Эйнемида I. Семена раздора.

Глава X

Музыка и весёлые голоса доносились со всех сторон, на огромных вертелах пеклось сочное бычье мясо, гремели хмельные выкрики и славословия. Хилон, в розовом хитоне и красном гиматии, прогуливался меж костров вместе с друзьями, довольно наблюдая за царящим вокруг весельем. Пиры, венчающие каждый из двенадцати дней Игр, он ценил даже больше, чем сами состязания. Здесь собирались все эйнемы во всём своём многообразии. Здесь прекращались распри и не было места высокомерию. Здесь были не просто анфейцы, филисияне или гилифияне – здесь пировал и славил богов единый народ эйнемов, в такие минуты особенно ясно осознающий себя таковым.

На площади установили множество кострищ для готовки мяса и палаток с вином. В Калаиде дозволялось вкушать лишь освящённую пищу из храмовых кухонь, стоившую безумных денег, за что калаидян обвиняли в стяжательстве. Искатели народной благосклонности выплачивали неимущим гражданам пособия для поездки на Игры, а беднейшие полисы вводили особый налог, чтобы сколь-нибудь прилично снарядить своих атлетов. На вино запреты не распространялись, и благословенный напиток лился рекой, ибо каждый полис стремился перещеголять соседей. Здесь были вина со всех концов Эйнемиды: сладкие и душистые келенфские, грубоватые и яркие таврофонские, благословлённые Сагвенисом Лозодарителем ликадийские, горьковато-сладкое чёрное гилифское, особое вино с лекарственными травами, что готовили на острове Мойра – столь крепкое, что у самого сильного человека всего от одной чаши начинал заплетаться язык. Больше всего народу толпилось возле палаток с золотым вином Ксилийской долины и у герийцев, угощавших знаменитыми «Слезами Эникс». Виноторговцы не могли упустить такую возможность представить свой товар, поэтому Игры иногда называли самой большой винной ярмаркой Эйнемиды. В священной Калаиде сделки были запрещены, но ведь не преступление договориться выпить за окончание состязаний «пару чаш вот этого замечательного вина». По тому, сколько чаш предлагалось выпить, опытный торговец тут же определял условия сделки и стоит ли дело беспокойства. Виноторговлей в Эйнемиде занимался ограниченный круг семей, связанных родственными узами и знавших друг о друге всё, вплоть до того, сколько кустов пострадало от паводка на винограднике семьи Эпелов в Таврофоне и каких рабов приобрёл виноградник Хресфидов на Келенфе. Им не требовалось много слов, чтобы понимать друг друга.

Вряд ли где можно было получить лучшее представление о том, сколь многое вмещает в себя понятие «эйнемы». Вот угощаются вином жители Эйнемской Архены, подобно своим соседям-варварам заплетающие напомаженные бороды косами и не знающие меры в золотых украшениях. Неподалёку высокомерный и утончённый латариец в белоснежном гиматии слушает закутанного в шкуры хлаидского горца. Эти четверо, в песчано-жёлтых хитонах, из Талиска – основанной сенхейцами колонии в пустынной Теметене. У них в ушах золотые кольца, на руках золотые браслеты, одежда украшена мехом и клыками леопарда, а один чернокожий, словно кахамец. Церемонно раскланявшись, мимо Хилона и его друзей прошла небольшая группа гелегов в зелёно-красных мантиях, подвёрнутых, точно сложенные крылья жука. Гелеги мнили себя потомками насекомых, их города напоминали муравейники, а правили ими женщины, почтительно именуемые матками. Подле всех этих причудливых одеяний, гиматии обитателей коренной Эйнемиды выглядели совсем просто, однако их обладатели пользовались наибольшим почётом, ведь их земля была средоточием цивилизации даже для жителей отдалённых колоний.

Хилону полагалось поприветствовать как можно больше людей, производя на всех наилучшее впечатление. Атлет – представитель народа, если он груб, дурно воспитан и невежествен, скажут, что в полисе не сыскалось достойных граждан. Соотечественники пристально наблюдали за атлетами. Случалось, что победителя Игр из-за плохого представительства лишали почестей.

Первыми Хилону повстречались уроженцы Неары, во главе с его приятелем и гостеприимцем Хабрием. Неарой называли небольшую горную область на западе Эйнемиды, на берегу Сапфирового моря. Её жителей считали лучшими мастерами, инженерами и рудознатцами во всей Эйнемиде, первыми учениками среброрукого Олла – кузнеца бессмертных. Неара выгодно расположилась на важном морском пути и, при этом, была совершенно неприступна. По суше в город вело несколько горных проходов, легко обороняемых совсем небольшими силами, а решивший штурмовать его с моря испытал бы на себе всё совершенство неарских укреплений и осадных машин. Со времён тиранна Эпимена, упокоившегося на дне Неарского залива вместе со огромным флотом, смельчаков, отважившихся на штурм города, не находилось. Хилона в Неаре уважали, да и ему нравились эти немногословные и деловитые люди. Хилон и неарцы дружелюбно обсудили последние новости, уточнили кое-какие детали предстоящей поездки в Неару и расстались вполне довольными друг другом.

Вслед за спокойными и миролюбивыми неарцами, Хилону повстречались трое облачённых в кроваво-красные военные хитоны хоросфоров – членов священного братства бранелюбивого Хороса. Хоросфоры жили в Хоросионе – огромном военном лагере, перемещающемся с место на место по воле их архонтов и стратегов. Лучшие наёмники Эйнемиды, онм воевали за любого, кто заплатит, но никому не служили дольше полугода и не нанимались к варварам, а в случае нападения на Эйнемиду присоединялись к эйнемскому войску, не требуя платы. В ряды хоросфоров мог вступить любой эйнем, выдержавший посвящение, пережить которое удавалось едва ли каждому третьему. Покрытый ритуальными шрамами гигант с разделённой на три косы чёрной бородой, представился как архонт Тоил, двое других имели высокое звание пентикостов. Они увлечённо обсудили с Хилоном его поединок, весьма их впечатливший.

Расставшись с хоросфорами, Хилон и его спутники двинулись дальше. Вскоре дорогу им преградило немалое сборище, занятое оживлённым спором. Некоторые из голосов показались знакомыми. Заинтересовавшись, Хилон протолкался в середину, где обнаружил своего друга Эолая и нескольких сенхейцев, обменивающихся колкостями с группой эфериян и, как ни мерзко, анфейцев – визгливый голос Харидема можно было узнать из тысячи. Речь, разумеется, шла о поединке Тефея и Эрептолема. Последний пребывал здесь же, старательно делая вид, что разговор его не касается. Хилон с большим удовольствием заметил на его высокомерном лице внушительный синяк – след недавнего поединка.

