Эдуард Стрельцов

Глава 7 В ЗАКЛЮЧЕНИИ

Итак, чемпионат мира-58 прошёл без Стрельцова. Подробный анализ результата советской сборной в рамки нашей темы не входит. Однако не один десяток лет многие истинные любители футбола убеждены: будь Эдуард в Гётеборге и Стокгольме — СССР взял бы первенство!

Причём Татушин с Огоньковым в этой связи упоминаются гораздо реже. Нет, повторяют старенькие болельщики: главное — центр нападения. Тут ещё злая судьба приготовила дебют Пеле в матче аккурат против Советского Союза. Дальше — яснее ясного: у них семнадцатилетний вундеркинд выступил, а нашего «сняли с пробега». Отсюда и результат...

В действительности же тема гораздо сложнее.

«Группа смерти», куда наши попали, включала, кроме будущих чемпионов бразильцев, всегда авторитетную Англию, а также бронзовых призёров предыдущего первенства австрийцев. Последних СССР победил, а с британцами помешал несправедливый пенальти, приведший к ничьей и последующей ужасной переигровке, отобравшей силы перед одной четвёртой финала. И южноамериканцы со свежими Пеле и Гарринчей победили Советский Союз (ослабленный к тому же травмой Игоря Нетто) — 2:0.

Но что теперь гадать? Бесспорно, отечественная команда выглядела бы намного сильнее, располагай она тремя отличными мастерами во главе с нападающим, без преувеличения, мирового уровня. Хотя, по моему мнению, справиться с бразильцами образца 1958 года, которые к тому же с каждой игрой действовали всё сильнее и сильнее, не удалось бы никому — в том числе и советской сборной. А вот место на пьедестале почёта с тремя замечательными (пусть и неидеальными в быту!) футболистами мы вполне могли занять. Вплоть до — опять же высказываю своё мнение — выхода в финал.

Реальный же результат известен: поражение от шведов в четвертьфинале. Что болельщики страны победившего социализма восприняли как поражение и по поводу чего переживали пресерьёзно. Так что совершенно неправдоподобная и бездарная байка, будто первая сборная отправилась на «зону» к Стрельцову, где проиграла коллективу зэков, собранному наспех Эдуардом, с разгромным счётом, причём последний гол провёл некий уголовный авторитет, смотрелась достаточно симптоматично.

...В действительности Эдуарда Анатольевича «закрыли» на долгие, если бы не некоторые более поздние перемены в законодательстве, 12 лет. И отбывание срока началось сразу после перемещения в Бутырку. Затем появился новый адрес: «...Мама, меня из Бутырской тюрьмы перевели в пересыльную “Красную Пресню”. Чувствую себя хорошо, так что за меня не беспокойся». Адалине начинается собственно «зона».

«Мама, пришли мне эти вещи: сапоги, телогрейку, чтобы я ходил на работу, помазок для бритья, футболку шерстяную красную с рукавами и ремень для брюк».

Ремня в камере лишают, потому как мало ли что человек придумает с собой сделать. Футболка — с уточнением про материал — и помазок (лезвие, выходит, найдётся) свидетельствуют о том, что мужчина хочет остаться прежним, самим собой. Но вот сапоги с телогрейкой удивляют. Это что же, их не выдавали для работы? Или они были такого качества (или размера?), которое не выдерживало даже самой мягкой критики? Всё-таки, что ни говори, а спецодеждой государство должно обеспечить подданных — пусть и особого рода. Выходит, не обеспечило?

Трудно сказать. Что бы ни случилось далее, о чём бы ни зашла речь — мы должны понимать, что вступаем в мир, где всё не так, как принято в цивилизованном обществе, где те же вроде человеческие законы трактуются совершенно иначе, хотя кажется — так же как везде, где и понятия чести, справедливости, верности существуют в другой, иногда прямо противоположной редакции, меняющей плюс на минус, и наоборот. Зазеркалье, обратная сторона планеты — сравнений масса придумана. А суть одна: нам никогда досконально не докопаться до происходившего в лагерях. Мы способны лишь предполагать с известной долей достоверности.

Надо признать, что Э. Г. Максимовский проделал большую работу, стремясь как можно более точно определить ситуацию, в которую попал Стрельцов за колючей проволокой. Как раз на найденные Эдвардом Григорьевичем примеры и свидетельства и опираются А. П. Нилин и все остальные. Чему верить, чему нет — вопрос в данном случае второй. Главное — думать и анализировать.

Впрочем, и А. П. Нилин внёс, бесспорно, весомый вклад в попытку восстановления истины, опубликовав письма Эдуарда Анатольевича из мест заключения. Эти документы производят, прямо скажем, жуткое впечатление.

Вот следующее:

«Мама, береги здоровье. Тебе будет тяжело без меня, ты продай машину и ни в чём себе не отказывай. Возьми свидание со мной. И мы обо всём поговорим».

Это начало иной, запредельной жизни. «...Будет тяжело без меня», а продашь битую «победу» — живи, «ни в чём себе не отказывай». Он пока ничего до конца не понял. Как, по идее, всякий нормальный гражданин. Он по-прежнему считает, что за него хлопочут такие большие люди, что выговорить страшно. Ошибся, бывает.

Э. Г. Максимовский приводит воспоминания Ивана Александрова, который конвоировал футболиста «по его первому этапу из пересыльной тюрьмы в Кирове в посёлок Лесной Кайского района, в 1-й лагпункт». «По строгости режима, — вспоминал через полвека конвойный, — это был всё равно что пионерский лагерь. Уголовная мелкота сидела, не особо опасные преступники. Впрочем, и мелкота, объединяясь в преступные семьи-сообщества, быстро овладевала жестокими законами воровского мира... В вятских лагерях его ждали, были уверены, что Стрельцов попадёт именно сюда. Три дороги было из Москвы. В Мордовию — но туда отправляли чаще политических. На Колыму и Чукотку — но это самый отпетый рецидив».

А вот Эдуард рапортует телеграммой: «Здравствуй, мама. Нахожусь в Вятлаге, на лесоповале, вышли пищевую посылку, здесь ничего нет. Адрес: Кировская обл., р-н Туркнья. Эдик».

Ничего нет. Есть нечего. Человек подавлен и потрясён. Теперь всё ясно: никто не выпустит и не поможет. Такое трудно перенести. Но он сумел. Уже в следующем письме другая интонация:

«Привет из Вятлага. Здравствуй, дорогая мамочка!!!

Мама, шлю тебе большой привет и желаю хорошего здоровья. Мама, извини, что так долго не писал. Всё это время находился в Кирове на пересылке и думал: куда меня везут. И вот я приехал в знаменитый Вятлаг. Здесь всё связано с лесом, в общем, лесоповал. Сейчас, то есть первое время, трудно работать. Грузим и колем дрова. И вот за этим занятием целый день».

Охранник Иван Александров сравнивает такую лагерную жизнь с пионерской. Ему виднее. В письме же дальше трудное признание: «Со школой я распрощался, здесь школа только начальная, до 4-х классов. Приходишь в барак, и кроме как спать нечего делать. Да и за день так устаёшь, что руки отваливаются. Но это, наверное, без привычки. А как привыкну — будет легче».

Да, со школой пока ничего не вышло. Заметьте, он хочет учиться. И уж точно не из-за поблажек в режиме — их не предусмотрено. Просто нужно закончить среднюю школу: талант талантом, а знания с аттестатом в придачу жизненно необходимы. При этом и впрямь «руки-ноги отваливаются».

Страшно представить, каково пришлось тем, кто избежал Вятского «пионерского лагеря»!

