Эйнемида I. Семена раздора.

Глава VII

– Хилон из Анфеи, сын Анакрета, свидетельствуешь ли ты перед собравшимися здесь свободными эйнемами, что ты эйнем по крови и рождению, равно как и отец твой, как и отец твоего отца? Что ты не был куплен, не был продан, не являлся и не являешься собственностью другого человека, равно как и отец твой, как и отец твоего отца? Что ты не осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения? Скрепляешь ли ты своё свидетельство именем Эйленоса величайшего, справедливейшего, именем покровителя своего полиса и именами богов Эйнемиды?

Глубокий, чистый голос жреца-глашатая взлетел над чашей стадиона, с лёгкостью перекрывая гул огромного множества людей. Стадион в Калаиде мог вместить почти пятьдесят тысяч человек, но сегодня не хватило и этого. Те, кому не досталось места на скамьях, заполняли проходы, а некоторые даже оседлали узкую кромку чаши стадиона, презрев опасность свалиться с высоты в полторы сотни локтей. Шёл день девятый сто семьдесят четвёртых Калаидских Игр, первый бой состязания четырёх по панкратиону.

– Я, Хилон из Анфеи, сын Анакрета, свидетельствую о том, что я свободный эйнем из племени диолийцев, как и отец мой, как и отец моего отца. Что не я осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения. Весами Эйленоса величайшего, справедливейшего, Золотым Яблоком Аэлин прекраснейшей, самой желанной, священными предметами богов Эйнемиды клянусь в том, что мне не ведомо иное.

Хилон радостно окинул взглядом заполненные трибуны. Его уже начинало захватывать весёлое возбуждение. Правду говорят: лучшее место на состязаниях – песок арены. Перед Хилоном раскинулся огромный стадион, пёстрый, словно шкура диковинного зверя, а над ним в ярко-голубом небе, сияло полуденное солнце. Хилон взглянул на облачко, проплываюшее над розово-красным анфейским сектором, пытаясь понять, на что оно похоже. Воображение оказалось бессильно. Парящий в высоте орёл ‒ добрый знак, но появился он в южной части небосвода, а юг ‒ это сомнение, неточность, двойной смысл. Знамение могло предвещать и победу в тяжёлой борьбе, и незаслуженный успех, и победу, обернувшуюся поражением. Опытный гадатель уточнил бы прорицание по дополнительным признакам, вроде направления ветра или цвета неба, Хилон предпочёл считать, что это просто орёл, а победит сильнейший.

– Свободные эйнемы, пусть тот из вас, кто не приемлет этого свидетельства, немедля встанет и объявит об этом?

Хилон на миг затаил дыхание. Стоило хоть одному свободному эйнему поклясться, что атлет не имеет права участвовать в Играх, и тот тут же изгонялся с состязаний. За ложное обвинение карали смертью, но был же некто Филен из Мелит, подговоривший какого-то бедняка солгать в обмен на содержание для семьи. Из-за этого случая был принят закон: всю семью клеветника до четвёртого колена надлежало продать в рабство, а на вырученные деньги возвести статую Латариса Озаряющего Истину.

– Хилон из Анфеи, сын Анакрета, твоё свидетельство принято.

Стадион взревел, и Хилон шумно выдохнул. С церемониями покончено и скоро всё решится. Победитель покроет себя славой, а имя проигравшего запомнят разве что жёлтые листы хроники состязаний, что пылятся в архиве храма Эйленоса Калаидского. Хилон покосился на соперника, пытаясь разглядеть признаки волнения, но лицо урвософорца казалось высеченным из камня.

– Неол, сын Сотера, свободный гражданин Калаиды рассудит это состязание. Да будет он справедливостью подобен Эйленосу беспристрастному, всевидящему, иначе да падут на его род позор и проклятье!

Гглашатай удалился. Судья вытянул жезл между соперниками. Под гул стадиона, бойцы бросились навстречу друг другу.

Урвософорец атаковал сходу, грацией и скоростью напоминая чёрную водяную змею. Немалого труда стоило держаться с достойным изяществом, а не отмахиваться, словно в кабацкой драке. Агесиполид несколько раз чувствительно попал по рёбрам, перевёл вниз, пытаясь захватить ногу, промахнулся, но сразу вскочил и нанёс невообразимый удар в прыжке. Чудом не получив ногой в висок, Хилон решил, что три тысячи стадиев между Анфей и Калаидой стоило проехать просто ради встречи с таким соперником.