– ...так что, я говорил и ещё раз скажу: бой был неправильный! – закончил фразу Харидем, от горячности даже рубанув рукой. Его квадратное лицо выражало настолько искреннее возмущение, что в него можно было даже поверить. Хилон никогда не понимал до конца, является ли вся та чушь, которую несёт Харидем, обычной игрой для толпы или он и впрямь во всё это верит.

– Кажется, правила состязаний по борьбе не менялись уже давно, – улыбнулся кончиками губ Эолай. – Кто по окончании боя лежит на песке, тот проиграл. Я так понимаю, ты предлагаешь поменять это правило на: «кто меньше нравится Харидему, тот проиграл»? Полезное новшество, но всё же его следовало внести до боя, а не после.

Собравшиеся заулыбались, а лицо Харидема покрылось красными пятнами. Одним из самых больших недостатков этого демагога было полное неумение шутить. Именно по этой причине ему не удавалось получить в полисе той власти, к которому он стремился. Возмущённый Харидем ответил куда визгливей обычного:

– Ты всё видел сам, судье следовало прекратить раньше! После такого захвата всегда прекращают бой! Я уж не говорю про ещё кое-какие обстоятельства, которые вам, сенхейцам, прекрасно известны!

– Да, кое-какие обстоятельства нам известны. В частности, что в Эйнемиде немало дураков – но это знают не только сенхейцы.

Вокруг снова засмеялись, вызвав новый приступ возмущения Харидема.

– Каждому, кто разбирается в борьбе известно, что из «хисского замка» нельзя вырваться, если только не использовать какие-то секреты! Вот ты Хилон, – он ткнул пальцем в сторону соотечественника, в пылу спора, видимо, только заметив его появление, – ты ведь знаешь, что «хисский замок» нельзя обойти?

– Во-первых, калиспера, Харидем, тебе и всем присутствующим. Во-вторых, не знаю, а знал – до сегодняшнего дня. Теперь знаю, что можно.

Харидем открыл было рот, но его вдруг оборвал сам Эрептолем.

– Довольно с этим, – отрывисто сказал он, раздражённо дёрнув плечом. – Бой закончился, тут нечего обсуждать. Всем хорошего вечера. Хилон, поздравляю с победой.

Резко развернувшись, он двинулся прочь. Харидем от неожиданности опешил, но тут же опомнился и, злобно зыркнув на Хилона, бросился вдогонку. Лишённая развлечения толпа начала расходиться. Спутники Хилона принялись приветствовать сенхейцев, а Эолай, за локоть отвёл Хилона в сторону, к ближайшей палатке с вином.

– Ну как тебе представление? – усмехнулся он, наливая две чаши.

– Омерзительно, – Хилон едва удерживался, чтобы не сплюнуть на священную землю. – Подумать только, этот слизняк – должностное лицо Анфеи и желает власти в полисе. Бегает за эфериянами как пёс, жрёт с их рук, да ещё и гордится этим. Он даже не осознаёт, что позорит и себя, и всех анфейцев!

– Ладно, не горячись. Врачи говорят, разлитие чёрной желчи приводит к лихорадке, оно того не стоит.

– Да что там не горячись?! Ты послушал бы, что он всё время несёт, Эфер то, Эфер это. Светоч Эйнемиды, родина демократии. Какие у них там разумные порядки, не то что у нас, как они замечательно организовали управление в Китоне... Только вот ни он, ни его дружки что-то не спешат убраться в этоту самую Китону, наслаждаться разумными порядками.

– Да кому они там нужны? – пожал плечами Эолай. – Кто их там кормить-то будет?

– Ну не скажи. Иные из них побогаче нас с тобой вместе взятых, – вспомнив рассказ Анексилая, Хилон поморщился. – Впрочем и верно, что это я. Сам ведь трактат «О гневливости» написал, – он махнул рукой. – Слушай, а что это за обстоятельства такие он упомянул? Ну, что известны сенхейцам. Секрет, что-то в этом роде.

– А, это. Видишь ли, эферияне и их дружки сильно расстроились, что Эрептолем проиграл.

– Немудрено, уж больно они на него рассчитывали – он ведь самого хоросфора выбил.

– Ну вот, и почти сразу поползли слухи, что Тефей перед боем выпил какие-то волшебные снадобья, которые привёз из колоний, мол они ему силу дали.

– Чушь! – расхохотался Хилон. – Какие ещё снадобья?

– Ты смеёшься, а некоторые прямо заявили, что нужно чуть ли не состязание отменять. Их, естественно, подняли на смех. Тогда они про снадобья болтать вроде перестали, зато стали говорить, будто Тефей в колониях оварварился и использовал чужеземные ухватки, каким на священном песке не место.

– Снова чушь. Чему на песке место, а чему нет, записано на каменных скрижалях и известно всем, судьям прежде всего.

– Само собой, но таких, как этот ваш Харидем, такая мелочь не смущает. Потому такова их судьба: быть всеобщим посмешищем. Ты, кстати, заметил, как Эрептолем разговор оборвал? Видно, понимает, как глупо из-за всей этой истории выглядит. Люди ведь могут решить, что он сам эти слухи и распускает.

– Эрептолем, при всех его недостатках, человек справедливый – по своему разумению, конечно. Он-то знает, что проиграл честно. Хотя, ты знаешь, про чужеземные ухватки, это похоже на правду. Никогда не видел подобной борьбы. Любопытно, у кого он этого набрался?

– А ты сам? Что это вы устроили с чёрным? Не зря про вас с Тефеем говорили, что вы потерянные братья – вы даже удивляете одинаково.

– Ну а теперь проверим в состязании двух, кто удивляет лучше! – Хилон отсалютовал Эолаю чашей и выпил.

– Конечно Сенхея, – усмехнулся Эолай, сделав хороший глоток. – Но, если ты победишь, тоже не расстроюсь. Кстати, я тебя с победой поздравил?

– Разумеется, нет. Как всегда, – улыбнулся Хилон.

– Тогда поздравляю. Состязания двух теперь все ждут как никогда, мало того, что в нём вручат венок, так ещё и два новых способа борьбы – один против другого. Вот, наверное, жрецы сейчас страдают, что запрещено менять плату за вход – под такое хоть десять драхм с человека проси, всё равно пустых скамей не будет. Кстати, о состязаниях...

Эолай указал куда-то за спину Хилона. Возле соседней палатки беседовали несколько человек в чёрных гиматиях, и с того места, где стоял Хилон, было хорошо видно, что одного из них подвязана рука.

– Пойти с тобой? – сочувственно спросил Эолай.

– Нет, спасибо, я сам…

– Ну как знаешь. Тогда я пойду. Ради блага полиса нужно красоваться, сам понимаешь. – он с усмешкой указал на свой венок. – Закончишь круг почёта, подходи к палаткам с ксилийским – выпьем. Хайре!

