Эдуард Стрельцов

Глава 6 БЕДА

...Вот и настало время вернуться в тот вечер 9 января 1957 года, когда партия с правительством решили устроить ещё один Новый год для олимпийцев. Мы остановились на той самой минуте, когда в зал, где кружилось несколько пар, составленных из медалистов Игр, вошёл Никита Сергеевич Хрущёв. Был, как сообщали агентства, «разгар вечера». Глава СССР пришёл не один: советского лидера сопровождали как близкие руководству люди, так и иностранные гости: премьер Государственного совета Китайской Народной Республики Чжоу Эньлай, заместитель премьера Хэ Лун, заместитель министра иностранных дел Ван Цзясян и посол Китая в Советском Союзе Лю Сяо. Внушительный десант. Причём появились партийные вожди несколько неожиданно, зато повели себя сразу попросту и душевно. Хрущёв выступил с правильной речью: «Вы хорошо показали свои возможности и своё мастерство, достойно защитили спортивную честь нашей Родины. Главное теперь — не зазнаваться. Впереди будут ещё более серьёзные спортивные состязания». Владимир Куц произнёс ответные нужные слова. В принципе, всё неплохо закончилось бы, если не брать в расчёт одно обстоятельство: в Кремле спортсмены не только танцевали, но и выпивали. При Никите Сергеевиче такое практиковалось, лидер и сам тосты любил произносить. Одним словом, к появлению высоких гостей Стрельцов успел принять изрядную дозу — благо угощали. После чего и произошёл загадочный конфликт футболиста с Екатериной Алексеевной Фурцевой.

Дабы оценить значительность той ссоры, нужно понять, что из себя представляла Фурцева на тот момент и кем она станет через полгода. Так вот, кадровый партийный работник, выпускница престижного Московского института тонкой химической технологии, всего-то 46-летняя Екатерина Алексеевна являлась к январю 57-го секретарём ЦК КПСС плюс к тому первым секретарём Московского горкома партии. Если по-сегодняшнему — фактически мэром столицы. И танцы в Кремле устраивал, конечно же, не Хрущёв (у него других забот хватало). А вот то, что к организации праздника московская градоначальница приложила руку, — очень вероятно. Поэтому нетрудно представить себе последствия любого столкновения с этой влиятельной и амбициозной женщиной. Особенно если учесть, что к лету 1957 года Фурцева поднимется ещё выше, станет членом президиума ЦК КПСС (позднее политбюро) и одним из самых близких Хрущёву политиков страны. А всё потому, что вовремя пришла на помощь дорогому Никите Сергеевичу в недобрый час его схватки с объявленной (после, понятно, победы над ней) антипартийной группой Молотова, Маленкова, Кагановича «и примкнувшего к ним Шепилова». Причём те несколько минут, в которые Екатерине Алексеевне удалось подсуетиться и обзвонить нужных людей и в результате был собран спасительный для тогдашнего лидера пленум ЦК партии, стали определяющими. Ибо дело шло к тому, что Хрущёв становился министром сельского хозяйства, навсегда теряя право голоса на политическом Олимпе.

Вот с кем взяла нелёгкая поссориться Стрельцову.

Что касается непосредственно кульминационной сцены, то ни съёмки, ни аудиозаписи, естественно, нет. Существуют пересказы и их версии. Что известно точно: Фурцева предложила олимпийскому чемпиону познакомиться со своей дочкой Светой. А дальше — вариации.

Однако прежде чем к ним перейти, нужно разъяснить, с чего бы дочь высокопоставленной сановницы вообще заинтересовалась перовским парнем. Где она и где он?

Ответ будет на удивление прост: не одна Светлана Фурцева не то что симпатизировала центрфорварду, а попросту была влюблена в него. В те времена, так непохожие на нынешние, не было ни «лайков», ни «постов», «репостов», да и «фоток» в их сегодняшнем исполнении. «Скачать» что-либо было нельзя. Однако фотографии футболистов, как и киноактёров, продавались. Но то киноартисты, пусть и обожаемые Тихонов, Стриженов, Харитонов, Рыбников, а то — футболисты. Актёр всё-таки чужой сценарий играет и делает то, что режиссёр потребует. И дублёр его в опасных сценах, когда глаза закрыть хочется, способен заменить. А у футболистов дублёры в ином первенстве функционируют, и на газоне каждый раз — премьера, где исполнители не только рискуют здоровьем, но и являются все вместе сценаристами, режиссёрами, актёрами, совершенно об этом не задумываясь. Замечу: это 50-е, до первых «договорняков» ещё примерно две пятилетки.

И вот сильный, талантливый, храбрый мужчина превосходно «солирует» даже в обезличенной тренером команде. Если же тренер поумнее — как, например, В. А. Маслов, — то «соло» позволяется всем. С учётом ситуации, естественно.

Ну и, скажите на милость, как не обожать такого молодого человека, который наделён абсолютно всеми воображаемыми достоинствами? В те годы девичьи альбомы, куда вклеивались и фотографии (хватало и хорошо иллюстрированных журналов), и газетные отчёты, и статьи, и статистические данные, — смотрелись вполне обыкновенно. Да и что плохого-то? Девушки восхищались настоящими, а не придуманными героями. Иногда, между прочим, возникало и ответное чувство. А Люба Бескова даже вышла (лет, правда, через десять) замуж за Володю Федотова. Хотя подобное, безусловно, редкость.

В общем, популярность футболистов была вполне объяснима и огибала любые выстроенные иерархические преграды. Стрельцов же был, ко всему вышеперечисленному, просто красивым мужчиной. Что-то северное, «шведское» проглядывало в его внешности. Символично даже, что международная слава русского футболиста началась в Стокгольме. И вроде ведь обычный круглолицый курносый парень — а есть некий шарм. А играет-то как! А забивает сколько!

Потому не одно Светино сердце было разбито. Разница только в том, что у Светы мама находилась в руководстве государством. Хотя мать — всегда мать. Об этом Эдуард, как, по совести, и многие мужчины, не задумался. И знакомиться с дочкой Фурцевой резко отказался. Ещё сказал (по одной версии, сразу Екатерине Алексеевне, по другой — потом): «Я свою Алку ни на кого не променяю». Имелась в виду Алла Деменко, с которой они поженились, как помнит читатель, в конце мая: 21-го расписались, а 25-го была свадьба. Похвальна, безусловно, верность невесте. Однако, заметьте, никто и не требовал никого ни на кого «менять»! Просили только познакомиться. К тому же Светлане (она 1942 года рождения) не исполнилось и пятнадцати. Даже если и предположить невозможное: будто Фурцева строила какие-то планы на Стрельцова (ведь для первого секретаря он как раз и был всего лишь футболистом), то до их осуществления годы оставались. Да и почему не познакомиться, не дать автограф? То-то девочка потом бы радовалась, подружкам хвасталась. Это же не у Пугачёва руку целовать, никакая присяга не нарушалась. И Фурцева, не исключено, стала бы персональной поклонницей футболиста. Причём Эдуард всегда деликатно, мягко относился к болельщикам и футбольным любителям. Многие считали даже, что слишком мягко и деликатно. А тут вдруг сорвался в самый неподходящий момент. Что делать, в качестве объяснения вспоминается расхожая фраза: «вино ударило в голову». И вместо возможного союзника приобрёл реального врага.

Вместе с тем: никаких документов, связанных с участием Е. А. Фурцевой в имевшей место беспрецедентной травле Стрельцова, или не опубликовано, или, что скорее всего, не существует. В конце концов, «телефонное право» никто не отменял. И правители 60 лет назад не уступали интеллектом нынешним. Поэтому стопроцентно утверждать, что именно оскорблённая в лучших чувствах мать стояла за творившимися пакостями в отношении Эдуарда, нельзя. А, допустим, мнение, высказанное Б. Г. Татушиным в телефонном разговоре с А. Т. Вартаняном: «Стрельцова посадила Екатерина Третья, и все об этом знают» — к делу, что называется, не подошьёшь.

Однако нельзя не согласиться и с Акселем Татевосовичем: с сезона 1957 года торпедовский нападающий оказывается «в зоне особого внимания». При этом внимания пристрастного, исключительно субъективного. Когда каждое нарушение, если оно и было, рассматривалось «под микроскопом», когда любой игровой эпизод раздувается до скандала, когда виновата всегда одна сторона, точнее, один футболист с известной всем фамилией. Нужна ли в таком случае письменная директива? Отвечу так: и устной не надо. Достаточно многозначительно сообщить: «Есть мнение». И посмотреть вверх, в потолок. Подчинённые поймут. У всех же семьи.

Поэтому и старалась пишущая братия, осознав важность поручения, которого официально не было. Ко всему прочему, не надо забывать: Стрельцов как личность раздражал немалую часть работников пера. Он не дерзил, не хамил, не оскорблял журналистов. Но успел надоесть за три лишним года отдельным гражданам. Помните Н. Пшенина? А ведь история случилась до знакомства Эдуарда Анатольевича с Екатериной Алексеевной.

А. Т. Вартанян в книге «Насильник или жертва?» указывает точную дату начала антистрельцовской кампании: 12 апреля 1957 года. В тот день «Советский спорт» опубликовал отчёт об игре с упомянутым ранее минским «Спартаком». Тот матч мы уже разобрали: мне думается, фигуры Артёмова, Иванова и, прежде всего, Стрельцова высветились достаточно для рассмотрения общественности. Но сейчас пришла пора анализировать отчёты и письма.

Начнём с публикации в «Советском спорте»: «Гол, забитый Стрельцовым, решил исход встречи. Но можно ли назвать центрального нападающего торпедовцев, неоднократного участника сборной СССР, героем матча? Нет! Через 20 минут заслуженный мастер спорта Эдуард Стрельцов позволил себе безобразный поступок — ударил спартаковца Артёмова, нанеся ему серьёзную травму. Хулиган был удалён с поля. И этот возмутительный поступок испортил впечатление от матча».

То есть основная часть заметки посвящена не игре, а тому, какой плохой Стрельцов. Который, не скроешь, гол и забил. Сделал, получается, то, зачем выходил на газон. При этом читатель остаётся в неведении: коли он открыл счёт, то с чего бы вдруг травмировал беззащитного Артёмова? На радостях, что ли? Прессу у нас в стране всегда читали не просто тщательно, а между строк. Материал от 12 апреля вдумчивого болельщика никак не мог удовлетворить. А. Т. Вартанян убедительно увязал бездарный, прямо скажем, отчёт с намерением дисквалифицировать Стрельцова на три игры и, что страшнее, сразу же лишить его звания заслуженного мастера спорта. Для чего и взяли объяснительную записку у судьи, что делалось в крайних случаях. И собрание в команде провели (о нём уже шла речь) на следующий день. Далее пошли письма. 18 апреля в «Советском спорте» публикуются два отзыва под рубрикой «Мнение болельщика».

И здесь вынужден не согласиться с уважаемым А. Т. Вартаняном. Слабая статейка о матче появилась 12-го числа, а отклик Г. Лунькова, начальника бюро кадров железнодорожного цеха автозавода имени И. А. Лихачёва, перепечатанный к тому же из зиловской многотиражки «Московский автозаводец», — почти через неделю. Немалый срок. И считать такое «творчество» заказом, по-моему, нельзя. Судите сами. «Поступок Стрельцова можно объяснить слабостью дисциплины среди игроков, — возмущается кадровик, — отсутствием плодотворной воспитательной работы в команде, а также невыдержанностью, вредной самоуверенностью, потерей чувства ответственности самого Стрельцова. Заводскому совету общества “Торпедо” и его председателю тов. Кулагину есть над чем подумать. Мы ждём, что совет “Торпедо” наведёт порядок в команде мастеров футбола».

На мой взгляд, если бы новоявленный литератор отрабатывал порученное старшими товарищами, он создал бы нечто менее плоское и казённое. Ко всему прочему, нельзя недооценивать и сообщение в популярном «Советском спорте». Г. Луньков — советский, а уж потом торпедовский человек. Поэтому реакцию начальника бюро я бы посчитал искренней. Толку, правда, от этого никакого.

Что же до второго отзыва — некоего П. Хинджакадзе из Одессы, — то тут ситуация иная. Данный товарищ — не совсем любитель. Отклик-то выстроен достаточно грамотно. В «зачине» Стрельцов с Ивановым выделяются как заслуженные мастера спорта, после чего Валентин Козьмич не без гнусненькой сноровки отделяется от партнёра и даже противопоставляется ему. Потому что «оказался на высоте положения» (это, наверное, когда ему Артёмов в высшей точке зависания локтем «под дых» ударил), «играл с огоньком и принёс много пользы своей команде». А вот Стрельцов... Да, «забил единственный гол» — этого рецензент не мог выкинуть. Однако далее идёт уже не бормотание кадровика о воспитательной работе — здесь удар куда рассчитаннее и глубже. «Зрители увидели, — захлёбывается одессит, — не футболиста высокого класса, а зазнавшегося барина, прогуливавшегося по полю в ожидании мяча, хулигана, попирающего нормы спортивного товарищества. За четверть часа пребывания на поле Стрельцов успел получить замечание от судьи, а “под занавес” грубо сбил с ног полузащитника минчан, нанеся ему серьёзную травму, и ударил ещё одного спартаковца. Своим недопустимым поступком Стрельцов вызвал бурю негодования зрителей и оставил свою команду вдесятером почти на всю игру». Надо согласиться с А. Т. Вартаняном: так называемое «читательское» письмо к собственно читателям газеты не имеет отношения. Или, по крайней мере, полученный набросок серьёзно отредактирован в редакции. Скорее же всего, за работу взялся кто-то из стажёров, рвавшихся в большую журналистику.

Так как текст не пересказывает очередной протокол, как у зиловского кадровика. Налицо попытка рассказать об игре, но сообразно хорошо понятым пожеланиям. Допустим, ни слова о том, что Артёмов (защитник он, а не хавбек: тут оплошность по молодости) бил до того и «хорошего» Иванова, и «плохого» Стрельцова. И про то, как лежал на одесской травке несчастный Валентин, — тоже ни слова. И про гол стрельцовский вскользь брошено — а зачем больше-то? Зато вводится жуткое, прямо скажем, для советских читателей слово «барин». После этого и «хулиганом» форварда можно назвать без опаски. Всё равно хуже «барина» уже не получится. Видите, как интересно: кто у нас смерд, а кто господин, формировалось столетиями — а П. Хинджакадзе понял всё за 15 минут календарного матча чемпионата. И, разумеется, подоспела «буря негодования» зрителей. Про которую тоже — неправда.

Через 30 лет, в 1987 году, минчанин Николай Угланов, бывший, получается, в эпицентре той «бури», рассказал тому же, но уже «перестроечному» «Советскому спорту»: «Что со Стрельцовым на поле вытворяли защитники! Толкали, цепляли, хватали за трусы, били по ногам... Проиграл тогда “Спартак”. Единственный, но красивый гол ему забил тот же Стрельцов, ох, как он обыграл двух защитников! А удар у него, сами знаете, был пушечный!» Затем немолодой человек, поклонник белорусской команды, спокойно и связно рассказал и про каратистский удар Артёмова, и про заступничество Стрельцова, и про удаление. Дали бы Угланову слово в 57-м — и по Хинджакадзе работать не надо. Увы.

Хотя сейчас, мне думается, нас должен заинтересовать вопрос о лишении-нелишении звания заслуженного мастера спорта. Между прочим, А. Т. Вартанян установил, что с 1954 по 1958 год вопрос о снятии звания за удаление в поединке первенства СССР вообще ни разу не стоял. Более того, из 28 судейских красных карточек 11 (!) обошлись без последующей дисквалификации изгнанного с поля футболиста, 12 нарушителей пропустили одну игру, а на три матча футболиста отстранили всего лишь один раз — за удар головой в лицо сопернику. Почувствуйте разницу!

Что же касается звания, то его, по сведениям того же исследователя, сначала Стрельцова практически лишили, а через несколько дней собственное решение аннулировали. Почему же?

Мне, например, видится здесь (мы, повторяю, имеем право лишь предполагать) движение импульсивной женской руки. То есть желание убрать грубияна сразу и бесповоротно.

Да только не всё столь однозначно. Операция по изничтожению Стрельцова недаром была такой длинной и многоступенчатой. И не в том дело, что кто-то являлся персональным сторонником нападающего сборной. Просто команде Советского Союза надо было пробиться на чемпионат мира в Швецию. И если вот так, сейчас же, бодро и браво втоптать Стрельцова в грязь, деморализовать его, отлучить от игры, — то кто будет забивать необходимые отчизне мячи? А значит, Эдуард пока нужен.

С другой стороны, явная работа по дискредитации торпедовца помешала единственной полезной кампании в нашем футболе — по борьбе с грубостью. Ведь что пытался сделать Вячеслав Артёмов? Покалечить двух игроков сборной. А с какой целью? Быть может, старший тренер минчан Дмитрий Матвеев разъяснит высокой комиссии, с чего он даёт указания выбить из игры двух ведущих футболистов сборной СССР, столь необходимых для отбора в Швецию?

Мне кажется, что если бы не обида Фурцевой, такая отеческая профилактическая беседа сделала бы минский «Спартак» самой корректной командой чемпионата и заставила бы задуматься всех подлинных нарушителей в первенстве страны. Но вышло наоборот — не переделаешь.

Следующая история, которую летом 58-го даже умудрились подшить к делу, случилась в ночь с 8 на 9 ноября 1957 года и к футболу прямого отношения не имела. Ничего запутанного или противоречивого в том сюжете нет, однако до сих пор произошедшее толкуется почему-то с точностью до наоборот. Вот и в сборнике Ф. И. Раззакова «Футбол, который мы потеряли. Непродажные звёзды сборной СССР» вполне вроде бы доброжелательный очерк о Стрельцове содержит следующее утверждение: «В ночь с 8 на 9 ноября того же года Стрельцов напился и стал ломиться в дверь семьи Спицыных по адресу: Крутицкий Вал, дом 15. Испуганные соседи по телефону вызвали милицию, и дебошира отвезли в 93-е отделение милиции. Но и там он не успокоился: всю дорогу ругался и грозился пожаловаться куда следует».

Данный отрывок красноречиво свидетельствует: неточности в деталях и изложении легко приводят к искажению 152 общего смысла. И любой читатель, прочитав книгу, увидит в Эдуарде обыкновенного хулигана.

А ведь если восстановить события полностью, картина изменится. Потому что Стрельцов совсем не из хулиганских побуждений разбудил (что тоже, как выясним, не совсем так) жителей дома на Крутицком Валу. Существуют показания, протоколы, подшитые в дело, по которым ясно: гражданин Спицын Филипп той осенней ночью ударил Стрельцова по лицу, разбил ему нос (не исключён, кстати, и перелом без смещения кости — никто же рентген не делал), началось обильное кровотечение. После чего храбрец бросился бежать. Эдуард вместе со спутницей Галиной Чупаленковой припустил за ним. Страх возмездия, как известно, умножает силы, и молодой смельчак почти оторвался от олимпийского чемпиона. Однако заслуженный мастер спорта настиг местного героя, который, спасаясь, попытался перелезть через забор, но был схвачен нападающим сборной за штаны. Галина под протокол потом рассказала, что Спицын провисел вниз головой минуты три-четыре. Однако «жажда жизни сильней», как справедливо утверждал В. С. Высоцкий, и Филипп сумел-таки вырваться и «быстрее лани» продолжил бег, приближавший его к спасению. Эдуард с дамой возобновили преследование. Гражданин Спицын, как затем выяснилось, спешил к своему жилищу — дому 15 на Крутицком Валу. Там в полуподвале находилась коммунальная квартира, где проживала семья Спицыных вместе с соседями, которые на тот момент ещё отмечали праздник — если кто забыл, исполнилось 40 лет Великой Октябрьской социалистической революции. Признаемся: все участники событий, кроме женщин и прибывших вскоре милиционеров, были нетрезвы. Кстати, о милиции: её по телефону никто не вызывал — за ней сбегала Анна, сестра Спицына-младшего и дочь Ивана Спицына. Повезло: наряд проезжал мимо.