Но и Хилон был бойцом отнюдь не из последних. Он отвечал, и пара весьма неплохих ударов достигла цели. Несколько раз он пытался сблизиться, но Агесиполид уверенно держал его на вытянутой руке. А жаль – как иначе показать свои борцовские ухватки? Победа над урвософорцем непременно прославит хилонов способ борьбы по всей Эйнемиде.

Наконец, Хилон посчитал, что находится в удобной позиции. Он тут же атаковал… и лишь когда его ноги уже оторвались от земли понял, что попался в ту же ловушку, что сам подстроил филисиянину. Песок больно ожёг лицо, сдирая краску с обнажённого плеча, на грудь навалилась тяжесть, и лишь наудачу вскинув руку, Хилону удалось закрыться от убийственного удара. Прижатый к земле, он изворачивался как змея, но без особого толку, а силы таяли. Дело уже казалось конченым, когда Хилон сумел-таки зацепить руку Агесиполида. Уже не заботясь о красоте с изяществом, он руками и ногами прижал соперника к себе, вынуждая судью остановить бой. Зрители недовольно загудели.

Дав бойцам немного отдохнуть, судья дал отмашку, и они сошлись вновь. На сей раз, Агесиполид сам перешёл в ближний бой, и Хилон, к своему ужасу, понял, что соперник владеет его приёмами едва ли не лучше него самого, некоторые движения в точности повторяли придуманные им. Выходило, что по всего одному броску урвософорцы за два дня воссоздали все идеи Хилона. Вскоре и зрители поняли, что происходит нечто необычайное, поняв же, пришли в восторг. Эйнемы любили новизну, и не было сомнений, что сегодня увиденное будут жарко обсуждать в Калаиде, а завтра слухи разойдутся по всем эйнемским землям.

Предыдущая схватка дорого обошлась Хилону. Он выдохся и пропустил много ударов, а ведь соперник лет на десять моложе. Хилон начал уступать в скорости, он почти перестал атаковать. Со скамей уже послышались призывы заканчивать, но Агесиполид не торопился. Он вёл бой спокойно и надёжно, не желая давать противнику ни малейшей возможности.

Казалось, победа Агесиполида – вопрос времени, но Хилон не отчаялся. Если соперник выносливей, следует быть сильнее в чём-то ином. Хилон стал делать всё, чтобы ещё больше уверить урвософорца в скорой победе. Он прижимался к нему, уклонялся от схватки ‒ делал всё, что обычно делает измотанный боец, оттягивая момент поражения. Наконец, Хилон нарочито неуклюже оступился и дал повалить себя на землю.

Каким бы хладнокровным ни казался Агесиполид, ему было немногим больше двадцати. Он бросился добивать. Теперь не ошибиться. Собрав все силы, Хилон неожиданно сбросил Агесиполида, болезненно попав ему коленом под ребро. Не давая опомниться, он захватил его правую руку чуть ниже локтя и, обвив ногами плечо, резко вывернул запястье.

Всё случилось так внезапно, что стадион недоуменно притих. Только Агесиполид побеждал, и вдруг он беспомощно лежит лицом на песке, а соперник обвивает его руку точно удав. Приунывшие было анфейские скамьи радостно взревели.

Лишь один человек на стадионе не смирился с поражением Агесиполида – он сам. Только что ему оставался один шаг до венка в главнейшем состязании Эйнемиды, и всё вдруг испарилось бесследно – кто бы смирился с таким в свои двадцать с небольшим? Он бился в замке, словно вытащенная на сушу рыба. Хилону не хотелось калечить юношу, но и ослабить захват было опасно, оставалось надеяться, что урвософорец не выдержит раньше, чем окончательно сломает себе руку. К счастью, судья не стал затягивать агонию и закончил бой. Отпустив Агесиполида, Хилон перекатился на спину и взглянул в бездонное синее небо, не слыша ревущего стадиона. «Сегодня девятое число эйлениона, – счастливо подумал он. – Отныне и до конца дней своих в этот день обещаю по удвоенной жертве Эйленосу, Урвосу и Аэлин, если только не буду в походе, в узилище, в путешествии или на одре болезни. Да скрепят боги мой обет».

Хилон сам не помнил, как добрался до скамьи. Расслабленно привалившись к стене, он с наслаждением ощутил спиной нагретый солнцем камень. Тело требовало отдыха, пропущенные удары отдавались тупой болью, но, кажется, серьёзных повреждений не было. Хилон с сожалением подумал о горячей ванне с травами и живительном массаже.