– Хайре, – ответил Хилон, окликнул спутников и, скрепя сердце, двинулся к урвософорцам.

Их было пятеро. Старший – грозный на вид муж с изрядной сединой в бороде и волосах. Архел – герой Верренской войны, член урвософорского Тайного Совета. Другой урвософорец, в венке из еловых ветвей, вчера победил в метании диска, ещё двоих Хилон прежде не встречал, ну а пятым был недавний соперник, Агесиполид. Без краски на лице, было ещё лучше видно, насколько он молод. У него едва пробивалась борода, а по-урвософорски коротко остриженные светлые кудри ещё больше подчёркивали почти детскую невинность лица.

– Приветствую доблестных сынов Метониссы, – сказал Хилон.

– И вам привет, достойные сыны Ахелики, – ответил за всех Архел. – Подходите, преломите с нами хлеб.

После приветствий и представлений, разговор сразу же коснулся тревожащего Хилона вопроса.

– Поздравляю с победой, – сказал Архел с непроницаемым лицом.

– И я тебя поздравляю, – добавил Агесиполид. – Это был хороший бой.

– Благодарю вас, – ответил Хилон, гадая, что может крыться за этой учтивостью, – признаться я...

– Дай догадаюсь, хотел извиниться за то, что победил хитростью, – улыбнулся Архел. – А я ведь говорил, – добавил он, обращаясь к своим спутникам. Те с готовностью рассмеялись.

– Да, действительно, но что тут весёлого?

– Всё просто. Ты схитрил, а многие считают это недостойным или неправильным, вот я и решил, что ты придёшь извиняться. Зря. Победа есть победа, к ней ведёт много путей. Твой оказался короче и только это имеет значение. Юный Агесиполид должен извлечь из этого урок.

– Я рад, что вы не держите зла. А ты что думаешь, Агесиполид?

– Наставник Архел прав, ты победил, это самое важное.

– Всегда считал, что урвософорцы не терпят уловок. Про вас ведь говорят, что вы не лжёте даже врагам.

– Потому, что ничто не нарушает гармонию жизни больше, чем ложь, – ответил Архел, – но, если речь идёт о битве или поединке, хитрость и обман составляют часть их гармонии. Значит, они необходимы.

– Да, это учение Стратона о гармонии, – кивнул Хилон. – Я немного изучал его в юности.

– Было бы неплохо, друг анфеец, если бы в других полисах получше узнали это учение. Быть может, тогда в Эйнемиде было бы больше порядка, – заметил урвософорец в еловом венке.

– Тебе тоже следовало бы его изучить получше, Дор, – покосился на него Архел. – Тогда бы ты знал, что необходимое условие гармонии – разнообразие, и как следует вести беседу не нарушая гармонии.

– Я виноват, наставник. – покорно склонил голову Дор. – Прости меня, Хилон из Анфеи, я был груб.

– Ты не сказал ничего плохого, Дор. Возможно, эйнемам и впрямь стоило бы почаще вспоминать о гармонии. Но Архел прав, гармония требует разнообразия, ведь гармония – это разумное сочетание в разумных соотношениях. Чрезмерный порядок – отец хаоса. Так, кажется, говорил Фресий, ученик Стратона.

– Именно так, –кивнул Архел. – Вспомни, Дор, хотя Фресий и был лишь эпигоном Учителя, мы почитаем их наравне, поскольку считаем их вклад в учение равным. Учитель научил людей гармонии и совершенному порядку, Фресий – их правильному приложению к жизни. После смерти Учителя, его ученики стали править во многих полисах, но они считали всех, кто не принял учение, глупцами и отстранили их от управления. Люди разгневались на этих учеников и расправились с ними, а наше учение предали проклятию. Фресий же относился ко всем людям с равным уважением, поэтому урвософорцы его полюбили, возвысили, а потом осознали и всю пользу его идей. Подумай, кому ты уподобился, Фресию или другим ученикам?

Хилон, желая сменить неприятную для молодого урвософорца тему, обернулся к Агесиполиду:

– Немногих в столь юном возрасте избирали атлетом в панкратионе.

– Мне оказали великую честь, выбрав атлетом, а до этого братом Пустой Чаши. Я считаю, что недостоин этого – в Урвософорах много более доблестных.

Пустая Чаша... Отборный отряд из трёхсот тридцати трёх бойцов, посвящённый владыке подземного царства Урвосу – кем надо быть, чтобы стать одним из них, не отрастив толком бороду?

– Это действительно так, – сказал Архел. – У нас есть бойцы лучше, но они уже зрелые и опытные мужи. Агесиполиду участие в Играх принесёт больше пользы. Это как ковать меч: если железо уже закалено, его непросто улучшить, но из сырца можно сделать клинок очень хороший или очень плохой – зависит от металла и от кузнеца.

– Видимо, в этот раз металл хорош, – улыбнулся Хилон.

– Неплох, но, если неправильно ковать, его очень легко загубить. Потому мы и ценим воспитание молодёжи превыше прочих наук.

– Вижу, ты доблестен, несмотря на юные годы, Агесиполид, сын Соя, – сказал Хилон. – Сожалею, что повредил тебе руку. Надеюсь, ты быстро поправишься.

– Пустяки, через пару месяцев будет здоров, – ответил за Агесиполида Архел. – Не прекрати судья бой, всё было бы куда хуже. Это урок. Нужно ясно понимать, где имеет смысл упорствовать, а где нет.

– Я получил немало уроков сегодня, Хилон из Анфеи, – улыбнулся Агесиполид. – Надеюсь, когда-нибудь я смогу показать, чему научился.

– Разумеется сможешь. Ты, как вижу, очень быстро учишься. Как ты сумел так быстро понять мою идею?

– Это не я, это наставник Архел и другие советники.

– Но ты смог воспользоваться их советами. Это и называется «учиться». А вам с советом, Архел, моё почтение. Всего по одному броску понять всё – это невероятно.

– Просто разум и логика. Идея хорошая, она обогатит искусство. Если когда-нибудь пожелаешь посетить Урвософоры, мы почтём за честь у тебя поучиться.

– Не пришлось бы мне учиться у вас, ‒ рассмеялся Хилон. – Спасибо за приглашение, давно хотел посетить ваш город. Сделаю это, как только смогу.

– Тогда выпьем в знак дружбы и в честь священных Игр.

Анфейцы наполнили чаши вином, урвософорцы – водой. Произнеся положенные здравицы, все приязненно распрощались.

Обязаности Хилона перед Анфеей на сегодня были почти выполнены. Ещё две-три беседы, и можно будет спокойно наслаждаться празднеством. Анексилай обещал представить Хилона царю Пердикке – он давно хотел познакомиться со знаменитым герийцем. К тому же, царское вино наверняка будет выше всяких похвал, а две причины всегда лучше одной.

