Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

В маленьком, окруженном стеной садике было очень тихо. Там щебетали птицы, которые летали между сильно разросшихся кустов и храбро прыгали по траве среди маргариток. Воздух был напоен ароматом цветов жимолости, а высокие стены заглушали звуки.

Елизавета закрыла за собой тяжелую калитку. Она почувствовала, что из реальной жизни попала в мир мечты. Тепло и спокойствие окутали ее, и казалось, время остановилось. Но ей следовало торопиться. Она шла по заросшей тропинке и вдруг поняла, что бежит. Ее дыхание стало учащенным. Тяжелые юбки зацепились за сучья, и паутина, еще мокрая от росы, легко облепила ее пальцы. Елизавета ни на что не обращала внимания — она так долго ждала этой встречи! С кем же ей придется встретиться? «Все так похоже на тот день, когда я пошла в кухню посмотреть на Симнела, — уговаривала себя Елизавета, углубляясь в сад. — Этот самозванец Перкин посмотрит на меня, и мое сердце не отзовется ему — как не отозвалось оно тогда при виде Симнела. И снова испытаю разочарование и боль, как будто меня ранили острым ножом. Но излечусь от иллюзий!»

Когда тропинка повернула, она вдруг увидела его. Это было так неожиданно, что королева резко остановилась и прижала руку к бьющемуся сердцу. Он стоял в ярком утреннем свете. Его стройная фигура четко вырисовывалась на фоне освещенной солнцем стены. Лучи играли на его золотистой голове, склоненной над книгой. На этот раз она так легко не излечится. Это вполне мог быть Дикон, ставший красивым молодым мужчиной.

«Нет ничего удивительного, что они все верили ему», — подумала Елизавета.

Ей показалось, что она произнесли это вслух, потому что он повернулся и посмотрел на нее. Какая-то важная дама в зеленом с золотом наряде пристально смотрит на него и нарушает его одиночество. Может, он и был удивлен, но у него хватило выдержки не показать ей этого. Он сделал несколько шагов, чтобы вежливо приветствовать ее.

— Мадам, утро было таким прекрасным, но ваша красота сделала его совершенно невероятным! — сказал он с радостной улыбкой. — И сейчас…

Стало ясно, что он не узнал ее. Елизавета подошла к нему поближе и посмотрела ему прямо в лицо. Наверное, ее пристальный взгляд выдал ее или же дорогие старинные украшения, бывшие на ней, помогли раскрыть тайну. Его ум был быстрым, как ртуть.

— Но сейчас я чувствую себя дома… — мягко перевел он речь на другое. Он протянул ей навстречу свои красивые руки.

Она даже не могла себе представить, что будет смотреть на него, ни в чем не уверенная. Перед ней было лицо не мальчика, но мужа. Свежая кожа слегка обветрилась под лучами солнца, гладкая кожа подбородка и щек, несомненно, загрубела от бритья. В нем чувствовались осторожность, некоторая развязность и ранее не присущая ему жесткость. Только рот оставался таким же нежным, каким был у Дикона. Но ведь и он тоже испытывал неуверенность и поэтому вел себя подобным образом! Но кто бы он ни был, у него было преимущество перед нею, потому что он мог видеть ее портрет недавно в доме Маргариты Бургундской. Елизавета отвела свои руки — она непроизвольно протянула их ему, когда он начал ее приветствовать.

— Вы человек по имени Перкин Ворбек? — спросила она.

Он на секунду отвернулся от нее, чтобы положить книгу на каменную скамью и успокоиться. В это время, вероятно, он решил противоречить ей.

— Или Осбек, — он пожал плечами, как будто это весьма забавляло его. — Все никак не могут решить, как же меня называть. А вы, госпожа, — заметил он, низко кланяясь ей, — видимо, королева Елизавета.

— Я пришла, чтобы посмотреть, как вам здесь живется, — солгала она. — Как обращаются с вами.

