свои сокровища, и Салих отправил его вместе с ювелиром — оценить все драгоценные камни, которые они найдут. Сохранилась запись ювелира о том, что произошло далее{390}:
Шпион привел нас к маленькому аккуратному домику, в который мы вошли и обыскали от верха до основания, ничего не найдя… Тогда он сходил за топором и начал вскрывать стены, ища места, где могли бы быть спрятаны деньги. Он делал это до тех пор, пока не ударил по месту, которое зазвучало как пустота. Когда он разрушил стену, за ней открылась дверца. Мы открыли ее и вошли. Она вела в туннель, и мы оказались в подвале, расположенном точно под дамам. Там мы нашли деньги, разложенные в расставленные по полкам корзины, всего примерно миллион динаров. Ахмед взял 300 000 динаров. Затем мы открыли три корзины, одна содержала примерно пять килограммов изумрудов такого качества, какого я даже представить себе не мог у Мутаввакиля — не говоря уже ни о ком другом. Меньшая по размерам корзина содержала около двух с половиной килограммов крупного бисера, а третья, еще меньшая, вмещала полтора килограмма рубинов, каких я не видел никогда прежде. Я оценил, что рыночная стоимость всех камней составляет около двух миллионов динаров. Мы забрали все ценности и принесли их Салиху. Когда он услышал о их стоимости, то едва смог поверить, пока ему не показали все добро. Затем он заметил: «Да проклянет ее Аллах! Она не отдача за жизнь собственного сына 50 000 динаров, хотя имела такие богатства!»
Новый халиф, Мухтади, приказал забрать Кабиху в паломничество в Мекку и держать ее там. Похоже, она прожила в Мекке до самой своей смерти восемью годами позже, в 877 году{391}.
Последняя из великих женщин двора Аббасидов также купалась в богатстве и власти, но закончила свою жизнь трагически и в неизвестности. Как и Кабиха, Шагаб (то есть «Неприятность») тоже получила «плохое» имя — но обычно к ней обращались «Сейида» или «Хозяйка». Происхождение ее было сверхскромным: согласно одной версии, первоначально она была рабыней и принадлежала дочери Мухаммеда ибн Абд Аллаха из рода Тахиридов — но как она попала в хурам халифа, мы не знаем. Известно лишь, что она была обязана своей судьбой тому факту, что ее юный сын Муктадир в 908 году оказался выбран на роль халифа тогдашним визирем — хотя ему было всего тринадцать лет, и он еще жил в гареме. Это был весьма коварный шаг со стороны визиря, который сделал такой выбор в обход более образованных членов семьи Аббасидов, поскольку надеялся держать уступчивого монарха под своим жестким контролем.
На деле молодость юного халифа и его неопытность означали, что его мать со своими друзьями могли влиять на него куда более эффективно, и враги визиря использовали ее, чтобы добираться до уха халифа.
Хозяйка правила абсолютно сложившимся женским двором, который существовал параллельно доминирующему мужскому миру визирей и военных. Она имела собственных придворных. Наиболее важными из них были управительницы (по-арабски кахрамана). Первой среди них, как мы знаем, была Фатима, которая утонула, когда ее лодку в ветреный день затянуло под мост в Багдаде. Все военачальники и судьи явились на ее похороны — это был весьма необычный знак уважения к женщине. На ее место Хозяйка назначила принцессу из рода Аббасидов по имени Умм Муса.
Умм Муса сделала себя необходимой в качестве посредницы между халифом (который, похоже, проводил очень много времени в гареме) и визирями, которые, конечно же, не могли входить туда{392}. Однажды она пошла навестить визиря Али ибн Ису, чтобы спросить его о подарках, которые собирались раздавать на празднике жертвоприношения для обитателей хурама и их прислуги. К несчастью, это было время, когда визирь не принимал посетителей, и ее отослали прочь. Когда визирь обнаружил, что произошло, он понял, что случилась беда, и отчаянно попытался исправить положение, но Умм Муса была в ярости и не приняла извинений. Она немедленно отправилась к халифу и его матери и донесла на Али. Это нечаянное пренебрежительное отношение стоило визирю его должности{393}. Нельзя быть слишком формальным с такими могущественными дамами.
