Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Все говорили, что благодаря милости нового короля лорд Ловелл, единственный, кто остался в живых после той, последней битвы Ричарда Плантагенета, снова появился при дворе. Все еще бледный после перенесенных ранений и слегка прихрамывающий, он перехватил Сесиль, когда она направлялась к мессе.

— Это правда насчет королевы? — взволнованно спросил он.

Детская припухлость уже исчезла с лица Сесиль, и она обещала стать настоящей красавицей. В скором времени она должна была обручиться с лордом Уэльсом и уже чувствовала себя взрослой важной дамой.

— Что — правда? — лениво спросила она, хотя отлично знала, какие слухи переполошили весь двор. Что Ее Величество ждет ребенка — так скоро?

Ее нетерпение стать тетей было столь велико, а репутация Ловелла как храброго воина столь романтична, что от напускного высокомерия Сесиль не осталось и следа.

— Вам следует знать, милорд, что моему зятю королю удается все, за что бы он ни брался, — сказала она, потупив свои полные озорства голубые глаза.

— Знаю — на собственной шкуре испробовал! — горько усмехнулся Ловелл, взглянув на свою перевязанную правую руку. — А еще я знаю, что вы — очаровательная нахалка, а Уэльс — счастливчик. Но, я в самом деле благодарю Бога за такие новости, леди Сесиль. — И он продолжал уже более серьезным тоном: — И так думает каждый, кому дорога судьба страны, ее процветание. Без наследника, в лице которого соединились бы все наши интересы, наша борьба, на чьей бы стороне мы ни сражались в свое время, оказалась бы напрасной. Прошу, попробуйте приноровиться к моей хромающей походке, милая леди, и мы сходим в часовню и вместе поблагодарим Бога.

— Я буду просить его об особой милости — позаботиться о моей дорогой Бесс, — мягко добавила Сесиль, поддерживая его за здоровую руку.

Он, как и она, был совсем юным, когда разгорелась междоусобная война, но, в чьем бы лагере Ловелл ни оказывался, он всегда питал глубокую привязанность к ее семье, и им незачем было спорить по поводу позиции Йорков. Поэтому она могла совершенно откровенно рассказать ему о здоровье королевы.

— Ее обычно мутит по утрам, когда она просыпается, но это так и должно быть, — произнесла Сесиль с видом взрослой дамы, которая тоже скоро выйдет замуж. — Но знаете, лорд Ловелл, в ее глазах появился радостный блеск, которого я не замечала с тех пор, как умерли наши братья. Она, как и прежде, сидит, погрузившись в мечты, и на ее губах появляется загадочная улыбка. Когда Бесс так улыбается, она становится точь-в-точь похожей на Мадонну из нашей дворцовой часовни.

— Вы увидите ее там сегодня утром?

— Нет, сегодня она осталась в своих апартаментах, и они втроем — она, король и графиня Ричмонд — как раз обсуждают этот вопрос, — сказала Сесиль, кивнув в сторону королевских апартаментов, когда они проходили мимо.

— А что там обсуждать?

— Лорд Ловелл, вы, мужчины, ничего не понимаете, — фыркнула Сесиль. — Нужно решить, где она будет рожать, какие врачи будут принимать роды, кто станет крестными родителями, и все в таком духе!

Но за закрытыми дверями королевских апартаментов разговор вели в основном король и его мать. А Елизавета, будущая мать, сидела у окна в кресле с высокой спинкой и улыбалась своим мечтам — прямо как Сесиль сейчас рассказывала Ловеллу, поэтому почти весь разговор пролетел мимо ее ушей.

«Я так боялась, что это никогда не случится, — ведь мой муж совсем не любит меня, — призналась она Пресвятой Деве Богородице. — И вот перед Великим постом — и вправду это произойдет!»

До нее доносились лишь обрывки разговора, а сама она, казалось, была отделена от них стеной солнечного света, лившегося из окон. «Надеюсь, что он будет похож на Дикона», — думала она, уверенная, что ее первенцем будет сын.