Здесь придётся сделать небольшое отступление. Сегодня многие самые элементарные вещи приходится объяснять, что называется, на пальцах — слишком силён нигилизм по отношению к советскому прошлому. Бытует мнение, что всякий известный советский человек, спортсмен особенно, попав хоть на войну, хоть в тюрьму, — точно не пропал бы. Его устроили бы по высшему разряду, потому как он избранный, в отличие от остальных.

Но кто такой для «зоны» Стрельцов? Большой футболист? Однако они, зэки, давно сидят, игры его не видели. (Увидят ещё, восхитятся — но потом). А никакого отношения к блатному миру заслуженный мастер спорта не имел. Напротив, он прибыл в Вятлаг с исключительно нехорошей статьёй. Бесспорно, заступничество Николая Загорского помогло Эдуарду остаться «мужиком» — то есть выполнять все требования администрации, работать не покладая рук, избежав при этом издевательств и унижений со стороны криминальных авторитетов. В данном статусе Стрельцов, если забежать вперёд, свой срок и переживёт. Что же до рассуждений о чуть не райских условиях, якобы созданных в колонии олимпийскому чемпиону, то исходили они, на мой взгляд, не от его поклонников, как считают некоторые авторы, а как раз от тех, кто буквально мечтал расправиться с замечательным футболистом. Ведь когда удалось и осудить, и посадить, — как удобно вбросить информацию, что ничего страшного не случилось: мол, подумаешь, он и там жирует, ещё мало дали!

При этом именно в самом начале срока Эдуарду Анатольевичу пришлось пережить самое страшное испытание, когда он — во многом благодаря стечению обстоятельств — остался в живых. Вновь обратимся к документам.

Выписка из истории болезни (как она приведена в книге Э. Г. Максимовского):

«Заключённый Стрельцов поступил в лазарет со множественными ушибами тела. Удары были нанесены в области пояснично-крестцового отдела, грудной клетки, головы и рук. Удары наносились твёрдыми предметами, предположительно обрезками железных труб и каблуками сапог. Тело было покрыто ссадинами и кровоподтёками. Отмечены множественные рваные раны на голове и руках».

Лечиться Стрельцов будет четыре месяца.

Не нужно быть врачом, чтобы понять: столь сильные побои неизбежно скажутся на здоровье. Каким-то образом повлияют они и на смерть Стрельцова в 53 года.

Итак, били его и вправду зверски: трубами, ногами, кулаками, били упавшего и беспомощного, били группой: впятером-вшестером, не меньше. Могли и убить. Но обошлось, если, конечно, так уместно выразиться.

Чем же объяснить запредельную жестокость? Ведь упомянутый Иван Александров сообщает вроде о том же периоде: «В первом лагпункте к Стрельцову поначалу отношение было доброжелательно-снисходительное. И со стороны администрации, и со стороны зэков. Практически никто не воспринимал всерьёз его приговор по дурной статье. Все знали, как такие статьи делаются. На лесоповал его не отправляли. Работал на разгрузке-погрузке. Конечно, занятие тоже не подарок, но по физическому напряжению с лесоповалом несравнимое. Не бедствовал. Из Москвы к нему приезжали. Часто получал посылки».

Надо признать: «пионерская» тема в смысле нагрузок у конвоира Александрова звучит постоянно. Всё-таки трудно дать оценку состоянию человека, находясь по другую сторону баррикад. К тому же и посылки к Стрельцову подвозят, а вот его конвоирам до такой роскоши далеко. Поэтому согласиться с охранником во всём не получится и при желании.

А жизнь заключённого, безусловно, трудна и требует некого навыка:

«Мама, когда продашь машину, я попрошу тебя, чтобы ты выслала сто рублей. Эти деньги высылать будешь вместе с посылкой. Запечатайте (множественное число используется в связи с пока ещё участием Галины Чупаленковой. — В. Г.) их вместе с сахаром. Коробку откройте, выложите половину сахара, положите сто рублей, опять сложите сахар и заклейте коробку, чтобы не было заметно. Они мне нужны. Только вышлешь, когда продашь машину. Твои валенки были малы, но я их растянул и подшил, теперь они стали по ноге».

Тут, опять же, и насчёт частых посылок прописано. Денежки-то, похоже, изымались в безымянный фонд помощи персоналу колонии. И смотрите, как «растёт» у нас на глазах Эдуард: неплохую комбинацию с сахаром продумал.

Так надо же как-то выживать! В процитированном письме он успокаивал и Софью Фроловну: «Мама, давай-ка быстрее продавай машину, расплатись с долгами и ставь себя на ноги. Хуже нам было в войну и после войны, и то пережили. А это как-нибудь переживём. Ведь я не один сижу не за дело, многие матери также остались одни. И если все будут говорить: не хочется жить, то что нам остаётся делать? У нас же хуже положение, и то мы не унываем».

Получается, несчастная мать писала сыну, что жить не хочет. А он из Вятлага её ободряет и утешает. Нет, будет немало писем и не с такой жизнеутверждающей интонацией, однако некоторые итоги по его адаптации в условиях неволи можно уже подвести.

Стрельцов рос в страшные военные-послевоенные годы. И прошло-то с того времени к 58-му всего ничего. И вкус жмыха, что приходилось кушать, не забыт. Потому для него однозначно: тогда, 10—15 лет назад, было хуже, нежели в колонии. Это уже то, что засело на генетическом уровне, это неистребимо, не выбьешь. Оттого и сейчас, «на разгрузке-погрузке», он сумел подшить валенки так, как надо. И про коробку с сахаром тоже усвоил быстро — это, конечно, ребята подсказали. Что ж, голь на выдумки хитра. Особенно когда приходится противостоять тем, кто, собственно, её голью и пытается сделать.

К тому же нельзя забывать, что Эдуард Анатольевич — спортсмен. Дело не в том, что заслуженный, а в том, что настоящий. Значительная часть ценителей игры не до конца осознавала: стрельцовская якобы лень на поле есть форма, а не содержание. В действительности уже в 50-е страна имела в активе зрелого мастера, волевого и подготовленного. Другое дело, как тем активом распорядились. Так уж это не к Стрельцову.

Подытоживая сказанное, можно заявить: после начального периода растерянности, совершенно неизбежной в предложенной ситуации, футболист принялся осваиваться на новом месте. В чём некоторым образом и преуспел.

И вот теперь время вернуться к тому ужасному избиению. Скажу прямо: история лишена фактической безупречности. Так понятно: кто ж возьмётся документировать такие вещи. И тюремное дело Стрельцова, как сообщил Э. Г. Максимовский, в 90-е годы успели уничтожить. Спасибо хоть ту выписку из истории болезни удалось привести.

Так что чёткой последовательности и, главное, безукоризненной логики ждать в дальнейшем изложении не приходится. Ведь, в частности, на кого ссылается Э. Г. Максимовский? На уже знакомого нам Ивана Александрова. А потом и А. П. Нилин пересказывает, пусть по-своему, ту же историю от конвоира. Так ничего не попишешь. Хотя версия, по крайней мере, провокации — весьма правдоподобна.

Итак, к Эдуарду привязался некий малолетка, по кличке Репейник. Впрочем, восемнадцать ему уже исполнилось. Стрельцову же «стукнуло» аж двадцать один — тоже, надо сказать, не аксакал. Разница состояла лишь в том, что Эдуарду никакой конфликт был не нужен, а противнику его с говорящей кличкой — напротив, необходим. Потому как эти самые малолетки готовились, путём различных испытаний, стать полноправными членами воровского сообщества. Так что для них всё в зачёт шло. Думается, не надо конкретизировать, учитывая статью футболиста, как примитивному бандиту удалось заставить Эдуарда защищаться.