У хисских палаток Хилона бесцеремонно окрикнули по имени. Медленно обернувшись, он увидел пёструю компанию, угощающуюся вином из знаменитых расписных амфор, коими славился Хисс – столица Хелкадских островов. Среди сотрапезников выделялся бронзовый от загара гигант в тёмно-зелёном. Из-за всклокоченных волос и бороды удивительного кораллово-красного цвета казалось, будто его голова объята пламенем. Ликомах, сын Плинократа – хисский наварх. Им даже довелось вместе повоевать – лет двенадцать назад, в войне Талиска и их эйнемских союзников с Кахамом. Ликомах тогда командовал двумя десятками триер, а ещё совсем молодой Хилон состоял в анфейском конном отряде. Именно Ликомах и звал сейчас Хилона, размахивая рукой и улыбаясь.

– Хилон! Мой друг! – радостно взревел он. – Хайре! Привет тебе и твоим друзьям! Сами боги послали тебя рассудить нас! Соотечественники, это Хилон из Анфеи, самая умная голова во всей Эйнемиде, сейчас он нам тут всё разъяснит!

– Привет тебе, Ликомах и вам, соотечественники. Ликомах оценил мою голову чересчур высоко, но, если расскажете в чём дело, с радостью попробую дать совет.

– Ладно уж, не скромничай, – хмыкнул Ликомах, наполняя сразу несколько чаш, – сказано самая умная, стой и кивай. Сейчас всё расскажем, но не раньше, чем ты и твои друзья отведаете лучшего вина Эйнемиды.

– Как? – с воодушевлением спросил темноволосый мужчина в лазоревом гиматии, – Разве в той амфоре было илифийское? Почему ты не сказал, что у тебя есть приличное вино, Ликомах?

Все расхохотались, а Ликомах подмигнул анфейцам и сказал:

– Ох уж эти илифияне, ребята неплохие и из лука стреляют почти не хуже хисских женщин, но в вине совсем не разбираются, что поделать?

– Раз в Хиссе женщины стреляют лучше мужчин, отчего вы не отправили на Игры их? Может тогда награды доставались бы потруднее, – спокойно парировал илифиянин, указывая на свой ивовый венок.

Вокруг снова рассмеялись и громче всех сам Ликомах. Сильно хлопнув илифиянина по плечу, он воскликнул:

– Дорилай, старый ты плут, откуда у такого молчуна такой острый язык?

– Чем реже пользуешься оружием, тем меньше оно тупится, Ликомах. – ответил Дорилай, вызвав новую волну веселья. Ликомах шутливо поднял руку, будто сдающийся борец, и зачерпнул илифиянину полную чашу вина. Глядя на них с Дорилаем можно было подумать, что двух более разных людей нет на свете: один огромен, красноволос, громогласен и болтлив, другой тонок и невысок, волосы иссиня-чёрные, словно шкура кита, кожа очень бледная, почти голубая. Дружба их однако связывала столь давняя и крепкая, что иногда даже говорили: «дружить, словно Ликомах и Дорилай». Эта взаимная приязнь была своего рода отражением дружбы, издавна связывавшей их полисы. Хиссцы и илифияне жили на соседних островах, принадлежали к племени экелийцев, говорили на одном наречии и имели схожие обычаи. И те, и другие считались непревзойдёнными лучниками и отличными моряками. Они жили морем, почитали всё, что с ним связано, и море любило их. Нереиды, тритоны, сирены и прочие разумные морские обитатели нередко помогали островитянам, а с некоторыми из них даже вступали в связь. Потомков таких связей называли «кровью моря» и очень почитали, особенно, если были заметны явные признаки родства: необычного цвета волосы, кожа, глаза, встречались даже обладатели перепонок между пальцев. «Кровь моря» ценилась. Беднейший гражданин, в чьих жилах она текла, мог рассчитывать на самый выгодный брак. Любой богач почёл бы за счастье породниться с ним, лишь бы увидеть признаки «крови моря» у своих внуков.

Отсмеявшись, Ликомах сказал Дорилаю:

– Ну что ж, языком болтать ты горазд и венок уже получил, но посмотрим завтра, как ты справишься завтра с моим Пирифом. Хилон, ты уже знаком с моим старшим? Завтра он впервые выступит на Играх.

Ликомах мог даже не пояснять, что это его сын – юноша походил на него так, что казалось, будто это сам Ликомах, помолодевший лет на двадцать. А вот характером Пириф удался не в отца, неожиданное внимание его явно смутило, и положенные вежливые слова он пробормотал, глядя в землю.

– Рад знакомству, – дружелюбно сказал Хилон. – Большая честь представлять свой народ на состязаниях. Ты не участвуешь в этом году, Ликомах?

– Нет, пора уже дать дорогу молодым, смотри: выше отца вырос. Стрелок-то он не из плохих, боюсь только, голова у него занята не стрельбой, а одной черноволосой красоткой, а Пириф? – слегка подтолкнув сына в бок, Ликомах расхохотался.

– Ничем она у меня не занята, – буркнул совсем уже смущённый юноша, а Ликомах со смехом пояснил:

– Мы просватали за него дочку Дорилая Клеопу. Как вернёмся с Игр, будем праздновать свадьбу, ну а он влюблён в девчонку и теперь только о том и думает. Этот вот змей дал согласие как раз за неделю до Игр, не иначе, чтобы вывести из игры соперника.

– Или чтобы вдохновить на подвиг, – Дорилай ободряюще улыбнулся Пирифу. – Думаю, калаидский венок был бы отличным свадебным даром – одуванчики Тимерет хорошо подойдут к наряду невесты.

– Спасибо, досточтимый Дорилай, – юноша благодарно взглянул на будущего тестя. – Я буду стараться изо всех сил, чтобы победить.

– Ты уж постарайся, – Ликомах, шутливо, но с заметной гордостью потрепал сына за плечо, – а то эти илифияне, взяв оба венка, ещё возгордятся и не захотят отдавать за тебя дочку.

Все засмеялись, глядя на вытянувшееся лицо Пирифа, а один из них с промолвил:

– Уверен, юный Пириф завтра не посрамит своего отца, но давай же расскажем уважаемому Хилону о нашем споре. Позволь мне представиться, Хилон из Анфеи. Я Верр Турн из дома Ультис, лекатор и член городского совета Спулонии. Рад встрече со знаменитым философом наших дней.

Говоривший был полным мужчиной с приветливым лицом и располагающей мягкой улыбкой, но цепкий взгляд подведённых чёрной тушью карих глаз не давал забыть о знаменитом верренском коварстве. Его гордая осанка и манеры выдавали человека, привыкшего повелевать. Тёмно-красная мантия, расшитая серебряными гроздями и листьями винограда, могла считаться настоящим произведением искусства, а серебряные браслеты и поддерживающая сложную причёску диадема были столь тонкой работы, что определённо стоили много больше своего веса.

