Эхо древних звёзд

Глава XIV Оттавио.

Оттавио Кросс был не просто молод – он был живым воплощением энергии, которая требовала выхода. Его офицерская форма всегда сидела безупречно, но под этой маской дисциплины скрывался человек, чьи страсти бушевали как ураган. В свои двадцать семь он уже знал, что такое настоящая любовь – Сара была его вселенной, его единственным местом покоя в мире.

Каждый вечер он возвращался домой, и первое, что он делал – это обнимал свою жену. Не потому, что хотел показаться романтичным или следовать каким-то социальным нормам. Нет, это было физическое, почти животное желание прикоснуться к ней, почувствовать её тепло, убедиться, что она всё ещё здесь, рядом, настоящая. Его пальцы скользили по её спине, запутывались в длинных каштановых волосах, а губы находили точку на её шее, которая никогда не переставала вызывать у неё дрожь.

Сара была его противоположностью во всём, что касалось внешнего мира. Если Оттавио был огнём, то она была водой – спокойной, мягкой, умеющей успокаивать его внутреннюю бурю. Но когда они оставались наедине, эта мягкость превращалась в нечто большее. Она отвечала на каждое его прикосновение с той же страстью, хотя и выражала её иначе – через нежность, через долгие взгляды, через способность предугадывать его желания прежде, чем он сам их осознавал.

Тот вечер ничем не отличался от других – пока не стал особенным. Они едва успели добраться до спальни, как обычно прервав ужин ради более насущных потребностей. Оттавио целовал её так, словно хотел стереть все границы между их телами. Его руки исследовали каждую линию её тела, словно заново открывая континент, который он уже тысячу раз изучил, но всё ещё находил новые секреты.

Он двигался с той же яростной энергией, которая всегда отличала его – будь то на службе или в постели. Но сегодня что-то было другим. Сегодня Сара схватила его за плечи, притянула к себе так близко, что их дыхание слилось в одно, и прошептала те слова, которые перевернули его мир.

"Я беременна."

Время замерло. Его движения прекратились на мгновение, которое показалось вечностью. Потом реальность вернулась с новой силой – с такой силой, что он чуть не задохнулся от эмоций, которые накрыли его как цунами. Радость. Ужас. Гордость. Паника. Любовь. Всё смешалось в один взрыв чувств.

– Моя, – прошептал он, целуя её шею, плечи, губы. Говорить больше не получалось – слова застревали в горле, превращаясь в хриплые стоны.

Позже, когда они лежали в объятиях друг друга, Оттавио проводил пальцами по животу Сары, представляя, как там растёт новая жизнь.

– Мы справимся, – сказал он, хотя в глубине души понимал, что мир, в котором они живут, не создан для счастливых семей. Особенно для семей офицеров.

– Конечно справимся, – ответила Сара, целуя его в щёку. Её голос был таким спокойным, таким уверенным, что на мгновение он действительно поверил – возможно, они смогут создать свой маленький островок счастья в этом безумном мире.

– Спи, – прошептал Оттавио, целуя её в лоб. – Завтра будет новый день.

Но он не спал долго, наблюдая за тем, как её грудь мерно поднимается и опускается в такт дыханию. Завтра действительно будет новый день. И он должен быть готов ко всему. Особенно теперь, когда у него появилась настоящая причина жить – и настоящая причина бояться. Главное – чтобы Сара и их будущий ребёнок были в безопасности.

Каждую ночь Кросс просыпался от звука её дыхания. Иногда Сара стонала во сне, переворачивалась с боку на бок, и он немедленно вскакивал, готовый помочь, поддержать, сделать что угодно. Но чаще всего Сара просто лежала там, в лунном свете, такая прекрасная, что сердце сжималось от любви и страха потерять её.

– Отто, мне кажется, что ты будешь любить её больше меня, – шутила Сара иногда, гладя свой живот. – Всё время будешь бегать за ней, играть, забыв обо мне.

– Никогда, – отвечал Оттавио серьёзно, потому что это была правда. Как можно забыть о женщине, которая дарила ему целый мир каждый раз, когда улыбалась?

Оттавио Кросс никогда не чувствовал себя таким раздираемым противоречиями. С одной стороны – его долг перед службой, эта железная цепь, что тянула его прочь от дома. С другой – его место было здесь, рядом с Сарой, которая вот-вот должна была подарить ему самое драгоценное в мире: их ребёнка. Дочь. Маленькую копию Сары, как в тайне надеялся Оттавио.