Ни боксом, ни самбо, ни другими видами единоборств Стрельцов не занимался. Однако «перовско-фрезерскую» школу защиты и нападения прошёл. Ну и здоровьем природа не обидела. Поэтому в схватке один на один криминальный мир потерпел сокрушительное поражение.

Но истинно криминальное начало и состоит в забвении всяческих общепринятых правил. По сведениям Э. Г. Максимовского, так называемая «отрицаловка» после того, как футболисту удалось отделаться от Репейника, собралась на «толковище» в котельную. Смысл этих выражений разъясняет уже появившийся «Словарь блатных терминов». «Отрицаловка» (или «отрицалово») — группа заключённых, негативно настроенная к администрации и мешающая ей работать. «Толковище» — сбор, совещание блатных для решения какого-то вопроса, в данном случае можно было говорить о суде над Стрельцовым. В результате, «потолковав», «отрицаловка» постановила поставить Стрельцова «на куранты». То есть убить. И в три часа ночи его вызвали «поговорить» не для того, чтобы избить-проучить, а дабы забить до смерти.

Всё же не дошли до того. Почему? Идеи милосердия отбросим сразу. Калечили человека, который в силу известных причин не мог оказать сопротивления. Значит, бешеную ненависть кто-то мог сдержать. Или за крайнее её проявление впоследствии наказать. Граждане, впятером-вшестером избивающие лежачего, отчего-то природным образом чуют такую перспективу.

Приговорить и тут же расправиться с неугодной личностью идеально получалось при И. В. Сталине. Во времена же Н. С. Хрущёва маховик массовых репрессий вообще, как известно, встал. Поэтому и хрущёвская приписка про использование на тяжёлых работах — это всё же исключительное проявление эмоций, а не приговор.

Потому хотя бы, что Стрельцов был весьма уже известен за рубежом. И странная гибель в заключении юного таланта никак не шла бы на пользу международной спортивной репутации Советского Союза.

Имелись и иные причины фактического неисполнения постановления «толковища». Например: в Вятлаг переводилось немало энкавэдэшных сотрудников перед самым уходом на пенсию. А зачем, спрашивается, нужны новые неприятности со всякими там заключёнными, когда дружную семью скоро ожидают хорошие ежемесячные деньги и уютная квартира? И так с зэками намучились, спасу от них нет. Ну и бог с ним, с этим футболистом, пускай выживет, а то потом хлопот не оберёшься.

Откуда администрация знала про свирепое «толковище», на которое собралась грозная «отрицаловка»? Так пресловутый Репейник, с которого всё и началось, был по совместительству — сегодня никто и не отрицает — осведомителем оперативной части. Сильна Россия единством.

Что же даёт нам эта невесёлая, прямо сказать, история для понимания того положения, в котором оказался Стрельцов? Прежде всего, думается, что риск «нечаянно погибнуть» с того времени — позади. Если его свободно могли убить и не убили — значит, скорее всего, насильственной смерти удалось избежать. И «на куранты» его никто более не ставил. Разумеется, шанс не уберечься от падения неловко подпиленной сосны (надо признать, люди уходили из жизни таким образом и без злого умысла) оставался — это ж колония. Однако уже то, что им серьёзно занялись в лазарете (одна правдивая история болезни чего стоит), сообщало о некотором успехе тех, кто заботился о его будущем.

Тем не менее впереди у этого молодого, компанейского, всеми любимого парня были 12 лет за забором с проволокой, занятых изнурительным, неблагодарным трудом в обществе тех, кого выбрала ему неловкая судьба.

При этом футболист лишался, по определению, любимого дела. А мы помним его начальную фразу из книги «Вижу поле...»: «Я играю в футбол, сколько помню самого себя». Поэтому его не привычной игрушки лишили. Я бы сказал, что под угрозу был поставлен смысл его жизни. Та игра с мячом — для него вовсе не хобби и не исключительно источник благосостояния. Действуя на привычном нам всем травяном прямоугольнике, он изыскивал непонятные остальным глубины, открывал нежданные тонкости, высвечивал волшебными движениями скрытое до того во мраке, воплощаясь и проявляясь как многогранная творческая личность, — за то и обожала его публика. Действительно, замысел у него тут же молниеносно воплощался: такое, пожалуй, возможно лишь у джазистов. Теперь представьте: у того музыканта отобрали инструмент, у художника — кисти и полотно, писателя лишили пера и бумаги. И к чему тогда вообще жить? Не будем забывать и о специфике футбола: игра-то для зрителей, отчего присутствует мощная эмоциональная подпитка, помогающая исполнителю на поле. Безусловно, Стрельцов не демонстрировал трюки единственно для аплодисментов, но являлся абсолютно нормальным спортсменом, которого внимание многотысячной аудитории окрыляет и будто принуждает к новым творческим изыскам.

И без этого всего он остался. Причём ситуация значительное время выглядела беспросветной. Потому в письмах Софье Фроловне перед нами часто предстаёт не просто измученный тяжкой работой, но иногда задыхающийся от безнадёжности существования человек. Хотя и в материальном плане, мы уже заметили, ничего хорошего не найти при всём желании.

Вот ещё пример из письма:

«Мама, начинается зима, пришли мне, пожалуйста, шерстяную фуфайку от костюма тренировочного, футболочки шерстяные, безрукавки две штуки и, если есть, варежки или перчатки. Если ты отослала мне 100 рублей и сахар, то больше ничего пока не надо».

Процитированному отрывку нельзя не удивиться: ведь зима действительно на носу. Заключённый Стрельцов на работах в Кировской, напомню, области. Не жарко. И что же представляли из себя многочисленные посылки, о которых вспоминал Иван Александров? Ясно же: при таких ветрах и морозах необходимы тёплые вещи — те же варежки с перчатками, например, в несколько комплектов. А их в Вятлаге нет отчего-то — потому он и просит самое необходимое. А. П. Нилин приводит другой отрывок:

«Мама, ты хочешь ко мне приехать и привезти что мне нужно. Возьми часы, а то без часов очень плохо, возьми пиджак, возьми бритвенный прибор, только не железный, а в сумочке с замком, который подарила команда ФРГ, и пушистый помазок. Из питания что хочешь, если у тебя нет денег, то не нужно, правда, здесь ничего из питания нет, но ничего, обойдёмся...»

Честное слово, становится жаль, что немцы ничего не знали о судьбе советского форварда. Ведь если они тогда, униженные им, успешным, талантливым и агрессивным, сподобились на хороший подарок, то уж когда Эдуарда довели до Вятлага, наверняка оказали бы действенную помощь. Но увы. С. Д. Нариньяни, И. М. Шатуновский и их заказчики могли быть довольны: Стрельцов мучился по-настоящему. И машину продали (а что делать-то?) — Софья Фроловна последнее отдавала, чтобы сыну варежки отправить.

А как же завод имени И. А. Лихачёва? Стоит признать: руководство завода повело себя не по-лихачёвски — мелко и пошло. Причём рядовые сотрудники скидывались и помогали: Эдуард напишет потом о посылках «от рабочих». Даже и переписка имеется с трудящимися автогиганта. А вот заводское руководство выступило с иной «благотворительной акцией»: половину квартиры, куда Эдуард въехал с матерью и женой в январе 58-го, передали некоему нуждающемуся гражданину. Таким образом, отдельная квартира вновь превратилась в коммуналку. Софью Фроловну оставили в пятнадцати метровой комнате. Действительно, зачем жилплощади пустовать? Тем более что ночевать футболисту теперь есть где и работой он обеспечен. Жена, опять же, ушла (Алла подала на развод), а мать... мать перебьётся. Пусть тот новоявленный сосед и оказался запойным пьяницей, который иногда подолгу умудрялся не пускать Софью Фроловну в её законное жилище, попросту закрыв общую дверь на задвижку. А силой-то больной женщине не пробиться. При этом кто такой футболист Стрельцов, автозаводский жилец не знал!