Стрельцова застали действительно громко ругавшимся. Окровавленный и злой, он пытался ворваться в комнату, где укрылся Спицын. Думается, если бы могучий фрезерец уж очень хотел, то прорвал бы баррикады. В итоге же просто покричал, потом и на милицию тоже напустился — дескать, кровь течёт ручьём, а вас не дозовёшься. Однако особенно Стрельцова взбесило то, что именно его, побитого, и повезли в отделение. Пока ехали, он много чего непечатного сказал о правоохранительной системе Советского Союза. Милиционеры это запомнили, обиделись. И не простили.

Хотя непосредственно в отделении футболист как-то сразу успокоился и затих: на этот счёт существует сразу несколько показаний в деле (напомню, оно, никаким боком не связанное с произошедшими летом 58-го года событиями, было приобщено к и без того тяжелейшему обвинению). Со всем согласился, протокол подписал. Ущерб, конечно, оказался страсть как велик: повреждённая верхняя филёнка двери в комнату и выломанная крышка кастрюли на общей кухне.

Так что спасли отважного Филиппа быстрые ноги — и, между прочим, семья, дружно сообщившая, что сын и брат мирно спал, а обезумевший футболист к ним ломился непонятно с чего.

О более глубоких, нежели видится с ходу, причинах такого состояния и поведения Эдуарда обязательно поговорим — пока же необходимо подчеркнуть: он никого не бил. Напротив, сам получил по лицу без сатисфакции. Покорёженную же дверь и испорченную крышку оценили чуть позже в 300 рублей (старыми), кои и были благополучно выплачены пострадавшим.

И дело прекратили в декабре 1957 года — то есть после возвращения спортсмена из Лейпцига. Думается, не только из-за блестящей победы над поляками. Всё элементарнее: таких историй в полуподвально-коммунальной Москве 50-х — уйма. Стрельцову же эта ночь с 8 на 9 ноября менее чем через год будет стоить лишние три года строгого режима.

Я же пока вернусь к тому, что творилось с Эдуардом осенью 57-го. Интересовало это, надо сказать, очень немногих. Безусловно, в их числе были достойнейшие люди — Гавриил Качалин и Виктор Маслов, например. Но, как уже сообщалось выше, у наставников не хватало сил и возможностей, чтобы заниматься с каждым из подопечных. Да и какие, с позволения сказать, они «подопечные»? Совершеннолетние мужчины, отмеченные поездками за границу, приличными зарплатами, отдельными квартирами, что в СССР 50-х годов представляло собой главный предмет роскоши. И, в конце концов, молодые люди создавали собственные семьи, где сами, по определению, обязаны были думать о настоящем и будущем.

Энергичное и никому не нужное заявление об «Алке», которую он «ни на кого не променяет», прозвучало значительно раньше, чем было подано заявление в загс. Получается, уже в январе женщины ближе Аллы Деменко для него не существовало. И даже малая возможность хоть кого-то поставить рядом с ней или просто упомянуть в соответствующем контексте привела к нетипичной для него агрессии. Пожалуй, здесь чуть ли не впервые он заговорил прямо, от своего лица. «Не променяю», «свою» — так может говорить лишь мужчина, нашедший, по известному выражению, вторую «половину». Почему же не сложилось?

Десятилетия спустя первая супруга Стрельцова достаточно неожиданно пришла побеседовать с А. П. Нилиным в редакцию спортивного журнала «Московских новостей», и многообразием тех разговоров маститый литератор часто и успешно пользовался в книге об Эдуарде Анатольевиче. Один отрывок, где говорится об их отношениях в досвадебный период, нужно обязательно привести:

«Какой был добрый, как внимательно ко мне относился. Господи, мы же с ним брели такими лесами кусковскими и перовскими, плющевскими. И в двенадцать, и позже. От мамы был, конечно, скандал ужасный. Но как же он ко мне относился замечательно. Не знаю, может, у него была какая-то другая жизнь, о которой я не знала. Пьяным я его не видела никогда. Выпивши до 8 января 1957 года три раза видела. Первый раз — это празднование 1956 года. Не в его комнате, а в его доме у какого-то мальчишки, там компания собралась. Потом заключение футбольного сезона в Мячкове. Там мы немножко даже поссорились. И вот ещё на радостях 8 января 1957 года...

Он мне сделал предложение, когда мне было ещё только 19 лет, но я побоялась об этом сказать маме, думаю, ну вот, мать скажет, захотела уже замуж. Говорю ему: нет, это ещё нельзя. А он, когда уезжал на Олимпийские, мне сказал: “Вот вернусь — и всё-таки будет свадьба”. Мы тогда же — 8 января 1957 года — сообщили про свадьбу Алику Денисенко, вратарю из “Торпедо” — ну такие были дураки».

Откровения Аллы многое объясняют в поведении Эдуарда. Он сделал предложение. Он фактически добился согласия. И тут появляется Екатерина Алексеевна со своей дочерью. Если спокойно и без кремлёвского стола подумать, — зачем ему, в самом деле, иные девушки, коль уже первый гость на свадьбу приглашён? Однако кремлёвский стол, к сожалению, был. И потом: не станет же он объяснять незнакомой женщине из партийного руководства, что лишь вчера произошло важнейшее событие в его жизни?

Но здесь получается новый неожиданный поворот: Стрельцов надолго исчезает из поля зрения обожаемой, казалось бы, невесты. Одну из причин Алла видела в маме Софье Фроловне. Та рассердилась: вся Автозаводская (Денисенко язык за зубами держать не стал) в курсе дела, а родная мать в неведении. Принципиально против женитьбы не возражала, однако просила перенести торжества. И ничего страшного в том нет: надо же подготовиться. Разумеется, согласия В. П. Антипенка, который, вы же помните, настолько сердито отреагирует на майское бракосочетание Эдуарда, спрашивать никто не собирался. Однако обсудить день, час и место обязательного банкета стороны должны были. Речь шла ведь о немалых средствах.

Но главное всё же в ином: после трогательного объяснения 8 января Эдуард и Алла очень долго не увидятся совсем не по воле Софьи Фроловны. «Я думаю, — справедливо заметила Алла в разговоре с А. П. Нилиным, — что он не поэтому ко мне долго не появлялся, а именно захватило его звёздное гулянье после Олимпийских». Точно. Отечественные чемпионы сразу после успеха обычно перестают принадлежать себе. Встречи у начальства, встречи с поклонниками на предприятиях, в воинских частях и т. д. Затем встречи с новыми друзьями, возникшими в ходе уже прошедших встреч. А есть же ещё и средства массовой информации. Вся эта суета длится месяца два. Затем про героя забудут. Часто — навсегда. В начале 1957 года Стрельцов переживал как раз период обожания. Не стоит к тому же забывать и про Автозаводскую улицу (тут, по-моему, и крылся основной фактор). Ну и, наконец, в феврале торпедовцы отправились на сборы.

Так что не будем удивляться долгой разлуке. Хотя, безусловно, взять невесту с собой на какое-нибудь праздничное мероприятие олимпийскому чемпиону никто не мешал. Как и поддерживать связь во время сборов. Если уж Константин Бесков, находясь в английском турне (!), умудрился и телеграмму получить от будущей жены, которая на тот момент невестой не являлась, и по телефону с ней пообщаться, то уж в пределах Союза общение выглядело намного проще. Но всякий человек живёт по собственным принципам. На то она и личная жизнь.

Другое дело, что, несмотря на все договорённости, свадьба Стрельцова могла вообще не состояться. (В этом, на мой взгляд, и состоит причина последовавшего скорого расставания). Центрфорвард, как донесли невесте добрые люди, неправильно вёл себя в Кишинёве, где торпедовцы 6 апреля отыграли первый тур первенства с местным «Буревестником». А у самой девушки, по её же словам, появились «кое-какие приятели» непосредственно в Москве. Что за «приятели» и чем провинился Эдуард в Молдавии — до таких высот или глубин нам с вами, к счастью, не подняться. Или не опуститься соответственно. В одном Алла права: когда сообщает о «молодом легкомыслии». Думается, собственном. Эдуард отличался, похоже, тем же. Да и как иначе: им же по 19 лет. И на тот момент они совершенно точно могли обходиться друг без друга. Впрочем, а почему «на тот момент»? Информация из Кишинёва Аллу, как ни странно, не заинтересовала.

Хватало общения с «приятелями»?

У Стрельцова тоже была своя жизнь, в которой Алла могла появиться или не появиться. Двум прелестным молодым людям было хорошо вдвоём, однако с тем же успехом они могли оказаться в разных компаниях, где и он, и она чувствовали себя весьма комфортно. А уж про то, что «нам не жить друг без друга», — и говорить не стоило.

Однозначно одно: свадьба, которой Софья Фроловна теперь очень желала, как мы знаем, произошла. А жизнь у молодых не получилась. Так отчего же?

Сказать и трудно, и легко. Легче всего опять напомнить о молодости, малом жизненном опыте, что, безусловно, соответствует действительности. Но можно посмотреть на эту драму под другим углом. Ведь чем всё закончилось? Мать Стрельцова фактически выставила беременную законную супругу Аллу из дома — при этом сам Эдуард присутствовал, однако лежал на кровати, отвернувшись к стене. Почему так жестоко, ведь «в девушках» Софья Фроловна Аллочку очень любила, «розочкой» называла? А потому, что молодая жена не оправдала конкретных надежд свекрови. Должна была стать союзницей, помощницей. Должна была удерживать супруга дома, отвадить его от общения с Автозаводской улицей: ведь, чистая правда, пройти спокойно по району Стрельцову откровенно не давали. И не стоит всё сводить обязательно к возлияниям, хотя они, разумеется, имели место. Нет, народ «хотел знать» — и знал в итоге — всё из первых уст. Вот идёт Эдик Стрельцов. Олимпийский чемпион, говорите? Заслуженный мастер спорта? Какие-то стадионы «за бугром» от него в восторге, а у тамошних тренеров к восхищению примешивается отчаяние? Ну и что! Это «у них» он «звезда», к которой не подступишься. А у нас он свой парень, местный. Сейчас подойдём к нему и спросим про перспективы «Торпедо», сборной и вообще, почему со «Спартаком» не забил, а с «Динамо» не отдал пас. Кроме того, как там с молодёжью и о чём, если на то пошло, Маслов думает... Да мало ли вопросов у своих к своему же. Это сегодня футболиста по телевизору расспрашивают. И то — журналисты. А ожидания болельщиков, как выразился доморощенный классик, являются их проблемами. Ну это когда те самые болельщики всё-таки до классика случайно добрались. Так-то игрок ныряет в иномарку — и будь таков. У Стрельцова тоже машина была, «победа». Только он её как-то быстро раскурочил. К тому же по ставшей родной Автозаводской пешком всегда способнее ходить. И с народом разговаривать. Впрочем, кто сказал, что он, Стрельцов Эдуард, не народ? Те обеспеченные товарищи, травившие его за дорогой салат и называвшие «барином», отчего-то забывали, что у торпедовского форварда была рабочая специальность. И слесарем он всегда мог бы устроиться. Так как же он мог отказать в общении таким же, как он, трудягам?

При этом я не собираюсь идеализировать то общение. И компании существуют разные. Ребята, донимавшие Эдуарда расспросами и набивавшиеся ему в компанию, не думали, естественно, о настоящем и будущем замечательного футболиста. Что же до Автозаводской — то она, конечно, стала символом родины, однако родина — не только Автозаводская. Большая страна ожидала от любимца миллионов большей сдержанности и умеренности. Но внушить ему «на месте» несложные вроде бы истины было, как видим, некому. Требовался человек, которого бы Эдуард слушался и уважал. А где ж его взять? Софья Фроловна по многим причинам той «должности» давно не соответствовала. Отец? Так он в Киеве давно. Связь не поддерживалась. По крайней мере, мать контакты отца с сыном точно не приветствовала. Анатолия Стрельцова попытались вычеркнуть из жизни Эдуарда.

И молоденькая Алла, получается, призвана была заполнить отсутствующую вакансию. Именно с ней должен был считаться в первую очередь народный кумир. Тем более после того, как юная супруга забеременела. Безусловно, такое важное событие обязано было переменить жизнь Эдуарда. Если бы... Если бы, опять же, оба не мыслили существования друг без друга. А вышло ровно наоборот. Несмотря на то что они встретятся после возвращения Стрельцова из заключения и Эдуард даже пойдёт вместе с Аллой выбирать для дочери одежду в магазин — жизнь они проживут порознь. «Я бы не смогла с ним жить», — честно признается много позднее А. П. Нилину первая стрельцовская жена.

Однако не много ли мы обсуждаем тему постороннего влияния на Стрельцова? Тут не смогли, здесь не сумели — а что же сам-то? Неужели действительно он настолько был слаб в жизни, сколь силён на футбольном поле, как следует из главы в книге «Центральный круг» В. К. Иванова и Е. М. Рубина? Стоит отметить, что в другом совместном труде — Э. А. Стрельцова и А. П. Нилина — эта оценка вызвала резко негативную реакцию. Действительно, в сорок с лишним лет не слишком приятно читать о себе: «...как всегда, подчинился чужой воле». Да и деление на существование в игре и после неё — весьма умозрительно. Футбол — часть жизни, и человек не может стать кардинально иным через неполных два часа. Это даже не роль в спектакле: обстоятельства в матче непредсказуемо изменчивы, и на это нужно реагировать всем личностным многообразием. Если таковое, конечно, имеется. Более того, в экстремальных условиях поединка и высвечиваются черты характера, которые в будничной повседневности не проявляются.

Кроме того, говорить о слабохарактерности человека, проведшего пять лет в колонии строгого режима и не потерявшего себя, как-то даже и неудобно. А возвращению после такой «отлучки» в футбол будет посвящена специальная глава.

Есть, правда, и другой, весьма популярный подход к трудной теме. Журналисты, вполне доброжелательно относящиеся к Стрельцову, часто тяготеют к следующей удобной схеме: не слабохарактерным был Эдуард Анатольевич, а добрым и отзывчивым. Не мог отказать никому. Позовут на свадьбу или день рождения — он и идёт, боится обидеть. Ну а нравы Автозаводской улицы уже описывались. Его, женатого человека, и на проводы в армию могли затащить («брат уходит, как без тебя») — и он отправлялся на «полчасика».

С этим, в общем, спорить не приходится. Смущает другое: уж больно безупречно точно укладывается один из мощнейших футболистов мира всех времён и народов в незатейливую, неоднократно использованную конструкцию. Что-то советско-киношно-романное назойливо заявляет о себе. Будто бы средний драматург задумал, написал и опубликовал такое же среднее произведение, его в театре поставили, а потом экранизировали. И, главное, мораль на поверхности: не надо доверять всяким там «дружкам», стоит подальше от них держаться и, понятное дело, совершенствоваться, не останавливаться на достигнутом и тренироваться, тренироваться...

И ведь правильно всё, не придерёшься. Однако плоско, на мой взгляд. Незаметно за справедливыми словами (которые и мною уже написаны) исчезает объём личности. И чтобы его не утерять совершенно, нужно, думается, вновь вернуться к теме особого поколения, к которому Стрельцов принадлежал. И исходить не из того, что нам, многоумным, образованным, хотелось бы увидеть, а из того, что представляли собой те послевоенные мальчишки. Что они знали точно, а о чём и не подозревали, чему оставались верны, а что считали пустяком. Потому что очень уж многое поменялось у нас в стране за полвека. И люди — в первую очередь.

Начнём с уровня образования. Многие футболисты 40—50-х годов не успели окончить среднюю школу, потому что пошли работать или в войну, или сразу после Победы. Так как жили бедно и голодно. У кого-то отцы не вернулись, у кого-то пришли инвалидами. И каждый оконченный седьмой, восьмой и т. д. класс для тех игроков высшей лиги смотрелся с боем взятой высотой. Да, шутки, анекдоты по поводу неграмотности, слабой осведомлённости тогдашних мастеров кожаного мяча в простейших вопросах известны, однако, на мой вкус, не смешны. Те парни трудились с малых лет, а не бездельничали и не капризничали, как некоторые представители более поздних поколений.

И вот исходя из той небольшой, прямо скажем, освоенной базы знаний, мы и можем рассуждать о так называемых «нарушениях режима». В последующие годы хитрый эвфемизм означал, что спортсмен банально пьянствует. Но в ту пору вопрос о «нарушении» перед большинством игроков не стоял.

По той причине, что они не понимали значения такого слова. Это сегодня вам любой юный профессионал со знанием дела расскажет о режиме питания, сна, тренировок, а тема алкогольных злоупотреблений вызовет лишь изумление. А 60 лет назад объяснить молодому игроку, что он должен и что, соответственно, не должен есть и пить, когда каждый день обязан ложиться спать, а когда подниматься и приниматься за зарядку, — было необычайно тяжело. Нет, бывали уникумы (Константин Бесков, например), бывали спортсмены с подорванным войной здоровьем (Лев Яшин с его проклятой язвой), но то всё же исключения, подтверждающие правило. В большинстве же ребята искренне не понимали, почему токарь, слесарь, инженер или тот же чиновник имеют право отметить производственный успех, а они потом и кровью добытую победу — нет. Ко всему прочему, деньги зарабатывались по тем временам неплохие (с нынешними миллионерами равняться нельзя, конечно). «Новыми», послереформенными, выходило рублей триста-четыреста в месяц, если брать игрока сборной. Так что салат хороший мог заказать не только Стрельцов. Они и заказывали — и не одну закуску, безусловно. Не было и понимания того, что находятся они в своего рода «аквариуме»: профессия-то публичная. Те же слесарь, токарь или чиновник, сидящие в ресторане, никому не интересны, — если в милицию не попадут. А футболист — как на ладони. И шли очередные разговоры про непонятный «режим», который нарушен. Человек же не осознавал, что такого страшного он совершил. Да, выпил, и много. Так вечером следующего дня надевались три-четыре тренировочных костюма, в которых мастер спорта бегал по кругу, изгоняя принятую накануне гадость. Затем — любимая баня с парилочкой. И наутро свеж, как огурец, с грядки сорванный.

То, что таким образом нагрузка на сердце увеличивалась в невозможное количество раз, никому не приходило в голову.