Умм Муса также использовала свое положение, чтобы позволять соперникам визиря встречаться с халифом и сохранять государственные посты для своих фаворитов{394}. Но те, кто преуспевал в интригах и манипуляциях, могли быть погублены столь же легко. Умм Муса выдала свою племянницу замуж за молодого принца из Аббасидов, который приходился внуком халифу Мутаввакилю. Он был не только богат и необычайно щедр, имел роскошные одежды, прекрасных лошадей и лодки, но также являлся потенциальным претендентом на трон. Чтобы отпраздновать свадьбу, Умм Муса устроила для членов двора — и знатных, и незнатных — щедрый прием, который длился семь дней. Прием дорого ей стоил — ее враги убедили Хозяйку и халифа, что Умм Муса замышляет посадить на трон своего племянника. Ее и брата арестовали и отдали зловещей личности — управительнице Сумаль.
Сумаль имела репутацию очень жестокого человека. До того, как попасть ко двору Хозяйки, она работала на араба по имени Абу Дулаф, который нанял се для наказания тех из своих рабынь и рабов, кто его раздражал. Теперь она использовала свое дьявольское мастерство против Умм Мусы, ее сестры и брата: их заставили отдать огромные суммы денег и громадное количество ювелирных изделий, одежды, мебели и благовоний. Современник событий, писатель Сабит ибн Синап, оценивал стоимость драгоценностей, тканей, одежды и денег, изъятых у семейства Умм Мусы, в миллион динаров{395}, говорят, что имения ее и ее брата приносили доход 100 000 динаров в год.
Сумаль была печально известна своей жестокостью, но мы также знаем о другой управительнице с более мягкой репутацией. Зейдан также выполняла роль тюремщицы для важных политических фигур, когда они лишались расположения власть имущих. Однако быть отданным Зейдан и переведенным в тюрьму в се части дворца означало содержание в относительном комфорте. В июне 912 года визирь ибн аль-Фурат был смещен со своего поста и подвергнут наказанию. Его усадили на солнцепеке в тяжелом шерстяном халате и навесили на него цепи, в итоге он уже был близок к смерти. Но один из слуг хурама успел рассказать об этом Муктаднру, после чего бывшего визиря передали во дворец, в личные апартаменты Зейдан, где ему оказали медицинскую помощь{396}.
Впоследствии, когда ибн аль-Фурат и его могущественный соперник Али ибн Иса попеременно то возвышались, то опять падали, апартаменты Зейдан становились то тюрьмой, то убежищем для того, кто терял милость. Когда Али ибн Иса в мае 928 года потерял милость халифа, судебное разбирательство Проводились с соблюдением некоторых внешних приличий. Доверенный человек халифа пришел к визирю и протянул ему послание, сообщающее, что он смещен и отправлен под домашний арест. Затем посланник сообщил, что он присядет здесь и подождет, пока Али соберет вещи. Тот вскоре появился в уличных туфлях, в тюрбане и тайласане, с Кораном и перочинным ножиком в рукаве. Али попросил посланника халифа приглядеть за его женщинами и детьми, что тот охотно согласился сделать. Затем арестованного отвели во Дворец Халифата и поручили заботам Зейдан{397}.
После того, как Муктадир в 908 году сделался халифом, Шагаб тут же разбогатела.
Ее сын в рассрочку выделил ей в качестве имения участок земли с высоким годовым доходом. Она продолжала докупать землю вплоть до того дня, когда ее сын был свергнут [первый раз] в 929 году. Общий годовой доход от земель, которые она купила, и от ее поместий составлял 700 000 динаров{398}. Она имела магазины и склады в Багдаде. где накапливалось зерно, и однажды во время голода халиф приказал их открыть и продать содержимое по ценам ниже рыночных{399}. У нее был свой диван, управлявший поместьями, секретарь дивана назначался или ею, или одной из управительниц{400}. Ее сестра тоже имела секретаря, чтобы приглядывал за ее собственным диваном{401}.