«Мама, ты пишешь, что отбирают комнату. Отдай им эту комнату и не расстраивайся. Буду жив и здоров, заработаем всё потерянное, а если не заработаем, то проживём и на пятнадцати метрах. Самое главное для меня, это чтобы ты была жива и здорова... Приеду я только к тебе».

В принципе, приезжать-то ему больше и не к кому. Но стоит, пожалуй, остановиться на словах «буду жив и здоров». Он собственной плотью ощутил (это мы сегодня можем рассуждать о вероятности или невероятности определённого исхода) проницаемость границы между жизнью и смертью. Про здоровье тоже вспомнил большой человек, страдавший до того одним плоскостопием. Потому что ежели всё-таки искалечат, то хватит и 15 метров вдвоём с матерью.

«Отдай им» — тоже войдёт в историю звенящей в ушах всякого нормального человека нотой. Вдруг, как в солнечный день, стало ясно: многим он был нужен успешным победителем. «Они» тогда и сами вроде как побеждали вместе с ним. Или даже вместо него. А теперь, по мнению кое-каких «экспертов», Стрельцов уничтожен навсегда. И вправду вырывается тонкий, беспомощный крик: «Но чтобы они тебе дали такую же (квартиру. — В. Г.), какую ты отдала в Перово. Они не имеют права меньше дать...» Пусть и понятно: «они» о правах не думают. Потому как сами их устанавливают — сами же и меняют. Сами поднимают до небес — сами бросают оземь. И всегда убеждены: упавший больше никогда не поднимется на неземную высоту. Что ж, если припомнить идейное звучание когда-то хрестоматийной вещи непопулярного ныне классика, то в том и состоит вечная ошибка неспособных к полёту изначально ползающих.

...А в колонии дела стали потихоньку налаживаться — насколько, конечно, это возможно. «Живу ничего, работаю слесарем, учусь в 8 классе “Б”».

Мало сказано — но позитива много узреть можно. Слесарь — по специальности, это раз. И в помещении — это два. А уж уточнение названия класса говорит о такой радости долгожданного приобщения к учёбе, которая ныне у школьников встречается редко. Правда, последующие строки живо напоминают о месте пребывания:

«Продуктов никаких нету, если можешь, то пришли, а если нет, то за меня не беспокойся, ничего не случится...»

Ну коли бы Софья Фроловна «не беспокоилась», то и «случилось» бы. А так, благодаря заботе матери-инвалида, сын первые тяжелейшие месяцы выдюжил.

Естественно, «зона» есть «зона». И с работой многое менялось. Учёба тоже прерывалась неоднократно. Впрочем, здесь есть любопытный штрих: «Ведь я не учился целый год. А сейчас, чтобы перейти в 9-й класс, мне нужно обязательно ответить каждый предмет за весь учебный год...»

Не учился он, честно сказать, значительно больше, чем один год: в «Торпедо» появился, окончив семь классов, а дальше недосуг было: всё спортивную честь защищал — то завода, а то и всей страны. Однако надо отдать должное учителям в колонии: восьмой класс надо заканчивать — пусть и в омерзительных условиях — но честно. Да уж, настало время заняться школьной программой...

Вместе с тем письма Стрельцова, характеризуя талантливого человека, содержат настолько музыкальную смену настроения, что диву даёшься. Тут же, после «школьной информации»: «Уже начали играть в футбол. Играли товарищескую игру с 7-м лагпунктом, выиграли со счётом 7:1. (О том, кто нёс основное голевое бремя, скромно не упомянуто. — В. Г.) С 1 июля начинается розыгрыш кубка по лагерям. Будем ездить на разные лагпункты».

Это что, чемпионат лагерный организовали? В 59-м? Как такое возможно и кто разрешил?

Отвечу. Не просто разрешил, а организовал и проследил за исполнением начальник Вятлага с февраля 1957 года по июль 1960-го подполковник Лев Иванович Любаев. Этот офицер и проработал формат соревнований между подчинёнными ему двадцатью специфическими предприятиями. Об особенностях состава рассказ пойдёт чуть позже — пока же постараемся объяснить внешне загадочную «перемену декораций». Ведь и правда: с чего бы вдруг лагерные начальники футбольные состязания берутся организовывать?

Обратимся к колоритнейшим воспоминаниям Н. П. Старостина «Футбол сквозь годы». Спартаковский «Чапай» отсидел, как известно, побольше Стрельцова. А 1944 год провёл в Ухте — славном городе, что в Коми АССР. Это, уместно добавить, не так далеко от Вятлага. Так вот, в той суровой местности Николая Петровича с неожиданной любезностью принял тамошний лагерный начальник генерал-лейтенант Семён Николаевич Бурдаков. И поручил после формальной профилактической беседы тренировать «Динамо» из того самого славного города. «Сам, — вспоминал основатель «Спартака», — любил футбол беззаветно и наивно, почти по-детски. На стадион он всегда водил жену — пожилую располневшую даму. В дни матчей управление заканчивало работу на полчаса раньше и в полном составе вслед за начальником отправлялось на футбол».

Лев Иванович Любаев своего предшественника даже перещеголял: у него во время грандиозных поединков на кубок Вятлага на трибуне присутствовали не только жена-ровесница, но и две их дочери плюс три заместителя.

Я вовсе не собираюсь идеализировать Бурдакова или Любаева. Оба оставались представителями известной нам системы. Но, чтобы хоть как-то приблизиться к их неповторимым начальственным ощущениям, приведу ещё один живописный пример из книги Н. П. Старостина: «Когда в Ухту приехала на календарную игру команда “Динамо” из Сыктывкара, мы разгромили её со счётом 16:0. Это был, по-моему, самый счастливый день для генерала Бурдакова. После каждого гола он поворачивался к сидевшему за ним министру МВД республики и, широко разводя руки в стороны, хлопал в ладоши прямо перед его носом. Если бы это было во власти Бурдакова, я думаю, он меня в тот же день бы освободил бы».

Действительно обожая игру, Бурдаков и Любаев переживали, естественно, главным образом о собственном душевном комфорте. И вот представьте: у генерала-лейтенанта Бурдакова имелся заключённый Н. П. Старостин, который, конечно, и легенда футбола, и спартаковский символ, и один из инициаторов клубного первенства Советского Союза, однако всё-таки не олимпийский чемпион. А подполковник Любаев располагал у себя «в хозяйстве» живым победителем Олимпиады 1956 года. У вас, то бишь, такого нет, зато у нас — смотрите и завидуйте!

Правда, в конце 50-х возникали сложности с формированием команд. В сталинские времена перевести и, главное, оформить необходимого специалиста было много легче: хоть в Ухту, хоть в Сыктывкар — куда хочешь. А Любаеву пришлось «крутиться». По закону выступать могли лишь собственно сотрудники лагеря. Начальник их, конечно, вынудил спортом заниматься: и бегали они у него, и прыгали, и про игры спортивные не забывали. Это хорошо, только как Стрельцова-то в действо ввести? Вовремя нашлось положение о так называемых «расконвоируемых». Такие заключённые временно могли передвигаться без надзора, получив некоторую степень свободы. Допустим, и в столовую зэки шли с конвойным. А так, в пределах лагеря человек мог перемещаться без особых ограничений. Вот Эдуарда и назначали «временно полусвободным» — пока на матч собирались, ехали, затем после игры возвращались. Ну уж как вернутся — опять «шаги влево и вправо» могли привести к выстрелу на поражение. А Стрельцов же без футбола своего жить не может. Помните, как маме гордо сообщал о крупном счёте? И ей же: «За мячик большое спасибо. Он мне очень скоро пригодится. У меня будет два мяча. Правда, первый, старенький, пооббился, но ничего».