Они, будучи игроками, с которыми считался весь мир, никогда, к сожалению, не задумывались о собственном здоровье. И случай со сломанной ключицей Тищенко в Австралии, и недавно разобранный эпизод с ногой Стрельцова — из той же коллекции. Потому что кем посчитал себя Эдуард в Лейпциге, когда после безудержной гонки догнал поезд? Он лично, без собраний и протоколов, определил себя «штрафником», которому только и остаётся, как смыть позор кровью. Ибо в тогдашних полудеревенских московских дворах хватало покуда и непосредственно прошедших знаменитые «штрафбаты», и тех, кто имел право назвать себя свидетелем происходившего. Вина — часто произвольно определённая и не соответствующая наказанию — на фронте смывалась безусловной кровью. Своей, через ранение, или чужой — через подвиг. Если совместятся сразу два условия, то, считай, повезло.

Тут и про «подвалы и полуподвалы», в которых, по В. С. Высоцкому, «ребятишкам хотелось под танки», — забывать не стоит. Эдуард и ребята из его команды на этом выросли. «Забинтуйте, заморозьте, — да хоть дьявола привлекайте, а я должен играть, забить. Искупить, коль дошло до того». А что станется с той ключицей, которая натурально могла у Тищенко поломаться так, что и не выправишь, и с ногой, что жутко болела у Стрельцова до «свидания с Польшей», — это вещи второстепенные.

Предвидится вопрос: а как же играли те замечательные мужчины конца сороковых-пятидесятых? За счёт природного здоровья? И откуда оно возьмётся, коли «дела футбольно-режимные» находились не в чести?

Объяснения найти можно. Тут и чистый, незагазованный воздух, и свежие, пусть и в скудном количестве, продукты без нитратов, и, без сомнения, «дворовый» образ жизни. Не одним же футболом жило молодое поколение — тот же хоккей с мячом зимой чего стоил! Летом те же городки, развивавшие чувство дистанции и глазомер, как ни одно соревнование, и, между прочим, не забытый с довоенного времени волейбол, и напрасно заброшенная ныне лапта, почти дублировавшая популярный сегодня бейсбол, позволяли будущим спортсменам изъять из обращения общефизическую подготовку как специальную дисциплину. Разнообразие «игрищ и забав» детства и отрочества естественно, без нажима и контроля заложило отменную физическую основу для многолетних выступлений на высочайшем уровне.

На оставшуюся же после спорта больших достижений жизнь далёкой благодати и не хватало: огромное количество непревзойдённых мастеров той эпохи умирали в сорок, пятьдесят с небольшим. Эдуард Стрельцов, к несчастью, не стал исключением, уйдя в пятьдесят три.

...А когда ему исполнилось всего двадцать, неумолимо рушилась, несмотря на желание внешних и, в известной степени, властных структур, молодая его семья. Конечно, не надо забывать и про заводских начальников, однако фигура В. А. Маслова и в данном случае должна быть обязательно выделена. Торпедовский тренер, несомненно, не навязывал собственного мнения в такой сугубо интимной ситуации, но неуклонно выступал за крепкий союз Аллы и Эдуарда, поддерживая юную жену. К сожалению, не помогло. Рожала не оправдавшая надежд Софьи Фроловны пока ещё официальная супруга Стрельцова уже дома.

И хотя после появления на свет дочери Людмилы заводское начальство вновь предприняло шаги для восстановления семьи, сделать ничего не удалось: Алла возвращалась, вновь уходила. Склеить красивую, но разбитую чашку было нельзя.

Так что 8 ноября 1957 года Эдуард, судя по всему, пытался переварить происходившее с ним — и не получалось никак. Слишком много навалилось. То он вроде как олимпийский чемпион, ведущий форвард сборной СССР, полюбившийся футбольным гурманам за границей. То грубиян и хулиган, недостойный звания советского спортсмена. То муж эффектной женщины, имя которой готов отстаивать (пусть никто и не нападал) даже в Кремле. То супруг уже чисто по формальным признакам. К тому же, не забудем, он и ревностью мучился. Всё-таки уезжать приходилось надолго и часто, а «его Алка» оставалась одна. Точнее, под присмотром «доброжелателей» и «доброжелательниц» с той же Автозаводской улицы. Многому он до конца жизни верил.

Оттого та послепраздничная ноябрьская ночь не должна рассматриваться исключительно с точки зрения провокации нетрезвого Филиппа Спицына с перевязанным (кого-то уже успел «поздравить») глазом.

Нет. Того же надоедливого типа он не стал бы, безусловно, обнимать, разъясняя тонкости игры при Маслове. Однако и перетерпел бы бессмысленные вопросы с советами, каковыми огорошил в ночи Спицын: раньше-то и позже всё обходилось. А тут вот попросил товарища с повязкой отвязаться. Филипп, узнавший, естественно, кумира миллионов, решил бить в лицо.

Но вообще-то 8 ноября Эдуард провёл на редкость бестолково. Зачем-то выпил утром, потом приходил домой, уходил, вновь возвращался. Та же Галина Чупаленкова, соседка, встретила олимпийского чемпиона ближе к двенадцати часам ночи. Это затем появился злосчастный Спицын-младший. Галя же и отправилась в длинный непонятный путь по столице с Эдуардом, дабы удержать его от столкновений с кем бы то ни было и вернуть, по возможности, в дом на Автозаводской. Угомонить рассерженных друг на друга мужчин она, безусловно, не имела возможности. Потому и бежала до полуподвала на Крутицком Валу вместе с ними. Стрельцов, между прочим, из колонии много позже отправлял в письмах Софье Фроловне приветы для Гали (она во время заключения Стрельцова всё-таки вышла замуж). А если бы почаще та соседка рядом с ним оказывалась — хуже бы точно не стало. Да вот не случилось такого.

Вот как, например, 26 января 1958 года, когда Стрельцова не пускали в метро на станции «Динамо» ввиду нетрезвого состояния. Конфликт привёл к задержанию и даже к трём суткам ареста. Правда, наутро футболиста отпустили, однако Эдуард Анатольевич дал такой весомый козырь недоброжелателям, что и никакая Фурцева не смогла бы придумать.

Потому что на сей раз пришлось организовать собрание сборной команды Советского Союза по футболу. Официальное, с выступающими, председателем и протоколом. Это интересно вот чем: не секрет, что творческие люди — актёры, режиссёры, писатели, спортсмены (как бы кому ни захотелось доказывать обратное) — достаточно ревниво относятся к достижениям друг друга. Иногда имеет место чистое и светлое желание доказать, что ты лучше, мастеровитее, даровитее и вообще живой классик; иногда — обычная зависть. Грань между тем и другим весьма тонка. Стрельцов для многих старожилов сборной мог выглядеть зазнайкой, выскочкой, баловнем судьбы. Теперь этот юнец находился полностью в их руках. И что же скажут товарищи и старший тренер Г. Д. Качалин? Тем более что на собрании присутствовал первый заместитель министра спорта страны Н. Н. Романова — многоопытный Д. В. Постников. Который доступно довёл до уважаемого коллектива пожелание сверху: «Вопрос стоит вообще о дисквалификации и отстранении от футбола. Большое сомнение в его исправлении». Это перед голосованием Дмитрий Васильевич произнёс внятно и веско. Что было необходимо, так как до того выступила практически вся сборная. Послушаем кое-кого, благо протокол сохранился.

Итак, Г. Д. Качалин: «Виноваты мы все в том, что не пресекли твоего поведения. Хочется верить, что ты станешь человеком. Прошу принять предложение о снятии ЗМС (звания заслуженного мастера спорта. — В. Г.), просить о понижении зарплаты и дать время ему на исправление».

Лев Яшин: «Поддерживаю предложение о снятии ЗМС и снижении зарплаты».

Это сегодня подобный вердикт кажется чуть ли не убийственным. В тот момент — наоборот. Звания отнимали — и, бывало, несколько погодя возвращали (правда, Стрельцов будет вновь удостоен «заслуженного» только через десять лет). А деньги платили большей частью клубы. За работу в сборной полагалась некая премия, улучшавшая благосостояние футболиста. При этом твёрдый игрок основного состава команды высшего дивизиона и без «сборных добавок» достойно кормил семью.

Поэтому внешне «грозный» приговор тех уважаемых людей смотрелся очень либерально. И поддержавшие его Симонян, Крижевский, Огоньков, Борис Кузнецов на деле выступили «за» Стрельцова. Против, как повествует А. Т. Вартанян, были всего два члена сборной. Думаю, что вовсе не важно, кто именно. Значимее другое: команда не отвернулась от опального форварда. А слова тренера о том, что они «все виноваты», вернее всего свидетельствуют об атмосфере в команде.

В итоге «приговор» получился, если по документам, наиболее мягким из всех возможных.

Только центральная пресса, получается, народ обманула. Причём самым крупным лгуном выступил известнейший журналист С. Д. Нариньяни, опубликовавший печально известный фельетон «Звёздная болезнь» в «Комсомольской правде» 2 февраля 1958 года.

А. П. Нилин достаточно подробно рассказывает в своей книге о мастерстве и авторитете, о значимости слова популярнейшего сатирика. Ибо если выступил Семён Давидович Нариньяни, литератор, освещавший ход Нюрнбергского процесса над фашистскими главарями, ничуть не потерявший при смене отечественных вождей, а в каком-то смысле и приобретший новое качество, которое не терялось до завершения счастливой его жизни, — то это уже удар даже не тяжёлой артиллерии — новых, едва появившихся в ту пору ракетных войск. Причём удар по своим.

Не могу согласиться с тем, что фельетон мастерски исполнен. Или, по крайней мере, профессионально написан. В чём суть произведения маститого литератора? За основу взят тот самый случай с опозданием на поезд в ноябре 1957 года. Мы уже говорили об этой истории. При несомненной драматичности она получила достойное завершение. Нариньяни решил вернуться к прошлогоднему сюжету, насытив его — а по сути исказив — дополнительными вымышленными подробностями. Причём сделал это плохо. Потому что, на мой взгляд, когда приём выпирает, как пружина из старого дивана, то автор совершенно точно не сумел доказать собственную состоятельность. А в «Звёздной болезни» два нарушителя, два «прожигателя жизни» — Стрельцов и Иванов (да, «выстрел» последовал и в сторону Валентина Козьмича, о чём обычно забывают) — настолько демонстративно отделены от остальных «положительных» сборников, что вслед за К. С. Станиславским хочется воскликнуть: «Не верю!» Автор, несомненно, заказного материала явно перебрал с акцентами.

Подумайте: как же могли в образцовом, безупречном коллективе принципиальных «режимщиков» так долго «прощать» центрального нападающего и правого полусреднего, как Нариньяни для разнообразия именует двух выдающихся мастеров советского футбола? Куда же раньше смотрели руководители отечественного спорта — и в первую голову небезызвестный В. П. Антипенок, который при встрече должен был, по мнению Семёна Давидовича, «отлупить» (?!) обоих футболистов? А непосредственно команда, которая вместе с указанными разгильдяями выиграла, на секундочку, Олимпиаду, никогда не замечала, какие скрытые враги с чуждыми нашенскому спорту принципами притаились рядышком? То есть, когда в Мельбурне побеждали, Стрельцов с Ивановым успешнейшим образом маскировались? Ну а вот и приём, бездарно выпирающий: оба опоздавших, демонстрируя нечто пещерное в плане интеллекта, лепечут чушь про ресторан, где им налили «по одной», а затем «по другой», хотя ехали друзья, мы помним, из дома на такси. Однако упоминание ресторана должно соответственно настроить читателя: для большинства всякие там «заведения» были не по карману. Дальнейшее соответствие подлинным событиям (погоня за поездом и остановка в Можайске имели место) не должно вводить нас в заблуждение. Понаблюдаем, как показана встреча с командой:

«И вот машинист кладёт руку на тормоз, и два друга хватаются за поручни:

— Ребята, подсобите!

Ребята выскакивают из купе и втаскивают центра нападения и правого полусреднего внутрь вагона, ставят их на ноги и ждут объяснений. А тем и сказать нечего:

— Выпили. Опоздали.

Защитники и нападающие злы, как черти. Ещё бы: столько хлопот и волнений, и всё из-за водки.

— Проучить бы вас, прохвостов, намять бока! — предлагает вратарь.

Но дружеская учёба откладывается, впереди ответственный матч. И вместо прямого мужского разговора пьяных друзей берут под руки и ведут к мягким постелям.

— Спите! Протрезвляйтесь! Очищайте мозги и лёгкие от винного духа. А после игры поговорим.

Матч на этот раз кончается важной победой. А после победы, конечно, и разговор уже не тот. Злость прошла, скандал забыт».

Да, безусловно, восторга у сборной опоздание ведущих футболистов не вызвало. Однако чтобы Яшин (а это он — вратарь) мог предложить «намять бока» Иванову и Стрельцову — немыслимо. Выходит, Льву Ивановичу вновь приписывают то, чего он не говорил (и дальше, что удивительно, с этим столкнёмся). Похоже, у нашего легендарного голкипера был такой авторитет, такая заработанная беспорочной службой репутация, что всякий нечистоплотный деятель желал заручиться его якобы поддержкой. Между прочим, нехорошая тенденция не исчезла и после ухода из жизни обоих великих футболистов: так и подмывает отдельных литераторов противопоставить две грандиозные для нашей страны фигуры. Что ж, очень скоро мы убедимся: эти жалкие потуги абсолютно бесперспективны.

А «Звёздная болезнь» С. Д. Нариньяни продолжает неприятно удивлять. «Матч на этот раз кончается важной победой» — ханжеская фраза до сих пор бьёт наотмашь. Воистину: умолчание временами страшнее самой изощрённой лжи. Ведь кто обеспечил «важную победу», Семён Давидович знал лучше кого бы то ни было. Потому что известный газетчик получил информацию, естественно, раньше многих и из первых рук. И отлично знал, что за травма у Стрельцова, знал, как центр нападения уползал за боковую линию, знал, как доктор О. М. Белаковский стягивал бинтом ногу и замораживал её тогдашними средствами. Знал, как «прыгающим танком», который и до сих пор не изобрели, торпедовец доковылял до штрафной поляков и врезал оттуда под перекладину. Про голевой пас Федосову тоже было прекрасно известно.

Всё знал фельетонист. И не сказал народу правды. А это — хуже всяческого обмана.

Что же касается темы присвоения звания заслуженного мастера спорта, то (здесь полностью соглашусь с А. П. Нилиным) наш знаменитый сатирик допускает непростительный прокол. «У нас, — вещает автор, — и в других областях, кроме спорта, есть талантливые люди: в музыке, живописи, пении (которое, получается, с музыкой никак не соприкасается. — В. Г.), науке. Но ни Шостаковичу, ни Хачатуряну, ни Туполеву, ни Рихтеру, ни Долухановой не присваивали почётных званий в 19 лет». Это как: безусловно выдающихся советских людей поставить в один ряд с дебоширом и пьяницей? (Да и с Д. Д. Шостаковичем не стоило горячиться: гениальный композитор в четырнадцатилетием возрасте был отмечен «заслуженным» пайком от А. В. Луначарского, стоившим всех будущих наград и спасшим музыкального классика от голодной смерти в годы Гражданской войны). Любое упоминание в столь «звёздной» компании взламывает примитивную конструкцию. Ещё пример, несколько иного рода. «Эдуарду Стрельцову всего двадцать лет, а он ходит уже в “неисправимых”, — сокрушается добрый Семён Давидович. — Не с пелёнок же Эдик такой? Нет, не с пелёнок. Всего года три назад Эдуард Стрельцов был чистым, честным пареньком. Он не курил, не пил. Краснел, если тренер делал ему замечание. И вдруг всё переменилось. Эдик пьёт, курит, дебоширит». Тут уже другой, не менее опасный крен. К сожалению, как упоминалось, добродушные работяги наливали водку несовершеннолетнему Эдику ещё во времена его фрезерской футбольной карьеры. И, надо признать, Стрельцов не был идеалом спортсмена-режимщика ни в молодости, ни в зрелости. О чём, безусловно, журналист был также осведомлён. Но построение фельетона той поры настолько незатейливо и шаблонно, что изымает из текста даже намёк на минимальную объективность.

Ведь что выходит? Дремуче безмозглые нарушители, несчастный руководитель, праведно негодующие товарищи. И, наконец, сам Отец — прямо так, с большой буквы. В смысле — автор бессмертного произведения. «Вы спросите, что же это — конец, закат центра нападения?» — обращается к читателям Семён Давидович. Да, скажем мы сегодня, ведь и велось всё к однозначному ответу на вопрос, который выглядит риторическим. Оказывается — нет. Не всё так просто. У Стрельцова к зиме 58-го — масса почитателей и, несмотря ни на что, почитательниц. Такую общность чаще всего называют народом. И разом, хирургически оторвать его от тех, кому он принадлежит и для кого выступает, — нельзя. Пусть и при участии «ракетно-печатных» войск. Ну, пока нельзя, по крайней мере. Потому выбирается «либеральная» на первый взгляд манера изложения. «Всё зависит от самого “центра”. Товарищи оставили ему возможность для исправления». Здесь, по идее, советский фельетон обычно и завершался. Или продолжался затем письмами заинтересованных читателей, которые могли печататься хоть в течение нескольких недель. Однако Нариньяни в известной степени предвосхищает реакцию читателей. «Начни-ка, друг Эдик, всё сначала, — будто бы обращаются к Стрельцову те безымянные товарищи. — Поиграй в клубной команде. Наведи порядок в своём быту, в своей семье. Докажи, что ты серьёзно осознал свои проступки не на словах, а на деле, и, может быть, мы снова поставим тебя центром нападения в сборной. Но поставим не сегодняшнего Стрельцова, дебошира и зазнайку, а того, молодого, чистого, честного, скромного». Это получается не фельетон — пьеса или сценарий. В том смысле, что события вымышлены или, правильнее сказать, перевраны.

Ибо никто — мы видели — Стрельцова из сборной не выгонял и ни в какую клубную (это на первенство Москвы играть?) команду не отправлял. Тем более что он весь декабрь лечился и лишь стараниями медиков вернулся в строй к началу сезона. Да и полная глупость называть «того» Стрельцова «молодым»: он что, в 20 лет состарился, что ли? Впрочем, суть не в этих «мелочах».

Отвратительно иное: сборная СССР по футболу в весьма либеральные времена выглядит коллективом, который непрестанно следует воле властей. Хорошо, конечно, что опубликованные ныне протоколы свидетельствуют об обратном. Но представьте себе реакцию тогдашних любителей футбола!

Не только же «Комсомолка» «отличалась». Её младший, тогда послушный братец «Московский комсомолец» тоже запустил дезинформацию. В номере от 4 февраля корреспонденты Д. Синютин и А. Шифрин, если брать общую интонацию материала под названием «За что объявили выговор Стрельцову», футболисту вроде бы и симпатизируют. Однако то ли на тот дуэт надавили, то ли беспардонно вставили в их корреспонденцию «нужные» слова — а только опять неправда напечатана. Потому что Л. И. Яшин вновь(!) произносит ровно обратное тому, что он говорил на самом деле. Никакого исключения Стрельцова из сборной вратарь, как мы успели убедиться, не требовал, поддержав позицию большинства о снятии стипендии и лишении звания заслуженного мастера спорта. «Московский комсомолец» же, к сожалению, полностью вводит людей в заблуждение, сообщив к тому же, что сборная «единодушно» решила от нехорошего центрфорварда избавиться.