Следующая пара атлетов уже вышла на арену. Тефей повыше, его длинные руки и ноги должны дать преимущество, но Эрептолем крепко сложен, очень силён и считается великолепным борцом. Голубой с жёлтым цвета Тефея и синий с белым Эрептолема на расстоянии казались почти одинаковыми. Сенхейцы и эферияне принадлежали к племени аркомейцев, говорили на схожих диалектах, имели схожие обычаи, но мало какие полисы относились друг к другу с большей неприязнью.

– Я, Тефей из Сенхеи, сын Евмолпа, свидетельствую о том, что я свободный эйнем из племени аркомейцев, как и отец мой, как и отец моего отца. Что я не осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения. Весами Эйленоса величайшего, справедливейшего, Посохом Феарка дальностранствующего, всеубеждающего, священными предметами богов Эйнемиды клянусь...

– Я, Эрептолем из Эфера, сын Стримона, свидетельствую о том, что я свободный эйнем из племени аркомейцев, как и отец мой, как и отец моего отца. Что не я осквернён проклятьем, святотатством, клятвопреступлением, кровопролитием без очищения, Весами Эйленоса величайшего, справедливейшего, священными предметами богов Эйнемиды клянусь...

– Твоё свидетельство принято...

***

– Так реку тебе, и слова сии истинны: кто взалкал знания и жаждет прослыть сведущим в делах богов и людей, тот да обратит свой слух к достоверному преданию о том, что было прежде. Юным был тогда мир, две луны восходили на небосводе, и боги жили среди людей...

Двенадцать огромных костров рассеивают темноту, освещая широкую, заполненную людьми площадь. Тысячи взглядов обращены к длиннобородому старцу в бело-синем, увенчанному листьями священного дуба и цветами эдельвейса. Звучный и сильный голос верховного жреца разносится над толпой, и даже до самых дальних уголков площади долетают знакомые каждому эйнему слова. Многие народы считают себя эйнемами, различны их языки и обычаи, разные истории рассказывают они о богах и героях древности, но лишь одна неизменна от первого до последнего: «Песнь об Утрате и Обретении». Существует множество мнений, как отличить эйнема от варвара, но все они сходятся в одном: тот, кто не знает Песнь ‒ не эйнем.

– Велика была та земля и щедра, обильны были плодами её древа и тучны нивы. Под сенью священных дубов, пышнокронных платанов, златолистных авров обретал путник покой и отдохновение. Медвяные травы сребром и рубином окрашивали поля. Слаще вина и благоуханней сандала были синие воды широких рек и буйноструйных ручьёв...

Жрец декламировал на староомфийском диалекте – языке дипломатии и священных текстов. Его понимали даже многие простолюдины, но Хилон и другие образованные люди про себя повторяли слова Песни на локсионе, прародителе всех эйнемских наречий. Это был язык богов Пнатикамены ‒ их утраченной прародины. В годы её расцвета, легендарный Тирон – гений и безумец, чародей и изобретатель, поэт и художник – создал для этого языка письмо, подобного которому не видел мир. На нём можно было писать семью различными начертаниями – по числу древних богов. Правильно составленный текст позволял представить написанное намного ярче, чем любое воображение, для того, кто знал два начертания, это свойство усиливалось вдвое, а про владеющих семью говорили, будто они могут увидеть написанное наяву. Уже несколько сотен лет в Эйнемиде не рождалось мудреца, способного изучить все семь начертаний каждого из семидесяти семи тысяч глифов тиронова письма. Умеющий грамотно писать хотя бы одним пользовался большим уважением, владеющий двумя считался мудрецом, а знавших сразу три насчитывалось не более десятка, и каждому из них в родном полисе поставили статую. Хилон умел читать плавные и округлые, будто капли, глифы владычицы волн Текк. Сыну в учителя он нанял философа Лисимаха, привлечённый не столько доброй славой этого мужа, сколько его превосходным знанием письма Иперона, и нередко задерживал учителя после занятий, постигая секреты вычурных глифов бывшего солнечного бога.