Всё-таки, мне думается, вечно детское начало роднит великих спортсменов с актёрами, например.

С 1 июня и начался тот самый розыгрыш кубка по лагерям. Это радовало, безусловно: «Почти каждую пятницу мы ездили на другие лагпункты, выиграли кубок Вятлага». Ясно же, что солировал Эдуард Стрельцов.

...А вот одноклубники, лишённые блиставшего в ежепятничных состязаниях «расконвоируемого» центрфорварда, в 58-м опустились на 7-е место, в следующем сезоне финишировали пятыми. И это после многообещающего сезона 1957 года. При этом В. А. Маслов, несомненно, наигрывал звёздный ансамбль, который покорит советские просторы год спустя, в 1960-м. В том году автозаводцы сделают «дубль», завоевав и «золото» чемпионата, и Кубок СССР. Увы, без Стрельцова...

Надо сказать, что в 1960 году перемены настигают и Стрельцова. Его переводят из Вятлага гораздо ближе к дому. В город Электросталь. Это Московская область, на привычной всем электричке можно доехать. Софье Фроловне стало значительно проще до сына добираться. И не одной ей в том плане полегчало: торпедовцы Эдуарда навещали, Виктор Шустиков, добрый человек, много раз с мешком подарков появлялся. Лучше вроде бы стало?

Как сказать. Недалеко от Москвы тем плохо, что в город-то не выбраться. Всё-таки не армия с гипотетическими увольнительными. Потому и сидеть за колючей проволокой сравнительно рядом с родной Автозаводской улицей — особенно невыносимо. Близок локоть — а не укусишь.

Хотя подобные «тонкие штучки» Эдуард, понятное дело, перенёс бы безо всякого нытья. Но нет, «на сцену» выходят два иных неприятных обстоятельства.

Главное, как ни крути, — условия труда. Доступнее расскажет заслуженный юрист А. В. Сухомлинов:

«Оборонный завод. Вредное производство, где с нарушением правил техники безопасности и советских законов, теряя здоровье и сокращая себе жизнь, обречённо трудились заключённые. Лакокрасочные работы — без респираторов, работа в “громком” цехе — без шумозащитных приспособлений».

Как видим, уже ушедший от нас Андрей Викторович Сухомлинов, много лет искренне боровшийся за соблюдение социалистической законности в качестве прокурора, потрясён издевательством над элементарными человеческими правами. Ибо в «шумном» цехе попросту медленно глохнешь, а уж гадостью дышать без минимальной защиты — и одну-то смену непонятно как. Стрельцов с товарищами всё это выдержали. Цена? «Специалисты, у которых я консультировался по этому вопросу, — продолжал А. В. Сухомлинов, — рассказывали, что такие болезни лёгких, как туберкулёз и силикоз, здесь зарабатывали в рекордно сжатые сроки — три-четыре месяца».

С туберкулёзом обошлось, а вот силикоз Эдуард получил. Силикоз лёгких — болезнь, которая, по определению, связана с вдыханием пыли. А пыль содержит двуокись кремния. Такой дрянью дышат литейщики, гончары, шахтёры, непосредственно добывающие металл. Считается: заболевают лет через двадцать-тридцать. Но это, несомненно, неправда. Люди мучились изначально. Бросить же место не представлялось возможным: в СССР не существовало безработицы. И человек ковылял на свою вредную работу, пока мог. А у Стрельцова то же самое получилось будто бы в ускоренной съёмке: он же заключённый.

Конечно, не один Эдуард Анатольевич испытал прелести «электростального» существования. Однако, похоже, он единственный осознал основную — хотя и по обычному размышлению, не столь значимую — неприятность своего перемещения из Вятлага в Подмосковье.

Дело в том, что новый начальник лагеря не любил футбол. Точнее сказать, против самой игры, может, и не возражал. Но нужен был план. А совместить его с футболом? Такое, как видим, случалось, но редко.

Опять, стало быть, хуже стало. Вся-то и радость от успехов друзей-товарищей. Кубок Европы ребята, в частности, взяли. И он, Эдуард, не потребовался. Зато как блеснул Валентин Иванов (для Стрельцова, не для нас — «Кузьма») в полуфинале против чехословаков! Можно сказать, тот матч старый друг провёл в великолепном стиле взаимодействия их уникального дуэта 50-х. Будто бы за двоих. А уж финал вышел имени Виктора Понедельника. Тут, возможно, и Стрельцов не усилил бы игру. Бывает такое — хотя нечасто.

Впрочем, у Эдуарда в Электростали — иные заботы. Ему постоянно нужен новый футбольный мяч. Потому что старый, до того присланный, «пооббился», потерялся (есть ощущение, что кто-то те мячи присваивал) — а запасного, как обидно, нет. Так ведь вроде бы запретили футбол-то? Да. Но он потом признается: с солдатиками-охранниками поигрывал. Сагитировал, значит.

А мячи ему привозили. Весьма часто. И заводчане не забывали: не один же Виктор Шустиков посещал подмосковную колонию. Конечно, Валентин Иванов и многие другие товарищи по команде понимали, насколько они нужны Эдуарду в тот тяжкий час. Просто тотальной заботы вообще ни от кого требовать нельзя. Тем более когда человек за колючей проволокой. «И помочь захочешь другу, да порой не знаешь как», — сравнительно давняя песня Юлия Кима отнюдь не устарела. Действительно, чтобы тогда конкретно прийти на помощь Стрельцову, нужно было неплохо знать советское уголовное право.

Потому что речь шла об условно-досрочном освобождении. Перспектива смягчения наказания связывалась с общей либерализацией жизни в стране периода «оттепели».

Конкретно: отдельные статьи Уголовного кодекса редактировались, некоторые и вовсе изымались из обращения. Есть известное высказывание Эдуарда Анатольевича (А. П. Нилин цитирует его дважды): «Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит, в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».

Подчёркиваю: изменения и дополнения кодекса проходили на высоком уровне, и, судя по всему, Н. С. Хрущёв, не будучи специалистом, вряд ли выступал с инициативами на предмет корректирования отдельных положений УК. И — в этом коренное отличие от И. В. Сталина — первый секретарь ЦК не стремился в 1960 году (хотя, естественно, был в курсе дела) к однозначной трактовке безусловно карательных статей. Так что никакой там Стрельцов при реальной либерализации законодательства не имелся в виду.

Самого же Эдуарда там, в колонии, похоже, выводили к другой оценке происходящего. По крайней мере, в письмах матери множество усталых, угрюмых пожеланий не сообщать более о заступниках и подвижниках, успешно проживающих на свободе:

«Ещё я могу тебе посоветовать никуда не ходить. Это, по-моему, для тебя будет лучше. А ты со своим здоровьем доходишься, что ляжешь и не встанешь. А когда я освобожусь, то мне некуда будет ехать, никого у меня не будет... Ты же прекрасно поняла, что пять лет мне сбросила комиссия президиума Верховного Совета не по вашей просьбе, их заставил это сделать кодекс, но вид они сделали, как будто по вашей просьбе. Они знали, что мой указ будет по новому кодексу до 7 лет. А если оставить мои 12 лет, то им нужно переквалифицировать статью с части 1 на часть 2. Ну ладно, это ещё полбеды, пусть они думают, что сделали “благородное дело”. Вот плохо, что пришлось расстаться с половинкой. У меня была надежда на половину срока, а теперь всё рухнуло. Не подходит, говорят, у тебя 7 лет. А ведь 74 ст., я уже давно отсидел по ней. Мне дали 3 года, а я уже сижу 4 года. Уже просидел половину срока указа».