– Привет тебе, Верр Турн, я тоже рад знакомству. Не думал, что в Веррене знают моё имя.

– Как же не знать автора трактата «О началах»? Не все пока это поняли, но этим трудом ты создал геометрию заново.

– Приятно, что мои скромные труды известны так далеко от Анфеи, – Хилон с недоумением поглядел на Верра Турна. – В Веррене изучают эйнемскую философию?

– Мы всегда любопытствуем, как живут наши соседи, а эйнемскими родичами мы интересуемся особенно, – сказал верренец, несколько подчеркнув слово «родичами».

Эйнемов и верренов связывала долгая общая история – ещё с тех пор, как племя вождя Койна столкнулось с ними и поселилось в их земле. Оба народа, таким образом, считались дальней роднёй, но их соседство сложно было назвать добрым. Последняя из войн, которую эйнемы так и называли Верренской, закончилась около тридцати лет назад и едва не привела к порабощению Эйнемиды. Помня о том, эйнемы относились к соседям с опаской, и, в этом свете, замечание Верра Турна прозвучало несколько зловеще.

– Только давайте не будем о философии! – нетерпеливо воскликнул Ликомах. – По крайней мере не сегодня. Лучше я расскажу о нашем споре, ибо такие разговоры на Играх уместней. Как всем известно, атлет может выйти на состязания по стрельбе с любым луком и стрелами, какими сам пожелает. Так было устроено в незапамятные времена и никогда не менялось.

– Таковы правила. Но в чём же спор?

– А спор вот в чём: этот вот веррен считает, что так нельзя определить, кто на самом деле лучший стрелок.

– Неужели?

– Посуди сам, – сказал Верр Турн. – В стрельбе, от лука зависит не меньше, чем от стрелка, так можно ли точно определить, кто лучший стрелок, если у одного лук хорош, а у другого нет?

– У хорошего стрелка и лук плохим не будет, – заметил кто-то из илифиян.

– Да, но что, если хороший стрелок беден и не может заплатить за дорогое оружие, а его противник – богач? Справедливо ли такое состязание? В Веррене всегда состязаются в одинаковом снаряжении. Также и на поединок у нас выходят с одинаковым оружием и доспехами, а перед боем их проверяет государственный чиновник. Так делают для того, чтобы спор решало только умение.

– Добрый лучник и из плохого лука выбьет больше целей, чем криворукий из самого хорошего, – фыркнул Ликомах.

– Если разница велика конечно, но если силы почти равны? Тогда всё будет зависеть от оружия.

– Подумай об этом с другой стороны, – сказал Дорилай. – Хорошим стрелком нужно быть не только на стадионе. Ты предлагаешь лучнику стрелять из оружия, которым тот воспользуется раз в жизни, но так мы не узнаем, каков он в бою. Только если лучник стреляет из своего собственного оружия можно по-настоящему понять, что он за стрелок. Состязаться должны оба: стрелок и его лук, потому, что ни один из них не сможет выстрелить без другого.

– Клянусь Колесницей Сефетариса, это правда! – воскликнул Ликомах. – Надо бы постановить, чтобы луку тоже вручали венок, ибо несправедливо, когда стреляют двое, а награждают одного!

Все засмеялись, Хилон же промолвил:

– Оба способа по-своему хороши, но действительно ли главная задача состязания – выявить, кто самый лучший стрелок?

– Для чего ж ещё состязаться? – удивился Ликомах.

– Конечно, в состязании выявляется лучший, ему вручают венок, но ради этого ли были учреждены Игры. Вспомни, кто основал Игры в Калаиде?

– Это знает каждый: Иулл.

– У нас он известен как Юл, – вставил верренец. – Город Лувония считает его своим покровителем.

– Вот именно, Иулл, а чем он более всего известен?

– Ну, тут можно перечислять до утра, это же герой из героев, – Ликомах развёл руками. – Перебил ликадийских гигантов, убил шестиглавого змея, добыл целебное зелье с морского дна, что там ещё?

– Победил богиню горы Ина! – добавил кто-то.

– Взлетел на небо на гигантской птице!

– Уговорил Эйленоса простить Великий Грех и прекратить чуму!

– Первым объединил всех эйнемов, – негромко промолвил Дорилай, и Хилон кивнул.

– Вот именно. Многие герои совершали подвиги не менее славные, но именно Иулл первым объединил всех эйнемов. Иулла почитали так, что дали ему право вершить суд во всех эйнемских землях, за что его и прозвали Судьёй. Можно сказать, он единственный, кто когда-либо правил всей Эйнемидой.

– И как же это связано с состязаниями? – спросил Ликомах.

– Самым прямым образом. Иулл желал объединить народ, он даже велел уничтожить все упоминания о своём происхождении, чтобы каждый эйнем мог считать его своим земляком. Он учредил Синод, всеэйнемские собрания, ввёл в обычай игры и состязания. Всё для того, чтобы эйнемы не забывали, что они едины.

– И выясняли на состязаниях, кто из них лучший. Разве не так?

– Посмотри, какие состязания учредил Иулл в Калаиде. Всё это, по сути, воинские упражнения: стрельба, бег, борьба, и так далее. Иулл желал сделать эйнемов сведущими в военном деле и поощрил их к тому с помощью состязаний. Сколько атлетов соревнуются здесь, в Терии, в Омфии и в других местах? А ведь тысячекратно больше упражняется у себя дома. Не столь важно, кто из них лучший, важно, что все они стали стрелками и борцами, научились метать копьё или править конём. Венок за победу здесь не более чем средство для достижения цели.

– Или морковка, которая заставляет осла идти куда нужно, – усмехнулся Верр Турн. – Если ты прав, Иулл был остроумным человеком.

– Воистину, многие очевидные вещи мы не замечаем, – покачал головой Дорилай. – Наверняка всё было именно так, как ты сказал. Но тогда тем более правильно, что каждый стреляет из того же лука, который возьмёт на битву.

– Есть и ещё одно соображение, – поднял палец Хилон. – На Играх эйнемы узнают о жизни в других полисах, обмениваются новостями, делятся знаниями. Таким образом мы учимся друг у друга, а от этого становится сильнее весь народ. Не для того ли устроитель велел лучникам и колесничим соревноваться со своими луками и на своих колесницах, чтобы эйнемы видели, у кого наилучшее оружие и заводили у себя такое же? Ведь нам известно, что во времена Иулла воины шли в бой на колесницах:

...мощной рукой он поводья коней буйнонравных сжимает,

Брат же его из упругого лука разит медноострой стрелою...