— Это так любезно с вашей стороны! Но мучения не так страшны для меня, — сказал он, беря плащ и расстилая его для нее на каменной скамье. Не окажете ли мне честь, Ваше Величество, и не присядете ли здесь на скамье?

У Елизаветы дрожали руки и ноги. Она не могла отказать ему в этом, если бы даже и хотела. Она с благодарностью села в тени старого шелковичного дерева.

— Наверное, вам было трудно пережить крики ненависти, насмешки и тот мусор, который швыряли в вас?

Он нахмурился, и Елизавета решила, что ему было легче пережить сам факт его травли, чем то, что она знает об этом. Было ясно, что его гордость задета. Он свободно стоял перед ней и рассказывал о том, как относится к жизни.

— В такие моменты следует думать о чем-то ином, — сказал он. — О поющем жаворонке, о том, как плохо держится в седле человек, который едет перед вами. Или же вспоминать о любимой женщине!

— И что, это помогает?

Голос королевы был низким и тихим, ей было так жаль его.

— Воображение всегда помогает подняться над реальностью.

— Да, вы никогда не страдали отсутствием воображения!

— От вашего воображения пострадало так много людей, — резко заметила Елизавета.

Он жестом показал, что жалеет об этом. Елизавета опять оттаяла.

— Но когда вы читали ваше признание вины и они так издевались над вами?..

— Именно тогда я понял, что стоит придерживаться их тактики, — ответил он, с явным удовольствием заговорив на эту тему. — Это же не мое признание. Но даже если все было бы так, то нужно было играть в их игры и медленно отходить назад. И еще показывать всем, как все это забавно и смешно. В жизни не обойдешься без юмора и хитрости. Ваши люди в Лондоне больше всего любят посмеяться и пошутить. Уверяю вас, я стал таким опытным в подобных делах, что даже думаю: может, мне следует использовать свое заточение и написать книгу для моих несчастных последователей — «Ораторское искусство после применения тухлых яиц. Интересные высказывания человека, закованного в колодки»?

— Прекратите!

Он улыбнулся ей и стал похож на Дикона из ее воспоминаний.

— Но почему это вас волнует? — спросил он. Он начал поддразнивать Елизавету, притворившись удивленным.

— Потому что вы напоминаете мне…

— Ага. — Он сразу же стал очень серьезным, но не стал продолжать расспросы.

Уходило такое дорогое для нее время. Ей нужно было о многом расспросить его и расставить слишком много ловушек.

— Расскажите мне о моей тетушке, герцогине Бургундской, — потребовала она.

— Она в добром здравии и просила передать вам привет от нее.

— Значит, она предполагала, что вы станете искать встречи со мной?

— Но я же вижу вас, — напомнил он.

— Но совсем не так, как вы с ней на это надеялись.

— Для герцогини это будет большим разочарованием, — признался он. — Она была так добра ко мне.

— И вы ее обожали.

Иллюзия прежнего Дикона была настолько сильна, что она с трудом удержалась, чтобы не добавить: «Вы обожали ее и раньше».

— Я был ей очень благодарен, но я не люблю, когда мною кто-то командует. Ее Высочество старалась держать меня в жестких рамках. И она весьма мстительна. Особенно по отношению к Тюдорам.

— Мне кажется, это она научила вас английскому языку.

— Упаси меня Боже! — воскликнул он и расхохотался совсем как мальчишка. — Она говорит с жутким акцентом.

Его английский был прекрасным, чистым, как холмы Англии.

— Но она все рассказала вам о нас! Назвала наши имена, описала все наши приметы, нашу внешность, наши манеры и привычки, чтобы вы были полностью знакомы с нами. Она рассказала вам о короле Эдуарде.

— В этом не было необходимости, поверьте. Я прекрасно помню своего отца.

— Жана де Ворбека, купца из Турне?

— Если вам будет так угодно!

Непонятно почему, его спокойная уступка разозлила ее больше, чем его гордость.

— Почему вы так спокойно повторяете все, что вам говорят? Я понимаю, что у вас нет и не было выбора здесь, когда король заставлял вас делать все это. Но сейчас, со мной?