Обширная цитата поясняет весьма многое, и к основным мыслям, высказанным в этом не слишком обычном письме, мы неизбежно вернёмся. Однако следует сообщить о новом факте лагерной биографии Эдуарда Анатольевича.

«В 1961 году, — писал А. В. Сухомлинов, — Эдика ожидало ещё одно испытание — в составе большой группы заключённых его перевели “на прорыв” в шахты посёлка Донское Тульской области.

Работать пришлось в самых 41-й и 45-й шахтах рядом с Новомосковским химкомбинатом. Там добывали кварц. Производство тоже в части соблюдения законодательства об охране труда и здоровья, мягко говоря, далеко не передовое.

Рабочий процесс здесь был организован в лучших традициях настоящей каторги».

Да, конечно, были у Стрельцова во время срока заключения и вполне комфортные временные отрезки. Уголовный авторитет по кличке Чадо (И. М. Лукьянов), которого сумел разыскать Э. Г. Максимовский в 1999 году, рассказывал, что благодаря «уважаемым людям» Эдуард даже получил завидное место библиотекаря. Начиная, по-видимому, с 60-го года все эти «воры в законе» своё отношение к Стрельцову переменили. Но я бы не умилялся тому обстоятельству. За пять лет Эдуард прошёл через все вредные и тяжёлые производства с необратимыми последствиями для здоровья. Ничего не пропустил.

(А. П. Нилин в документальном фильме о Стрельцове 1991 года достаточно уверенно сообщает и о некоторой дозе облучения, которая была получена Эдуардом. Однако когда я перезвонил В. М. Шустикову, который ездил в Подмосковье к старому товарищу чаще7, чем кто-либо, и спросил об этом, то выслушал чуть удивлённый ответ: «Не было ничего. Да и не говорил он про это»).

А та «поблажка» от Верховного суда РСФСР не должна вводить в заблуждение: 12 лет и сегодня, если обратиться к нынешнему УК РФ, выглядят исключительной, крайней мерой. Тогда же приговор смотрелся изначально чудовищно. Другое дело, что на воле за него хлопотали, это правда, — а главной правозащитницей, как нетрудно представить, вновь оказалась Софья Фроловна. Поэтому в письмах мать старается объяснить сыну, что усилия её совсем не напрасны, что скоро придёт свобода. И Эдуард, мы уже видели, в какой-то момент весьма оптимистично оценивал свои шансы на пресловутое УДО. В действительности, конечно, отбытый срок по статье 74.1 (сопротивление милиции, по тому кодексу) не предопределял завершение преследования по основному обвинению, которое, ему показалось, вроде как аннулировали: ведь о каком досрочном освобождении можно рассуждать при статье об изнасиловании? Кроме того, уже в Донской колонии авторитеты получили информацию, что футболист просто кого-то неловко, «по-печорински», ударил по голове. Оттого и разочарование заключённого Стрельцова, который с горечью напишет:

«Вчера расписался за отрицательный ответ. Вот тебе ещё одно доказательство, что все эти ходатайства и просьбы остаются без внимания. Потому очень прошу, не ходи и не мучай себя... Я как-нибудь отсижу... январь шестьдесят третьего не за горами... И прошу тебя, не пиши, пожалуйста, что кто-то что-то обещал. Мне уже всё это надоело. И писать я больше никому не буду.

Р. S. Мама, пойми правильно, я не буду больше писать никакую просьбу, а рабочим и совету пенсионеров я как отвечал, так и буду отвечать».

Знаковое, между прочим, высказывание. Пролетарии, получается, совместно с такими же пролетариями, но достигшими некого возрастного ценза, о нём не забывали. И он о них помнил. Только кто же из трудящихся в нашем социалистическом государстве непосредственно законотворчеством занимался? Впрочем, тема уже получила некоторое развитие в отрывке о депутате Васко.

Сейчас же вновь хотелось бы вернуться к взаимоотношениям матери и сына. Они, несомненно, претерпели серьёзные изменения. Следующая цитата это красноречиво поясняет:

«Мама, к тебе приедет Гена Боронин, он тебе расскажет, как я живу и как себя чувствую. Мама, я тебя очень прошу: прими его хорошо. Прими его так, как если бы я приехал. Гену ты знаешь. Саша тогда не мог выйти, вместо него вышел Гена. Пускай он живёт у тебя, пока будет в Москве. Мама, я тебя прошу как сын, сделай это для меня. Прими его хорошо... Ты понимаешь, что такое для освободившегося человека Москва и, проезжая через неё, не увидеть всё хорошее. Всё, что на свете есть плохое, мы здесь видим. Так что не обижайся на меня, прими его хорошо. Это мой друг. У меня по лагерю всего три друга. Витёк — ты его знаешь, Гена и Санёк. Когда Витёк пришёл за мной в 5-й лагпункт, нас стало четверо. Мы вместе питались и делили всё».

Эдуард, конечно, помнит про те 15 метров, которые оставили Софье Фроловне, помнит и то, как она, отказывая себе в необходимом, пытается хоть как-то улучшить положение единственного сына. И про то, что, строго говоря, любым образом «принимать» кого бы то ни было у неё нет возможности. А всё-таки звучит, как заклинание, — прими... Потому что сейчас она уже не только мать — она в тот момент пятый друг, который остался на воле.

Безусловно, невзгоды и лишения делают и без того близких, родных людей совершенно необходимыми друг другу, а спокойная, бессобытийная жизнь до беды и после неё возвращает к распространённому выражению «по-разному». То есть: случались и душевные моменты, а бывало — ссорились, не общались или находили иные компании по интересам (хотя у матери-то интерес один — сын). Мне почему-то кажется, что русские люди к такой схеме особенно привычны.

Тема Софьи Фроловны и Эдуарда тому красноречивое подтверждение. Правда же, всякое бывало. С Аллой Деменко, например, нехорошо получилось. И вообще, честно надо признать, мать с сыном душа в душу не жили. Но вот в страшный период с 58-го по 63-й год они составили уникальную человеческую пару, когда один прорастает в другого, и такое новообразование нельзя объяснить научно-логически. А главное — не нужно.

«Мама, не ты недоглядела, а я сам виноват. Ты мне тысячу раз говорила, что эти “друзья”, водка и эти “девушки”до хорошего не доведут. Но я не слушал тебя, и вот результат... Я думал, что приносил деньги домой и отдавал их тебе — и в этом заключался весь сыновний долг. А оказывается, это не так, маму нужно в полном смысле любить. И как только я освобожусь, у нас всё будет по-новому».

До конца «по-новому» не получится, хотя читать публичным образом эти строки и сейчас, на мой взгляд, неудобно — пусть письмо и опубликовано много раньше, в новые уже времена.

А тогдашние социалистические пропагандисты, заполучи они подлинник, радостно бы уцепились за эти слова, посчитав, что «отрицательный», «нетипичный», якобы «независимый» Стрельцов в кои-то веки заговорил, как нужно, по теме, без отклонений и соответствующим языком.

Только суть-то в том, что Эдуард вновь взмыл над пошлостью и штампами, столь привычными для придворных писак. Потому что написанное им выстрадано, кровью вымучено и лишь затем выброшено наружу. И слова, подходящие, по первому впечатлению, под очередную публикацию «Комсомольской правды», до такой степени интимны, что прочувствовать их нам при общем усердии всё равно не удастся.

Если же тем не менее двигаться по официальному руслу (почему нет — иногда полезно), то мать увидела его и передовиком. Самым настоящим.