...и сколь же правы были тогда предки, включив позднее в число состязаний бои фаланг и состязания всадников, ведь ныне эйнемы сражаются сомкнутым строем либо в седле.

– Колесница Сефетариса, это здорово! – воскликнул Ликомах, хлопнув ладонью по сосуду с вином. – Действительно, мы ведь многому учимся на Играх и сами того не замечаем!

– Не знаю, свидетельствует это о хитроумии Иулла, – заметил Верр Турн, – мы ведь не можем знать, желал ли он устроить именно так или это вышло случайно, но что несомненно, так это хитроумие Хилона из Анфеи. Как видно, слухи о тебе не лгут.

– А я говорил: самая умная голова! – рассмеялся Ликомах, – А теперь, раз мы всё выяснили, давайте возблагодарим Латариса, несущего свет, открывателя истины – ну и не оставим его без возлияния!

Одним возлиянием дело не ограничилось, и, подходя к шатру Пердикки, Хилон всерьёз сомневался, уместно ли в таком виде предстать перед царём. Опасения были напрасны. Неразбавленное вино в царском шатре лилось рекой. Здесь царило варварское веселье: гремела музыка, звучали здравицы, какой-то гериец, под хохот товарищей, гнул руками медные топоры. Сам царь, в графитово-сером хитоне атлета и можжевеловом венке, ничем не отличался от прочих гостей. Он так же пил вино, хохотал и даже взялся бороться на руках с одним из герийцев. Проиграл, но, ничуть не разгневавшись, вручил победителю золотой браслет с собственного запястья. Когда Анексилай представил Хилона, первое, что потребовал царь –называть его по имени, как атлет атлета.

Пердикка оказался самым необычным из владык, каких встречал Хилон. На первый взгляд, он напоминал не царя, а театрального пьяницу: грузный и полнокровный, чёрная копна волос, не знавших ни ароматных масел, ни завивальных щипцов, густая борода растрёпана и мокра от вина. Владыку Герии легко было принять за добродушного весельчака, чревоугодника и выпивоху, но под этой маской скрывался хладнокровный и расчётливый правитель, который заставил считаться с собою даже Веррен с Мидонией. В Эйнемиде говорили: «Если герийский царь валяется пьяный со свиньями, узнай, зачем ему это нужно».

– Поздравляю с победой, царь, – сказал Хилон, когда с представлениями было покончено. – У тебя прекрасные кони.

– Видно недостаточно прекрасные, раз я взял только один венок, а твой дружок Анексилай три, да и тот мне достался лишь потому, что мой Зопир лучше метал дротик, чем его возница. Не знаю, где он умудрился добыть таких. Я уже талант за копыто предложил – не берёт.

– Можно ли купить славу, Пердикка? – улыбнулся кончиками губ Анексилай. – Эти кони – достояние Анфеи, они принесут ей немало венков.

– К тому же всем известно, что у Анексилая, сына Анексилема, больше золота, чем шлюх в анфейском порту, – Пердикка гулко рассмеялся. – Ну ничего, в Терии снова потягаемся, а к следующей Калаиде уже подрастёт мой Аминта. Мальчишка бегает быстрее зайца и стреляет что твой хиссец. Да поразит меня Даяра дубиной под зад, если он не привезёт домой пару венков. Славный юнец, как приеду, отдам в обучение – моргнуть не успеешь, станет настоящим воином.

– Сыну царя это необходимо, – заметил Хилон. – Тем более в Герии, где ценят сильных мужей.

– Да, мужчины Аэропидов всегда славились силой, – самодовольно сказал царь. – Как и женщины. Видел бы ты мою Кинану. Клянусь Расколотым Камнем, если б девице было прилично оголять срам, я бы выставил её на панкратион!

– Твоя дочь учится борьбе? – удивился Хилон.

– Борьбе, военному делу и вообще всему, что подобает знать будущей царице. Наши женщины не то что на юге, они знают, чем наконечник копья отличается от мужского уда, – он расхохотался собственной шутке и герийцы радостно подхватили. Хилон с Анексилаем вежливо заулыбались. – У тебя есть дети, Хилон?

– Сын, Антифонт, это его восьмое лето.

– Воспитывай его правильно. Я позволил матери растить сына, но она слишком его любит. Теперь нужно будет потрудиться, чтобы отесать его как должно. Отдай сына строгому наставнику, пусть учит его всему необходимому и не даёт поблажек, а как мальчишка подрастёт, не забудь про добрую шлюху, чтобы он стал настоящим мужчиной, – Пердикка густо рассмеялся и поднял чашу. – Пью во здравие наших детей, и да затмят они своих отцов!

Пир в царском шатре был в самом разгаре, когда к Хилону, вышедшему на воздух, подошёл молодой человек в хитоне зелёно-жёлтых цветов Лаиссы.

– Досточтимый Хилон? Мне сказали, я найду тебя здесь.

– Да, это я, – удивлённо ответил Хилон. – Кто ты, юноша?

– Тебе послание, – молодой лаиссец достал из поясного кошеля свиток, перехваченный тонкой лентой с сургучной печатью.

– От кого?

– Не знаю. Человек просил передать, не назвался. Дал симболон на твой бой с Тефеем, сенхейцем. Хвала Ветреной, а то мне самому достать не удавалось. Как ты сегодня чёрного, а! С сенхейцем-то ещё лучше будет, да же?

– Даже не сомневайся, – усмехнулся Хилон. – Как он выглядел?

– Да не знаю я, человек и человек. По говору, то ли, сенхеец, то ли эфериянин – темно было, лица толком не разобрал.

– Давно ты с ним говорил?

– Да нет, с полчаса так, может чуть больше. Потом пока тебя нашёл…

– Хорошо, ступай. Спасибо за послание

– Калиспера, анфеец, удачи в состязании! За тебя буду кричать!

Ободряюще подняв кулак, юноша удалился. Ухмыльнувшись, Хилон поднял свиток к глазам и шумно выдохнул: на сургуче был нацарапан кахамский иероглиф «Фехет».

Много лет назад, молодые Хилон и Тефей придумали себе игру, о которой не рассказывали даже Эолаю. Это была шуточная и весьма скабрезная история про похождения двоих друзей в придуманном царстве Намбения. Начавшись с простой болтовни, игра разрослась, были нарисованы карты Намбении и сопредельных земель, придумана история страны и людей, её населявших. Юноши увлечённо рисовали картинки, писали рассказы и стихи, даже выдумывали намбенийский язык. Хилон в Намбении был похотливым варваром Бурбуром из Таврофона, а Тефей – кахамским пьяницей Фехетом, что по-кахамски значит «кувшин».

Хилон сорвал печать и развернул папирус, пытаясь в дрожащем свете факелов разглядеть неровно написанные буквы:

«Брат мой Бурбур,

Нужно поговорить немедля, как тогда на маяке. Там, где была великая битва. Сейчас.