– Я могу остаться, – сказал он однажды вечером, когда Сара лежала на диване, прижимая руки к округлившемуся животу. – Наплюю на всё.

Сара улыбнулась своей мягкой, понимающей улыбкой и покачала головой.

– Нет, ты не можешь, любовь моя. Ты – Кросс. И если командование говорит “иди”, ты идёшь.

Она всегда знала, как говорить с ним. Её спокойствие действовало на него лучше любого успокоительного.

– А что, если... – начал он, но она перебила его.

– Что, если..? Что, если я рожу, пока тебя не будет? – Она засмеялась, но смех получился немного дрожащим. – Мы оба знаем, что это неизбежно. Ты нужен там. А я справлюсь здесь.

Приказ есть приказ. В тот день, когда они прислали сообщение о миссии, он почувствовал, как его внутренности скручиваются в тугой узел. Это была не просто операция – это был шанс закончить войну. Или затянуть её ещё на десятилетия. Оттавио знал, что без него миссия может провалиться. Он был лучшим стратегом, самым беспощадным тактиком. Без него...

– Я должен идти, – сказал он, когда Сара подала ему форму. Его голос дрогнул, хотя он и пытался сохранять самообладание.

– Я знаю, – ответила она, помогая ему застегнуть воротник. Её руки дрожали, но она делала вид, что ничего не происходит. – Просто... вернись, хорошо?

Он кивнул, не в силах произнести ни слова. Потому что если бы он начал говорить, то не смог бы остановиться. Кросс обнял жену так сильно, что она слегка поморщилась, и поцеловал в последний раз – долго, глубоко, словно пытаясь вложить все свои чувства в этот единственный момент.

– Люблю тебя, – прошептала она, когда он уже стоял у двери.

– И я тебя, – ответил Оттавио, не оборачиваясь. Потому что если бы он обернулся, то точно остался бы.

После этого начался кошмар. Каждую минуту, проведённую на поле боя, он представлял себе, как Сара лежит в больнице, как врачи бегают вокруг неё, как ребёнок появляется на свет без него. В самые тёмные моменты он видел совсем другие картины: кровь, крики, пустые глаза Сары, смотрящие в потолок...

Но хуже всего было то, что Оттавио не мог позвонить. Никаких сообщений, никаких звонков – полная радиомолчание. Полная изоляция. Он жил в аду собственных страхов, держась только на одном: мысли о том, что скоро всё закончится и он вернётся домой. Вернётся к ним.

Когда миссия завершилась, Кросс даже не стал ждать официального разрешения. Бросив всё на полпути, он помчался домой, представляя себе тысячи вариантов встречи: как возьмёт на руки свою маленькую дочь, как обнимет Сару, как начнёт новую жизнь, полную мира и радости.

Но когда Оттавио открыл дверь их дома, там никого не было. Только мрак и тишина, которая кричала громче любых слов.

Оттавио метался по городу как безумный. Каждый шаг эхом отдавался в его сознании, каждая тень казалась силуэтом Сары. Мужчина заглядывал в каждый переулок, проверял каждую больницу, звонил всем, кто мог знать хоть что-то. Но ответ был один: Сары нигде нет.

Его коммуникатор молчал, а каждое новое сообщение на экране лишь добавляло тревоги. "Почему она не берёт трубку? Почему никто ничего не знает?" – эти вопросы крутились в его голове, словно заезженная пластинка.

Время будто замедлилось. Каждая секунда растягивалась в вечность, пока Кросс бежал по улицам, пытаясь найти хотя бы намёк на то, что случилось. Его военное прошлое подсказывало худшие варианты: похищение, несчастный случай, нападение... Всё это преследовало его мысли, пока он продолжал поиски.

Наконец, когда надежда начала угасать, его коммуникатор завибрировал. Неизвестный номер. Оттавио схватил устройство так сильно, что едва не сломал его.

– Офицер Кросс, – голос в трубке был официальным, но дрогнул на последних словах. – Ваша жена...

Его сердце остановилось. Один удар. Два. Три. Слишком медленно, слишком громко.

– Где? – одно слово вырвалось из горла силой, которую он едва мог контролировать.

– Центральная больница, – ответили ему. – Реанимация.

Он даже не помнил, как добрался до больницы. Когда Оттавио вошёл в больничное крыло, запах антисептика ударил в нос так сильно, что на мгновение перехватило дыхание. Врачи говорили что-то о нескольких ножевых ранениях, о потере крови, о том, что она долго пролежала без помощи...