– Семь было в той земле островов, каждый длиной и шириной в пять тысяч шагов, и меж ними восьмой, троекратно больший. Те острова соединили хрустальными мостами, столь высокими, что самый большой корабль проходил под ними благополучно. Множество городов возвели в той земле, с дворцами, храмами, общественными зданиями и иными строениями, какие необходимы. Каждый град разумно устроили и надлежащим образом расположили, так, что не было нужды ни в воде, ни в пище, ни в чём ином, что требовалось, но всего было в достатке. Велики и многолюдны были те города, но ни один не был равен многобашенному Эо, граду над всеми градами, что раскинулся у подножия снежноглавой Аэллы...

Жрец говорил, и перед глазами слушателей проплывали картины минувших веков: поросшие серебристой травой поля, снеговые вершины гор, чудесные города, полные зданий из белого, красного и чёрного камня. Полторы тысячи лет минуло с тех пор, как предки эйнемов навсегда покинули берега Пнатикамены, но тоска по ней жила в их потомках до сих пор. Художники писали пейзажи погибшей земли, скульпторы ваяли статуи её героев, печальные элегии об утраченной родине считались отдельным видом поэзии. Карты давно исчезнувшей страны имелись почти в каждом доме, и любой ребёнок мог с лёгкостью перечислить названия её городов, рек и гор.

– Семеро их было, тех что правили той страной, блаженных бессмертных. Сё реку их имена, дабы не постигло их забвение: неукротимый Фойор – огнь очага и пламень всепожирающий; изменчивая Текк – повелительница вод; могучий Иафир – пастырь ветров и погонщик туч; премудрый Геол – сотрясатель тверди и хранитель земных недр; милосерденая Лийя – подательница жизни и исцеления; молчаливая Фенебрис – дающая отдохновение ночь и укрывающая тайны тьма; лучезарный Иперон – свет солнца, любезный и людям, и богам...

Древние повелители Пнатикамены, третье поколение богов. Грозные, но щедрые владыки, что одарили свой народ знаниями и возвысили его над прочими. Каждый из малых островов был владением одного из богов, а большой остров принадлежал всем семерым. На нём высилось прекраснейшее из зданий – колоссальный храм всех богов, место их встреч и совета. Владыки были равны между собой, и народ Пнатикамены почитал их одинаково, но особенно любезен людям был солнечный Иперон, светлый и приветливый бог, всегда благосклонный к смертным.

– Воззри, и увидишь благословенное племя, искушённое во всех добродетелях и богатое мудростью, простирающее длань над твердью и Океаном, сопричастное тайнам неба и земли, живущее в разумном устройстве и благочестии...

Не было тогда народа более могущественного, чем обитатели Восьми Островов. Они знали множество удивительных секретов, неизвестных ныне живущим. В чудесных машинах, они спускались на морское дно, исслледуя его тайны, и поднимались в небеса, глядя на землю так, как видят её лишь птицы. Все признавали их превосходство и платили им дань, ибо никто не мог противостоять могучим воинам в шлемах морских чудовищ и доспехах, подобных серебристой рыбьей чешуе. Их величественные корабли, чьи носы были украшены изображениями синих глаз богини Текк, достигали самых дальних окраин мира, но нигде они не основывали колоний или поселений. Так велика была любовь жителей Пнатикамены к родной земле, что даже должность посланника в чужих странах была им в тягость.

– Ведомо тому, кто причастен знанию о сути вещей, что ничто не вечно, и всё подвержено перемене. Чему было начало, тому будет и конец. Сё есть закон, присущий от века и смертным, и бессмертным. Блаженны были Семеро, манием руки потрясали они твердь и повелевали ветрами, но и их власти был положен предел. Ведай же, что свершилось предречённое, иссякло время семерых и в положенный час новые боги ступили на землю...

Мир менялся, новые боги шли на смену старым, так же, как и сами они некогда сменили прежних властителей, не оставивших в людской памяти даже имён. Могущество богов стало уменьшаться, а с ним и благоденствие мира, которым они правили. Бушевали неведомые ранее болезни, прокатывались разрушительные ураганы и землятресения, лето становились короче, зима – холоднее, земля уже не родила плоды так щедро, как прежде. Предчувствие беды поселилось в душах людей, всё чаще обращали они взоры к небу, пытаясь разгадать, что их ждёт. Небеса молчали.