Его улыбка была спокойной и приятной.

— Я не достиг своей цели, и убеждать вас в чем-то было бы неправильно с моей стороны.

— Вы хотите сказать, — она быстро подхватила его мысль, — что, пока стоит вопрос о наследовании власти, всегда будет выбор: или мой сын или вы?

— Так как мне ничего не удалось, то, значит, это будет ваш сын.

Наглость, с которой он старался успокоить ее, просто разъярила Елизавету. Она подумала: «Может, он отказывается говорить о праве на престол, чтобы я не стала расспрашивать его?»

— Как вы можете сделать что-то, что повредит моему сыну? Неужели кто-то серьезно поверит, что вы Плантагенет? Мужчины из нашего рода никогда не уговаривали своих союзников отступать. Они боролись, как это сделал Ричард III при Босуорте, или же выезжали вперед перед разъяренной толпой, как сделал Ричард II во время крестьянского восстания.

Его щеки побагровели.

— Никому из них не пришлось увидеть свою землю такой разоренной, и они не видели, как иностранные солдаты насиловали английских женщин, — ответил он.

«Как он умеет изворачиваться», — подумала она и уже решила, что он самозванец и поэтому лжет, когда он внезапно опустился перед ней на колени. В нем не было никакого притворства, никакой позы, он был удивительно искренним.

— Я умоляю вас, расскажите мне о моей жене. Я слышал, что она находится у вас, — попросил он.

— С ней все в порядке, — ответила Елизавета, глядя в его взволнованное лицо. Она подумала — какой же он, наверное, великолепный любовник. — Я не стану утверждать, что она счастлива, но к ней хорошо относятся.

— Все говорит, что вы самая добрая королева во всем христианском мире, — благодарно воскликнул он, наклоняясь, чтобы поцеловать руки, лежащие у нее на коленях.

Несмотря ни на что, она была довольна, услышав подобный комплимент. Ей так хотелось коснуться склоненной головы.

— Легко быть доброй к вашей жене, — с улыбкой сказала она.

— Она покинула все, чтобы следовать за мной. Она такая же милая, как вереск на холмах Шотландии, — заметил он. — Вы не можете сказать ей, что видели меня, что у меня все в порядке? И передайте ей мою немеркнущую любовь…

Елизавета освободила свои руки из его рук. Она прервала его, чтобы он понял свою бестактность.

— Как я могу кому-то сказать, что приходила сюда? — напомнила она. — Вам что, непонятно, как я рисковала, придя сюда?

— Конечно, вы правы. Я просто забылся! — согласился он, поднимаясь с колен.

Она увидела, как помрачнело его выразительное лицо, и поняла, как трудно отказать ему в его просьбе, — именно так бывало по отношению к ее младшему брату.

— Завтра она поедет со мной в Ричмонд. Я постараюсь хотя бы слегка утешить ее, — почти пообещала она.

— Бесс… Мадам… я хочу заключить с вами сделку, — начал он.

Елизавета подумала, что он прекрасный актер: эта обмолвка во время серьезного заявления!..

— Если вы будете добры к Кэйт, я буду продолжать играть роль Ворбека. Я так многим ей обязан… А теперь и вам…

— У вас нет иного выбора, — заметила Елизавета. Она старалась говорить с ним холодным тоном. — Король заставил вас признать, что вы самозванец. Он может сделать это еще раз!

— Но если мне придется взойти на эшафот, я могу сказать все что угодно! Никто не сможет помешать мне сделать это в последний момент. Я так похож на вас!

К сожалению, он был совершенно прав. Сидя рядом с ним при ярком свете дня, Елизавета не могла отрицать этого. И хотя она почти убедила себя, что он не Дикон, мысль о том, что кто-то, столь похожий на ее брата, будет стоят на эшафоте, была невыносимой.

— Вы что-либо помните о своем отце? — внезапно спросила она, чтобы отогнать от себя страшную мысль.