Вдобавок к доходам от сельских поместий женщины гарема получали также субсидии из общественных денег. Согласно бюджету, составленному визирем Али ибн Исой, из общего годового бюджета в 2 560 960 динаров 743 196 тратилось на нужды Хозяйки, а также прочих женщин, принцев и евнухов. Если эти цифры более или менее точны, они говорят, что содержание, выплачиваемое казной гарему, было чуть больше, чем доход от собственности короны. Эти суммы сравнимы с личными тратами халифа: на награды — 271 520 динаров, на строительство и ремонт — 51 000 динаров, на наем гребцов — 1280 динаров. Гарем требовал значительных расходов, хотя и не сравнимых с расходами на армию{402}. Не удивительно, что он создания значительное напряжение государственных финансов во время кризисов. В 917 году Али ибн Иса был вынужден сократить оплату хурама до восьми месяцев в год, а евнухов — до шести. Это была разумная экономическая мера, которая, однако, опять стоила ему места визиря, когда соперник Али убедил халифа, что сможет оплатить расходы сполна{403}.
Доходы царицы-матери принадлежали лично ей, она могла распоряжаться ими по своему желанию. Как открыл несчастный Мутаз, халиф не мог автоматически рассчитывать на них или иметь к ним доступ, когда ему это требовалось. Хозяйка полностью контролировала свое имущество. Когда Багдаду в 928 году угрожали восставшие карматы[27], визирь Али ибн Иса отчаянно нуждался в деньгах, чтобы заплатить армии, противостоящей мятежникам. В городе возникла паника: купцы закрывали лавки, грузили свои товары на лодки, чтобы увезти их вниз по реке в Васит или по суше в Иран. Армия была недовольна, а правительство оказалось банкротом. Перед лицом отчаянной ситуации Али попросил Муктаднра пойти к матери и выяснить, не может ли она помочь. Али вынужден был действовать убедительно и дипломатично. Он объяснял халифу:
В прежние дни халифы копили деньги для единственной цели — обороны нашей веры от таких врагов, как хариджиты, для защиты ислама и мусульман. Со времени смерти Пророка никакого более серьезного несчастья, чем это, не происходило с мусульманами. Он [предводитель карматов] — это неверный, который неслыханным образом напал на паломников в 924 году [идущий в хадж караван был атакован на дороге через пустыню от Ирака до Святых городов, и почти все паломники оказались перебиты]. Он наводит ужас на целые страны и отдельных людей. Мутадид и Муктафи [предыдущие два халифа] собирали деньги именно для таких крайних случаев. Сейчас в казне очень мало денег. Побойся Аллаха, о повелитель правоверных, поговори с Хозяйкой, ведь она благочестивая и добродетельная женщина. Если у нее есть какие-либо деньги, которые она сберегла на крайний случай, угрожающий ей или государству, то теперь самое время использовать их. Если же у нее нет ничего, тебе и твоему двору лучше собраться и уходить в самые далекие районы Хорасана [то есть как можно дальше от карматов].
Халиф посетил мать, и она согласилась, чтобы пол миллиона динаров перевели из ее личных запасов в государственную казну{404}. Частично благодаря этим деньгам Али смог организовать защиту Багдада, и город был спасен. Поразительно, но это, похоже, не истощило капиталов Сейиды: когда Муктадир в 929 году был свергнут (как оказалось, временно), в гробницу (турба) Хозяйки в багдадском районе Русафа направили специального человека, который отыскал 600 000 динаров, спрятанных здесь царицей-матерью{405}.
Кажется, это был один из первых случаев в исламе, когда надгробный комплекс построили при жизни человека; не менее важно, что принадлежал он не халифу, полководцу или визирю, а царице-матери. Однако очень похоже, что к моменту смерти Муктадира в 932 году финансы ее сильно истощились. Когда ее сын был атакован армией под командованием Муниса, один из военачальников объяснил халифу, что «солдаты сражаются только за деньги; и если им заплатить, в сражении не будет надобности — большинство сторонников Муниса исчезнут, и ему придется бежать или прятаться». На подкуп армии противника требовалось всего 200 000 динаров, но ни у халифа, ни у его матери таких денег не оказалось{406}.