– Всё, что всесильно – ослабнет, всё, всё, что несокрушимо – разрушится, всё, что бесконечно – окончится, всё, что незыблемо – падёт. В час, когда беспечное сердце тронет тоска, когда последний лист осени полетит вверх, когда подует холодный ветер, взгляни на восточный край неба, и ты поймёшь, что час настал…

Семеро знали, что это время придёт. Таково было прорицание, данное им в тот самый день, когда они, юные и счастливые, ниспровергли тех, кто правил прежде, и с жадным любопытством смотрели на прекрасный мир, отныне принадлежащий только им. Тысячелетия минули с тех пор и даже боги привыкли думать, что их могущество вечно, тем тяжелее было осознать, что предсказанный час настал. Время старых богов уходило, и теперь им предстояло ждать конца, чувствуя, как медленно угасают силы, вплоть до дня, когда новые владыки окончательно утвердятся в мире. Уныние поселилось в сердцах Семерых, и лишь один из них не смирился с неизбежным. Солнечный Иперон, любимец богов и людей, не пожелал ждать своей судьбы, но бросил ей вызов. Солнечный бог воодушевил собратьев и убедил их начать войну.

– Яростнее бурных волн, стремительней урагана, неудержимее горных лавин устремились они друг на друга, и содрогнулось небо, и застонала в ужасе земля, и море вышло из берегов...

Страшной была война богов, что велась в недосягаемых для смертных Эмпиреях. Тысячи сражений, непредставимых разуму смертных, отгремели в небесах, но как ни велики были ярость и мощь Семерых, новые боги брали верх. Видя, своё и своих собратьев бессилие, Иперон утратил надежду. Так велики были его горе и гнев, что тень безумия омрачила разум светлого бога. В поисках средства к победе, он стал исследовать самые мрачные тайны, не считаясь ни с запретами, ни с голосом разума, и вскоре нашёл то, что искал.

– То место лежит далеко, за самым дальним окоёмом, там куда не достигают луч солнца и свет звезды. Лишь серая земля да пустое небо, вот всё, что присуще тому краю. Таково было место, чей вид явился солнцеокому Иперону. Сюда, в мёртвую пустошь, снизошёл он и мрачный облик её вселил тоску в его сердце. Уже решился он повернуть вспять и навсегда покинуть проклятую землю, но вспомнил о грядущем торжестве врагов, и пламенная ярость вновь разгорелась в его груди. Более не раздумывал он и не смотрел назад. Твёрдо ступал он по серой пустыне, и не было сомнения в его пылающих очах...

Боги не умирают. Даже когда они полностью утрачивают силы и лишаются своих эфирных тел, их разум продолжает жить, принимая самые разнообразные формы. Некоторые будто засыпают, иные перерождаются или растворяются в эфире, но хуже всего приходится тому, кто, лишившись всего, сохраняет полное сознание и способность мыслить. Даже непостижимый разум бессмертного не может выдержать эту ношу, чёрное безумие со временем захватывает несчастного, полностью извращая его сущность. Одного из таких поверженных богов и встретил Иперон на самом краю мира, в безотрадной пустынной земле, что лежит у границ Предвечного Мрака и Хаоса Изначального. Безумный, снедаемый жаждой мести, но оттого ещё более коварный, бывший владыка мира открыл своему победителю секреты, к которым его собственное поколение не решилось прибегнуть, даже стоя на пороге гибели.

– Протянул руку Светозарный и ощутил силу, несравнмую с существующим ныне и существовавшим прежде, и радостно засмеялся Павший, ибо был он отмщён…

С возвращением Иперона, в войне наступил перелом. Силы Семерых возросли неизмеримо, и теперь уже они одерживали победу за победой. Казалось, старым богам удалось одолеть свою судьбу, но в пылу сражений не заметили они, как скверна проникла в саму Пнатикамену. В сердцах людей поселились зависть и злоба, стали обычными раздоры, процветали пороки. Срок их сокращался, они стали уязвимы к болезням и склонны к дурным поступкам. Былые благочестие и любовь к богам уменьшились, храмы опустели, повсюду распространились cуеверия и извращённые верования, требующие жертвенной крови. С ужасом смотрели боги на свой народ, не узнавая его, стократ же больше ужаснулись они, поняв, кто стоит за этими изменениями

– Обуянные тревогой, устремились они к великому храму, что у подножия снежноверхой Аэллы. Бурей ворвались они в покои, где ждал их Иперон, восседая на золотом троне. «Что содеял ты, несчастный?» – гневно вопросил его горовержец Геол. Иперон улыбнулся...