Вамбао».

Хилон ещё раз перечитал написаное. Почерк Тефея, детское обращение, слово на «намбенийском» языке и напоминание о разговоре на маяке. Участникам состязания запрещалось разговаривать друг с другом под страхом изгнания с Игр. Что же такое случилось, что Тефей готов так рисковать и подвергать опасности друга?

«Великая битва…» Это случилось, много лет назад, когда их с Тефеем, тогда ещё совсем мальчишек, впервые привезли на Игры. Разгорячённая зрелищем и вином, молодёжь из нескольких полисов – в их числе Хилон с Тефеем – решили повторить подвиги атлетов, устроив сражение в святилище клефеид. По счастью, на уже готовых броситься в схватку юнцов набрёл кто-то из взрослых и благополучно разогнал сборище, избавив отцов от необходимости объяснять, откуда на лицах сыновей во время всеобщего перемирия появились синяки.

Святилище представляло собой окружённую лаврами поляну посреди небольшого лесочка. Идти было недалеко, и Хилон решил не терять времени. Не говоря никому ни слова, он спокойно направился в сторону леса, как человек, которому нужно пройтись после выпитого. Добравшись до опушки, Хилон пошёл быстрее, но с опаской. В лесу можно наткнуться на случайных гуляк, а лишние глаза ни к чему.

Не доходя до поляны, он остановился и прислушался. Тишина – только шелест листвы, стрёкот цикад, да приглушённый шум пирующего лагеря. Вдруг со стороны святилища послышался короткий вскрик, и Хилон без раздумий кинулся вперёд, на ходу сбрасывая гиматий.

Луна, стоявшая уже высоко, ярко освещала поляну, и Хилон сразу увидел на траве тело. Не помня себя, он бросился к лежащему, и, перевернул его на спину. В серебристом свете луны лицо Тефея казалось совершенно белым, только от уголка губ тянулась чёрная полоска крови. По его животу быстро расползалось большое кровавое пятно. Хилон с ужасом увидел кинжал, вонзённый в тело по самую рукоять.

– Брат... – слабый голос прозвучал так неожиданно, что Хилон вздрогнул. Он уже уверился, что держит в руках мертвеца.

– Брат, ты жив! Держись, сейчас я позову кого-нибудь!

– Нет... Поздно... – с трудом прошептал Тефей, кривя губы в подобии улыбки. – Всё-таки, поговорил с тобой...

– Кто это сделал? Скажи! – глаза Хилона увлажнились, мысль, что опоздал совсем немного, была нестерпима.

– Неважно, нет времени... –Тефей посмотрел в глаза Хилону, – Так должно. Внимание... – он запнулся и прерывисто задышал.

– Что внимание? – спросил Хилон. Он решил, что начался предсмертный бред.

– Там... внимание... Важно, важнее всего... В Сенхее... – Тефей силился сказать что-то ещё, но слова не шли. Дыхание участилось, на лбу проступили капли холодного пота. Собравшись с силами, он сглотнул, его рука, серебристо-белая в лунном свете, с силой стиснула ткань хилонова хитона.

– Ищи в Сенхее. Внимание. Прощай... – сказал он и бессильно уронил голову набок.

– Тефей, Тефей, не надо, не умирай! – в беспамятстве кричал Хилон, тряся тело друга, потом обхватил умершего руками и, прижав к себе, залился слезами.

– Убийство! – послышался крик откуда-то сзади. Вскоре лес наполнился светом факелов и возбуждёнными людьми. Хилона тормошили, пытались расспрашивать, но ему казалось, что всё это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он совсем потерял бы сознание, если бы не лекарь Петрей, вливший ему в рот какую-то невыносимо горькую настойку. От её вкуса, Хилон закашлялся, сбившись с дыхания, но в голове чудесным образом прояснилось. Легче от этого не стало.

– Соотечественники, я хотел бы ошибиться, но кажется, многое указывает на убийцу, – сказал эфериянин Эрептолем, с каменным выражением лица разглядывая извлечённый из тела кинжал.

– Злодеяния страшнее не знала Эйнемида, – визгливо закричал Харидем, указывая на опешившего Хилона, – убить соперника по состязанию! Ты опозорил наш город!

Хилон онемел, но за него ответил Полимах:

– Ты глупец, Харидем! Это лучший друг Хилона. Заткнись, и убирайся прочь! Клянусь Волосами Аэлин, если бы не священное время Игр, я бы заколотил эти слова в твою грязную глотку!

– Я надеюсь, что это не так, – вздохнул эфериянин, – но погляди на это с другой стороны: его нашли на месте преступления. Свидетелю, – он кивнул на незнакомого Хилону парнишку в эферском гиматии, – показалось, будто они боролись. Что тут ещё можно подумать?

– Свидетель эфериянин, – зло бросил Полимах, – и цена его словам – обол!

– Что ты имел ввиду, говоря про наше слово? – угрожающе спросил кто-то из эфериян, подаваясь в сторону Полимаха. Эрептолем положил ему руку на плечо.

– Успокойся, Перей, эферияне чтут перемирие и не опускаются до клеветы – в отличие от других.

– Эферияне не опускаются до клеветы? – расхохотался Полимах, – Да не на том ли стоит ваш полис?!

Среди эфериян и их друзей раздался гневный ропот, другие же, напротив, одобрительно засмеялись. Казалось, вот-вот, и над телом убитого разразится безобразная драка.

– Прекратите, вы в священном месте! –сказал урвософорец Архел. Вроде бы негромко, но все тут же притихли. – Нужно найти убийцу, а не предаваться склокам. Это Калаида, значит, право суда принадлежит досточтимому Киону и его сотоварищам.

Верховный жрец важно кивнул.

– Это так, досточтимый Архел. Необходимо найти и осудить виновного. Святотатство не должно остаться без наказания, иначе боги разгневаются.

– Нечего тут искать, всё ясно... – начал было Перей, но Архел прервал его взмахом руки.

– Как я понимаю, главное свидетельство против Хилона – то, что его застали рядом с телом. Но при этом, убитый его друг.

– Ссоры между друзьями приводят к самым страшным преступлениям, – худощавый седобородый мужчина в белом говорил негромко, но окружающие внимали с почтением, если не сказать со страхом. Иреон ‒ архонт Дневного Света, священного братства Латариса. Они славились умением изобличать святотатцев и карать преступников.

– Прежде спросим самого Хилона, – сказал Архел. – Хилон, это ты убил его?

– Конечно нет, клянусь Аэлин!

– Ты видел, кто это сделал?

– Нет, я нашёл его так.

– Я хотел бы спросить, – вкрадчиво сказал Иреон. – Как получилось, что два соперника по состязанию оказались вместе в этом уединённом месте?