– А ребёнок?

– Жив, – главврач положил руку ему на плечо. – Сильная малышка. Но ваша жена...

Оттавио Кросс никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Даже на войне, где каждая секунда могла стать последней, он всегда знал, что делать. Но сейчас? Сейчас он просто метался по больничным коридорам как загнанный зверь, пока медсёстры пытались его успокоить.

– Моя жена... Моя дочь... Где моя дочь? – его голос срывался, хрипел, превращался в рык. Пальцы сжимались в кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Врачи говорили что-то о стабильном состоянии, о том, что ребёнок слишком маленький, но живой. Он даже не слышал их – перед глазами стояло только лицо Сары. Её улыбка, когда она говорила о будущем материнстве. Её руки, поглаживающие округлившийся живот.

Полицейские докладывали что-то про ограбление, про случайную жертву, про задержанного подростка-ксендрианца. Но слова были пустыми звуками. Оттавио слышал только один звук – писк кардиомонитора, к которому была подключена его новорожденная дочь.

Маленькая, хрупкая, вся в проводах и трубках. Он смотрел на неё через стекло реанимационного отделения и видел только одно: последний кусочек Сары, который ему оставили. Его маленькая принцесса, ради которой мать отдала свою жизнь.

– Я защищу тебя, – прошептал Кросс, прижимая лоб к холодному стеклу.

Оттавио поклялся сделать так, чтобы никогда и никто не смог причинить ей боль.

В ту ночь что-то умерло в Оттавио Кроссе. То, что делало его человеком. Осталась только оболочка, заполненная холодной яростью и жаждой мести всем, кто хоть как-то походил на убийцу Сары.

– Прости меня, – шептал он, глядя на спящую девочку через стекло. – Прости, что не смог защитить маму.

Оттавио больше не мог позволить себе любить. Любовь к Саре сделала его слабым. Любовь к миру и окружающим убила Сару. Теперь осталась только одна эмоция – холодная, расчётливая ярость.

Каждый шаг по городским улицам был как удар ножом – те же места, где они гуляли с Сарой, выбирая имя для малышки. Каждый угол напоминал о её смехе, о том, как она шутила, что он будет баловать дочь больше, чем её.

Именно Сара захотела жить на Астерионе - прогрессивной планете, где не чурались не-людей. Планета с небольшими кварталами для инопланетян-беженцев, чьи планеты были захвачены человечеством. И сейчас Оттавио смотрел на последствия милосердия и доброты Сары. Когда Кросс зашёл в тюрьму, где держали арестованного, - никто не остановил его. Полицейские предпочли сделать вид, что не понимали, зачем он здесь.Тощий мелкий ксендрианец. Сжавшись в комок, он сидел в дальнем углу камеры и трясся от страха. Ещё бы. Уже тогда имя Оттавио Кросса было на устах у всех. Просто тогда его еще не называли Палачом.

Оттавио увидел того ксендрианца в камере и... Что-то внутри сломалось. Не было ни мыслей, ни эмоций – только первобытная ярость. Хруст костей под пальцами, истошные крики жертвы – всё это казалось далёким, нереальным. Он действовал как автомат, методично разрывая на кусочки плоть существа, убившего его жену. Кровь забрызгала стены, лицо, одежду – но он не чувствовал ничего. Только пустоту там, где раньше была любовь.

Когда Оттавио смотрел на чуть повзрослевшую Лиру, его желудок сворачивался в тугой узел, как старая тряпка, выжатая до последней капли. Светлые волосы, которые он собирал в тугой хвост, – точно такие же ниспадали на плечи дочери. Голубые глаза, холодные и пронзительные, словно осколки льда, как будто Кросс смотрел в зеркало, а не в лицо маленькой девочки.

Он часто смотрел на фотографию Сары. Каштановые волосы, карие глаза — все это растворилось в памяти, как кровь в воде. Лира же… Дочь была точной копией его самого. Отражение Оттавио в миниатюре. Ни единого намека на мать. Ни изгиба бровей, ни мягкости губ, ни теплоты взгляда. Только Оттавио. Только его черты, его холод.

Вместо того чтобы стать связующим звеном между ним и Сарой, Лира стала напоминанием о том, чего он лишился. Она была живым памятником его потере, но не такой, какой он хотел бы ее видеть.