Елизавета только заметила, как они встали и как король жестом разрешил ей остаться в своем кресле.

— Я поручаю вам все приготовления по поводу родов, потому что вы более знакомы со всеми этими женскими проблемами, чем я, — обратился он к своей матери.

— И весь двор переедет в Винчестер, — сказала Маргарита Ричмонд, подводя итог разговора.

— Почему в Винчестер? — спросила Елизавета, выйдя из задумчивости.

Генрих взглянул на нее с удивлением и с недовольством.

— Потому что считается, что там родился мой предок — король Артур. И мои валлийцы сумели доказать, что моя родословная восходит к королю Кадвалладеру. И я хочу, чтобы мой сын родился именно в Винчестере, чтобы запечатлеть в сознании народа эти факты. Ты что, не слушала, о чем мы говорили?

Елизавета с мольбой устремила виноватый взгляд на свою свекровь, и там, как обычно, все поняла.

— Думаю, наша Бесс настолько поглощена тем, что ей скоро посчастливится подарить тебе наследника, Генрих, что ни на чем другом она уже не в состоянии сосредоточиться, — объяснила она тоном, в котором удивительно соединились сдержанность, присущая ее сыну, и ее собственная душевная мягкость. — Я буду рядом с тобой, Елизавета, так что тебе не придется забивать себе голову всякими проблемами. Ты сможешь наконец, отдохнуть после всего, что тебе пришлось перенести, и помечтать о тех переменах, которые излечат твое истерзанное сердечко и принесут покой в нашу страну. Это цель, которой я посвятила всю свою жизнь, дети мои.

И к тому времени, когда начался Великий пост и лилии стали поднимать свои золотые головки, в Вестминстерском дворце вовсю шли приготовления к переезду в Гэмпшир. Елизавета очень обрадовалась, узнав, что Генрих разрешил ее матери и всем членам ее семьи отправиться вместе с ней.

— Перемена пойдет тебе на пользу. Тебе пришлось пережить в Лондоне много страданий, — сказал Генрих, хотя она знала, что не по этой причине он отсылает ее.

— А Уорвику нельзя поехать со мной? — спросила она не потому, что ей нравилось общество слабоумного кузена, а потому, что жаль было оставлять его в одиночестве.

— Боюсь, что нет, — сказал Генрих и с нарочитой деловитостью принялся разворачивать карту.

— Зачем тебе держать его в Тауэре? Что такого он сделал? — настаивала она.

— Дело не в том, что он сделал, а в том, кто он такой, — ответил Генрих, наклонившись над картой и со школярским прилежанием водя по ней указательным пальцем, прослеживая маршрут. — Хотя твой дядя Кларенс совершенно справедливо был лишен всех прав за измену твоему отцу, его сын все еще представляет собой угрозу, и из-за него мои враги могут доставить мне множество неприятностей.

— Однако Ричард разрешил ему жить при дворе, — напомнила она. Вероятно, Ричарда не слишком пугало, что у Уорвика больше прав на престол? Или он настолько любил свою жену, что ради ее удовольствия готов был пойти даже на такой риск? Но, очевидно, Генрих, несмотря на свою безупречную родословную, предпочитал лишний раз не рисковать: Уорвик в его глазах был Плантагенетом — опасным соперником, который может отнять у него трон.

— А почему тебя так волнует, будет ли во дворце болтаться этот дурачок, когда там не будет меня? — обиженно произнес он.

— Тебя не будет? — воскликнула Елизавета, тут же забыв о сыне покойного Кларенса. — Но я считала, что ты, само собой, разумеется, будешь рядом со мной.

— Я успею в Винчестер до рождения сына, — заверил ее Генрих и счастливо улыбнулся. — Но для начала я должен совершить поездку на север. Это необходимо, чтобы сохранить мир в стране.

Елизавета подошла к столу, возле которого он стоял, и в первый раз внимательно посмотрела на то место на карте, где застыл его палец. — Нет, ты же не хочешь сказать, что собрался в Йоркшир… — в ужасе проговорила она.