А вот что касается строгого выговора по комсомольской линии — это чистая правда. Мыс вами как-то упустили столь важное событие в жизни Стрельцова, как вступление в ряды ВЛКСМ. Но членский билет ему в своё время вручили, поэтому 2 февраля нападающему пришлось держать ответ перед бюро Пролетарского райкома комсомола. И Стрельцов, как сообщила газета, дал «слово быть достойным своих товарищей по спорту, оправдать звание комсомольца». Учитывая, что в тот же день, 2-го числа, на свет появился фельетон С. Д. Нариньяни, можно, конечно, было бы сострить на предмет особо счастливого для Эдуарда дня, — но не стоит: чуть позднее окажется, что ребята-комсомольцы оказались гораздо порядочнее множества коммунистов.

Однако сборная тут же, как ни крути, уехала на главнейшие сборы в Китай без Стрельцова. Хотя быстро прошедший суд над футболистом, связанный с инцидентом 26 января, пошёл на применение «минимальной меры наказания», как раз учитывая дальнейшую работу по подготовке к мировому первенству. Оттого Нариньяни и другие смотрелись пусть и влиятельной, но всё-таки «второй» силой, которая пыталась некомпетентно, недальновидно насовсем отлучить Эдуарда от футбола. Дилетантизм недоброжелателей легко объясним и сегодня. Ведь, действительно, господствующий процент болельщицкой аудитории не сможет (и это хорошо) указать необходимый процент нагрузок для профессиональных спортсменов. Где, когда, с кем, как и когда тренироваться — решаем не мы. Наше дело проще: результат оценить.

Выезд главной команды Союза в дружественную тогда Поднебесную не привёл к ожидаемому успеху. Проведённая в нормальных условиях фантастическая работа, к сожалению, в Швеции существенно не помогла. И речь можно вести, безусловно, не о злой воле тренерского штаба.

За прошедшие 60 лет спортивная медицина далеко ушла вперёд. Причём дело совсем не в допинге. Та же современная компьютерная диагностика никакого отношения не имеет к запрещённым препаратам. А в 50-е элементарные данные по текущему состоянию игроков выявлялись чуть не ощупью. Г. Д. Качалину на тех азиатских занятиях кое-чего при таком «ручном» контроле достичь не удалось.

А вот В. А. Маслов с подведомственными торпедовцами сумел заложить приличную физическую базу на сборах. И Стрельцов в великолепной форме подошёл к началу чемпионата Советского Союза. Никаких «отходов» от тренерской линии и «колебаний», связанных с ней, не было и быть не могло. При этом Маслов пользовался лишь секундомером и прибором для измерения давления. Однако особым, ему одному знакомым образом Виктор Александрович нашёл необходимый баланс физических нагрузок футболистов в сочетании с новоприобретёнными тактическими навыками, не забывая при этом об индивидуальных качествах каждого исполнителя. Допустим, то же стрельцовское врождённое плоскостопие не позволяло центрфорварду «летать» весь матч на околоземных скоростях. На сборе в Китае этот аспект не заслужил бы столь пристального внимания. С другой стороны, надо признать, конечно, что и Маслова сборники не слушались бы так же, как автозаводцы.

Но чисто футбольные проблемы, как ни прискорбно, придётся в который раз оставить. Запущенная против Стрельцова машина разгонялась, такое ощущение, сама по себе. 20 февраля на пленуме Секции футбола В. П. Антипенок заявил следующее:

«Почти никакой надежды нет, чтобы Стрельцов принял участие в составе сборной команды. И те товарищи, которые вынашивают иллюзии, что всё будет прощено, потому что это первенство мира, что всё можно сделать, напрасно так думают. Времена другие, времена меняются...

На последнем заседании Комитета было ясно сказано: Стрельцова до сборной команды в 1958 году не допускать вообще. Вот так ставится вопрос.

И сейчас поставлена задача перед руководством команды, которая проводит сбор в Китае, чтобы она серьёзно решила вопрос о составе команды, не рассчитывая на Стрельцова».

Всё-таки много способны показать стенограммы. Возьмём начало речи: «Почти никакой надежды...» Звучит печально. То есть Валентин Панфилович вместе с товарищами надеялся, а, похоже, не судьба. Потому как «времена другие». Более суровые — так понимать? Это по сравнению с какой эпохой? Той, что была до марта 1953-го? И когда же произошли столь кардинальные изменения, которые не позволяют использовать в национальной команде лучшего нападающего? И ведь вновь невольно возвращаешься к тому новогоднему балу 9 января 1957-го, так неузнаваемо изменившему «времена» в футболе. Действительно: ничего похожего в 1956, например, году мы не найдём. Другое дело, что В. П. Антипенок, как опытный функционер, чётко понимал, какой линии нужно держаться. Отсюда и сигналы излишне оптимистичным коллегам, которые наивно думали, что «всё обойдётся».

Однако Валентина Панфиловича по всем статьям превзошёл ленинградский депутат по фамилии Васко. Послушаем:

«Мы говорим о Стрельцове. Где это видано, чтобы за пять-шесть забитых голов получали звание заслуженного мастера спорта? Если говорить о публикации в печати об этом случае, то это очень тяжёлый удар по всем нам, и мы должны сделать соответствующие выводы. Потому что таких Стрельцовых мы можем найти и в Ленинграде, и в других городах.

Корень зла в том, что мы создали привилегированные условия для таких футболистов. Известно, что была диспропорция в заработной плате между высококвалифицированными рабочими в промышленности и руководителями. Партия исправила это дело. А тут Стрельцов выиграл в Мельбурне, и ему дали десять тысяч рублей золотом, машину и т. д. Это вскружило ему голову. Надо поощрять, но не такими солидными кушами, которые дают возможность есть салат за 1200 рублей...»

Поражаешься современности этого текста! Будто сегодня написано — после какой-то неудачи отечественных футболистов. Если же копнуть поглубже, то перед нами предстанет вечный тип российского обывателя, взращённого невежеством, злобой и завистью. Вдумайтесь: депутат от второго в Союзе города не понимает значимости, исключительности олимпийского «золота»! За что же тогда давать звание, как не за успех на Играх? А «пять-шесть голов» разве не напоминают нетленное «пару раз по мячику ударил», «пару песенок спел», «пару стишков прочитал» и т. д.? Такие люди чаще всего ценят исключительно собственный труд, который, по обыкновению, является видимостью, и всячески принижают чужие достижения — особенно если те не приносят материальных сиюминутных благ.

Но данный пассаж потрясает и на упомянутом живописном фоне. В конце концов, Антипенок прекрасно знал, о ком говорил, и, между прочим, постоянно ссылался на вышестоящих товарищей — здесь же проявилась вопиющая некомпетентность человека, не имеющего вообще никакого отношения к игре.

Вместе с тем подчеркну: Васко явно не заказной докладчик. Таких людей не надо заранее инструктировать — их можно использовать, банально предоставив трибуну. Да, большинство советского народа восхищалось Стрельцовым. Однако, как часто бывало в нашем отечестве, означенное большинство не имело права голоса. Да и некогда трудовому люду выступать на пышных собраниях. На стадион прийти, поболеть, порадоваться, вновь удивиться стрельцовскому мастерству — это пожалуйста. А остальное время непосредственно труд насущный занимал. Но тогда возникал неприятный парадокс: выступать от имени трудящихся будет делегированный ими (или кем?) Васко. Замкнутый круг получается.

В конце незабываемой речи и прозвучала знаменитая «салатная» тема. Безусловно, 1200 рублей за блюдо — грубый и пошлый депутатский обман. Хотя, не исключено, ленинградец так пошутил. Однако и в фельетоне С. Д. Нариньяни цена за салат тоже упомянута. Реальная: 87.50 за порцию. Так и зарплата Стрельцова составляла уже не 1300 рублей (дореформенных, напоминаю), а, пусть месяц на месяц не приходился, от 1800 до 4000. Доплата шла законно: и победы в чемпионате (общая сумма заработка учитывала и процент от продажи билетов, а болельщики-то на центрфорварда «Торпедо» приходили посмотреть) отмечались премией, и за сборную тоже платили, и международные матчи не будем забывать. Причём Эдуард не требовал увеличения жалованья, в другую команду всерьёз никогда не собирался. А футбольных агентов в ту пору не существовало. И, по сути, его попрекали тем, что сами дали, тем, чем успели отметить и наградить.

Во многом поэтому, думаю, «салатная тема» получила весьма полное и внятное отражение в книге «Вижу поле...» (то, как в этом труде выразился принципиальный поворот к судьбе Стрельцова со стороны государства, я постараюсь показать в заключительной главе). По поводу фактической травли здесь как-то на первый взгляд вскользь сказано:

«Насчёт же нескромного поведения на людях... Допускаю, что что-то такое могло показаться — в молодости хочется иногда поавторитетнее выглядеть.

Всё тогда тем более в новинку было — и соблазн, конечно, костюмчик хороший завести, рубашечку понаряднее и всё прочее. В “Торпедо”-то я в ватнике пришёл, с деревянным чемоданом (полезное напоминание из 1982 года. — В. Г.). И не исключено — парень я был молодой, необученный — выглядел уж слишком по-пижонски браво. Кок себе соорудил, как тогда можно было причёсываться...» — нетрудно убедиться, что умудрённые опытом Э. А. Стрельцов и А. П. Нилин ни буквой не отступают от правды. И, как это и должно было случиться, уверенно противостоят лжи: «Но куда и, главное, когда мне было ходить в таком виде — сборы же непрерывно. К первенству мира готовимся, в первенстве Союза выбиваемся в лидеры — работа большая и усталость соответственная...

А в город вырвался — домой забежал, баня обязательно, массаж...

Да, обедали в свободный день обычно в ресторане — ели вкусно». И дальше следует взрыв, к которому дело, впрочем, и шло: «Но до чего же было обидно прочесть в газете про какие-то баснословно дорогие салаты, которые якобы для меня ничего не составляло заказать. До сих пор не пойму — кому нужно было выставить нас перед людьми бездельниками, прожигателями жизни?»

Естественно, ответа на этот вопрос не последует: мы вот и 30 лет спустя пытаемся докопаться до истины. Сейчас же важнее ответ на обвинения в бездельничестве и неумеренной тяге к ресторанным удовольствиям: «В другом бы случае не стал бы этого вспоминать — ничего в том приятного. Но уж после попрёков салатами замечу, что рос я без отца. Мать инфаркт перенесла, астмой болела, получила инвалидность, но работала — сначала в детском саду, потом на “Фрезере”. И я сразу после семилетки пришёл на завод, стал слесарем-лекальщиком. А до того — война и разруха. Ходил чёрт-те в чём. Жрать, простите, нечего было — жмых грыз... Но я так, для справки, не я один жил так в те годы».

Между прочим, отповедь получилась замечательная, и если уж впрямь говорить о мастерстве, то опус Нариньяни рядом поставить никак нельзя.

Беда в другом. Нормальные человеческие слова были произнесены и записаны четверть века спустя. Хотя биография Стрельцова и график футболистов в принципе не являлись тайной и в 58-м. И то противно, что «по мотивам» публикаций драмодел середины века мог написать немудрёную пьеску об Эдуарде и его товарищах.

Впрочем, и без обобщающего произведения всё смотрелось достаточно гнусно. 4 марта «Комсомольская правда» не без удовольствия напечатала так называемый ответ на «Звёздную болезнь» (по закону на материал в центральной прессе нужно реагировать примерно в месячный срок). Пересказав уже известную нам неправдивую информацию об исключении центрфорварда из рядов сборной Союза, молодёжная газета явно примерилась к новой мишени: «Установлено, что в московской футбольной команде “Торпедо” неудовлетворительно поставлена воспитательная работа, а старший тренер Маслов В. А. сам находится под влиянием ведущих игроков (Стрельцов, Иванов, Островский, Метревели), нарушавших дисциплину. Маслов В. А. предупреждён, что если он не улучшит воспитательную работу с футболистами и не сделает выводов из критики его неправильных взаимоотношений с игроками, то будет отстранён от руководства командой».

В общем, раскрыто целое «осиное гнездо» на ЗИЛе. Во главе «вражеской группы» — хорошо знакомый читателям футболист Стрельцов. Который уже и наставника подмял, и соратников организовал. И коли бы не «Комсомолка» с её классовым чутьём... То есть невидимый маховик для окончательного удара всё раскручивался и раскручивался.

И всё-таки шанс уцелеть у Эдуарда Анатольевича имелся. Заключался он, как это ни наивно прозвучит, в успешных выступлениях — пока в чемпионате страны. Турнир стартовал 23 марта, и автозаводцы начали с выездных 0:0 против «Зенита», но уже во втором туре законспирированный враг Стрельцов, отчего-то блестяще подготовленный безвольным специалистом Масловым, показал себя во всей красе. В Кишинёве москвичи выиграли 3:1, а их лидер атак отличился забитым мячом и голевой передачей. Тем интереснее читать строки из отчёта в «Советском спорте» А. Днепрова и С. Красоткина: «Нападающие “Торпедо” действовали крайне пассивно, а полузащитники, занятые в обороне, не оказывали им поддержки. Однако в середине первой половины игры торпедовцы всё же сумели перехватить инициативу. Уже на 35-й минуте Стрельцов сильно послал мяч вперёд, им овладел Фалин и, обыграв защитника и вратаря, послал мяч в пустые ворота. 1:1». А как забил сам Стрельцов — совсем непонятно. Спасибо А. П. Нилину, смотревшему ту игру на стадионе и подтвердившему, что гол получился изумительным: «Мяч на правый фланг получил он издалека — и на большой скорости промчался с ним по лицевой линии, пробив с точки, где эту линию пересекает меловое очертание штрафной площадки, иначе говоря, с нулевого угла, а мяч влетел в дальний верхний угол». Какая красота! И о ней в «Советском спорте» ни слова. Зато новый герой нашего футбола появляется: «Защитники кишинёвской команды теряются. Единственный, кто удовлетворительно справился со своей задачей, был центр защиты Ларин, единоборство которого со Стрельцовым зачастую заканчивалось его победой, хотя москвичу и удалось забить один мяч... Редакция молодёжной газеты “Тинеримя Молдовей” установила приз для лучшего игрока второго матча. Им был признан центральный защитник “Молдовы” Ларин».

Надо бы улыбнуться — а не получается. Бесспорно, когда лучшим игроком встречи назначают защитника, из-под которого и забили гол, — это может служить действенным комплиментом нападающему...

Кстати сказать, Стрельцов чуть было не дал шанс тёмным силам замолчать его подвиги. Нетрудно понять, как использовалось бы, например, его очередное удаление. А такое могло приключиться. Эдуард вступил в спор с судьёй Петром Гавриловым, и арбитр мог изгнать с поля возбуждённого форварда. Вовремя пришёл на помощь Валентин Иванов, который ввинтился одному ему понятным образом между двумя конфликтующими сторонами. Причём Валентин Козьмич так махал руками, прикрывая могучую фигуру Стрельцова, что как раз заступника Гаврилов, подумав, и удалил.

Всё-таки хорошо, когда друзья есть. Плохо, когда они в результате лишены возможности помочь.

При этом я не считаю, что корреспондент Гарун Акопов проявил к стоящему «на грани» нападающему что-то исключительное и выходящее за рамки. Однако спокойные слова, сказанные про «отличный гол», забитый «Крыльям Советов» в тяжёлом ничейном поединке (2:2), а также точная фиксация «острых передач» и неожиданных ударов по воротам от торпедовского лидера в игре с тбилисцами, которая закончилась со счётом 6:1 в пользу москвичей, говорят лишь об объективности журналиста. И всё-таки именно этому автору принадлежит прекрасное описание гола знаменитого форварда, одно из последних за последующие семь (!) лет: «Увлёкшись атаками, хозяева поля оставили Стрельцова без присмотра, и тот, мастерски обыграв Сичинаву (№ 3), быстро вошёл в штрафную площадку и неотразимым ударом удвоил счёт».

Останется ещё гол с пенальти «Адмиралтейцу» и заключительный перед расставанием «Спартаку» 2 мая — по иронии судьбы в игре открытия сезона.

И всё. Затем наступил перерыв в чемпионате, связанный с непосредственной подготовкой к чемпионату мира. Стрельцов, удачно миновав китайский сбор, будет — без особого шума — включён в состав сборной. Получается, удалось-таки смирить недоброжелателей. «Партия профессионалов» взяла верх на тот момент. Потому как отправляться на первое для страны первенство планеты без лучшего форварда выглядело по меньшей мере неразумно.

Уже 7 мая состоялся спарринг с молодёжной командой страны, усиленной известным нам Юрием Ковалевым. Основной состав победил 4:1. Опальный центр нападения не забил, но в отчёте А. И. Леонтьева («Советский спорт») был упомянут: «Несмотря на то что Фалину после остроумной комбинации, начатой Стрельцовым, удалось на 24-й минуте открыть счёт, атаки нападающих первой сборной носили случайный характер». Понятно, обозреватель размышляет о степени готовности к первенству мира, находя её пока невысокой, однако упоминание в отчёте важно.

А 11-го числа во встрече в «Лужниках» со сборной ГДР (представленной как сборная Берлина) Эдуард в составе союзной команды («сборной Москвы») продемонстрировал такой класс, что фактически за один первый тайм (во втором хозяева сбавили обороты) показал, насколько он нужен в Швеции. Хет-трик (8-я, 27-я, 35-я минуты) при итоговых 4:0 говорит сам за себя. И реакция прессы — при явной установке на сдержанность — вполне соответствующая. Н. П. Морозов, «Советский спорт»: «На 7-й минуте Стрельцов великолепно выводит один на один с вратарём Фалина, но тот теряет мяч». О голах сказано скромнее: «Всё же через минуту Войнов точной передачей вывел Стрельцова на прорыв, и счёт был открыт». И затем: «Усилиями центральной тройки нападения, при активной поддержке Войнова и Нетто Стрельцов дважды посылал мяч в сетку ворот гостей».

Что до «Московского комсомольца», то он, видимо, забыв ненадолго об опеке строгой «старшей сестры» (речь о «Комсомолке») с юным простодушием назвал Эдуарда «героем этого матча».