Страшным было знание, что разделил поверженный бог с Ипероном. Оно давало обладателю огромную мощь, но огромна была и цена. Природой силы Иперона стала жизненная сила мира, пронизывающая всё сущее и дающая начало всему живому. Ей и питался Иперон, вытягивая из всех живых существ, но это был противоестественный способ, меняющий его самого. Светлый и добрый бог исчез, и вместо него родилось иное существо, одержимое жаждой всевластья, всесилия, а прежде всего – жизненной силы, которую он с каждым днём поглощал всё больше, сам при этом изменяясь всё сильнее. Это он был источником поразившей мир скверны, это он сеял семена сомнений в душах, отвращая смертных от прочих богов. Когда собратья Иперона поняли это и потребовали ответа, он рассмеялся им в лицо и поставил перед выбором: подчиниться или умереть.

– …ибо бывает спасение тягостней, чем самая страшная гибель…

У богов не было сомнений, принять или отклонить требования Иперона. Они видели, что брат их безумен, что его жажда будет расти, пока не погубит всё живое, но противостоять ему они не могли. В поисках помощи, они обратились к новым богам, но даже объединившись бывшие враги оказались бессильны против того, кого питала сама жизнь. Потерпев поражение, старые боги решились прибегнуть к последнему средству, но прежде призвали всех смертных немедля покинуть Восемь Островов. Лишь немногим достало мудрости прислушаться к этому совету. Собрав своих домочадцев и последователей, они взошли на корабли и направились на восток. Им не препятствовали, лишь насмехались, называя трусливыми глупцами. Со смехом встретил эти вести и Иперон. Угрозы собратьев его не страшили. Все его помыслы занимала подготовка к последнему сражению.

– Великая тишина повисла над миром в тот день. Замкнулись в своих чертогах ветра, замер испуганный воздух, лист не смел шелохнуться на древе, звери и птицы схоронились в гнёздах...

В назначенный час, когда Звезда Воды ярко светила на небосводе, а обе луны были в полнолунии, шестеро богов исполнили задуманное. Подвига выше не знал свет, ибо каждое слово могущественных заклятий, что произносили они, уничтожало их бессмертную сущность. Огромные силы вырвались на свободу, питая жертвующих бессмертием ради мира, который они любили. За мговение до того, как окончательно развоплотиться, шестеро богов сорвали с небес меньшую из лун и направили её в храм всех богов на главном острове Пнатикамены, где их падший брат готовился к покорению мира. В ужасе замерла природа, глядя на жертвоприношение богов, но и его оказалось недостаточно. Даже этот невообразимой мощи удар не смог бы повредить Иперону, защищённому жизненной силой мира. Так и осталась бы великая жертва напрасной, не вмешайся в дело случай. Гибель богов потрясла весь мир, каждое живое существо ощутило её, но всех больше тот, кто был их братом. В миг, когда его братья и сёстры прекратили существовать, а огромная луна, направленная их волей, начала движение к земле, всё существо Иперона пронзило чувство утраты, столь сильное, что отступила даже его одержимость. На несколько мнговений он вновь стал тем, кем был раньше, и с ужасом понял, что содеял. Краток был миг озарения, безумие уже вновь опутывало разум Иперона, но прежде, чем оно вновь овладело им, солнечный бог успел свершить свой последний подвиг. Он полностью лишил себя защиты и противился одержимости достаточно долго для того, чтобы пущенный его собратьями снаряд достиг Пнатикамены.

– Выше снежноверхих горных пиков взметнулись волны, жарче, чем в пасти вулкана возгорелся пламень и не было спасения ни на земле, ни в воде, ни в небесной выси. Мягкою глиной в руке гончара смялись тысячелетние скалы и воздух был горяч, как огонь. Ключом вскипели воды Великого Океана, и сонмы тварей морских, гонимые болью и страхом, выбрасывались на берег, тщетно надеясь избегнуть мучений...

Чудовищный удар обрушился на землю, навеки изменив её облик. В прах рассыпались горы, реки изменили своё течение, моря стали пустынями, а пустыни – морями. Огромной высоты волны обрушились на побережье, стирая с лица земли целые города, сотни вулканов пробудились по всей земле, изрыгнув в воздух столько пепла, что чёрные тучи застили солнце, и началась ночь, длившаяся целый год. Разорвалась сама ткань реальности, и невиданные твари с других планов бытия бросились на беззащитную добычу. Новым богам пришлось впервые встать на защиту мира, хозяевами которого они только что стали. Это вошло в предания как Битва Чудовищ, первая страница истории Четвёртой эры – времени Эйленоса и его собратьев, в этом сражении окончательно утвердивших своё право на власть.