– Меня сюда вызвали, сказали, что это важно. Я не знал, кого встречу. – сказал Хилон, осторожно подбирая слова. Опытный обличитель сразу же безошибочно почуял слабое место. Тайная встреча между соперниками была преступлением сама по себе.

– И ты так просто пошёл на встречу неизвестно с кем? – латариец нехорошо улыбнулся.

– Мне передали сообщение, в нём было указание на то, что послание от друга.

– Кто передал тебе сообщение?

– Какой-то юноша, лаиссец, я его не знаю.

– Леотий, – Иреон обернулся к лаисскому стратопедарху, – нужно будет узнать, правда ли это. Так значит, ты, Хилон, утверждаешь, что получил послание и сразу пошёл сюда?

‒ Да, это так.

– Я верю Хилону, – сказал сенхейский стратег Микеид. Лицо этого могучего мужчины было бледно от пережитого потрясения. Он дружил с отцом Тефея и уже представлял, как будет сообщать ему о гибели единственного сына.

– И напрасно! – воскликнул Харидем, – Лгать у него в обычае, анфейский народ мог бы тебе об этом порассказать!

– Следи за языком, Харидем, если не хочешь отвечать перед судом анфеархов! Поверь мне, анфейцы узнают, как ты брехал на нашего гражданина перед эйнемами, – Анексилай встал рядом с Хилоном. Несмотря на выпитое в шатре у Пердикки, он казался трезвым. Царь со свитой был здесь же, насмешливо наблюдая за перепалкой.

– Тебе ли пугать меня народом, Анексилай? Народ уже устал от вас! Всем известно, что ради своих богатств вы способны на любую мерзость!

Началась яростная перебранка, говорили все разом и дело опять едва не дошло до кулаков. Здравомыслящим людям насилу удавалось сдерживать разгорячённых вином соотечественников.

– Его обнаружили рядом с телом, в каком суде не сочли бы такого доказательства достаточным? – спросил эфериянин Перей, обращаясь, преимущественно к верховному жрецу.

– Хилон не убивал его, – неожиданно сказал урвософорец Агесиполид. Все удивлённо воззрились на юношу, осмелившегося влезть в спор мужей.

– Откуда ты знаешь? – несмотря на раздражение, Перей удержался от грубости. Грозная слава – лучший наставник в учтивости.

– Посмотри на рану и вспомни, как кинжал сидел в теле убитого, так можно ударить только правой рукой. Хилон – левша, правая рука у него гораздо слабее, когда мы бились, я это хорошо заметил. Если бы он хотел кого-то зарезать, он бы ударил левой.

– Наконец-то, разумный довод, – саркастически улыбнулся царь Пердикка. – Убийца и впрямь был правшой, к тому же у анфейца не было при себе кинжала.

– Кинжал можно спрятать в одежде, – возразил кто-то.

– Так, чтобы это пропустил мой дорогой Орикс? Не думаю, – царь кивнул на благообразного мужчину с добродушным выражением лица. Орикс – молочный брат царя и начальник его тайной службы, печально знаменитой своими деяниями. Хилон вспомнил, как Орикс, будто случайно, столкнулся с ним, прежде, чем Анексилай представил его царю.

– Ошибки случаются и с лучшими, – заметил Иреон. – Спрятать кинжал под гиматием очень легко, немало убийц пользовались этим. Досточтимому Ориксу должно быть это известно, – саркастически добавил он.

– Как и всем, кто занимается нашим с вами делом, досточтимый Иреон, – ответил герийский шпион, сладко улыбнувшись латарийцу, чьё лицо вытянулось от такого сравнения.

– Если у него был при себе кинжал, значит он замыслил убийство заранее, – сказал Пердикка, – но ни один глупец не совершает тайное убийство своими руками, в парадном гиматии и с пиршественным венком на башке. Уж поверь мне, я покушений сам пережил с десяток. Для такого нанимают убийцу, а не марают в крови праздничные одежды. Погляди на него. Думаешь, он рассчитывал остаться незамеченным, выглядя как мясник на бойне?

– А если убийство случилось в ссоре, откуда у него мог взяться кинжал?! – выкрикнул Полимах. – Мне кажется, соотечественники, нас здесь держат за дураков!

– Если это не Хилон, тогда кто же мог это сделать? – спросил Эрептолем. – Кому это могло понадобиться?

– А ты и впрямь не знаешь, Эрептолем? – раздался злой насмешливый голос, и вперёд вышел Эолай. Никто даже не заметил, как сенхеец подошёл. Хилону ещё никогда не доводилось видеть друга таким. Лицо вечного насмешника, искажённое горем, казалось маской чудовища. Белые от ненависти глаза смотрели прямо в лицо Эрептолему.

– Хилон убил Тефея! – Эолай расхохотался так жутко, что иные не сдержали суеверной дрожи, – Ну надо же! Ты действительно прав, любезный анфеец, нас тут держат за дураков, ибо в такую глупость способен поверить только дурак. Кто убийца, спрашиваешь ты? Настоящий убийца тот, кто послал его. Тот, кому это выгодно.

– Убить соперника по состязанию, весьма выгодно, – заметил Иреон.

– Это чем же? Тем, что тебя побьют камнями или сбросят со скалы? Так ведь обычно поступают с теми, кто стоит возле трупа и выглядит так, как он, – Эолай указал на испачканного кровью Хилона и вновь рассмеялся. – Нет, досточтимый Иреон, к утру должно остаться два участника состязания, причём один – с вывихнутой рукой. Так, Эрептолем?

– Что ты хочешь этим сказать? – угрожающе спросил эфериянин.

– Что я хочу сказать? Я хочу сказать, что убийца тот, кому на руку смерть Тефея. Что убийца тот, кто хочет столкнуть Сенхею и Анфею лбами. Что убийца тот, кому такие, как Тефей с Хилоном, мешают поработить свою родину. Я хочу сказать, – он пристально посмотрел в глаза эфериянину, – я хочу сказать, что убийца тот, кто первым обвинил Хилона в преступлении!

– Как смеешь ты клеветать в священном месте?! – грозно возвысил голос Эрептолем.

Толпа зашумела, послышались возмущённые выкрики.

– Действительно, клевета – это очень плохо, – зло прошептал Эолай, – и как удачно ты напомнил про священное место. – Он резко выбросил правую руку вперёд, вниз ладонью, тени вокруг него сгустились. – Свидетельствую, что свершено преступление, бесправное, беззаконное, бесчестное, свидетельствую, что кровь убиенного вопиет к отмщению, молю – да явится мститель. Эанке, непрощающая, неумолимая, услышь мои слова и подай мне силы совершить должное. Да узрит убийца мой гнев!

Сжав руку в кулак, он пристально посмотрел на Эрептолема и, резко развернувшись, двинулся прочь через расступившуюся толпу.