Ну и 18 мая состоялся последний контрольный матч перед чемпионатом мира — со сборной Англии. Абсолютно ненужное, несмотря на интерес публики, мероприятие, так как на мундиале мы с британцами оказались в одной группе. Что делать: договорились-то раньше. Сыграли 1:1, счёт неплохой, однако практически все обозреватели — и с той и с другой стороны — остались недовольны качеством футбола. Особенно почему-то в исполнении хозяев. Стрельцов появился в основе под девятым номером, но, по мнению части корреспондентов, провёл не лучшую игру. Вопрос в том, как тот (спорный, скажу прямо) факт объяснялся. М. И. Мержанов, будущий первый редактор легендарного еженедельника «Футбол», увидел следующее: «И, к сожалению, Стрельцову плохо помогали в его попытках прорваться к английским воротам. В этом повинны главным образом его ближайшие партнёры, особенно Ю. Фалин, который не всегда понимал, что происходит на поле. К тому же полузащитники слишком увлеклись оборонительными функциями и почти без боя отдали середину поля гостям». Слишком жёстко, хотя Мартын Иванович, бесспорно, имел право на собственную оценку. Но ведь К. И. Бесков рассмотрел иные причины того, что гости смогли на этот раз уберечь ворота от центрфорварда (советский гол на счету Валентина Иванова). Нельзя пройти мимо определённой разбалансированности в атаке: «Стрельцов, получив мяч, мог бить по воротам, но в последний момент, правильно оценив обстановку, решил отпасовать Ильину. Последний выходит один на один с английским вратарём. Удар с семи метров... выше ворот. Реальная возможность открыть счёт упущена». Недавний наставник автозаводцев особо пристально проследил за противостоянием советского нападающего с оплотом обороны англичан Билли Райтом: «Стрельцов пытается в единоборстве обыграть Райта... В одном случае Райт был вынужден задержать Стрельцова руками... В один из моментов Стрельцов отлично обыграл Райта и хотел уже бить по воротам, но Райт заплёл ему ноги. Обычно в таких случаях назначают 11-метровый удар. Однако его не последовало». И вывод: «Самым активным в сборной СССР был Стрельцов». (Удивительно, но этот самый доброжелательный по отношению к центру нападения сборной отчёт опубликовала 20 мая «Комсомольская правда». Не зря всё-таки народ говорил о неотразимости Константина Ивановича, вот и «Комсомолка» не устояла — увы, ненадолго...) Бывшему футболисту калибра Бескова, не так давно выходившему на поле, многое понятнее и яснее, нежели остальным. А в необъективности автора вообще никто никогда не мог обвинить. Поэтому я бы поверил в то, что арбитры не до конца разобрались в тонкостях противостояния молодого советского таланта и умудрённого опытом британского ветерана. В какой-то мере, косвенно, позицию советского тренера поддерживает и английский корреспондент «Дейли экспресс» Дезмонд Хэккет: «Русские футболисты меня разочаровали. Мне кажется, что и болельщики на стадионе остались не совсем довольны игрой своей команды. Среди советских игроков я бы отметил центрфорварда Стрельцова». Остальные англичане, которых решил опросить журнал «Огонёк», вообще ни о ком из наших мастеров ничего хорошего не сказали. Получается, Эдуард снова стал лучшим среди наших.

Это был его последний матч за сборную перед долгой с ней разлукой.

24 мая состоялся товарищеский контрольный матч с польским клубом «Гвардия», сборная выиграла. Немаловажно, что на банкет, который с чего-то устроили в честь поляков, Эдуард не пошёл. Казалось, беда точно пройдёт стороной. Казалось...

На следующий день, 25-го числа, сборная с утра пораньше отправилась в ателье на проспекте Мира. Там для команды шили парадные костюмы, чтобы блеснуть перед всеми в Швеции. День был выходной, но сотрудники — закройщики, портные, учётчицы, уборщицы — с удовольствием вышли на работу. Где ж ещё увидишь в неофициальной, непринуждённой обстановке игроков сборной страны?

А у самих игроков, как несложно догадаться, день точно получался выходной. То есть не совсем, конечно. Где-то к 16—17 часам они должны были вернуться в расположение команды. Однако плотных тренировок, которые шли ежедневно и по нескольку раз вдень, 25 мая не предусматривалось. И есть достоверные сведения, что некоторые игроки, Стрельцов, Огоньков и Татушин в частности, отпросились до утра 26-го у начальника команды В. В. Мошкаркина (за это его потом и сняли, не оставив, впрочем, без работы в футбольном руководстве). Поэтому после примерки костюмов Эдуард с друзьями сочли себя вправе провести оставшиеся полдня по собственному усмотрению.

Здесь сделаю ещё одно небольшое отступление. Нет, совсем не в оправдание тому, что произойдёт: то жаркое, 28 градусов, майское воскресенье буквально наполнено всем, чего никак нельзя допускать за шесть дней до отъезда на мировое первенство. Сейчас хотелось сказать о другом.

Да, отдых спортсменов примет в итоге уродливые, бессмысленные формы. Но неужто причину в который раз мы найдём в распущенности игроков и их малом культурном багаже?

В книге «Вижу поле...» Стрельцов отметил: «Сейчас жизнь на сборах поинтереснее, тренеры стараются как-то её разнообразить, артисты приезжают, например. А тогда что же, кроме тренировок, кроме общефизической подготовки? Домино, книжку почитаешь, шары на бильярде погонял — и лёг, отдохнуть надо. Нагрузки были уже значительные, почти как сейчас».

Серьёзнейшая, между прочим, затронута проблема, которая у нас в стране решалась почему-то долго и тяжело. Эдуард Анатольевич справедливо говорит о тяжелейших нагрузках на сборах. Которые, понятно, необходимы, однако выматывают как физически, так и, что посерьёзнее, морально. А каждый день твердить о высокой конечной цели эффективно не получится и у мастера ораторского искусства. Проше же говоря, молодым мужчинам необходимо организовать досуг, который снял бы напряжение, раздражение, вдохнул бы новые силы, дабы продолжалась их тяжёлая, на износ, работа. У нас же много лет в этом плане ничего не менялось. Стрельцов верно перечисляет: «костяшки забить», шары погонять, чуть позднее настольный теннис освоили. Хотя в него ещё уметь играть надо. Остальное не менялось десятилетиями. Статья влиятельного литератора А. В. Кикнадзе «Затворники» вышла в 1970 (!) году и была посвящена советским футболистам на чемпионате мира в Мексике. Уже по названию ясно, о чём вёл речь Александр Васильевич. Кстати, руководил командой всё тот же Г. Д. Качалин. Выступление Кикнадзе получило огромный резонанс. И «воз» — пусть медленно, нехотя — стал сдвигаться. В частности, на чемпионат мира 1982 года со сборниками ездил не кто иной, как Евгений Павлович Леонов, народный артист, одно появление которого перед советскими людьми заставляло их забыть на время о непростом существовании в государстве рабочих и крестьян.

Так то будет четверть века спустя! А вот в 58-м можно было что-то сделать? Мне кажется — да.

Если бы в национальную команду на постоянной основе привлекли Виктора Александровича Маслова! Начальство не желало задействовать замечательного наставника, вероятнее всего, потому, что непрерывно всплывала тема его «восьмиклассного» образования. Как же — сборную СССР тренирует эдакий недоучка! А что за рубежом напишут и скажут?

При этом не принимали во внимание гигантский жизненный опыт Маслова и его непревзойдённый педагогический дар. Да, Г. Д. Качалин — замечательный, интеллигентнейший человек, умница, отменный тактик. Однако если бы ему в пару определить торпедовского наставника — пусть формально и вторым тренером — с его глубоко народной сутью, мудростью и простотой, то общее дело бы, несомненно, выиграло. (Трудились же в хоккейной сборной Союза много лет А. И. Чернышёв и А. В. Тарасов, будучи абсолютно разными по характеру, — и каких результатов удалось достичь!) И я убеждён: будь рядом Маслов, никакого загула 25 мая не случилось бы.

Как видится из сегодняшнего дня, и тогдашнюю примерку костюмов логично было организовать иначе. Почему бы, например, не отправиться в ателье организованно, со всем тренерским штабом? (Охотно соглашусь с мнением, что лет так за шесть-семь до 58-го футболистов сопровождали бы сотрудники МГБ (позднее — КГБ), — но 1958 год был переходным, а «переход» каждый понимал по-своему). Почему бы не задействовать средства массовой информации? Ведь любая, даже не спортивная газета с наслаждением напечатала бы репортаж из условной примерочной. А представьте себе телесюжет или радиопередачу! Кстати, сегодня что-нибудь из перечисленного и прошло бы: хоть в чём-то отечественный футбол продвинулся вперёд.

Словом, тот образовавшийся выходной необходимо было насытить ненавязчивым, интересным человеческим общением. И уповать на то, что игроки, мол, взрослые люди и сами должны понимать, — не стоило. Ведь тому же, допустим, Эдуарду не исполнилось и двадцати одного года. Кроме того — и здесь, по-моему, главное — они, футболисты, находились под такими физическими нагрузками, которых нам с вами, слава богу, не испытать вовеки. И желание «вырваться», или, грубее говоря, «оторваться», было природно мощным, почти неудержимым. А направить то желание в цивилизованное русло никто не догадался.

Итак, после примерки костюмов Стрельцов договорился встретиться со спартаковцами Борисом Татушиным и Михаилом Огоньковым. Они дружили, несмотря на разные клубные цвета. А с Татушиным («Татушкиным», как добродушно именовал товарища торпедовец) у центра нападения случались и совместные бенефисы на поле, когда они выступали в майках сборной. Взять хотя бы ту же Швецию 1955 года, когда Борис и Эдуард почти вдвоём разорвали крепкого европейского противника. И вообще все трое являлись олимпийскими чемпионами Мельбурна, заслуженными мастерами спорта. Это к тому, что очень скоро тех же троих постараются выставить чуть ли не животными.

Ещё один момент. Инициатива поездки за город и уж тем более выбор «культурной программы» принадлежали точно не Стрельцову. Это вовсе не означает, что он, следуя логике книги «Центральный круг», опять подчинился чужой воле вне футбольного поля. Мне думается, всё сложнее. А. П. Нилин свидетельствует: Стрельцов тогда «почувствовал странную усталость — от всего, в тот момент казалось, — и что-то вроде тоски, ничего ему не хотелось: ни выпивать, ни разговаривать ни с кем».

Не стоит забывать: брак с Аллой практически разрушен. А ведь осталась дочка Людмила. Которую он увидит, как выяснится, через пять лет. На том этапе ни о каком общении и речи быть не могло.

Что до новых отношений — Стрельцову, напомню, пока 20 лет — с ними также оказалось непросто. Да, следствие (которое начнётся так скоро, что страшно) найдёт несколько позднее девушку, студентку университета, которую Э. Г. Максимовский, как мне кажется, несколько поспешно назовёт любовницей Эдуарда. Потому что любви там не было. Или ещё не было, или, что вероятнее, и не могло быть «по определению». Встречались — это правда. И футболист привозил даму к знакомым коллегам — у того же защитника Леонида Островского в гостях побывали, например. Но и девушка познакомила нападающего с однокурсниками. Те оказались подкованными комсомольцами, внимательно изучившими творение С. Д. Нариньяни. Поэтому дружеская встреча превратилась в очередную неформальную проработку непутёвого форварда. Форвард, будучи, по важному добавлению А. П. Нилина, трезвым, в целом согласился с нелицеприятной критикой. Более того, к той студентке по окончании игры с «Гвардией» вечером 24 мая собрался в гости. Или так — погулять. Однако бдительная дама напомнила про поздний час.

Как и остальные исследователи творчества великого мастера, я пытаюсь найти причины, по которым Эдуард мог бы не попасть в пресловутый посёлок Правда 25 мая 1958 года. Тут все едины: к катастрофе привела цепь случайностей.

Та же девушка отказалась встретиться накануне. Затем, после примерки, он уже собирался домой, на Автозаводскую, потому что товарищи опаздывали, — как вдруг периферийным зрением (сам, подчеркну) заметил С. С. Сальникова, шествовавшего мимо и не заметившего соратника по сборной. Окликнул, поздоровались. Сергей Сергеевич предложил выпить по стакану сухого, так как жарко, а стояли всё равно у фирменного магазина «Российские вина», где свободно подавали в разлив. Эдуард Сальникова очень уважал, поэтому согласился; они немного постояли, перекинулись парой слов.

Теперь уж точно нужно было на Автозаводскую.

(Опять же каких-то десять с небольшим лет назад, в 2005 году, тренер В. Г. Газзаев почти насильно привёл свой ЦСКА дня за два до финального поединка на Кубок УЕФА со «Спортингом» в ресторан и заставил (!) во время ужина выпить по бокалу сухого красного вина. «Игроки тренировались с невероятной самоотдачей», — свидетельствовал наставник образца XXI века. И думал тренер лишь об одном: «Как бы успокоить ребят». Победили армейцы, естественно, не только по этой причине — однако оцените разницу мироощущения футболистов, между которыми пол века).

То есть завершив светскую беседу с Сергеем Сергеевичем, Стрельцов должен был отправиться восвояси. В принципе, он и двинулся было по наиболее верному направлению. Как вдруг подоспел с извинениями опоздавший Михаил Огоньков. И Эдуард уселся, попрощавшись — на года! — с Сальниковым, в огоньковский «москвич». После чего они подъехали к почти такому же автомобилю Бориса Татушина.

Дальше, прямо сказать, начинается трудноконтролируемый для приглашённого процесс. Отказываться-то Стрельцову надо было раньше — у ателье. Ибо затем в действие вступают новые и новые лица, доселе центрфорварду неизвестные. Конечно, и на любимой Автозаводской улице редко кто не лез обниматься, — однако там существовало одно преимущество: дом собственный близко. В конце концов, можно было пообещать всё одно неосуществимую завтрашнюю встречу. Сам же — идём на крайний вариант — взял и нырнул по адресу, где мама точно встретит.

Сев же в престижную по тем временам легковушку, центрфорвард утерял главную особенность незабываемого своего дарования: непредсказуемость. А потребовать отмены предварительных договорённостей помешала природная дворовая порядочность: не обижать же ребят. Кроме того, безусловно, приятно, когда ты среди друзей, и тебя везут, и думать не надо.

...Дальше пойдут материалы следственного дела. Да, отвратительно проведённого и, скорее всего, несправедливого, — однако нам придётся опираться на показания, а не на версии, сплетни и слухи. «Секретное» уголовное дело Стрельцова давно напечатано в книге Э. Г. Максимовского «Кто заказал Эдуарда Стрельцова?» (в отличие от, видимо, вправду уничтоженных материалов, связанных с годами колонии). И А. В. Сухомлинов (оставим претензии авторов друг к другу) с делом знакомился. Это к тому, что «убийственный» аргумент: «А дело-то в руках держали?» — на этот раз не проходит. Дело — в его, заметим, тогдашнем, чуть не двадцатилетней давности виде — держали в руках именно эти двое авторов, которые, как профессиональные юристы, и постарались подвести нас к истине. Нам остаётся лишь верить.

Посему начнём с показаний Э. Стрельцова:

«Здесь (на месте встречи у магазина «Российские вина». — В. Г.) мы договорились поехать погулять, здесь же был Караханов (о котором ниже. — В. Г.). Он сказал, что можно поехать к нему на дачу, где можно будет искупаться, мы согласились».

Борис Татушин показал следующее:

«В субботу 24 мая 1958 г. после приёма в честь польских футболистов я встретил своего старого знакомого Караханова, который приехал в отпуск в Москву. Договорились, что я приеду к нему домой в Столешников переулок».

Непринуждённость общения Бориса с Карахановым, тёзкой Стрельцова, объясняется действительно давним знакомством. Военный лётчик, старший лейтенант Караханов знал Татушина с детских лет и, проходя службу в Амурской области, постоянно переписывался со старым приятелем, поддерживал с ним добрые отношения. До такой степени добрые, что ночь с 24-го на 25-е Татушин провёл в московской карахановской квартире вместе со своей девушкой Инной. Это уже оттуда, позавтракав, они и отправились костюмы мерить. И, как мы знаем, успели почти вовремя.

Стрельцов продолжал на допросе:

«На автомашинах Огонькова и Татушина из ателье в Москве поехали я, Татушин, Огоньков, Караханов с девушкой, имени её я не знаю. Сидели в машинах мы следующим образом: в машине Огонькова — за рулём Огоньков, далее я, Караханов, во второй машине — за рулём Татушин, девушка Татушина и девушка Караханова. Наша машина проехала до Пушкино, Татушин с девушками поехал к своей знакомой девушке домой, мы их ждали.

Через сколько-то минут Татушин из Пушкино вернулся, у него в машине было уже четыре девушки, т. е. девушки Татушина, Караханова и две новых».

Одна из «новых» — та самая Марианна Лебедева, которую посчитают пострадавшей от насильника Стрельцова. Берём выдержки из её первого допроса:

«В десять часов утра я на своём велосипеде поехала помогать маме сажать картошку. Я ехала около 35 минут, т. к. я ехала мимо Лесной школы, слышала, как по радио передавали “Пионерскую зорьку”. Когда я приехала к маме, мы стали сажать картошку. Картошку мы сажали до 12-30. После этого я на велосипеде поехала домой. Когда я доехала до Акуловского шоссе, то увидела Инну (девушку Татушина. — В. Г.) и Галю, которые очень быстро шли к дому Тимашук. Я их догнала и поздоровалась с ними. Инна сказала, что она только что заходила ко мне домой и не застала меня дома. Я отдала Гале велосипед, потому что она решила вернуться домой».

Про Марианну Лебедеву затем много чего будет сказано. Некоторые постаревшие футболисты, которых и близко, слава богу, не было на той даче, благоволя, как они это понимали, Стрельцову, утверждали, что на тех подмосковных девушках «пробу ставить было негде».

Это неправда. И двадцатилетняя (они с Эдуардом ровесники) Марианна, и девушка Огонькова Тамара Тимашук до той роковой ночи с 25-го на 26-е являлись девственницами. И картошка в помощь маме, и «Пионерская зорька», и велосипед, на котором покрывались немалые расстояния, — всё правда. Только вот девушка Галя, выслушав Инну, спокойно вернулась домой. А Марианна? Продолжим:

«Я решила у колонки помыть ноги и руки, так как вся была в пыли. Но Инна меня торопила, говоря, что у дома стоит машина и нас ждут Татушин и Ира. Я на ходу стала причёсываться и чистить ногти».

Чуть остановимся, а то машина быстро едет. Кто-то (особенно женщины) может представить себе, как проходила та «чистка»? Колонка-то была по пути, однако Борис Татушин и дама Караханова Ирина Попова так торопят её, что и не возразишь. Наконец: «Выехали на поляну, где были неизвестные нам отдыхающие. Мы все вышли из машин, выбрали хорошее место. Я была вся в пыли и поэтому пошла к воде мыться. Я вымыла руки, ноги, босоножки. После этого я подошла ко всем — компания сидела на ковре. Я сняла босоножки и положила их в машину. Потом с Тамарой пошли опять к воде». Тамара приехала вместе с Марианной. И обе, выходит, не знали, к кому ехали? Увы, знали.

Безусловно, в первую очередь это утверждение относится к Тамаре Тимашук. В её семье читали фельетон Нариньяни (боже, сколько народа составило впечатление о Стрельцове по тому бессмертному фельетону!), и папа девушки настаивал на том, чтобы дочь никуда ни с какими футболистами не ездила. Однако то ли родители для восемнадцатилетней (то есть тоже совершеннолетней) Тамары не являлись такими уж авторитетами, то ли — что мне почему-то кажется вероятнее — не так её и упрашивали остаться дома, но девушка рванула к машине не задумываясь. Но то, возразят, информированная Тимашук, а не Лебедева. Что ж, Марианна, похоже, реже читала «Комсомольскую правду». И только этим, да, пожалуй, тем, что постарше на два года, и отличалась от землячки: обе ведь проживали в Пушкине.

Продолжим, однако, рассказ Лебедевой: «Там (у воды. — В. Г.) я спросила у Тамары, кто каждый из приехавших. Она мне сказала, что светленький — Стрельцов, кто нас вёз — Татушин, в тюбетейке — Огоньков, чёрненький — Караханов. Затем я и Тамара подошли ко всей компании, которая уже готовила закуску на ковре».