– Где ты, о снежноверхая Аэлла, что главою попирала облака и таила корни во глубочайших недрах? Где ты, о многобашенный Эо, что первенствовал меж всеми градами земными? Где вы восемь островов, милее коих не было сердцу? Где высокие башни, беломраморные дворцы, златолистные древа и сребротравные поля? Покрыты водой и утеряны навеки. Под волнами моря ныне спит благословенная земля, твари морские обитают в её прекрасных дворцах и пасутся на её просторных лугах...

Так, в волнах кипящего моря и бушующем пламени, сгинула прародина эйнемов. Поглощённая гигантским водоворотом, она унесла на морское дно свои великие чудеса и того, кто, желая сохранить власть над миром, едва не стал его погибелью, но жертвой искупил свою вину.

– Сквозь кипящее море, сквозь обезумевшие волны, сквозь ужас и тьму вперёд, без цели, без пути, без надежды…

Пнатикамена погибла, но уцелел её народ. Те немногие, что пережили гибель родины, теперь отчаянно боролись за свою жизнь. Катаклизм застал их в открытом море. Яростно бурлила вода под килями кораблей, выше гор вздымались волны, невиданной силы смерчи и ураганы обрушивались на палубы, круша и сметая всё на своём пути. Лишь благодаря непревзойдённому мастерству пнатикаменских мореплавателей, беглецам удалось вновь увидеть землю, но берега достигла едва ли десятая часть кораблей. В день третий осеннего месяца сефетариона, жалкие остатки некогда великого народа высадились на побережье Западного Океана. С тех пор, это место зовётся Дейнархей – Берег Отчаяния – ибо не было радости в сердцах спасшихся.

– Во тьме стояли мы и холод сковывал наши тела. Ни звёзд, ни солнца, ни луны не было в небесах. Дремучие леса окружали нас. Бесплодный камень и серый песок хрустели под нашими ногами, а позади ревела смерть...

Каждый из слушателей представил себе эту картину: пугающая темнота, неприветливый каменистый берег и тысячи растерянных, измождённых людей. Позади кипело море, и огненное зарево пылало там, где недавно был их дом, низко нависало затянутое угольно-чёрными тучами небо. Впереди простиралась неведомая земля, а где-то в невообразимой выси кипела битва богов с чудовищами, и ветер доносил до слуха изгнанников её далёкие отзвуки. С каким страхом, должно быть, прислушивались они к чуждым людскому слуху воплям иномирных тварей, с какой тревогой смотрели на мрачный лес, где меж искривлённых безлистных деревьев мелькали зловещие тени.

– Но возжёгся огнь решимости во тьме отчаянья и повлёк за собой малодушных и убоявшихся…

В растерянности и испуге стояли люди на берегу, не зная, что предпринять, но нашлись меж ними те, кто не поддался смятению. Словом и собственным примером ободряя сородичей, они побудили их к борьбе за выживание. Эти мужи стали первыми вождями нового народа, отныне известного как эйнемы. Под их руководством, изгнанники разобрали уцелевшие корабли, чтобы построить укрытия от непогоды. Вожди устроили уход за ранеными и больными, указали места для построек, распределили снятые с кораблей припасы и инструменты. В достатке было и оружия, так что вскоре в разные стороны направились охотники и разведчики. Для скорби и горя времени не осталось, нужно было успеть подготовиться к зимовке.

– Так осушили мы слёзы, умерили стенанья и подвизались во трудах. Тот шёл на лов, иной по дрова, третий строил жилище, и всякому было занятье, а кого сверх меры одолевала скорбь тех ободряли. Глядя на сие, рёк отважный Диол, что прежде водительствовал мириадами воинов: «Вот поистине добродетельная стезя, ибо даже тот из них, кто, от тяжкого горя опустил бы руки и не сделал ничего для своего спасения, и тот тяжко трудится, дабы жили другие». Молвил тут Фенесп, славный мудрым советом: «И чрез то спасётся, ибо кто стал бы радеть лишь о себе, тот был бы словно щепка в океане и лист на ветру, и сгинул бы бесследно, а если каждый радеет о ближнем, то подобны они стене, где камень держит два других, но и его самого держат двое» ...