Сразу же настороженность на его лице сменилась выражением нежности и на губах появилась улыбка. Становилось понятным что речь идет отнюдь не о купце из Турне.

— Больше всего мне запомнилось, каким он был высоким и как на него было приятно смотреть. От его одежды исходил приятный запах амбры или мускуса. Я помню ладанку, которую он носил на шее, а на груди у него были вышиты жемчугом прямые линии.

— Все это вы могли узнать, глядя на его портрет.

— Конечно, — согласился он, и в его голосе не было обиды. — Но никакой портрет не подскажет, как оживала комната, когда он в ней находился. Или как самые обычные вещи становились такими интересными. Как он смеялся и заставлял Вилла Гастингса делать все скучные вещи вместо него. Когда у него было время, он так хорошо говорил о книгах, что мы тоже начинали любить их. Он всегда куда-то спешил: то на охоту, то с охоты!

— Тетушка Маргарита могла рассказать вам все это.

— Но она не могла заставить меня почувствовать все, что было раньше. Разве я не прав? Смех и чувство безопасности и любви! Когда я был маленький, он держал меня на коленях и позволял строить замки у него на столе. Я так боялся и радовался, когда он подбрасывал меня высоко над головой в воздух и восклицал своим громким голосом: «Клянусь дыханием Божьим, Вилл, этот мой младший парень — самый приятный компаньон для меня!» Всегда важно запомнить свои чувства и ощущения!

Елизавета наклонилась вперед — она была под впечатлением разговора.

— Из чего вы строили замки у него на столе? — спросила она.

Он сразу же остановился и неуверенно нахмурился.

— Я точно не помню. Прошло столько времени. Мне кажется, это были маленькие деревянные кубики или что-то еще в этом роде.

— Может, шрифты? — подсказала она. Елизавета слишком поздно осознала свою ошибку. Глупо задавать вопросы с подсказкой, а потом радоваться, что получаешь ответы!

Она так внимательно следила за ним, что поймала отблеск удовлетворения на его лице, но его голос был абсолютно ровным.

— Да, наверное, это было что-то наподобие этого, — сказал он и начал беззаботно вытаскивать содержимое своего кошелька, прикрепленного к поясу.

— Вы не помните, как смотрели на его похороны из окна? — продолжала расспрашивать Елизавета, и он сразу все описал. Но он был достаточно умен и в основном говорил о деревянном подобии короля, одетом в его королевские одежды. Естественно, именно это могло больше всего поразить маленького мальчика.

Он, между прочим, сказал о дыре, которую сделали в стене, когда они стали искать прибежища в аббатстве.

Да, подобную вещь вполне мог запомнить маленький мальчик. Но ведь и об этом ему могли рассказать! Она должна спросить о том, что ему никто не мог рассказать, кроме нее самой.

— Вы не помните, что я сказала вам, когда… когда мы виделись в последний раз? Когда вы выходили из дверей Вестминстерского аббатства?

Некоторое время он смотрел на нее. Казалось, он собирался что-то сказать ей, но потом передумал, видимо, решил не рисковать. Наконец он отрицательно покачал головой.

— Все было так давно, — прошептал он.

Но Дикон, который так сильно любил ее, обязательно запомнил бы!

Все было очень странно. Она могла поклясться, что он помнил некоторые вещи, но только до определенного предела, а не то недавнее, что было так памятно ей. Может, ее мать была права?

— Но вы должны помнить мадам Грейс, — спокойно поинтересовалась она.

— Грейс… Грейс… — повторял он. Похоже, он осторожно подбирал слова. — Мне кажется, я слышал это имя. Она всегда была у нас при дворе.

Если он и знал еще что-то о ней, то ничего не сказал.

— Говорят, что она была внебрачной дочерью моего отца и была предана моей матери. Та из милосердия вырастила ее.

Елизавета так хотела, чтобы он выдал себя, что низко наклонилась к нему, но он только отрицательно покачал головой.

— Вся моя жизнь — сплошные скитания, я провел ее в разных странах. Я встречала на своем веку столько разных людей, — объяснил он Елизавете. Что ж, он, наверное, был прав.

— Но, как и у меня, у этой Грейс был младший брат, — с намеком сказала Елизавета.

— Вы считаете, что я — это он?

— Мне кажется, вам столько разных людей рассказывали разные сказки для собственной выгоды, что вы…

— Что мне сейчас трудно понять, кто я такой, и…

—… чему верить!

Он так быстро подхватывал ее предложения и намеки. Он широко улыбался, когда по-своему переворачивал все, что она ему говорила.

— Значит, вы пошли так далеко, что позволяете себе думать, будто я один из внебрачных детей короля?! И что эта женщина Грейс послала меня к герцогине, выполняя последнее приказание вашей матери? Что-то чересчур сложно…

— Все это может быть правдой, как и все остальные истории.

Теперь они стали говорить очень быстро, иногда даже не заканчивая фразы. Так могут разговаривать только близкие люди. С тех пор как король Ричард отправился в Босуорт, Елизавета так ни с кем не разговаривала. Казалось, этот человек принадлежит к ее роду. Ей было легко с ним, он понимал ее с полуслова, но понимал намеки буквально и не усложнял разговор. Она не верила ему, спорила с ним, и тем не менее, он мог ее в чем-то убедить. Она с грустью поняла, какими далекими они были друг от друга с мужем: даже после многих лет совместной жизни их пустые разговоры не позволяли им проникнуть в мысли друг друга.

— Я не могу отрицать, что в вас, возможно, есть часть крови Плантагенетов, — заметила она.

Аромат липы наполнял воздух, ей было приятно смотреть на него, беседовать с ним, но у нее оставалось слишком мало времени! Елизавета позволила себе расслабиться. Она ленивым движением показала ему на скамью рядом с собой.

— Я рада, что вы можете побыть в этом саду, а не сидите все время в ужасной каморке, — пробормотала она.

— Милость короля ко мне неоценима, — ответил он. — Я надеюсь, к вам он добр?

— Добр? — Елизавета задумчиво двигала камешки кончиком туфли. — Если можно назвать добротой то, что он никогда не бывает грубым и не забывает о моих удобствах. Он никогда не забывает купить мне то, что обещал. Он никогда не забывает и о том, сколько заплатил за покупку! Он всегда записывает все, что я трачу, в свою маленькую записную книжку!

— Как ужасно!

— Наверное, это помогает ему забыть о тех страшных годах, когда он не мог ничем украсить свою собственную жизнь.

— Разве можно так говорить о своем муже? — засмеялся ее собеседник.

— Как же я должна говорить о нем? — Елизавета повернулась к нему.

— Никто не разбирает по косточкам любимого человека. Людей просто любят, вот и все!

— Но я и не говорила, что люблю его, — сказала Елизавета и, чуть подвинувшись, устроила голову на его плече.

— Разве у вас не было любовника? — спросил он, немного помолчав. — Вы так прекрасны…

Подобная мысль приходила ей в голову уже не однажды. Она покрутила носком туфельки и внимательно уставилась на нее.

— Разве женщина, которая находится в браке с Генрихом, может завести себе любовника?

— Думаю, нет. Его прощение еще более ужасно, чем злоба дядюшки Ричарда. Но женщина, созданная для любви, как вы…

— Я пытаюсь заполнить свою жизнь, — ответила Елизавета. — У меня есть мои дети. И существует множество приятных и забавных занятий…

— Они могли бы стать еще более приятными и забавными, если бы ими можно было наслаждаться вместе с любимым.

— О-о-о!

Она обратила внимание на тень со стороны аббатства. Ее драгоценное время истекло! Через несколько минут зазвонят к заутрене, и ей придется уйти. Елизавета почувствовала, как теплая и надежная рука ее собеседника легла на спинку скамьи у нее за спиной, и вдруг она осознала, что поспешно рассказывает ему о том, о чем не смела говорить со своими сестрами, в чем не признавалась даже своему духовнику.

— У нас нет ничего общего, кроме того, что мы напыщенно шагаем вместе по страницам истории в направлении великолепной гробницы, которую Генрих строит в Вестминстере. Вы ее не видели?

Он отрицательно покачал головой.

— Даже когда мы бываем вместе физически, это просто… рутина. Хотя мы и поженились, чтобы холить и лелеять розы Тюдоров, нам не следовало допускать, чтобы наши отношения сложились так. Разве я не права?

— Настоящая физическая близость — это когда ты полностью растворяешься в ней и находишь счастье в экстазе! Всепожирающий огонь, полнота отдачи, полное слияние духа и плоти.

— Так происходит у вас с Кэйт?

— Да.

— Пусть сейчас вам пришлось расстаться, и она может в любую минуту потерять вас навсегда… Она познала это! Она гораздо богаче меня, — вздохнула Елизавета.

— Бедная моя Бесс!

Ей показалось, что он губами коснулся ее волос. Даже если она не до конца верила… даже если ее милый Дикон был мертв, ей было приятно слышать, что он произносит ее имя так, как это делал Дикон! Так приятно, что она разрешила себе поверить… Пусть всего на несколько оставшихся у нее минут.

— Так страшно понимать, что жизнь проходит. Мне уже тридцать пять. Я красива и могла бы страстно любить мужчину. И я не провела ни одной ночи — ни в замужестве, ни как-то иначе — в объятиях пылкого возлюбленного! Наверное, есть женщины, которые спокойно переносят такие браки. И есть мужчины, которые считают, что женщины не испытывают таких потребностей. Я понимаю, что мне следует стараться быть терпеливой и порядочной. И если я буду хорошо себя вести, мне, может, достанется за это маленькая корона на небесах, — закончила она и засмеялась дрожащим голосом. — Но никогда в этой жизни я не испытала звездных часов!

— Я думаю, женщины в монастырях, принимающие обет… — начал он, стараясь как-то утешить ее.

Но она резко прервала его.

— Им никто по ночам не напоминает о том, что все могло быть иначе, и потом не оставляют их неудовлетворенными и в слезах, — горько заметила она.

Он снял руку со скамейки, наклонился вперед и стал бить себя кулаком по ладони другой руки, как будто со своей почти женской чувствительностью сам переживал ее разочарование и горечь.

— Как странно, что мужчины, которых все уважают, нередко бывают такими бесчувственными и жестокими, — невнятно бормотал он.

Елизавета выпрямилась и внимательно посмотрела на него.

— Почему вы так говорите? От кого вы слышали эту фразу? — она напряженно ждала его ответа.

Он выглядел удивленным.

— Мне кажется, ни от кого. Но разве я не прав?

— Да, да, — быстро согласилась она. Ей вдруг стало стыдно. — Я сама не понимаю, почему заговорила о подобных вещах. Да еще с вами!

Он улыбнулся своей чудесной улыбкой.

— Наверное, потому что мы больше не встретимся, — заметил он. — Поэтому в вашем признании нет ничего страшного.

— Но я пришла, чтобы спрашивать вас, а не рассказывать о себе.

— Может, вам теперь станет легче, потому что вы хотя бы раз смогли поговорить с кем-то… об этом.

— Видимо, у нас много общего и мы понимаем друг друга.

— Тогда почему вы не можете поверить, что я Дикон? — спросил он.

— Это совсем нетрудно. Даже слишком легко… если бы король уже не опроверг это.

Елизавета быстро постаралась отмести все его протесты, задав ему следующий вопрос.

— Почему вы иногда говорите так, как будто вскоре умрете?

Он пожал плечами и отвернулся.

— Я не хочу умирать. Я люблю жизнь, но я неспокойный человек, — просто ответил он.

И тут зазвонил колокол аббатства.

Елизавета привыкла всегда выполнять свои обещания, она сразу же встала, но ей было так трудно покинуть его!

— Я всегда буду носить это, — несколько агрессивно сказала она, доставая с груди миниатюрку с портретом ее брата. — Если вы продолжаете настаивать, что вы герцог Йоркский, у вас должна сохраниться какая-нибудь вещь моего отца.

— Когда перепуганного ребенка, у которого в ушах еще звучат вопли его убиенного брата, уносят с места убийства и сажают в танцующую на волнах лодку, он не может остановиться, чтобы собрать свои детские сокровища, — мрачно заметил он.

— Да, конечно, вы правы! С моей стороны было глупо задавать этот вопрос. Я знаю, что Джеймс, король Шотландии, тоже спрашивал вас об этом, и вы ничего не могли ему показать.

Молодой человек снова полез в кошель.

— Только это, — сказал он, протягивая ей несколько печатных шрифтов. — Их, наверное, не стоило показывать трезвомыслящему королю Шотландии!

Елизавета вскрикнула, наклонилась над шрифтами, лежавшими в его протянутой ладони, тронула их.

— Дикон! — вскрикнула она.

— Они принадлежали мастеру Секстону. Посмотрите, на них выгравировано его имя. — Наверное, они лежали в кармане старой одежды, в которую они меня закутали той ночью. Видимо, я хранил их из сентиментальности или как талисман.

— Конечно, вы строили из них замок у короля на столе. Вы не можете вспомнить тот день, когда…

Она резко остановилась. На этот раз она не станет ему подсказывать.

Для нее этот день всегда останется днем, когда дофин отказался от нее. Но Дикон был слишком маленьким, чтобы помнить это. Затаив дыхание, она ждала его ответа, переходя от надежды к отчаянию. Сейчас он скажет: «Конечно! Это было в тот день, когда мы, младшие братья и сестры, играли в саду и изображали вашу свадьбу. Я принес в кабинет отца большую книгу и нашел вас там сидящей в его кресле и плачущей. И тогда я спросил вас, почему, если кресло такое неудобное, так много людей желают оказаться в нем».

Но он стоял и молча смотрел на нее. Он или не мог, или не желал повторить для нее эти важные слова. Почему он не показал ей шрифты раньше? Она быстро взглянула на него, ей показалось, что она уловила радостное дрожание его бровей. И потом она вспомнила.

— Какой же вы хитрец! — воскликнула она низким голосом, который дрожал от ярости. — Конечно, Секстон был и работал у Маргариты Бургундской еще до того, как он приехал к нам. Вы, наверное, взяли их там как интересный сувенир. И когда я по глупости упомянула о них, вы пошарили в кошельке, чтобы быть уверенным, что они находятся там.

Она быстро пошла прочь, высоко подняв голову. Она не видела, что он следует за ней. Пройдя к калитке, Елизавета сняла с кольца, висевшего у нее на поясе, тяжелый старый ключ. Она открыла калитку и вышла. При солнечном свете обычный мир был таким чудесным. Она слышала взволнованные голоса со стороны дворца и поняла, что улетевшего сокола уже поймали. Симнел, видимо, уговорил охрану самозванца, чтобы те помогли ему искать улетевшую птицу, и поэтому их не было у калитки. Елизавета вставила ключ снаружи в замок, подумала и пошла прочь, будто приняла какое-то безумное решение.

— Мадам, вы забыли запереть калитку, — послышался веселый голос.

Он стоял недалеко от калитки и смотрел, как она шла ко дворцу. Может, он смеялся над ней, понимая, что она уже не сможет вернуться и запереть замок? Как он мог рассчитывать на такой подарок судьбы, который принесло ему его умение очаровывать людей? Многие люди молча воспользовались бы удобной ситуацией, когда доброта женщины побудила ее сделать подобную вещь, и не дали бы ей возможность передумать. Но, может, он просто предупреждал о возможном страшном будущем. Может, он предоставлял ей шанс исправить ошибку? В любом случае она жалела, что обвинила его в трусости. Он показал себя добрым и внимательным. В мире, где существует много видов жестокости, должны также существовать и разные виды храбрости!