Без сомнений здесь, знаете ли, не обойтись. Конечно же, Караханов никому из девушек, кроме Ирины Поповой, не известен. И Татушина, не исключено, опознать в бойком водителе сложновато. Но не узнать Стрельцова?!

Придётся вновь вернуться чуточку назад. Чемпион СССР по боксу и член сборной страны по этому виду спорта Эдуард Борисов, выступавший за «Спартак», несколько позже рассказал о вещах весьма важных. Принадлежность к обществу необходимо упомянуть лишь из-за того, что и боксёры, и футболисты — а большую часть сборной команды составляли во второй половине 50-х, как известно, красно-белые — часто тренировались вместе на клубной базе московского «Спартака» в Тарасовке. Про организацию досуга спортсменов сказано выше: побегали, попрыгали, поотжимались, побили — кто по мячу, как футболисты, кто — по частям тела, как боксёры. Дальше что — спать? Нет, нашло руководство выход. Танцы разрешили. Что ж может быть лучше для молодёжи! (При этом идею более строгих, без еженедельных соблазнов, сборов непосредственно перед чемпионатом мира в Швеции надо признать в основе справедливой — слишком велика ставка). И на танцверанду базы слетались девушки Москвы и Московской области. При этом и Огоньков, и Татушин, и тёзка Стрельцова, крепкий и мужественный Борисов могли весь вечер (именно так, строго до отбоя!) оттанцевать с одной партнёршей. А центрфорвард — нет. Так как к нему на медленный танец выстраивалась целая очередь.

Поэтому вовсе не выделить Стрельцова среди четырёх ребят, один из которых водитель (а его, помня о наших дорогах, точно хоть раз назовут по имени), думается мне, невозможно. Светлого, ясноглазого, статного Эдуарда не путали и без журнальных фотографий.

И не в том даже суть. С какой радости нечёсаная и немытая Марианна, позабыв про маму, картошку и «Пионерскую зорьку», уселась в незнакомый «москвич»? Просто потому, что услышала кодовое слово — «Стрельцов»! А итоговая продвинутость Тамары Тимашук оказалась деталью, не больше.

В общем, девушки ехали на встречу с теми, кого заочно превосходно знали. И встреча та должна была состояться не в Доме культуры и не с ведущим и обязательными ответами на интересные вопросы. Нет, дамы из Пушкина ехали на пикник. Вовсе не исключая возможное его продолжение.

И пока разговор не перешёл к «закускам», объявленным Марианной, неплохо вновь обратиться к её личности. Потому как после произошедшего в народе получила популярность версия, что жертвой футболиста стала дочь какого-то посла. А ещё более горячие головы доходили до того, что Лебедева — тайный агент спецслужб.

Ни то ни другое не соответствует действительности. По подсчётам скрупулёзного А. В. Сухомлинова, к 25 мая ей исполнилось 20 лет четыре месяца и два дня. Окончила, естественно, среднюю школу, потом техническое училище. Трудилась в НИИ чертёжницей. Член ВЛКСМ — тогда с этим считались. Упомянутая Тамара Тимашук на следствии показала: «Вообще я Марину (так в тексте. — В. Г.) знала мало, но знакомы давно. С парнями Марину никогда не видела и ничего плохого о ней не слышала. Встречались с Мариной редко». По совести сказать — а Тамара высказалась в данном случае вполне достойно, — девушки и не должны были встречаться ежедневно, пусть Пушкино и не Москва. Однако о добропорядочной репутации Марианны сказано веско, и нет никакой причины заниматься опровержениями.

Что ж, виной дальнейшего нетипичного для неё (это и в суде потом будет отмечено) поведения окажется то самое брошенное «кодовое» слово. Стрельцов манил к себе — совершенно не желая того. Позднее появится ходовое выражение: «секс-символ». Именно так его воспринимали, не осознавая того, девушки конца 50-х годов прошлого века. Но сам-то он никакой никому не символ — живой, молодой, безусловный талант с собственным тяжким багажом: что-то недодумал, что-то недопонял, что-то не решил. Причём такого «богатства» с каждым днём всё больше. И, получается, никто, по большому счёту, не виноват. Нельзя запретить обожать. Нельзя тем более отменить размышления и переживания творческого по сути человека.

...Всё так. А в итоге получается уголовное дело. Потому что с появления «закусок» на ковре начинается форменное безумие. Ибо пойдёт бесконтрольная выпивка на жаре (28 градусов по Цельсию). А. В. Сухомлинов потом правильно написал: «Все были пьяны». (Кстати, следователи, тоже родившиеся в нашей стране и сознававшие отечественные реалии, поначалу пытались досконально выяснить, кто сколько выпил: полстакана, % стакана и т. д. Потом оставили это безнадёжное дело). Пусть юная Тимашук затем на допросе и скажет, что всё налитое ей спиртное она выливала незаметным образом, однако до конца верить ей, сами понимаете, не получается. Так как подсудимый Стрельцов, многое из того дня забывший, количество выпитого помнил, к сожалению. Литр водки, бутылка шампанского, бутылка коньяка и четыре бутылки «Старки» — фактически ароматизированной водки. Безусловно, такое «богатство» ушло за весь день, а не исключительно во время пляжного отдыха. Но, согласитесь, впечатляет.

Нет, разумеется, ни о каком разнузданном поведении поначалу говорить не приходилось. Наоборот. Стрельцова, например, на пляже узнали поклонники — куда ж от них спрячешься. И Эдуард даже продемонстрировал кое-какие приёмы на пляже у Тишковского водохранилища. Например, так здорово чеканил мячом, не давая тому коснуться песка, что вновь заработал овации от обступивших его любителей прекрасной игры.

Последний, получается, раз ему болельщики аплодировали в 50-е. В начале 60-х его искусство тоже достойно оценят — но произойдёт это далеко от Тишкова. И публика совсем иная соберётся.

А пока, 25-го, молодёжь продолжила отдых на лужайке с песочком. Поиграли в волейбол. Затем (а как же!) на сцену выдвинулся футбол. Организовали команды: «Спартак» против «Торпедо». За красно-белых — Татушин с Огоньковым, за автозаводцев — все остальные, то есть четыре девушки и Стрельцов в воротах. Понятно, действо происходило с визгом, смехом, шутками-прибаутками. Однако, когда Татушин, прорвав девичий кордон, забил-таки победный мяч, Эдуард, который терпеть не мог проигрывать, расстроился. И последовала новая экспедиция в соответствующий магазин.

Хотелось бы заострить внимание на той полудетской, честно сказать, обиде. Вроде по плану отдых: девушки, водохранилище, вино, пляж. Он же рвётся играть, бегать, бороться, соревноваться — и никакая Марианна или Тамара ему самым показательным образом не интересны. Впрочем, кардинально изменить что-либо уже нельзя. Инициатива безвозвратно упущена — и только здесь можно, пожалуй, согласиться с точкой зрения, высказанной в книге «Центральный круг». Потому что он, выдающийся спортсмен, никому теперь не соперник. Это за него начинают бороться.

Ведь привезённые из Пушкина девушки не знали лично ни Огонькова, ни Стрельцова. Татушин и Караханов прибыли, как известно, с дамами. Оттого кому кто из двух оставшихся олимпийских чемпионов, грубо говоря, достанется, решалось, что называется, на месте. Получается, во время того пикника на пляже. И здесь, что подчёркивает в своём исследовании «Насильник или жертва?» А. Т. Вартанян, Марианна Лебедева проявили неожиданную активность. Весьма вероятно, её привлёк исключительно Стрельцов, и именно после того как торпедовец, изрядно выпив, отправился «покататься» на «москвиче» Огонькова вместе с железно, казалось бы, «закреплённой» за Татушиным Инной Ефимовой. Причём ездила новообразованная пара достаточно долго, заставив оставшихся заволноваться. Да и как иначе-то: движение, конечно, не как на Садовой в Москве, однако люди ходят и домашние животные попадаются — водитель же заметно нетрезв. Даже искать гуляк отправились. Но в этот раз обошлось. Никого, слава богу, не задавили, сами тоже здоровыми возвратились. Вот, похоже, с того момента Лебедева и «вцепилась» в Стрельцова. Тамара Тимашук, если резюмировать её показания, никогда — ни до, ни после — не видела Марианну столь пьяной и энергичной. Подчеркну: это были не просто знаки внимания, не кокетливые взгляды и намёки — девушка демонстрировала свою расположенность к Стрельцову откровенно и недвусмысленно. И потом, непосредственно на даче, Марианне можно было уже не признаваться Инне Ефимовой в том, что Эдуард ей нравится: всё было красноречиво показано до того.

Чем объяснить метаморфозу с девушкой, никогда не имевшей репутацию роковой красавицы и сердцеедки?

Представьте себе скорость произошедшей с ней перемены: ещё утром она занималась картошкой и думала, как добраться до дома. А через считаные часы у неё вроде как наметилась большая взаимная любовь с человеком, о котором она слышала до того лишь по радио. Ко всему прочему, любовь должна (ну просто обязана!) была иметь счастливое продолжение.

Ибо Стрельцов не скрыл, что отношения с Аллой Деменко зашли в тупик, практически заявив (чего от него никто не просил) о своём статусе свободного мужчины. И дальше начинается кратковременная идиллия. Просто залюбуешься. И одной-то они вилкой едят, и обнимаются, и целуются, ни на кого не обращая внимания. Стрельцовский пиджак Марианна освоила как свой собственный, а с колен заслуженного мастера спорта вообще не слезала. Прямо сказать, остальные пары такой пылкости чувств не демонстрировали.

Между тем надвигался вечер. Отдыхающие стали собираться на дачу Эдуарда Караханова.

О котором настала пора поговорить поподробнее. Итак, с хорошим приятелем Бориса Татушина Стрельцов и все остальные познакомились только 25 мая утром. Позже, на допросах, следователи пытались выяснить, кто был инициатором поездки с таким печальным финалом. Татушин с Огоньковым уверяли, что Караханов, тот — наоборот: «...ребята предложили». Тогда и в той обстановке это смотрелось важной деталью. Сейчас — нет, конечно: компания поехала бы за город в любом случае. Интереснее находка Э. Г. Максимовского: он выяснил, что старший лейтенант Караханов находился в отпуске «по семейным обстоятельствам». Которых на самом деле не существовало: его жена находилась по месту службы супруга на Дальнем Востоке и разводиться военный лётчик, в отличие от футболиста, не собирался. Странновато, что и говорить. Впрочем, дальнейшие рассуждения Э. Г. Максимовского, которыми он старается убедить читателя в принадлежности Караханова к спецслужбам, видятся несколько надуманными. Другое дело — непосредственно ночь с 25 на 26 мая.

Так для нас она ещё не наступила. Потому что нельзя обойти вниманием ещё один факт: несмотря на явную близость со Стрельцовым и всевозрастающую симпатию к нему, Марианна действительно решит уйти домой. Эдуард догонит её на «москвиче» и уговорит вернуться. Замечу, никакого насилия не было. Просто договорились попрощаться утром. И тут, после нового появления пары на даче (там же, кстати, находились мать и отчим Караханова), на столе вновь появляется спиртное. И закуску гостеприимные хозяева приготовили.

Мне думается, здесь и кроется основная причина дальнейшей трагедии. Сильное алкогольное опьянение и приведёт к тому, что обе стороны будут отвратительно помнить последующие события. На первом допросе 26 мая Стрельцов заявил: «Марина (так. — В. Г.) добровольно вошла со мной в одну из комнат дачи. Марина спокойно, по моему предложению, легла на кровать, я лёг вместе с нею, предварительно я снял пиджак. Лёжа на кровати, я стал Марину обнимать и целовать, предложил ей совершить со мной половой акт, но она отказалась. Как себя вела Марина в момент, как я её целовал и обнимал, я не помню».

Марианна помнит побольше: и как отталкивала Эдуарда, и как он нехорошо ругался, и как она прокусила ему палец. А затем: «После этого я ничего не помню. Прошла как будто вечность, потому что я была в забытьи, потом я почувствовала, что с меня снимают одежду. Я опять потеряла сознание». Что характерно: при первом допросе она не указывала, что Стрельцов ударил её после прокушенного пальца.

В общем-то, стоит согласиться с А. П. Нилиным: обсуждать ночную сцену некорректно. Действительно, есть показания Марианны, есть — Эдуарда. В таких ситуациях объективность отступает. Твёрдого же свидетеля не нашли. И рыться в том, что произошло на карахановской даче, поверьте, никому не хочется.

Однако после тех неполных суток на водохранилище с планируемым ночлегом Стрельцов получил 12 лет строгого режима с припиской самого Н. С. Хрущёва об «использовании на тяжёлых работах». И ход будущих событий повернут лишь некоторые случайные обстоятельства, о которых рассказ впереди.

Одним словом, избежать неприятных подробностей не удастся. Итак, ночь прошла. Эдуард очнулся на чужой даче один с откушенным ногтем и ссадинами на лице. Татушин с Инной, оказывается, уехали ещё где-то в половине третьего, Марианна ушла рано утром. Стрельцов злился, кричал и ругался. Как же он, главная надежда страны, в таком виде прибудет в Тарасовку! Попросил умыться. Оставшиеся девушки сделали всё, чтобы более или менее привести его физиономию в порядок. Потом их с благодарностью довезли до Москвы, а центрфорвард отправился на Ярославский вокзал.

Где собралась главная команда страны, чтобы ехать на электричке на базу в Тарасовку — такие были времена, без автобусов. В вагоне Лев Яшин спросил о ссадинах на лице. «Кошка поцарапала», — неуклюже сочинил Эдуард. «Кошка... На двух ногах!» — засмеялся голкипер. Всё понял. И с поучениями не полез. Это настоящий Яшин, а не тот, что у Нариньяни собирался «бока намять». Он же, Яшин, после того как так же всё прекрасно понимающие старший тренер Г. Д. Качалин и доктор О. М. Белаковский дали нападающему поспать, повёл бедовую звезду удить рыбу, где, не исключено, и пытался что-то втолковать молодому партнёру. Ведь, в самом деле, меньше недели до отлёта в Швецию. И надо потерпеть, собраться.

Но с предложением «собраться», причём с наивозможной скоростью, выступили тут же появившиеся товарищи в форме, подъехавшие на соответствующих машинах.

Стрельцова, Татушина и Огонькова увезли прямо с базы сборной. 26 мая разделит их судьбы на «до» и «после».

В течение примерно суток Стрельцов хотя и чувствовал себя погано — разумеется, как каждый, оказавшись в тюрьме, — однако присутствия духа не терял. И суть не в пресловутом чемпионате мира. Просто то приключение он не считал чем-то серьёзным. Ну, выпили, вышла такая противоречивая ночь любви. Правда же: весь день, когда они с Марианной обнимались и целовались, помнился очень хорошо. Затем — да, провал какой-то. Ничего, разберутся. В конце концов, он не только игрок сборной страны и заслуженный мастер спорта. Он работник ЗИЛа! «Торпедо» ведь не зря называли ещё одним цехом автогиганта. Причём не самым, прямо скажем, последним. И когда Стрельцов кричал иногда в разгорячённом состоянии, что директор огромного предприятия Алексей Георгиевич Крылов (сменивший у руля легендарного Ивана Алексеевича Лихачёва, пересевшего в министерское кресло) сделает для него, центрфорварда, всё что угодно, — он был недалёк от истины. Кто же из руководителей захочет терять суперквалифицированного работника? Да и когда в высшем дивизионе союзного чемпионата выступала на постоянной основе команда, пусть могучего, знаменитого, а всё равно завода? Потому что народ ценил ЗИЛ не только за холодильники чуть не в каждом доме. Стрельцов с Ивановым зиловскому имиджу, исчезнувшему, к несчастью, в новые времена, послужили ничуть не меньше, нежели иные цеха, выпускавшие конкретную продукцию.

В общем, и первую, и даже вторую ночь в неволе они с Огоньковым (Татушин изначально не считался преступником) провели не без сдержанного оптимизма. Да, спали на стульях — так в их судьбах и не такое случалось. К тому же Татушин, проявивший себя после «дачной» истории достойнейшим человеком, принёс узникам колбасы и батон хлеба. А чайник милиционеры оставили. При этом «оставили» и самих подозреваемых, которые, при некотором желании, могли и скрыться. Но — зачем? Вины за ними никакой нет, скоро всё прояснится.

...Стрельцов не знал, что уже подано два официальных заявления об изнасиловании: Марианной Лебедевой и Тамарой Тимашук, которая оставалась той ночью в машине с Михаилом Огоньковым и выступила с теми же обвинениями, что и Лебедева. И главное: Эдуард не мог знать, что делу дан ход. И что он уже обречён.

Всё стало меняться со страшной, невозможной быстротой. Утром 28-го Огонькова выпустили, а Стрельцова поместили в камеру № 127 Бутырской тюрьмы.

Обратимся к документам. Вот первый:

«Заявление.

25-го мая 1958 г. на даче, которая находится в посёлке Правда напротив школы, я была изнасилована Стрельцовым Эдуардом. Прошу привлечь его к ответственности.

26 V - 58 г.

Лебедева».

Второй:

«Заявление.

Прошу привлечь к ответственности Огонькова Михаила и его друзей за изнасилование Огоньковым меня, изнасилование было в посёлке Правда на даче около средней школы в машине.

26V-58 г.».

Похоже? Очень. И если присмотреться, вариант Тамары смотрится даже пострашнее. «И его друзей» — речь о «группе» идёт?

Но вот читаем новые бумаги от тех же авторов.

«Заявление.

Прошу считать моё заявление, поданное Вам 26 мая 1958 г. об изнасиловании меня гр. Огоньковым, неправильным.

В действительности изнасилования не было, а заявление я подала не подумав, за что и прошу извинить.

Тимашук».

Число восстанавливается без труда: 27 мая.

И другой манускрипт:

«Заявление.

Прошу прекратить дело Стрельцова Эдуарда Анатольевича, т. к. я ему прощаю.

30V-58 г.

Лебедева».

А вот тут различие, согласитесь, огромное.

То, что повлияло на подачу первых заявлений, — понятно. Но почему фактически дан «задний ход»? Умные люди сразу ответят: перед нами результат действия друзей, родных и близких (адвокатов на той стадии у футболистов не было) тех лиц, которые названы в заявлении виновными. Что ж, такие действия были и вправду предприняты. Борис Татушин вместе с Софьей Фроловной приехал к Лебедевым с миротворческой миссией. Были на той горькой встрече и слёзы, и вздохи, и просьбы, и паузы, и опять слёзы. Россия же.

Результатом же переговоров и стало то второе заявление Марианны.

Вместе с тем ничего не говорится о параллельных встречах представителей Михаила Огонькова и бдительных, если помните, родителей Тамары. Однако «в сухом остатке» имеем: дело Огонькова, слава богу, прекратили — дело Стрельцова, к несчастью, раскрутили. Выходит, возможности «народной дипломатии» в определённых случаях весьма скромны. Я думаю почему-то, что это те случаи, когда затрагиваются интересы не собственно народа, а его верных слуг.