— Да, как и в другие графства, — сказал он, на один конец карты аккуратно поставив роговую чернильницу, а на другой конец, положив книгу, чтобы пергамент снова не скрутился в свиток.

Елизавета взглянула на его умное озабоченное лицо.

— Но, Генрих, ты не станешь так рисковать! — произнесла она почти шепотом.

— Не стану? — повторил он, стараясь держать себя в руках.

Его голос показался ей чересчур спокойным, и она решила, что должна предостеречь его.

— Ты совсем недавно приехал из-за границы… Я хочу сказать, что ты возможно, не очень хорошо представляешь, что в Йоркшире особенно много приверженцев Белой розы. Если бы ты знал, как они почитают нас, как любили Ричарда, а теперь любят меня… — говорила она, запинаясь, охваченная неподдельным волнением.

Но Генрих был человеком самостоятельным и казалось, всегда и все знал сам.

— Конечно, очень жаль, что ты не сможешь поехать со мной, поскольку народ безусловно любит тебя, — вежливо ответил он. — Но от тебя будет больше пользы, если ты останешься в Винчестере и побережешь свои силы для другого.

Он был не из тех мужчин, которые позволяют женщине прикасаться к себе, когда сами этого не хотят, но Елизавета поддалась порыву и положила руки ему на плечи.

— Позволь мне поехать с тобой, Генрих, — умоляла она. — Я молода и сильна. Мне не повредит путешествие. Ты же не знаешь, как сейчас к тебе настроены йоркисты из-за того, что ты долго откладывал свадьбу и до сих пор меня не короновал. Для них — коронована или нет — я королева Англии, и если я буду ехать рядом с тобой как твоя законная супруга, тебе ничего не грозит.

Не заметь Елизавета, что его белые тонкие руки сжались от злости в кулаки, ее бы наверняка обманул его ровный тон.

— Значит, тебе обидно, что ты не коронована? — холодно спросил он.

Она без тени страха посмотрела в его маленькие бесцветные глаза.

— Независимо от того, обижена я или нет, я все равно остаюсь старшей дочерью Эдуарда Четвертого, — твердо сказала она. — Я говорила все это только ради твоей безопасности.

Он отвел глаза.

— Ты никак не можешь ехать, Елизавета, особенно после того, как я узнал, что в некоторых городах могут возникнуть осложнения. Но тебе не следует волноваться. Я подготовился к этому.

В его голосе звучали нежность и благодарность, но, поскольку он не сделал никакого ответного движения, ее руки безжизненно заскользили по бархатной глади его камзола и упали.

— Какие осложнения? — вяло спросила она.

Казалось, в эту минуту он испытал прилив особой нежности к ней и ответил с непривычной искренностью:

— Как ты не раз упоминала, мои права на престол вполне законны. И потому я должен быть готов к разным неприятностям. До тех пор, пока жив Уорвик или любой другой потомок Плантагенетов, я должен ждать заговора или того, что объявится еще какой-нибудь претендент на престол.

Елизавета не мигая смотрела в его непроницаемое лицо, и, когда она заговорила, ее слова были еле слышны:

— Но ты… не прикажешь убить его… как… как моих братьев?

Тонкие губы Генриха растянулись в улыбке.

— Нет, — ответил он. — Я не убийца.

Она вздохнула с облегчением. Разве он не проявил великодушия по отношению к лорду Ловеллу? Охваченная благодарностью, Елизавета захотела броситься ему на шею и внести хоть чуточку тепла в их отношения, но он стоял неподвижно и только из приличия не переводил взгляд снова на карту.

— Я буду скучать по тебе и молиться за тебя, — только и сказала она, обуздав свой порыв и стараясь держаться достойно.

— Да, помолись за меня, — ответил он. И она опять подумала, что его больше интересует ее привязанности, чем ласки.

Елизавета думала, что он в любом случае не может так скоро отправиться в это рискованное путешествие. Но когда она увидела, что приготовления к отъезду идут полным ходом, ее снова охватило волнение.