После убийства Муктадира в конце октября 932 года удача совсем отвернулась от Хозяйки: ее статус сделался весьма невысоким. Новым халифом стал дядя Муктадира Кахир. В дни своего процветания Хозяйка поддерживала с ним хорошие отношения и была щедра к нему, даже дарила ему рабынь{407}, но теперь все это было забыто. Сейида оказалась в безнадежном положении; уже больная, она сходила с ума от того, что сын ее убит и не был похоронен подобающим образом. Кахир, убежденный, что она все еще необычайно богата, пришел допросить ее лично. Сначала он был ласков, дал ей хлеб, соль и воду, но постепенно начал угрожать. Она клялась, что у нее не осталось денег — только несколько сундуков с украшениями, одеждой, фарш и благовониями. Все это находилось в комнате рядом с той частью Дворца Халифата, где она жила. Сейида показала новому халифу комнату и сундуки, и печально добавила: «Если бы у меня были деньги, я не допустила бы, чтобы моего сына убили», — возможно, намекая при этом на свою предшественницу Кабиху.
Однако новый халиф не хотел верить ей. Он стал грубым, ударил ее, а потом подвесил за ногу и принялся методично избивать— как осторожно выражается хроникер, «по мягким частям тела». Физические пытки женщин были неизвестны в мусульманском обществе того времени, хотя являлись довольно обычным делом в отношении мужчин, поэтому Кахир вышел далеко за рамки приличного поведения. По даже тогда женщина не сообщила ничего сверх того, что уже рассказала по собственной воле.
В это время прибыли министры, наперебой твердя, что им нужны деньги, чтобы раздать войскам в качестве подарка по поводу вступления на престол. Кахир рассказал им, что предпринял, но Хозяйка настаивает, что денег у нее нет. Затем он повел всех в комнату с сундуками. Они нашли там халаты из дорогой цветной ткани, византийские вышивки, а также вышивки из Тустара (город в Хузистане), щедро украшенные золотом, кожаные коврики, полосатые шелка и шерстяные ткани. Некоторые сундуки содержали великолепные платья, немного золотых и множество серебряных украшений, а также большое количество благовоний — алоэ из Индии, серую амбру, мускус, камфору и камфорных кукол. Все это стоило около 130 000 динаров, за исключением камфорных кукол, которых оцепили в 30 000 дирхемов. Большая часть найденных богатств была распродана, чтобы заплатить армии, но Кахиру позволили оставить себе немного добра для собственного пользования{408}.
Земельные владения Хозяйки оказались конфискованы, была создана даже отдельная служба для управления ими. Кроме того, Сейида организовала ряд благотворительных заведений или вакуфов. По исламским законам они считались неприкосновенными — земли и имущество, принадлежащие подобным организациям, были защищены от конфискации, а годовой доход от них уходил на благотворительные нужды. Хозяйка создавала их, чтобы помочь бедным и нуждающимся в Мекке и на границах империи. Когда ее выпустили из тюрьмы, она отказалась отменить эту опеку, заявив судье, что так поступать незаконно — что было чистой правдой. Судья сообщил об этом халифу, и тот велел судье поклясться, что она аннулировала данный статус, чтобы иметь возможность продать эти земли вместе с остальным имуществом{409}. В отличие от Зубейды, Хозяйку никогда не вспоминали потом за ее богоугодные деяния.
После смерти сына и нанесенных ей оскорблений Хозяйка была заперта во дворце, где и умерла под домашним арестом 3 июня 933 года{410}. Так завершилась целая эпоха: последняя из великих женщин дома Аббасидов умерла в бедности и позоре. Таких, как она, больше не было.
Не удивительно, что огромные богатства Хозяйки и суммы, которые тратились на гарем, часто подвергались критике — в основном со стороны тех, кто считал, что сам имеет право на часть доходов государства. Говорили, что в начале своего правления Муктадир «все свое время стал посвящать удовольствиям. Он стеснялся мужчин и отослал прочь всех приятелей и певцов. Он общался почти исключительно с женщинами, и постепенно хурам с евнухами стал заправлять в государстве»{411}.