Но сейчас хочется вспомнить не о них, а вновь о внимательном, въедливом читателе, который наверняка увидел коренное различие повторных заявлений Лебедевой и Тимашук. Да, по закону изнасилование нельзя простить — поэтому следователь Муретов и не скрывал усмешки, принимая неуклюжее творение Марианны. А вот сообщить об отсутствии собственно насилия — можно. Правда, тогда ранее поданное заявление тянет на дачу ложных показаний. Хотя у Тамары Тимашук с этим всё обошлось. Потому что к 27-му стало ясно: доказательств для уголовного дела по изнасилованию (а с 1949 года эта статья стала окончательным, по сути, приговором) для нормального суда не хватит. Наверное, тем и объясняется завершение работы по условной версии «Огоньков — Тимашук». И юридически безупречное письменное опровержение, сделанное Тамарой, подсказано, конечно, теми, кто её допрашивал. Поэтому освобождение Огонькова прошло в рамках существовавшего законодательства.

Беда-то в том, что дело Стрельцова всяческие рамки давно миновало. И даже верно составленное «второе заявление», скорее всего, ничего к той поре не могло бы поменять. Ибо, как нетрудно понять, о всём произошедшем в посёлке Правда был подробно проинформирован помощник Н. С. Хрущёва. Информация же тому помощнику была предоставлена Е. А. Фурцевой. Этот факт не опровергает и А. П. Нилин, который в целом скептически относится к версии антистрельцовского заговора. Действительно, не всегда легко представить наш отечественный механизм, работающий столь дружно и слаженно.

Так отрабатывают по команде. Безвариантной, ещё с эпохи конца 30-х годов. Не забудем и недавнюю войну, где было ясно, кто враг. Сообщение Фурцевой, не исключено, настроило главу государства на справедливо-боевой лад. Нетрудно представить, каким предстал центрфорвард перед государственным лидером.

Хорошо известно: Никита Сергеевич Хрущёв, развенчавший культ Сталина, освободивший из заключения сотни тысяч неповинных людей, открывший для страны славную эпоху «оттепели», — отличался вспыльчивостью и импульсивностью. И те, кто знал об этих его качествах (а Е. А. Фурцева разбиралась в хрущёвском характере как никто другой), могли их использовать с большой выгодой. То есть на первом секретаре партии можно было (если вспомнить «Гамлета») сыграть, как на флейте, настроить его, направить. Натравить.

Ко всему прочему, Екатерина Третья, как её иногда называли в народе, на тот момент была особенно влиятельна. Хрущёв не забыл её роль во время попытки его свержения год назад. Политики тоже могут испытывать благодарность — правда, чаще всего недолго, в чём и убедилась сама Фурцева пару лет спустя.

Вместе с тем утверждать, что Екатерина Алексеевна «посадила» Стрельцова, как выразился Б. Г. Татушин в телефонной беседе с А. Т. Вартаняном годы спустя, — тоже не до конца правильно. Непосредственно Фурцева никого не арестовывала, не судила и не этапировала. Считать её единственным «злым гением» Стрельцова я бы не стал. Да, конечно, не связать поток отвратительных публикаций, которые и называются травлей, с январским 57-го года конфликтом в Кремле нельзя. И государственного деятеля такого масштаба мстительность и злопамятность, мягко говоря, не красят. Однако сюжет сегодняшних сериалов, когда на протяжении недели-двух зритель следит за противостоянием талантливого, беззаботного, душевного до невозможности спортсмена, актёра, певца (нужное подчеркнуть) с бездарным, злобным, завистливым чиновником, — также утратил, знаете ли, прелесть новизны.

Потому что личность Стрельцова гораздо богаче и привлекательнее любой предоставленной для неё схемы. Просто он попал «между двух времён» — в ту конкретную историческую эпоху, когда человек на какой-то момент обретал удивительную свободу. И так уж вышло, что именно он являлся символом, лицом той нежданной независимости от кого-либо и от чего-либо. Безусловно, нельзя полностью согласиться с Э. Г. Максимовским, посчитавшим футболиста чуть ли не первым советским диссидентом. Настоящее инакомыслие, если вспомнить (навскидку) А. Д. Сахарова, А. И. Солженицына, А. А. Галича, выглядело, конечно, по-другому. Однако ни на что, по сути, не претендуя, не желая прослыть «особенным», совершенно не задумываясь о каких-то идеологических аспектах, Стрельцов практически всегда делал то, что хотел. И это — приятно кому-то или нет — отчаянно нравилось народу. Народ, не собираясь того формулировать, всегда жаждет чистого, то бишь не запятнанного начальственными или коммерческими интересами, искусства — и получает его. Нападающий поражал в каждом матче: где-то мощным ударом, иногда сольным проходом, случалось, что и тонкой пасовкой. При этом вроде бы и «ленился», за каждым мячом не бежал, оставаясь, однако, почти всегда непонятным образом в игре. Он ни на кого не был похож, ни под кого не подстраивался. Всё выходило наоборот: это он вызывал головную боль у противника, и это он давал сборы, потому что болельщики по всей стране платили, чтобы его увидеть. И ему вынуждены были платить, его приходилось награждать, отмечать. Потому так и бесило фельетонистов и иже с ними звание заслуженного мастера спорта (про орден и повторить боялись), ибо сами же удостоили, он ничего ни у кого не просил.

«Когда жизнь сразу резко изменилась, столько свалилось на меня нового и неожиданного, — вспоминал Эдуард Анатольевич в книге «Вижу поле...», — могла ли голова не закружиться от одной лишь смены впечатлений.

В такой ситуации остановись, подумай, оглянись.

Но откуда же такая возможность?

Всё развивалось быстро, всё вокруг меня менялось, но сам я, как мне казалось, не менялся. В худшую, я имею в виду, сторону. По-моему, я оставался прежним. Но когда смотрят на тебя со всех сторон, от одной неловкости, непривычности отношения к тебе можешь чего-то и не понять, в упор не рассмотреть.

Слишком уж во многом надо было разобраться — и разобраться немедля».

Разбираться, как мы сейчас понимаем, было крайне тяжело. Слишком сказочным получился взлёт. А сознание не менялось (и не могло измениться) с той же скоростью. Парень попал, по сути, в зону большой политики, так как профессиональный спорт, футбол в первую очередь — государственное дело. Поэтому каждый стрельцовский гол — тоже государственного значения. Это понятно и без Н. С. Хрущёва, далёкого от лучшей игры с мячом. Оттого кому-то искренне хотелось, чтобы нападающий сборной и вёл себя как дипломат, коли до солидной политики дошло. Кто-то, как Е. А. Фурцева, уже обижен одним присутствием Стрельцова на Олимпе. Кто-то, вроде Васко из Ленинграда, ненавидел Эдуарда «по определению» и по В. С. Высоцкому: «...у них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает».

Так что парадокс получается. Несмотря на непридуманную народную любовь, Стрельцов двигался «по тонкому льду». Потому что осмыслить размеры, рамки приобретённой свободы он попросту не мог. Зато окружающие товарищи внимательно следили за каждым шагом великого футболиста. Хотя, с другой стороны, тех граждан Страны Советов и помнят-то до сих пор чаще всего в связи со Стрельцовым.

...Но пора уже и в камеру Бутырской тюрьмы возвращаться. Все и сегодня понимают, что статья, под которую подвели Эдуарда, — особая. И то, что с насильниками делают на зоне, тоже известно. Футболист оказался в тяжелейшем положении.

Дальнейшее кто-то вправе, видимо, отнести к жанру, который у «блатных» называется «роман» — с ударением на первом слоге. Указанные конструкции обещают неизбежно счастливый финал в невозможных обстоятельствах, созданных, естественно, по вине тех, кто властвует и охраняет.

Однако ведь действительно, верит кто или нет, — ничего страшного в Бутырке с Эдуардом не произошло. По дошедшей до нас версии — потому, что его узнал авторитетнейший в тамошнем мире вор в законе Николай Загорский. Бог знает, кстати, отчего один он, — ну, будем считать, что остальные обитатели камеры № 127 обладали суженным кругозором ввиду невозможности постоянно посещать матчи чемпионата Советского Союза. И вот, переговорив на всякий случай с форвардом и выяснив, что тот ни в чём по сути не виноват, авторитет высек вердикт: «Стрелец — правильный мужик». Затем в форме так называемой «малявы» (это такое письмо, которое и до сих пор доходит до адресата надёжнее, нежели послание по Интернету) разослал важнейшее, без преувеличения, сообщение всем будущим сокамерникам Эдуарда Анатольевича. Так что во время следствия Стрельцов чувствовал себя сносно. Из чего следует: Николай Загорский — пусть кому это и не по нраву — по-настоящему помог олимпийскому чемпиону. За что вора в законе надо поблагодарить, потому как официальные лица, «закрыв» нападающего сборной и при этом «открыв» зэкам статью, по которой он проходил, подводили молодого человека, справившего в тюрьме двадцать первый день рождения, к мучительной гибели.

Да, ведение следствия по делу Стрельцова не укладывается в любые рамки: юридические, нравственные, этические. Причём — здесь соглашусь с Э. Г. Максимовским — работали вовсе не неучи и бездари, а вполне квалифицированные специалисты.

Другое дело, что надо было спешить. Пришли указания из центра: чёткие, понятные, хотя пришли и не молниеносно (не «малява» всё-таки). Оттого следователи достаточно времени успели уделить фигуре Эдуарда Караханова.

Об этой личности разговор уже шёл. И подводить к тому, что перед нами агент КГБ (а в книге Э. Г. Максимовского данная версия возникает), я не буду. Для агента любого ведомства данный гражданин, мягко говоря, простоват. Согласимся: тёзка Стрельцова не должен был возвращаться с места службы на Дальнем Востоке именно в мае.

Однако, не исключено, он сделал это из желания лишний раз побывать на родине. При этом без семьи. А кто явился, следуя тем же материалам дела, формальным инициатором поездки на водохранилище — по большому счёту, неважно. Это грозно звучавшие вопросы следователей заставляли задумываться и лукавить. А по совести-то: какая разница, кто сказал «а»? Ведь остальные тут же произнесли следующую букву алфавита. И пошла затем общая для честной компании азбука...

Поэтому когда Караханов, найденный командой Э. Г. Максимовского в конце прошлого века, заявляет о своём неучастии в заговоре против Стрельцова, то, похоже, он прав. Безусловно, военный лётчик, старший лейтенант — не чертёжница Лебедева. У Караханова и образование получше, и жизненного опыта побольше, семья есть. Однако на роль засланного коварного врага, холодно и безжалостно просчитавшего зловещую комбинацию, он явно не тянет. И считать его агентом КГБ — значит совсем не уважать наши «органы». Что, безусловно, неправильно.

Если присмотреться к поведению Караханова, то мы вообще ничего продуманного в его действиях не отыщем. Марианну Лебедеву и Тамару Тимашук он ранее не знал и за ними не ездил. На даче его сопровождала Ирина Попова, на благосклонность которой лётчик, бесспорно, рассчитывал, но надежды его не оправдались: с Ириной они поругались. Кроме того, выпил Караханов весьма изрядно: концовка вечера выпала у него из памяти. Да и, наконец, стали бы следователи прокуратуры тратить столько времени (а в деле Караханов упоминается намного чаще, нежели Стрельцов) на кадрового чекиста?

И на очных ставках старший лейтенант был неубедителен. Ведь совершенно ясно, что он провёл ночь в той же комнате, что и Стрельцов с Марианной: ему постелили на полу. Тем не менее этот доказанный факт им неловко отрицается.

Почему? Видимо, как раз об этом персонаже вспомнит Эдуард Анатольевич десятилетия спустя в разговоре с А. П. Нилиным, когда произнесёт загадочное: «Не я должен был сидеть». А в книге Э. Г. Максимовского «Кто заказал Эдуарда Стрельцова?» первая глава прямо называется: «Стрельцов сидел в тюрьме за другого парня?».

Что же послужило причиной для столь ответственного высказывания?

Скажу сразу: безоговорочных доказательств вины Караханова нет. А вот косвенных улик — немало. Но с какой стати, коль уж до суда дошло, подсудимый должен доказывать собственную невиновность? Это суд обязан, внимательно разобрав все версии, заслушав свидетелей защиты и обвинения, вынести справедливый вердикт. Повторю: рассматривались не мелкое хулиганство и не карманная кража. Статья исключительно серьёзная. Потому если возникали хоть малейшие сомнения в невиновности Стрельцова, — их нужно было учесть. А в нашем случае можно говорить о гигантских сомнениях.

Для начала: участники событий плохо помнят завершение пикника. Алкоголь подействовал. Марианна сообщает, что царапалась, прокусила палец Эдуарду — дальнейшее скрыто в тумане. В показаниях Стрельцова тоже худо с чёткостью изображения. Зато Лебедева однозначно указала на присутствие в комнате Караханова, который, как несложно установить, после разрыва с Ириной Поповой лёг на полу.

Дальше — установленный факт: группа крови обоих Эдуардов идентична. Кроме того, Марианна припомнит, что одежда её была аккуратно сложена. Стрельцов и без прокушенного пальца на такое бы не сподобился. Плюс к тому сквозь пелену Лебедева ощущала прерывистое мужское дыхание — и точно не того, на кого указала во время следствия. Да и как «указала»: «Хотя в комнате и находился другой мужчина, мне всё же кажется, что насиловал меня один Стрельцов». Кажется? Один? И после этого выносится обвинительный приговор? А ведь кроме заявления Лебедевой, у следствия не имелось никаких прямых доказательств. И с косвенными, между прочим, тоже всё не ладно обстояло: например, женский крик из комнаты, где были Эдуард и Марианна, кто-то слышал, а кто-то (та же Ирина Попова и хозяин второй части дома Востоков) — нет.

Конечно, можно сослаться на признание самого футболиста. Да, оно имело место. На втором допросе, 27 мая, Стрельцов признал себя виновным. Нет, его не били и не пытали: другие времена. Его обманули, перехитрили. Следователь пообещал, что если футболист сознается, то тут же будет освобождён и поедет на долгожданный чемпионат мира.

Как можно в такой ситуации поверить устному обещанию? Ну, во-первых, Эдуард положился на честное слово. А в таких случаях правда, как мне кажется, всегда на стороне того, кто поверил, а не того, кто солгал, забыв об изначальных нравственных понятиях (и отлично представляя при этом судьбу футболиста в заключении). Во-вторых, чисто теоретически счастливое развитие событий было, как ни странно, возможно. Не забудем: первый для сборной СССР чемпионат мира начинался очень скоро. И гулянка в посёлке Правда потому и проходила с девушками и вином, что 25 мая являлось действительно последним днём отдыха. Дальше — все три футболиста знали это по Олимпиаде — пойдёт тяжелейшая работа без выходных. 1 июня команда улетала в Швецию. Она и улетела — без Стрельцова и остальных.

Однако Г. Д. Качалин, отдать ему должное, бился за футболистов до конца. Да и не один старший тренер понимал, что потеряет сборная без трёх заслуженных мастеров спорта, которых, недурно напомнить, наигрывали в разных тактических схемах. К тому же после переговоров, проведённых по инициативе Бориса Татушина, Эдуард был готов жениться на Марианне: ведь с Аллой он был связан лишь формально. А в жизни всякое бывает.

Но это, как указано выше, — рассуждения теоретические. История приобрела бы, коли не счастливый, то хоть бы пристойный финал, если бы не задействованный административный ресурс. О том «ресурсе», то есть о мнении Н. С. Хрущёва, понятно, знали. Оттого и решили, что футболист изначально виновен. И ежели так — зачем аккуратно, законно вести следствие? К чему докапываться до истины, сомневаться, задумываться? Исход ясен. Плетью обуха не перешибёшь.

Поэтому неплохие вроде бы профессионалы фактически махнули рукой на рабочий процесс. А. В. Сухомлинов в книге «Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста» свидетельствует, что дело летом 58-го никто не читал и не изучал, и при этом 7 июля оно было передано в Московский областной суд с нарушением всех правил. Обратимся к примерам, которые приводит Андрей Викторович:

«Протокол допроса Огонькова подшит в дело таким образом, что после четвёртого листа следует шестой, потом — пятый, а в протоколе допроса Стрельцова седьмой лист подшит не той стороной.

Протокол дополнительного допроса обвиняемого Стрельцова подшит в дело впереди основного. Это что? Читали дело? В дело вшиты таблицы, на которых изображены потерпевшая и Стрельцов со следами телесных повреждений, но такого следственного действия никем не проводилось, фототаблицы никем не подписаны.

Копии протоколов обысков и выемок никому не вручались, вещественные доказательства в присутствии понятых при их изъятии не упаковывались и не опечатывались».

Это, скажут, не очень существенно? Однако у заслуженного юриста России повествование идёт по нарастающей:

«Неясно, как появились образцы слюны и крови Стрельцова на биологической экспертизе, протокол изъятия образцов для сравнительного исследования отсутствует, а в акте экспертизы указано, что их принёс в портфеле (?!) следователь Маркво (так. — В. Г.) из Бутырской тюрьмы, а как их там получали и хранили, остаётся только догадываться... Практически ни в одном протоколе проведения следственных действий не указано время их проведения. Дело дошло до того, что показания протоколировались карандашом на каких-то нестандартных листках и обрывках, как будто следствие велось не в Москве, а в Тайшетском лагере или в двадцатых годах, когда с канцтоварами была “напряжёнка”».

Полное, конечно, безобразие. А уж портфель «следователя Маркво» должен, мне думается, войти в историю криминалистики отдельным примером. Ко всему вышесказанному, и заявление Лебедевой, с которого и закрутилась история, нигде не зарегистрировано. И об ответственности за дачу ложных показаний ни она, ни её мать при подаче того заявления документально не были предупреждены. Это уж потом, когда Марианна собралась «прощать», ей внушительно объяснили последствия такого шага.

О том, как «тонко переиграли» непосредственно Стрельцова, уже упоминалось ранее. А. П. Нилин, видимо, прав, когда говорит о «детской», «обиженной» реакции Стрельцова на происходившее с ним. Что ж, если бросили, уехали в Швецию без него, — ладно, судите. Всё подпишу, всё признаю. Налицо апатия, депрессия. Но дело ещё и в том, что ситуация совершенно непривычна для него. Безусловно, всю жизнь он нуждался в верном друге, который всегда выслушает, поможет. Но в то же время и от одиночества не страдал. Рядом находились люди, готовые прийти на помощь, выручить. И вдруг — полная пустота, немота вокруг.

А напротив те, кто хладнокровно ведёт тебя на каторгу, желая всего лишь побыстрее завершить «дельце» опального футболиста. И он признаёт всё, соглашается привести подробности, не ищет себе оправдания. Про Марианну — ни одного плохого слова. Тему Караханова, за которую надо бы цепляться, которая, казалось бы, способна спасти, вытянуть из приближающейся пропасти, — тоже не поднимает.

На мой взгляд, здесь не только о депрессии нужно говорить. Потому что в таких, «пограничных» ситуациях проявляется суть человека. И опрокинутый, обыгранный, униженный на радость врагам Стрельцов поднимается до высокого спокойствия настоящего мужчины, далёкого от нытья, хныканья, причитаний, завываний, которыми частенько по-хитрому подставляются другой или другая. При этом он, выросший в подмосковно-московских дворах, замечательно сознавал, что такое российская «зона».