Огромные деньги были потрачены на оружие и припасы — словом, на все самое необходимое, но только не на роскошные одежды.

— Ты забываешь, что мне в наследство досталось разоренное королевство, — отвечал он на ее недоуменные вопросы. — Если я буду покупать яркие наряды, это никоим образом не поможет мне пополнить опустевшую казну и не прибавит мне популярности в разрушенных войной городах. Лучше уж я прощу им их долги.

Елизавета оценила его мудрость, но не могла не вспомнить, что Ричард, независимо от того, полна казна или нет, отправлялся в поход во всем парадном блеске. Так поступал и ее отец, и вообще их семья считала, что это необходимо для поддержания королевского престижа. Елизавета по-женски пожалела своего не богатого, но очень практичного мужа и отправилась в Голдсмитс Роу, чтобы окончательно опустошить свой и без того тощий кошелек и купить ему самые лучшие бриллианты, какие только могла отыскать. В тот же вечер они с Метти принялись простегивать ими сияющую диадему, чтобы украсить ею неброский шлем Генриха.

Но Генрих слишком долго жил один и не имел привычки выражать радостное удивление по поводу сюрприза, который приготовила любящая жена.

— Тебе не по карману такой подарок, если учесть, что ты должна содержать своих сестер-бесприданниц, — заметил он весенним утром накануне отъезда, наклоняясь, чтобы она могла надеть ему на голову сверкающий шлем. — По той же причине и я не в состоянии позволить себе такую роскошь; но я возмещу тебе то, что ты потратила на бриллианты, и скажу сэру Ричарду Эмпсону, чтобы он выделил тебе необходимую сумму, если тебе понадобятся деньги во время моего отсутствия.

Так прощаются бережливые мужья, а не пылкие новобрачные. На глазах у всех собравшихся Елизавета почтительно поблагодарила его и просила быть осторожным. Итак, снова ее добрые порывы не нашли отклика. Она была женщиной, которая любила отдавать, но, похоже, Генриху ничего не надо было от нее. Поскольку ей еще не приелся их брак, она с сожалением смотрела ему вслед, когда он уезжал из Вестминстера; однако, к своему стыду, она почувствовала и облегчение, потому, что наконец, могла быть самой собой.

— Конечно, глупо было с моей стороны так тратиться, — призналась она Джейн, сестре Стеффорда которую сделала своей фрейлиной. — Мне следовало сообразить, что за долгие годы гражданской войны мы совершенно обеднели.

— Ему не нужно было в тот момент говорить об этом, — резко ответила Джейн Стеффорд.

— К тому же вы воспользовались своими собственными деньгами, — пробормотала Метти. — Вы никогда не были мотовкой.

— С нашей точки зрения, — нет, дорогая Метти. Но бедность — понятие относительное. Когда я говорю, что к следующей зиме мне лучше перелицевать мою старую горностаевую накидку, вместо того чтобы покупать новую, следует помнить, что у большинства людей вообще нет горностаевых накидок.

— Но, может быть, она им просто не нужна: они намного реже оказываются в центре внимания! — рассмеялась Джейн Стеффорд.

— В любом случае, пока у нас есть время, надо пересмотреть мой гардероб и решить, без чего я могу обойтись, — сказала Елизавета. — Мое малиновое бархатное платье заметно износилось, Метти. Надо сказать портнихе, чтобы она починила его. И мне не нужно так много шляп. В конце концов, я не собираюсь в ближайшее время появляться в свете.

Итак, дни, полные хлопот, были позади, и Елизавета почувствовала, что очень неплохо устроилась в этом чудесном месте. Она была в восторге от старинного Винчестерского дворца, и поскольку стояло лето, почти не замечала сквозняков и прочих неудобств.

Она часто писала мужу и много думала о нем и его мужестве, когда он не отказался от опасной поездки на север. Она была изумлена, услышав, что ему легко удалось заставить йоркистов поменять гнев на милость и что жители Йорка встретили его без всяких враждебных выпадов. «На дверях каждой харчевни был нарисован Белый кабан, — писал он ей, — но вскоре все эти кабаны из белых превратились в голубых».