Это вызывало в нем что-то, что он не мог контролировать. Отторжение. Не к дочери. К самому себе. Оттавио хотел ненавидеть ее за это. Хотел возненавидеть эти светлые волосы, эти голубые глаза, эту холодную сосредоточенность, которая так походила на его собственную. Но вместо этого ненависть обращалась внутрь. На себя.

– Почему ты не похожа на нее?! — кричал Оттавио однажды, когда она была еще маленькой. Лира тогда замерла, как испуганный зверек, и посмотрела на него своими огромными глазами. – Почему ты не можешь быть больше похожей на свою мать?

Она не ответила. Только опустила голову и закусила губу. А он смотрел на нее и чувствовал, как что-то внутри него медленно умирает. Как будто с каждым днем она становилась все больше его частью, и все меньше — Сары. И это разрывало его на части.

Ночами он лежал без сна, представляя, каково было бы сейчас, если бы Сара была рядом. Если бы она могла обнять их обоих.

Иногда Оттавио подходил к кровати Лиры, пока она спала. Смотрел на неё. Пытался найти хоть что-то. Хоть малейший намек на Сару. Но находил только себя. И это сводило его с ума.

– Прости меня, — шептал Оттавио, когда был уверен, что дочь не слышит.

Оттавио Кросс сидел в кресле, которое когда-то принадлежало командующему базой. Теперь это был его трон – чертовски неудобный символ власти, обтянутый искусственной кожей, со сломанным подлокотником. Перед ним крутились голограммы: Лира в столовой Зенотара, Лира на лекциях, Лира с этим мальчишкой – Лео. Мерзкий щенок с лицом, слишком красивым для собственного блага, и руками, которые слишком часто тянутся к его дочери.

Он наблюдал за каждым их взаимодействием. Вот Лео протягивает ей стакан сока. Вот кладет руку на спинку её стула. Оттавио пальцами впивался в подлокотник, представляя, как сжимает шею парня. Но потом видел, как Лира улыбается в ответ, и что-то внутри него замирало. По крайней мере, она выбрала человека. Не этих мерзких тварей, которых он годами вырезал как раковую опухоль из тела человечества.

– Зенотар, – прошипел Кросс, разбивая очередную чашку о стену. Чертовы трусы-идеалисты, решившие построить райское царство прямо в космосе. Как Лира вообще решилась туда поступить? Его дочь, его кровь, живет бок о бок с этими... существами. С теми, кто когда-то убил её мать. Он помнил каждый их вид, каждую особенность анатомии – все эти данные были выбиты в его мозгу вместе с количеством убитых им лично.

Информация текла рекой, но главного Оттавио всё равно не знал – где они сейчас. Проклятая академия была как призрак, постоянно меняя орбиту. Однажды Кросс почти поймал их след. Это сводило его с ума – неспособность добраться до собственной дочери. Единственного, что осталось от Сары.

Его люди собирали данные месяцами. Фотографии, записи разговоров, даже анализ меню в столовой Зенотара. Всё это создавало причудливую мозаику жизни, которой Оттавио не мог коснуться. Он знал, что Лира предпочитает есть на завтрак, во сколько просыпается, какую сторону коридора выбирает, идя на занятия. Но не помнил запах её волос или звук смеха.

Каждую ночь Оттавио просматривал новые данные, пока комната не начинала расплываться перед глазами. Иногда он представлял, как входит в её комнату в Зенотаре. Как дочь поворачивается к нему, и на её лице появляется узнавание. Объятия. Прощение. Но эти фантазии всегда заканчивались одинаково – он видел глаза Сары, полные упрёка. “Почему ты бросил её?”

А потом приходили другие мысли. Мысли о том, как он войдет в Зенотар не как отец, а как Палач. Как очистит это гнилое место от всех этих тварей. Как покажет дочери истинную природу тех, с кем она живёт. Эти мысли были как наркотик – они жгли и одновременно успокаивали.

Но глубоко внутри, там, где ещё оставались остатки человека, Оттавио просто хотел увидеть Лиру. Просто поговорить. Просто спросить, как она. И может быть, сказать, что он любит её. Хотя бы один раз. Хотя бы шепотом. Потому что в конце концов, под всей этой яростью и ненавистью, он оставался её отцом. А она – его маленькой девочкой, которая когда-то спрашивала, почему папа так редко улыбается.

Эта мысль была последней каплей. Оттавио поднялся, сметая осколки очередной разбитой чашки, и направился к своим людям. Нужно было больше данных. Больше информации. Что угодно, чтобы заглушить этот голос внутри, который всё ещё помнил, как держать ребёнка на руках.