«Здравствуй, мама!

Мама, у нас 11 марта 1962 года, т. е. в это воскресенье, будет проходить слёт передовиков производства. Приглашаются и родители передовиков. Вот поэтому и пишу тебе. Ты сможешь приехать на этот слёт. Родители будут в зоне находиться, и мы сможем говорить с тобой хоть целый день. Ты посмотришь зону, как мы живём, посмотришь моё рабочее место. В общем, увидишь всё. Слёт открывается в 11 часов утра, и ты должна приехать часам к десяти утра в воскресенье, 11 марта» — так бравурно он сообщает о грядущем весеннем дне, когда Софья Фроловна обязательно посмотрит на их вылизанные до блеска места работы, учёбы и отдыха, пообщается с руководством и остальными родителями и, самое-то основное, останется с ним, Эдиком, «хоть на весь день». Ведь он заслужил. Подумайте только: это ж слёт. То бишь папы-мамы мужиков (на этот раз без блатного звучания) получили возможность прилететь к своим лучшим из лучших бог знает откуда. Получается, в хорошую мужскую компанию попал на этот раз олимпийский чемпион. Он же в качестве рабочего не место библиотекаря собрался матери демонстрировать, в самом деле? Да уж, разные специальности он освоил: и лес валил, пилил и грузил, и слесарем трудился, а также фактически шахтёром — добыча кварца под Москвой вполне соответствует извлечению наверх угля где-нибудь в Кузбассе.

Выходит, коли маму позвали на столь праздничное мероприятие — стал Эдуард Анатольевич ударником труда, хоть и не совсем коммунистического.

И последнее обстоятельство вдруг проявляется в столь радужно начатом письме матери. Интонация у заключённого Стрельцова неожиданно меняется:

«На поезде, мама, едва ли успеешь. Сходи в “Торпедо” или к Алексею Георгиевичу (Крылову, директору ЗИЛа. — В. Г.), он, по-моему, не откажет. Это я тебя просто предупредил, если сможешь, а если нет, то, как ты просила, попробую взять на апрель суточное свидание.

Билет, по которому ты пройдёшь в зону, если пройдёшь, передадут здесь, на вахте».

Такое ощущение, что настроение изменилось прямо во время того, как он писал. Вновь упомянуты все персонажи ещё 58-го года: А. Г. Крылов и футбольный клуб. Без них он — вновь бесправный заключённый, каковым и является уже четыре года. Что ж, мама прибыла на свидание с передовиком-сыном и увидела, что ей положено. Спасибо.

Между тем непосредственно футбольная составляющая, жизненно необходимая Эдуарду, после Вятлага почти сошла на нет. С ребятами из охраны особо-то не наиграешься: основные функции у партнёров по игре всё же разнятся. Ко всем бедам, и мячик отбирали.

Книга Э. А. Стрельцова и А. П. Нилина справедливо, по многим утверждениям, названа «Вижу поле...». Собственно, мысль о всегдашнем футбольном поле перед мысленным взором Эдуарда Анатольевича проводится и в более поздних работах А. П. Нилина. Я бы хотел конкретизировать, как такое возможно в условиях, не сопоставимых с обычным тренировочным процессом. Ведь Стрельцов даже не осведомлён толком о текущих делах первенства страны! Ну просил тогда ещё незамужнюю Галю Чупаленкову (затем, в счастливый для девушки час, кстати, тепло поздравил старую знакомую с бракосочетанием) выслать календарь чемпионата СССР, потом спрашивал маму, с чего вдруг родное «Торпедо» в Шотландии клубу «Хартс» 0:6 проиграло. Так всё равно же: отрывки то, осколки, разорванные фрагментики из огромной, насыщенной, сочной футбольной жизни.

И всё-таки каким-то образом они у него соединяются! Чем? Интеллектом, чем же ещё?! Можно, конечно, сказать, что сугубо футбольным интеллектом. Хотя в данном случае напрашивается высказывание великого гроссмейстера Давида Бронштейна: «Я люблю приводить примеры из футбола, который как игра выше интеллектом, чем шахматы». Да, Давид Ионович, претендент на звание чемпиона мира 1951 года, сыгравший с неодолимым тогда М. М. Ботвинником вничью, высказался, как всегда, парадоксально. Хотя, если забыть о предубеждениях, то комбинационное и стратегическое мышление связывает и шахматистов, и футболистов. Конечно, если они достигли высокого уровня в профессии.

Суть в видении необходимой площади — не важно, футбольной или шахматной, — но целиком. Подлинный гроссмейстер — сидит ли он перед доской на стуле или маневрирует на зелёном газоне — всегда видит расклад будущего наступления или, наоборот, план необходимой обороны. При этом корифеи и той и другой игры учили чувствовать комбинацию до, собственно, её начала и затем действовать неумолимо, до конца.

Однако у шахматистов преимущество — запись партии фирменной нотацией, полностью передающей суть происходившего. Футбол же тогда (у нас в стране!) и телеэкран-то не завоевал толком. И безусловный футбольный гроссмейстер Стрельцов был лишён не только мячика, но и возможности смотреть и анализировать (последнее у него получалось ёмко и лаконично) достижения и новинки избранной им игры. Его лишили процесса.

При этом, как ни забавно (если подобное выражение употребимо в данной ситуации), рабочие жаловались ему в колонию (вдумайтесь!), что «Торпедо» покидают Александр Медакин, Валерий Воронин и Геннадий Гусаров. Получается, Эдуард Анатольевич после смены в шахте должен был личным авторитетом повлиять на ребят — чтобы не уходили. Ко всему приученный за каторжные годы Стрельцов (адресат — всё та же Софья Фроловна, ставшая ещё и футбольным экспертом) растерян: «Они просят, чтоб я написал им, возможно, это их остановит. Но я не знаю, что писать, и вряд ли моё письмо поможет. Ведь они до этого не уходили, а сейчас, видно, есть на это причины. А раз есть причины, вряд ли их остановить...» Ну как: Воронин остался, Медакин тоже; Гусаров, — да, ушёл в московское «Динамо», как и ещё ряд блистательных футболистов, избравших, по некоторым причинам, другие клубы. Не думаю, что это связано с участием или неучастием конкретно Стрельцова. Хотя... Мы приближаемся к одной из интереснейших страниц в его биографии.

Помните 1958 год, когда Эдуарда действительно чуть не убили вскоре после приезда в Вятлаг? Недаром говорилось о том, что граждане, большую часть жизни проведшие за колючей проволокой, не имели возможности видеть подвиги юного центрфорварда воочию в силу естественной и постоянной удалённости от места представления. Допустим, другого большого спортсмена, боксёра Виктора Агеева, не без труда в тех же поганых условиях заставили проявить мастерство, рассчитывая на габариты противника, весившего как минимум килограммов на тридцать больше и имевшего кличку не Репейник — Гиббон. В плюс братве шло также общее агеевское истощение. Не вышло. Как-то скоро они отсмеялись, да и Гиббон после нокаута не сразу поднялся.

Стрельцов же представлял иной вид спорта — тоже требующий качественной функциональной подготовки, однако связанный в конкретный игровой момент с участием примерно тридцати свободных от лесоповала граждан. И как таковых найти на окаймлённых проволокой просторах?

Конечно, во времена Вятлага Эдуард Анатольевич гастролировал по Кировской области — так то когда было! Даже подполковник Л. И. Любаев на другую работу перешёл. И «зона» (всё-таки производство, если по-советски) иная.