«Когда он вернется, нам о многом нужно будет поговорить», — думала Елизавета, все еще надеясь на то, что их свяжут более нежные узы.

Но когда Генрих после удачной поездки вернулся в Лондон, на него сразу навалилось столько дел, что он так и не добрался до Винчестера, и появился там уже после того, как Елизавета, по настоянию своей свекрови, которая была строгой блюстительницей придворного этикета, затворилась в своих апартаментах.

Несколько дней подряд прислуга сдирала со стен старые изношенные гобелены и на их место водворяла новые, на которых были вышиты только цветы. На них не должно было быть никаких жанровых сцен, поскольку человеческие фигуры, напоминающие живых людей или зверей в погоне друг за другом могут вдруг испугать ее, и это дурно отразится на плоде. Даже все окна были закрыты портьерами, кроме одного, возле ее кровати, из которого открывался вид на старинный кафедральный город и зеленые холмы Гэмпшира. И когда все было сделано, как велела графиня Ричмонд, лорды и высшие сановники проводили Елизавету до дверей и там попрощались с ней, переложив свои многочисленные обязанности на ее женщин, так как, за исключением врачей, Елизавета не должна была увидеть у себя ни одного из мужчин, вплоть до самых родов, которые ожидались в октябре.

Елизавета, которая очень любила природу, глядела из окна на березы и торопила тот час, когда они начнут желтеть. Если бы рядом нее было ее веселых сестер, время для нее тянулось бы очень медленно. Однако оно пролетело довольно быстро: в конце сентября, за месяц до срока, колокола Винчестерского собора оповестили о рождении наследника.

Скоро колокола заголосят по всей Англии, думала она, и в их перезвоне будет слышаться особая радость по поводу рождения именно этого принца! Лежа в постели, измученная и радостная, она знала, что ради такого события стоило страдать, бороться, терпеть разочарования.

Не в силах открыть глаза, она, однако, слышала звуки более волнующие, чем звон колоколов, — суету внизу и стук лошадиных копыт. Это отправляют в Лондон гонцов. Потом кто-то поднес ей ко рту чашку бульона, а Метти наклонилась и показала ей маленький сверток, который держала на руках, — то был ее сын.

— Ты отлично держалась, доченька, — шепнула ей мать, с какой-то непривычной нежностью целуя ее в лоб.

А откуда-то издалека раздавался голос Маргариты Ричмонд:

— Кто-то пошел сообщить королю. Он сейчас на охоте. Мы не ожидали этого радостного события так рано, но король скоро будет.

Елизавета мысленно благодарила Бога. Она была рада, что наконец, ей было позволено хоть что-то дать Генриху. И она не собиралась роптать: когда он сможет прийти, тогда и придет. Сейчас боль покинула ее, и у нее появилось ощущение, будто она вознеслась на небеса, а ее мать отдернула портьеру на кровати, чтобы Елизавета могла посмотреть на маленькое краснолицее существо, которое орет во весь рот в ответ на щипки врачей.

А когда дверь распахнулась настежь и в комнату вошел король, его глаза устремились на этот драгоценный сверток, который спокойно лежал на коленях у Метти, сидевшей перед камином, и в глазах Генриха сверкнуло торжество человека, который наконец, завершил какое-то рискованное дело, Елизавета подумала: «Если я хочу хоть раз в жизни увидеть волнение на лице Генри, мне нужно посмотреть на него именно сейчас».

— Он родился раньше времени, но врачи говорят, что, несмотря на это, он вполне здоров. Нужно все подготовить для его крещения в Вестминстере, — сказала Маргарита.

— Да, — согласился Генрих. Затем, с неохотой оторвавшись от созерцания сына, он стремительно подошел к постели Елизаветы.

— И для коронации моей жены в Лондоне, — добавил он, поднося к губам ее слабую руку.