И ещё: отвечая на разнообразные вопросы по делу «25 мая», Эдуард твёрдо отказывается обсуждать свои отношения с Аллой Деменко. И их общую семейную жизнь с участием Софьи Фроловны. Дело внутреннее, интимное. Не надо лезть грязными руками. Да и чистыми — не стоит.

Всё же дела семейные — одной той семье понятны. С другой стороны, мать всегда останется матерью. Это я к тому, что Софью Фроловну в ходе этого безнадёжного, с заранее предрешённым приговором дела упомянутые судейско-прокурорские работники начнут побаиваться (как сообщает А. П. Нилин). Это кого, простите? Полуграмотную женщину, которая мучилась и астмой, и сердечными болезнями и вообще являлась инвалидом? А ведь у тех испугавшихся в какой-то момент сытых граждан — власть, мундиры, охрана, кабинеты. Но вот страшно стало, когда немолодая, простоватая стрельцовская мама сражалась за сына с отвагой тигрицы. Конечно, шансов отстоять своего Эдика у неё не было. Однако моральную победу она, бросившая вызов целой системе, на мой взгляд, одержала. Заслужив наше безусловное уважение.

Что же касается ещё одного заметного участника тех драматических событий, то его не все мемуаристы и исследователи вспоминают добрым словом. Разговор пойдёт о защитнике подсудимого Стрельцова. Надо признать, Э. Г. Максимовский и А. В. Сухомлинов относятся к адвокату в этом деле по-разному. Но в одном позиции двух юристов совпадают: защитник у Эдуарда появляется слишком поздно. 15 июля, за неделю до суда. Конечно, 20 лет назад и о таком думать боялись, однако сами сообразите: как за семь дней одолеть многотомное дело? Нужно же не просто его прочитать, но выработать согласованную с подзащитным тактику, поработать с приглашёнными именно адвокатом свидетелями, прикинуть, что предпримет обвинение.

У А. В. Сухомлинова сцена знакомства адвоката и подсудимого 15-го числа описывается так:

« — Мидовский Сергей Александрович из Московской коллегии адвокатов, — представился пожилой мужчина. — Со мной заключили соглашение на вашу защиту. Я вас буду защищать. Не возражаете?

— А кто заключил?

— Ну, допустим, твои родственники — и после паузы — скорее всего друзья, — пояснил адвокат, умело переходя на “ты”. — Ордер уже оплачен, так что не волнуйся.

“Опять Коля”, — догадался Эдик, вспомнив разговор в КПЗ».

Автор книги, как видим, твёрдо верит в могущество Николая Загорского, который и из заключения непринуждённо добирается до Московской коллегии адвокатов. Впрочем, ордер на защиту и впрямь оплачивать было некому. Татушин с Огоньковым сами завязли, у Софьи Фроловны отродясь подобных денег не водилось, а завод ЗИЛ отказался от всяческой помощи. И то, что Мидовский ходил в партком к Фатееву, и в завком к Платову, и в команду мастеров «Торпедо» к начальнику команды Ястребову, — не подлежит, на мой взгляд, сомнению. И их отказ даже в характеристике (!) также вполне понятен. Люди испугались: пахнуло прежним, едва забытым. Поэтому ничего не остаётся, как поверить в силу и благородство тюремного «авторитета».

В целом же у А. В. Сухомлинова защитник С. А. Мидовский смотрится грамотным, опытным специалистом, который сразу, без обиняков сообщил подопечному: «Я уже изучил твоё дело. Там всё записано. Конечно, можно было занять иную, более хитрую позицию. Признаваться во всём подряд не следовало (а кто ж мог посоветовать-то, если адвоката не было? — В. Г.), это явно лишнее, но теперь менять ничего не будем, только испортим ситуацию». И чуть позже добавил: «Говорят, лично Хрущёв держит дело на контроле!» Далее Андрей Викторович расскажет о значительной, по его мнению, роли Мидовского в сокращении срока: это уже когда Стрельцова упекут на 12 лет.

Короче говоря, следуя логике книги, два фактора дезорганизовали защиту: непосредственно признание Эдуарда и, конечно, тот «личный» контроль первого лица государства.

Безусловно, недооценивать оба момента нельзя. И я всё-таки не до конца соглашусь с Э. Г. Максимовским, когда он категорично утверждает: адвокат на процессе «топил» Стрельцова. (Хотя позиция Стрельцовского комитета, созданного Эдвардом Григорьевичем, заслуживает несомненного внимания). При этом действительно недурно для начала обратиться к кассационной жалобе, поданной адвокатом по окончании судебного процесса. Вот выдержка из пункта первого столь важного документа:

«По делу известно, что, будучи брошен отцом в 4-летнем возрасте, Стрельцов воспитывался одной матерью, неразвитой, полуграмотной женщиной: несмотря на эти неблагоприятные условия, Эдуард пришёл в столичный спортивный мир скромным, застенчивым, дисциплинированным 16-летним юношей, который не пил, не курил и краснел при замечаниях со стороны тренера».

«Деликатный реверанс» в сторону Софьи Фроловны, видимо, объясняется особой, многократно апробированной тактикой адвоката: подзащитный должен выглядеть несчастнее всех остальных — для чего и родная его мать соответствующе характеризуется. Однако фраза про шестнадцатилетнего... Простите, но это же С. Д. Нариньяни! Что же получается: обязанный по оплаченному, между прочим, ордеру защищать профессионал использует «ударный» материал (подшитый, кстати, в дело вместе с ещё одним, более поздним шедевром) обвинения?

Дальше в жалобе опять на первый взгляд хитро закручено: всякие нехорошие меценаты развратили, потакали капризам, избаловали парня. Только что с этого Стрельцову на суде? От тех «меценатов» в любом случае не убудет. Ну, сняли кого-то с должности — следующую найдут. А молодой талантливый человек сейчас получит, считай, высшую меру. Может, и не стоило так долго о них рассуждать?

При этом Мидовский дело-то своё (что и обидно) знал. В частности, во втором пункте жалобы он весьма точно восстановил события 25 мая:

«Суд не учёл, что одной из причин, толкнувшей Стрельцова на преступление, явилось неосмотрительное, чересчур легкомысленное поведение самой потерпевшей Лебедевой, давшей Стрельцову повод для обращения с ней не как с целомудренной девушкой, а как с доступной женщиной...

В самом деле: едва познакомившись со Стрельцовым и узнав, по её собственным словам, ещё в Тишкове, что он женат, — она тем не менее избирает его своим кавалером, сразу переходит с ним на “ты”, пьёт с ним вино...»

Далее следует уже описанное. Причём Мидовский даже объясняет удар Стрельцова по лицу Марианны резкой болью и рефлекторной реакцией на откушенный ноготь и расцарапанный палец.

Больше того, в жалобе предельно аргументированно разбирается приплетённое дело о скандале на Крутицком Валу 8 ноября 1957 года. Тут адвокат по-настоящему точен, убедителен, доказателен. Наспех выстроенные доводы прокурора разносятся легко и непринуждённо. Так что же, надо согласиться теперь с А. В. Сухомлиновым?

Нет, к сожалению. Сам Андрей Викторович ещё прежде рассказал о том, как добирался до дела Стрельцова, как встретился с бывшим коллегой, заместителем председателя Московского областного суда К. А. Зотиным. Который тихо объяснил ему: «Дело уже изучалось в Верховном суде. Всё оставлено без изменения. Приговор “стоит”. Есть ли смысл опять им заниматься?»

У них, юристов, это веско звучит: «стоит приговор». Потому что приговор тот не Эверест: его можно раскачать, разрушить, опровергнуть даже по прошествии многих десятков лет — примеры были. А уж имея на руках материалы свежего дела, имея живых и здоровых свидетелей, вещественные доказательства, которые не все, возможно, умещались в портфеле «следователя Маркво», многолетний опыт работы конкретно в советском суде, когда с годами неизбежно завязываются чисто человеческие отношения, — умный, мастеровитый защитник и обязан был сделать всё, чтобы приговор «не устоял». Не надо забывать: обвинение поддерживает прокурор, служащий непосредственно государству. Оппонирует же адвокат, который отстаивает конкретного человека в его борьбе за справедливость. Сейчас, например, в деле футболиста он последний защитник. И никакого «вратаря», кроме апостола Петра, дальше не предполагается.

Ведь беспрецедентное количество процессуальных нарушений бросилось в глаза А. В. Сухомлинову через 40 лет (!) после случившегося. А тогда, в 58-м, вывернуть наизнанку омерзительно проведённую следственную работу настоящему юристу (на мой взгляд, то же самое понимал и К. А. Зотин — оттого так мрачно отвечал А. В. Сухомлинову) не составляло труда.

Тот же «след» Караханова, в частности, вовсе не использован в кассационной жалобе. А ведь потребовать дополнительных анализов при одинаковой группе крови — прямая задача любой защиты.

И если бы задействовать абсолютно законный, замечу, механизм, проявить принципиальность и самостоятельность, то от суда можно было затребовать в худшем случае возвращения дела на доследование. А в лучшем — оправдания.

А как же с предопределённостью приговора и с тем обухом, которого плетью не перешибёшь? Вопрос заслуживает дополнительных размышлений. Несомненно, признание Эдуарда значительно облегчило работу обвинению и, соответственно, максимально осложнило защите. Теперь вспомним первый диалог 15 июля. Миловский сетует на то, что парень зря во всём сознался, принимая признание как неизбежную данность. После этого лишение свободы вроде как подразумевается, ибо если по-другому выступить — будет ещё хуже. Так хуже окончательного приговора Стрельцову нет и быть не может! Объявленные 12 лет включили в себя и выдуманную вину (лишних три года) за события ноября 57-го: выходит, что профессионализм Миловского вообще не пригодился.

Пригодиться же, на мой взгляд, мог. Если бы адвокат решился на масштабное противостояние мрачно, тупо идущей по утверждённому пути безликой злобе. Для чего нужно было, конечно, дезавуировать признание на следствии. «Царицей доказательств» чистосердечные каракули подследственного называли за 20 лет до того. Теперь, после XX съезда КПСС, время изменилось. И отчего бы не рассказать на суде, как добивались от футболиста чистосердечного признания? Про обещания, что отпустят тут же, как он снимет, так сказать, грех с души и поедет (по-другому не будет, точно...) на свой чемпионат мира.

Безусловно, то был бы скандал — несмотря на закрытый статус процесса. Ведь потом пришлось бы рассказывать про итоговый обман: он-то сказал, что надо, а его никто не отпустил. И если — пусть слегка, ненавязчиво — напомнить о фигуре Караханова, то следствию тоже бы не поздоровилось. Несомненно, адвокат шёл бы на риск — не исключено, бессмысленный. Но, прежде всего, оставался шанс, хоть и маленький: всё-таки защита не соглашалась со всем комплексом обвинений (а не исключительно с одним эпизодом), заявляя о собственной, взвешенной и согласованной позиции. При этом дело начинало «греметь» — даже при закрытых дверях. И кого такой шумный расклад устраивал?

Однако для всего вышеуказанного нужно было переходить от обычной рутинной практики к высоким исключениям из правил. К таким, как та же Софья Фроловна, которую многомудрый адвокат явно недооценил и с которой не сумел достичь прочного, квалифицированного союза для спасения Эдуарда. Так то — мать.

А ведь примерно в то же время коллеги Мидовского добивались других репутационных высот. Допустим, С. Л. Ария защищал в 60-е годы, когда проще, безусловно, не стало, А. Д. Сахарова и многих иных диссидентов в самых разных городах Союза. И добился того, что его, как и «полуграмотную» Софью Фроловну, начали «бояться». Высочайшая награда! Но таковой удостаиваются немногие избранные. Надо ли винить остальных? Так или иначе, отказавшись от опасного сражения, Сергей Александрович Мидовский изначально согласился на пять лет строгого режима для подзащитного. Оттого-то мы и вспоминаем об этом адвокате лишь в связи с указанным делом.

Которое шло своим чередом, в том числе и благодаря новому творческому достижению «Комсомольской правды». Фельетон «Ещё раз о “звёздной болезни”» Н. Фомичёва и И. Шатуновского появился на свет 22 июня. «Стрельцов превратился в социально опасный элемент, а восторженные меценаты курили ему фимиам» — такой постулат попытались аргументировать авторы.

Кстати, о них. Н. Фомичёв в историю журналистики, прямо скажем, не вошёл. В отличие от соавтора, Ильи Мироновича Шатуновского. Тот специализировался на фельетонах об известных людях. Редакционное задание выглядело просто: развенчать, унизить, втоптать в грязь, дабы не высовывались, не отличались лица не общим выраженьем. Так, немалые неприятности имел Марк Бернес после публикации «Звезда на “Волге”», а 22-летняя Людмила Гурченко, язвительно упомянутая вроде бы под занавес некоего сатирического обозрения «Чечётка налево» — на предмет так называемых «левых» концертов, — в 60-е годы была почти напрочь забыта кинематографом.

Стрельцов и в столь славной компании оказался «особо отмечен». Подумайте: 22 июня ещё не начинался собственно суд. Между тем в материале авторов-«правдорубов» Эдуард уже выглядит виновным. И что это такое, если не прямое, беззастенчивое воздействие на грядущий приговор «самого справедливого суда в мире»?

А начинается у Н. Фомичёва с И. Шатуновским всё, разумеется, с письма болельщиков. Те после вылета наших в одной четвёртой мирового первенства (что посчитали неудачей) интересовались, почему не выступал Стрельцов и что с ним случилось. Вот чуткие авторы и ответили любителям футбола из Тбилиси — этим, вероятно, подчёркивался всесоюзный интерес к сложившейся ситуации — творением, которое превзошло по цинизму даже фельетон С. Д. Нариньяни.

Нет, посыл прежний: был Эдуард хороший мальчик, не пил и не курил, а потом появились огромные деньги, вседозволенность, покровители. О последних написано едва ли не больше, нежели о футболисте. Он же смотрится полнейшим недоумком: «А человек-то Стрельцов был (обратим внимание: в прошедшем времени. — В. Г.) серый, недалёкий. Его некомпетентность в самых примитивных вопросах вызывала изумление и улыбки у товарищей по команде. Он искренне считал, что Сочи находится на берегу Каспийского моря, а вода в море солёная, оттого что в ней плавает селёдка».

А. Т. Вартанян уже в наши времена объяснил, что Сочи перед сезоном каждый год принимал многие команды, и не понимать, на побережье какого моря находится город, футболист не мог при всём желании. А пример с селёдкой дотошный Аксель Татевосович нашёл у... А. П. Чехова в рассказе «Экзамен». То есть целых два сатирика-юмориста не смогли придумать ничего самостоятельного. Сразу как-то подползают мысли о том, кто по-настоящему сер и недалёк.

Использована в фельетоне и история на Крутицком Валу. Во многом благодаря «комсомольскому» дуэту суд сумел прибавить лишних три года к сроку, хотя пересказан эпизод лживо и бездарно: Стрельцову, по версии авторов, «втемяшилась блажь» ворваться в дом ночью, после чего он, опять же ни с того ни с сего, принялся ожесточённо бить посуду на кухне. В таком случае надо не о приговоре думать — о лечении. Только вот кого лечить: футболист абсолютно здоров. Может вновь стоит говорить о каких-то отклонениях у пишущих в центральной газете?

Изрядная доля текста посвящена так называемым «покровителям и меценатам», и, думается, не случайно. Как не раз повторялось, Стрельцова подлинно любили в народе. Выступление советской команды на мировом форуме вызвало Прямое недовольство болельщиков составом сборной. Это из Тбилиси пришёл вежливый вопрос о Стрельцове (надеюсь всё же, что письмо не в Москве написано). На ЗИЛе, например, эмоции достигли совсем иного накала.

При этом я, как и А. П. Нилин, считаю преувеличением утверждение о возможных массовых демонстрациях рабочих в защиту футболиста. А вот с мыслью Э. Г. Максимовского о «глухом ворчании» тех же автозаводцев соглашусь полностью. Причём можно было говорить о «глухом ворчании» болельщиков всей огромной страны. Логика ворчавших проста. Ехали чуть не за «золотом» (это не выдумка), и где оно? Проиграли в четвертьфинале Швеции. Которую три года назад тот же Эдик совместно с Борисом Татушиным разбомбил — причём там же, у них. А их двоих вместе с Огоньковым на чемпионат не взяли!

Конечно, никакие «колонны» никуда бы не пошли. Не Новочеркасск 62-го года, речь не о ценах, мясе и вообще хлебе насущном. Однако людское настроение, мрачное, угрюмое, — тоже фактор нежелательный, мягко говоря. Оттого и фельетон «Ещё раз о “звёздной болезни”» выходит как ответ читателям и оттого развивается тема «заступников», этаких недальновидных «радетелей», мешающих осуществить справедливый суд. Начальников среднего звена, как известно, трудовой народ недолюбливает, потому как конкретно с ними приходится иметь дело, а не с теми, до кого не дозвонишься и не докричишься. Поэтому осмысленный удар «Комсомолка» наносит как раз по некоторым зиловским начальникам, а также районным руководителям. А под самый жаркий огонь попал не чужой вроде газете комсомол. Райкому припомнили тот строгий выговор, объявленный в день выхода «Звёздной болезни». Вышла, по мнению фельетонистов, ошибка: исключать нужно было Стрельцова, гнать поганой метлой. «Слово взял, — напоминают читателю, чтобы знал, кто у нас виноват, — первый секретарь райкома ВЛКСМ Виктор Полищук. Сначала секретарь дал туманное определение “широты русской души”, потом решительно принялся утверждать, что именно такая душа у Эдика. Из выступления Полищука явствовало, что Эдик человек, в сущности, хороший, что он одумается, исправится, а посему достаточно записать ему строгий выговор, но на футбольном поле оставить, ибо он забитыми голами искупает свою вину».

Сказано было 2 февраля, и сказано неплохо: ведь произошедшее в ноябре 57-го, если строго посчитать виноватым исключительно футболиста, он и вправду кровью искупил. Однако в июне, в свете, так сказать, новых обстоятельств, высказывание районного комсомольского лидера должно смотреться невообразимым слюнтяйством.

Зато Н. Фомичёв и И. Шатуновский с каждой строкой поднимались в параллельной человеческой иерархии всё выше и выше. Даже следователи прокуратуры оставили в покое «семейную» тему Стрельцова. Комсомольский же тандем не постеснялся сообщить миллионам соотечественников, что Эдуард выгнал из дома жену.

...Стрельцов на суде держался исключительно достойно. Все почему-то ждали его последнего слова. Он промолчал. А что говорить? Марианне давно всё сказано. Остальным объяснять что-либо поздно. Приговор известен: 12 лет строгого режима — причём три года за эпизод на Крутицком Валу «пришили» к делу совсем уж незаконно: и никаких вновь открывшихся обстоятельств не нашли, и часть статьи 74-й незаметно умудрились поменять с первой на вторую.

Начиналась другая жизнь. Некоторые недальновидные товарищи рассчитывали, что он, такой слабый и мягкий в быту, такой ведомый и безвольный, сгинет непременно и неотвратимо.

Ошиблись. К счастью.