«Иной» была и «Комсомольская правда» в 90-е годы. Её сотрудники нашли бывшего заключённого Волохова, рассказавшего об удивительном поединке, состоявшемся в 1962 году. Инициатива проведения шла опять же от «блатного» контингента — при этом ни за что не поверю, что администрация лагеря о том матче ничего не знала. Другое дело: в футбольной встрече ведь нет ничего подрывающего режимные устои. В общем, команды сформировать удалось. Но полезно напомнить: всегда и везде, на воле и наоборот, есть те, кто лучше и, соответственно, хуже играет в футбол. Стрельцов получил в партнёры граждан, которые и к мячу-то не прикасались никогда. Противники же, наоборот, что-то умели на любительском, понятно, уровне. Зато чуть не каждый из соперников обладал весомым авторитетом в тех нехороших местах. Получается, пасовать кумиру миллионов было некому, а как только мяч приходил к олимпийскому чемпиону, его сразу же лупили по ногам. От души, чтоб почувствовал. Это вам не немцы с венграми. Здесь всё по-нашему, никто не таится и не стесняется.

И в какой-то момент Эдуард Анатольевич оробел. Нельзя забывать: скоро возможное освобождение. А сейчас упрёшься — братва покалечит. Вот он и передвигался себе потихоньку, не собираясь менять что-либо в ходе встречи, которая развивалась катастрофично для его команды — противник всё решительнее уходил вперёд. Но тут в процесс вмешалась публика. Она, по идее, и на стадионах живо реагировала на драматургию поединка. Чаще всего, конечно, искренно аплодировала центрфорварду «Торпедо» и сборной. Однако иногда, когда кумир не демонстрировал по каким-то причинам свой высокий дар, — могла и посвистеть.

Так вот: в том матче толпа, собравшаяся рядом с импровизированным полем, выразила резкое недовольство и криками, и свистом, и выражениями всякими ненормативными. Вроде как пришли посмотреть на Мастера, а он — боится. То, что Мастер — такой же человек, в лагерных головах уложиться не могло.

Зато Стрельцов понял, что надо делать. Потому что рассердился. И на бестолковых в жестокости зэков, и на наивную публику, и на неумелых, беззащитных партнёров. И, главное, на себя. А в таких случаях он был неудержим и неостановим. Ведь всё-таки совсем недавно мастеровитые шведы, солидные немцы, перспективные французы да и великие венгры страшились его импровизационных сольных проходов. Тут же ему противостояли не профессионалы — лишь уважаемые в конкретных, совсем не футбольных условиях персонажи.

И тогда он, подхватив мяч, уже не обращая внимания на грубость, пошёл вперёд и забивал, забивал, забивал... Вот и свист в его адрес прекратился. Затем, как обычно бывает, после некоторой паузы послышался гул, потом рёв, завершившийся овацией. Он один проходил сквозь неприятеля, будто не замечая его. Он, оставшийся навсегда со шрамом на левой щеке после приёма в Вятлаге, никому не мстил. Он отстаивал себя — и отстоял — как творческую личность. И незаметно защитил, сберёг футбол как большую игру.

...А давно забывший некоторые разногласия местный народ потом так восторженно и вдохновенно орал, подбрасывая вверх и бережно ловя внизу героя, устроившего им незабываемый праздник, что на соседних вышках решили: это восстание, «зона» поднялась по какому-то поводу.

Нет, товарищи, что вы! Просто Стрельцов играет.

В том же 1962 году сборная СССР выступила на чилийском чемпионате мира. Не стану утверждать, что Эдуард Анатольевич даже образца того лагерного бенефиса усилил бы команду. Безусловно, и при освобождении в 1961 году, о котором он так мечтал, восстановиться к столь крупному форуму всё равно не удалось бы. Но и вечное гипотетическое болельщицкое «а если бы», мне думается, заслуживает комментария.

Несомненно, богатая талантами страна подыскала другого превосходного центра нападения — Виктора Понедельника. Однако в той противной атмосфере первенства 1962 года с якобы ошибками Яшина, с задерганными и оттого нерешительными тренерами и общим неважным командным микроклиматом — уже само присутствие добродушного, мягкого, позитивного Эдуарда могло бы привнести необходимое спокойствие и равновесие. После, например, 4:4 с Колумбией. И про В. К. Иванова не забудем: они же близкие товарищи, которые были способны сплотить коллектив. Да и при всём уважении к Алексею Мамыкину автозаводский «танк» выглядел бы вполне себе грозным сдвоенным центром с тем же Понедельником.

И сборная смотрелась бы с такими вариантами посерьёзнее и посолиднее, нежели на предыдущем чемпионате. Бразильцы постарели на четыре года, а новых звёзд что-то и не привезли. К тому же в Швеции наши, помните, потеряли Нетто — а здесь капитан успешно цементировал состав, из которого, кстати, трёх ведущих игроков на этот раз не выдёргивали прямо перед соревнованиями...

Впрочем, хватит покуда о предположениях да гипотезах. Живой человек важнее. К февралю 1963 года истёк срок заключения Э. А. Стрельцова. Заслуженный юрист А. В. Сухомлинов чётко подсчитал: со всеми сокращениями, строго по закону, срок равнялся четырём годам восьми месяцам. Вот они и завершились. Но давайте посмотрим на торжественную, без преувеличения, церемонию.

4 февраля в колонию приехал суд, который и должен был кого-то порадовать условно-досрочным освобождением, кого-то огорчить отказом. Эдуард, судя по просьбе прислать ботинки и рубашку, знал почти наверняка: выпустят. По указанному фигуранту буквально сказано:

«Наказание Стрельцов отбывает с 26 мая 1958 года. ²/з срока отбыл 26 января 1963 года. Отбывая наказание в местах заключения Московской, Тульской и Кировской областей, показал себя с положительной стороны. Работал на производстве. К работе относился добросовестно, за что ему начислено 1207 зачётных рабочих дней».

Здесь стоит прерваться. Получается, те лагеря напоминали сталинскую колхозную систему. И зачёты считаются, и не отпускают никуда. При этом сумма трудодней впечатляет. Иное дело: жаль, что не учли труд по основной специальности — всё же кубок Вятлага выиграл в свободное, замечу, от зачётов время. Но продолжим:

«Находясь в Комендантском ОЛП в 1959 году, Стрельцов допустил нарушение режима, за что был лишён ранее начисленных зачётов в количестве 90 дней».

Это, значит, когда его чуть не убили. А больше придраться не к чему:

«Все порученные работы выполнял своевременно и качественно, в быту вёл себя положительно, установленного режима не нарушал. Вне рабочего времени принимал активное участие в работах, связанных с благоустройством колонии, в аварийных работах, за что имел несколько благодарностей от администрации колонии».

Всякий советский человек скажет, что от администрации, как бы она ни называлась, благодарности добиться нелегко. А тут колония всё-таки. Значит, заставил себя уважать — если брать внутренние лагерные дела. Что же до «аварийных работ», то это до конца понято не будет. Одно подчеркну: их «перебрасывали» на особо тяжкие участки в шахтах, как разъяснил уже ушедший от нас А. В. Сухомлинов.

Так или иначе, Эдуард Стрельцов в заключении словно бы прожил несколько жизней тружеников страны, объявившей в 1961 году о построении через 20 лет коммунистического общества. Ведь правда: столько специальностей перепробовал — и нигде не подкачал. И восьмой класс окончил, кстати. И в девятом учился. В общем:

«Исходя из вышеизложенного, суд считает, что Стрельцов доказал своё исправление, а потому, руководствуясь ст. 363 УПК РСФСР, определил:

Стрельцова Эдуарда Анатольевича от неотбытого срока наказания условно-досрочно освободить».

Пока читали, судья Рябов небрежно упомянул про ходатайства «вашего “ГАЗа”».

«ЗИЛа», — спокойно поправил Стрельцов.