Он честный человек, привыкший платить долги, но очень осторожный, нашептывал ей в ухо дьявол: «Нет наследника — нет коронации». И эти нелепые слова стучали у нее в голове до тех пор, пока на середине ее речи, обращенной к самой себе она не уснула. Наутро, когда она проснулась, сестры уже были тут как тут. Взгляд Елизаветы сразу же устремился в сторону камина. Там сидела Кэтрин, которая усердно, со знанием дела, раскачивала резную колыбель а маленькая Бриджит смотрела круглыми любопытными глазками на того, кто в ней спал.

— Дорогая Бесс! — воскликнула Сесиль, заметив, что Елизавета пошевелилась. — Как же долго ты спала! Тебе лучше?

— Намного лучше, — улыбнулась Елизавета. — А где графиня?

— Отдыхает, — сказала Энн, усевшись с другой стороны огромной кровати. — Ей следует иногда отдыхать.

Они с пониманием посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Моя свекровь — сама доброта, — лениво протянула Елизавета. — Мне кажется, будто я снова дома. Если бы еще тут могли оказаться Нед и Дикон…

— А король доволен? — быстро спросила Сесиль, заметив слезы в ее глазах.

— О, очень доволен! — ответила Елизавета, смаргивая слезы. — Прикажи кому-нибудь отдернуть шторы и впустить в комнату солнце.

— Снова колокола зазвонили, — сказала Сесиль и потянулась за виноградом, который прислал король. — В Соборе готовят грандиозные крестины, а епископ и все члены капитула собираются облачиться в свои лучшие одеяния.

— Мне кажется, тут не обошлось без участия матери короля, — хмыкнула Энн.

Бдительная Метти вежливо предложила Кэтрин отдохнуть от добровольно взятой на себя роли няньки, поскольку она чересчур уж рьяно принялась paскачивать колыбель, и та присоединилась к общей компании.

— Он чудесный ребенок, Бесс, — сказала она. — Но вы уверены, что он наш?

— Конечно, он ведь сын Бесс, — рассмеялись они. — Как может быть иначе?

— Тогда почему, — серьезно спросила она, по очереди оглядывая их прически, — у него темные волосы?

Елизавета протянула руку и подтащила свою маленькую сестру к себе поближе, пока кончик ее любопытного носика не оказался рядом с роскошными розами, вышитыми на одеяле. Она уже сама заметила это и поняла, что Бог не захотел, чтобы ее сын походил на Дикона.

— У его отца, нашего короля, темные волосы, — объяснила она.

— А королю он тоже принадлежит? — не отставала Кэтрин.

— Конечно, дурочка! — сказала Энн.

— В таком случае его тоже назовут Генрихом?

— Нет, куколка моя, не думаю, — ответила Елизавета, которая ждала этого вопроса.

— Не Генрих?! — воскликнули две взрослые сестры. — Тогда как же еще его могут назвать?

Елизавета немного приподнялась на подушках.

— Я сейчас припоминаю, что говорил король… перед тем, как я уснула. Он хочет назвать его Артуром.

Все в комнате замерли от удивления. Даже ее служанки застыли на месте.

— Но мы не слышали, чтобы в нашем роду был какой-нибудь Артур, — возразила Энн, выражая общее мнение.

— Нет, не было, — печально вздохнула молодая мать.

— Тогда почему?

— У него был предок, который жил здесь. Добрый король Артур, у которого за круглым столом собирались рыцари. Да вы наверняка знаете, — в голосе Елизаветы послышалось раздражение, потому что она уже начала уставать от разговора, до и сама была Удивлена решением мужа не меньше их. — Знамена с огненным драконом, его валлийские предки… Их родословная идет от самого первого короля…

— Ладно, бедная наша. Отдохни-ка ты лучше и постарайся не разговаривать. Мы видим, что ты, как и мы, не в восторге от этого имени, — попыталась успокоить ее Энн, которая принесла розовой воды чтобы смочить ей лоб.

А Сесиль, схватив еще одну виноградинку, неожиданно захихикала.

— В конце концов, Бесс должна радоваться, что ему не пришло в голову назвать бедное дитя Кадвалладером! — заявила она без тени почтения к королю.