К 920 году дело дошло до критической точки, и главнокомандующий Мунис написал Муктадиру, что армия горько сетует по поводу количества денег и земель, которые тратятся на евнухов и женщин, на дворцовую администрацию. Он потребовал, чтобы всех фаворитов уволили и убрали из дворца, а их имущество конфисковали. Муктаднр написал в ответ длинное письмо. В нем он упомянул о своем глубоком уважении к Мунису и сказал, что жалобы основаны на недопонимании, и если Мунис и его сторонники получше обдумают это, то согласятся.
Однако Муктадир был вынужден пойти на некоторые уступки. Кое у кого из придворных поместья наметили для конфискации, а имущество обложили налогом, потребовав заплатить все пошлины, которые они задолжали казне. Халиф согласился отставить тех, кого можно было удалить из дворца законным путем. Он добавил, что сам возьмет на себя административные дела и разберется с рядом вопросов, которые поднял Мунис. Короче, он пообещал ряд косметических перемен, но без реальных действий.
Не удивительно, что Мунис был разочарован ответом. Он явился во дворец в отсутствие наиболее влиятельных сторонников халифа; Мухтадир, его мать, сестра и любимые рабыни были взяты под стражу{412}.
Потом на короткое время Муктадиру удалось восстановить свою власть, но его слабость к женщинам осталась все такой же очевидной. Когда он в конце концов был убит, и лидеры переворота встретились для того, чтобы обсудить, кто же станет халифом, Мунис предложил возвести на трон юного сына покойного халифа. Однако он встретил сильные возражения: «После всех трудностей, которые мы только что перенесли, чтобы избавиться от одного правителя с его матерью, тетей и евнухами, нам не нужен другой такой же», — докатывали противники, и предложение Муниса было отвергнуто{413}.
Некоторые современники и более поздние историки считали расточительство хурама и его вмешательство в политические дела причиной тех бедствий, которые в конце концов разрушили халифат в начале десятого века. Они были готовы согласиться с громкими жалобами халифа Хади на вмешательство своей матери Хайзуран в политические дела. Это в какой-то мере так — мы видели, что гарем действительно поглощал значительную часть годового дохода государства, а царица-мать, ее родственники и друзья оказывались очень богаты. Также нет сомнения, что эти люди использовали свою привилегию доступа к халифу как способ укрепить свои позиции и материальное благосостояние.
Но проблемы халифата уходят корнями гораздо глубже. Те же военные оказывались и дороже, и опаснее для правительства и общества, нежели женщины и придворные слуги. К тому же в период Муктадира гарем вносил в придворную политику и некий положительный вклад. Мы видели, что женская половина дворца предлагала свое помещение под место содержания придворных чиновников, которые теряли расположение халифа. Вмешательство Хозяйки в политику часто имело целью спасти опытных специалистов, по тем или иным причинам потерявших расположение монарха; она скорее играла роль примирителя, нежели мстительной ведьмы.
Более того, собственность царицы-матери во времена кризисов становилась для халифов неким родом финансовых резервов. В обществе, где правительственные займы у банков или частных лиц были невозможны, богатство гарема оказывалось ценным буфером в периоды финансовых неурядиц. Вдобавок гарем тратил деньги на ткани и другие предметы роскоши, покупка которых должна была стимулировать местную экономику. Среди многих других ремесленников весьма пострадали ткачи Тустара и ковроделы Армении, когда гарем перестал быть их основным клиентом.
Падение Хозяйки в 932 году означало конец гарема Аббасидов в том виде, в каком он сложился с аскетичных дней Мансура примерно за два века до того. Певиц раскидало по миру, их судьбы нам более не известны; прекрасные ткани были распроданы или погибли, многие древние легенды безвозвратно исчезли. Но память о гареме Аббасидов оказалась сохранена такими историками, как Табари и Мискавайх; она отложилась в литературных памятниках, подобных «Книге Песен». Гарем Аббасидов стал моделью для последующих гаремов исламских владык, и лишь к двадцатому веку, с окончательным падением султанского гарема в Стамбуле, традиция, возникшая в Багдаде и Самарре, пришла наконец к своему концу.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги