Энциклопедический словарь (К)

Катков

Катков (Михаил Никифорович) – известный русский публицист, родился в Москве в 1818 г. от отца, мелкого чиновника, и матери (урожденной Тулаевой) грузинского происхождения. Учился в преображенском сиротском институте, в первой московской гимназии, в пансионе известного профессора Павлова и в моск. университете, по словесному отделению. Университетский курс он окончил в 1838 г. кандидатом, с отличием. В университете увлекался философией и примкнул к кружку Станкевича; ближе всего сошёлся с Белинским и Бакуниным. Литературой стал заниматься уже очень рано; был деятельным сотрудником «Московского Наблюдателя», когда этот журнал редактировался Белинским, и вместе с последним начал сотрудничать и в «Отечественных Записках» Краевского. Писал он преимущественно библиографические заметки. переводил Гейне, Гофмана, Шекспира. Из больших его статей, помёщенных в «Отечественных Записках», обратили на себя внимание главным образом следующие: «О русских народных песнях», «Об истории древней русской словесности Максимовича», о «Сочинениях графини Сарры Толстой». Статьи эти написаны в приподнятом национальном духе, с оттенком мистического настроения. Белинский так увлёкся ими, что усмотрел в авторе «великую надежду науки и русской литературы». В конце 1840 г. К., с ничтожными средствами, уехал в Берлин, где в течении двух семестров слушал лекции Шеллинга. По возвращении из-за границы он старался поступить на государственную службу. «Максимум моей амбиции, – пишет он Краевскому, – попасть к какому-нибудь тузу или тузику в особые поручения». В это время он порывает все свои литературный связи. Изменяется также и взгляд Белинского на него. Попечитель моск. учебн. округа, граф Строганов, обративший внимание на К., как на очень способного студента, доставляет ему уроки в разных аристократических семействах. В 1845 г. он защищает диссертацию об «Элементах и формах славяно-русского языка» и назначается адъюнктом по кафедре философии. Как профессор, К., по свидетельству г. Любимова, даром слова не обладал и не мог увлекать слушателей. Профессорствовал К. только пять лет, до 1850 г., когда вследствие реакции, вызванной событиями 1848 г., преподавание философии было возложено на профессора богословия. В 1861 г. К. становится редактором «Московских Ведомостей» (тогда эта была должность, замещавшаяся по назначению) и чиновником особых поручений при министерстве народного просвещения. В 1852 г. в «Пропилеях» – сборнике, издававшемся Леонтьевым, с которым К. близко сошёлся ещё в 1847 г., когда они вместе состояли профессорами в московском университете – появилось философское сочинение К.: «Очерки древнего периода греческой философии». В 1856 г. Каткову удалось, благодаря поддержке товарища министра народного просвещения, князя Н. А. Вяземского, получить разрешение на издание «Русского Вестника». Сначала К., занятый составлением большой статьи о Пушкине (оставшейся не оконченной), не принимает участие в том отделе журнала, который был посвящён специально обсуждению политических вопросов, т. е. в «Современной Летописи». Наступившая эра коренных государственных реформ возбуждает в нём, однако, интерес к политике. Он начинает серьеёзно заниматься англ. госуд. строем, изучает Блекстона и Гнейста, совершает поездку в Англию, чтобы лично присмотреться к английским порядкам. Он становится страстным полемизатором и, высказываясь самым решительным образом против революционных и социалистических увлечений, является, вместе с тем, горячим поборником английских государственных учреждений, мечтает о создании русской джентри, увлекается институтом английских мировых судей. На этой почве разыгрывается его полемика с Чернышевским и Герценом. Полемика эта, независимо от интереса, который "она представляла по существу для тогдашнего русского общества, приобретает ещё особенное значение, вследствие того обстоятельства, что К. окружали тогда крупные литературные силы, принимавшие деятельное участие в «Рус. Вест». Тогдашние журналы были все настроены либерально, и разница между ними заключалась лишь в оттенках, причём «Рус. Вест.» представлял собою правое, а «Современник» – левое крыло либеральной партии. К. выступает решительным защитником свободы слова, суда присяжных, местного самоуправления. В тогдашней деятельности К. обращает на себя ещё внимание борьба, которую он вёл с цензурою для расширения свободы печати в обсуждении общественных и государственных вопросов. Во всех случаях столкновения с цензурою он обращался к высшим властям с весьма обстоятельно и дельно изложенными записками, в которых излагал свои взгляды на текущие государственные и общественные вопросы. Благодаря связям, которые он имел в высших правительственных сферах, записки эти достигали цели. Через графа Строганова он заручился расположением гр. Блудова и кн. Вяземского, и таким образом даже гнев некоторых министров оказывался по отношению к нему бессильным. Результатом оживлённой деятельности К. было значительное расширение для всей печати сферы вопросов, допущенных к обсуждению. Этою тактикою К. стал пользоваться всё шире и шире, и ею в значительной степени объясняется то выдающееся значение, которое он приобрёл в качестве редактора «Моск. Вед.». В 1862 г. правительство решило сдать частным лицам в аренду как «С.-Петербургские», так и «Моск. Вед.». Благодаря высокой арендной плате, предложенной К., «Моск. Вед.» остались за ним, и он вторично вступил в редактирование этой газеты 1 января 1863 г. Через десять дней в Польше началось восстание. Сначала К. отнёсся к нему довольно спокойно. Только по мере того, как с разных сторон посыпались всеподданнейшие адресы и разгоралась дипломатическая переписка, К. стал помещать в своей газете страстные статьи, с одной стороны апеллируя к патриотическим чувствам русского народа, с другой требуя «не подавления польской народности, а призвания её к новой, общей с Россией политической жизни». Таково было настроение К. приблизительно до 15 апр. 1863 г., когда примирительное настроение в высших правительственных сферах уступило место более решительному, выразившемуся, между прочим, в назначении Муравьёва ген.-губернатором в Вильно. Независимо от строгих репрессивных мер, правительство решило вперёд опираться не на шляхту, а на польское крестьянство. В этих видах задумана была реформа, в силу которой польским крестьянам предоставлена была поземельная собственность и обеспечено их независимое социальное и экономическое существование. Первый в печати указал на необходимость этой реформы И. С. Аксаков; К. восстал против неё, доказывая, что она неосуществима, и требовал только продолжения репрессивных мер. В этом смысле он высказывался ещё осенью 1863 г., а 19 февр. следующего года реформа уже осуществилась. В данном случае, таким образом, К. не служил выразителем правительственной политики, в широком значении этого слова. Сочувствие, которое встретили статьи К. по польскому вопросу в некоторой части русского общества, внушило ему высокое мнение о публицистической его роли: он стал высказываться очень резко, и большинство его прежних покровителей в административных сферах от него отшатнулось. Он провозглашал, в начале 1866 г., что «истинный корень мятежа не в Париже, Варшаве или Вильно, а в Петербурге», в деятельности тех лиц, «которые не протестуют против сильных влияний, способствующих злу». Отказ К. напечатать первое предостережение, данное «Московск. Ведом.», повлёк за собою второе, а на следующий день третье предостережение, с приостановкою газеты на два месяца. Вслед затем ему удалось испросить Высочайшую аудиенцию, и он получил возможность возобновить свою деятельность, значительно, однако, умерив тон своих статей. В 1870 г. он снова получает предостережение и уже не отказывается, как в 1866 г., принять его, а сознаётся в своей ошибке и затем, до начала 80-х годов, не помещает в своей газете так называемых «горячих» статей, вызывавших против него неудовольствие высших административных сфер. Национальная политика, которой он стал придерживаться с 1863 г., под влиянием польских событий, не изменила сначала его воззрений на пользу реформ 60-х годов. Он высказывается и за обновлённый суд, и за земские учреждения, и вообще за коренное обновление нашей государственной и общественной жизни. Еще в 1870 г. он находит, что, если деятельность земства не вполне удовлетворительна, то это объясняется главным образом «глухим нерасположением правительственной власти к земским учреждениям». Окончательный поворот в его политическом настроении произошёл лишь в самом конце 70-х г. До тех пор он усматривал всё зло в польской или заграничной интриге, которая, будто бы, свила себе гнездо и в административных сферах; теперь он восстаёт против русской интеллигенции вообще и «чиновничьей» в особенности. «Как только заговорит и начнёт действовать наша интеллигенция, мы падаем», – провозглашает он, самым решительным образом осуждая и суд, и печать. После предоставления чрезвычайных полномочий графу Лорис-Меликову, К., однако, изменил свою точку зрения. Он приветствовал «новых людей, вошедших в государственное дело» (хотя в это время состоялось увольнение министра народного просвещения, графа Толстого), а на пушкинском празднике произнес речь, в которой заявляет, что «минутное сближение... поведёт к замирению» и что «на русской почве люди, также искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собою в общем деле только по недоразумению». Речь К. не встретила сочувствия присутствующих; Тургенев даже отвернулся от протянутого к нему К. бокала. Виновниками катастрофы 1 марта 1881 г. К. опять признавал поляков и интеллигенцию. После манифеста 29 апреля К. начал доказывать, что «ещё несколько месяцев, быть может недель прежнего режима – и крушение было бы неизбежно». С этого момента он с неслыханною резкостью начинает нападать на суды и земские учреждения, а также на некоторые ведомства. Будучи в начале 80-х годов горячим сторонником Бисмарка, которого он называл «более русским, чем наша дипломатия, не имеющая под собою национальной почвы», он к 1886 г. Восстаёт против той же. дипломатии за то, что она не желает ссориться с Германией, и говорит о «статьях, узурпаторски названных правительственными сообщениями». Он нападает и на финансовое ведомство, обвиняя его в том, что оно состоит из антиправительственных деятелей. То же обвинение взводится им и на министерство юстиции, когда представитель его (Д. Н. Набоков) в публичной речи счёл долгом опровергнуть нарекания на судебное ведомство (1885). Нападал К. и на правительствующий сенат, «чувствующий особую нежность ко всяким прерогативам земского самоуправства», и на государственный совет, усматривая в критическом отношении его к законопроектам доктринерство и обструкционизм и упрекая его за «игру в парламент», т. е. за деление на большинство и меньшинство и формулирование меньшинством отдельных мнений. Резкость тона вызвала неудовольствие против К. со стороны административных сфер, подвергавшихся его нападкам: К. приезжал в Петербург, чтобы представить объяснения. Вскоре после возвращения в Москву он умер, 20 июля 1887 г. – В отличие от других известных русских публицистов, всю свою жизнь остававшихся верными своим взглядам на общественные и государственные вопросы (Иван Аксаков, Кавелин, Чичерин и др.), К. много раз изменял свои мнения. В общем он постепенно, на протяжении с лишком 30-ти-летней публицистической деятельности, из умеренного либерала превратился в крайнего консерватора; но и тут последовательности у него не наблюдается. Так, например, в 1864 г. он не может нахвалиться гимназическим уставом 1864 г., называет его «огромною по своим размерам реформою», «одним из плодотворнейших дел царствования», «его славою». В 1865 г. К. уже находит, что этот устав «неудовлетворителен в подробностях своей программы». Когда министром народного просвещения становится граф Толстой (1866), К. пишет, что «всё дело реформы висит как бы на волоске», а в 1868 г., ко времени основания им лицея Цесаревича Николая, он уже безусловно, в самых резких выражениях, осуждает гимназический устав 1864 г., является затем главным сторонником гимназической реформы, а после её осуществления (1871) – наиболее прямолинейным защитником новых порядков. До конца 70-х гг. он решительно высказывается за свободу торговли, за восстановление ценности нашей денежной единицы, путём сокращения количества кредитных билетов, находящихся в народном обращении. С начала 80-х гг. он выступает ярым протекционистом и сторонником безграничного выпуска бумажных денег. Во время польского восстания он утверждает, что сближение с Францией «может нас только ронять и ослаблять». После посещения имп. Александром II парижской выставки в 1867 г. он находит, что «нет на земном шаре ни одного пункта... где бы Россия и Франция не могли оказывать друг другу содействия». Вслед затем, после покушения Березовского, он опять сомневается в пользе сближения с Францией. Вскоре он является горячим сторонником трех-императорского союза и прямо заявляет, после франко-прусской войны, что «усиление Германии нисколько для нас не опасно». Даже в 1875 г., когда только благодаря личному вмешательству имп. Александра II был предотвращён новый погром Франции, К. отозвался обо всём этом инциденте, как об «английской интриге», направленной к тому, чтобы «подорвать доверие между тремя императорами». После берлинского конгресса он высказывается против Германии и придерживается этой точки зрения до 1882 г., когда становится вновь сторонником князя Бисмарка. Четыре года спустя К. выставляет Бисмарка злейшим врагом России и видит всё спасение в союзе с Франциею. До 1885 г. (включительно) он признает государственными изменниками тех, кто высказывается за сближение с Францией, а с 1886 г. он сам решительно вступает в ряды сторонников такого сближения. При такой изменчивости публицистических взглядов К., нельзя искать их источника в науке или историческом и государственном опыте. К. проповедовал централизацию и децентрализацию, расширение местного самоуправления и усиление центральной власти, защищал суд присяжных и высказывался против него, был горячим фритредером и столь же горячим протекционистом, стоял за металлическое обращение и превозносил бумажно-денежное, отстаивал университетский уставь 1863 г. и усматривал в этом уставе причину падения науки. По той же причине весьма трудно определить общественное или государственное значение публицистической деятельности К. Так напр., симпатии общества, главным образом, сосредоточивались на Франции, на земском самоуправлении, на суде присяжных и т. д., К. же во всех этих вопросах постоянно менял свою точку зрения. Если бы советы К. были принимаемы во внимание, то невозможно было бы спокойное и правильное течение государственной жизни; постоянно приходилось бы заменять установленные законы новыми, противоположными. Нельзя признать К. и истолкователем правительственной политики: его взгляды часто не соответствовали или даже прямо противоречили правительственным начинаниям. Влияние его, достигавшее особой силы в периоды совпадения тех или других его мнений с намерениями и видами правительства, объясняется в значительной степени публицистическим его талантом, а также свободой, с которою он, в противоположность многим другим писателям, мог высказывать свои взгляды.

Трудов, посвящённых оценке деятельности К., пока ещё очень немного в нашей литературе. Главные из них: Любимов, «М. Н. К.» (по личным воспоминаниям, СПб., 1889); Неведенский, «К. и его время» (СПб., 1888). Кроме того, в год смерти К. были помещены в разных повременных изданиях некрологи покойного публициста и отзывы о его деятельности (см., напр., общественную хронику в. № 9 «Вестн. Европы» за 1887 г.). Из произведений К. отдельно изданы, кроме вышеуказанных его диссертаций, два сборника его статей, помещавшихся в «Моск. Вед.»: «М. Н. К., 1863 г.» (М., 1887) и «М. Н. К., 1864 г.» (М., 1887). И. А.