Первая зима эйнемов в Эферене выдалась тяжёлой, но, благодаря мудрости вождей и знаниям, принесённым с погибшей Родины, им удалось её пережить. Они обустроили поселение на Берегу Отчаяния, сумели добыть пищу и найти воду. Скудной была та земля и люди во многом нуждались, но теперь у них появилась надежда. Это время получило название Час Одиночества, ибо эйнемы были одни в целом мире. Их боги погибли, Родина скрылась под водой, вокруг них простирались неизведанные земли, и им было не на кого уповать, кроме самих себя.

– Безотрадным было наше Одиночество, без утешения, без надежды, без помощи, но было оно недолгим…

Боги не оставили эйнемов. Одолев чудовищ и изгнав их во внешнюю тьму, новые повелители принялись изучать мир, во владение которым только что вступили. Кинув взор на берег Западного океана, увидел владыка Эйленос остатки великого народа. По сердцу пришлись владыке их мужество и воля, и вот, в день седьмой весеннего месяца тимеретиона, ныне известный как Праздник Обретения Звёзд, задули могучие ветры, разгоняя чёрные тучи. Впервые за многие месяцы, взорам эйнемов явилось звёздное небо, и счастье обуяло людей. Смеясь и плача, они протягивали руки вверх, ласково называя знакомые созвездия по именам, как давно потерянных и вдруг отыскавшихся друзей. Долго они праздновали и веселились, а когда, утомлённые, заснули, каждому из них явилось видение. Пробудившись, эйнемы увидели, что далеко на востоке сияет голубая звезда, чей свет был виден даже ясным днём.

– Во сверкающих одеждах предстали они, грозные, меж громов и молний, и пламень небесный сиял в их очах, но речи их были ласковы...

Долго спорили эйнемы, долго не могли решить, как поступить. Одни восторгались величием новых богов, иные испытывали страх, но были и те, кто ненавидел Эйленоса и его собратьев, виня их в гибели своей родины. Всё-таки, после всех обсуждений, было решено последовать воле новых богов. Предания сообщают, что два раза по сто тысяч человек обреталось тогда на Берегу Отчаяния. Нечего было и думать, чтобы провести такую огромную массу людей через весь континент, поэтому было решено разделиться. Во главе каждой группы поставили вождя из наиболее уважаемых и способных людей, так появились эйнемские племена. Под управлением вождей, эйнемы пустились в долгий и опасный путь, известный как Странствование. Лишь несколько племён решили презреть зов новых богов. Они простились с уходящими на восток братьями и, с тех пор, никому из эйнемов не ведома их судьба.

– Долгим был наш путь. Меж непроходимых лесов и горных круч, чрез земли враждебных племён лежал он и бурные реки преграждали его. Кровожадные звери рыскали вокруг нас и люди, стократ кровожаднее зверей...

Пятьдесят и пять лет странствовали эйнемы по просторам Эферены. Дойти удалось не всем: одни племена погибли или пропали, другие сбились с дороги, третьи остановились, не дойдя до цели. Вождь Койн со своим народом пришёл в землю, ныне известную как Веррен, тогда же её населяли авлы, клезии, рецины и прочие племена. Между народом Койна и местными вспыхнула вражда, и эйнемам пришлось свернуть с пути. Так койниды добрались до Адамантового моря, и так полюбилась им та земля, что они пожелали остаться здесь навсегда. Примирившись с врагами, они осели на побережье, постепенно слившись с местным населением. По сей день одна из областей Южного Веррена называется Коэний, а города Энии и Спулония имеют почётное право отправлять атлетов на Калаидские игры. Вождь Гел решил продолжить путь по морю и нанял тураинских корабельщиков, но буря уничтожила все корабли. В живых остался лишь сам Гел, вынесенный волнами на пустынный остров Схефела. Увидев это, Хессия, дочь Сефетариса и Даяры, превратила всех насекомых острова в людей, сделав Гела их царём. Так появился народ гелегов, что никогда не причиняют вреда своим собратьям-насекомым, а превыше всех богов почитают Тысячеглазую Хессию. Вождь олориев Пелас, сын Олора, добрался со своим народом до западных отрогов Селакских гор, где решил отдохнуть и поохотиться. Преследуя резвую лань, повстречал он возле ручья прекрасную охотницу Ашеле, правительницу варварского племени. Пелас полюбил Ашеле и остался с ней, а его народ не пожелал покинуть своего вождя. Они осели на западе Селакских гор, создав варварско-эйнемское царство Олор. Гневный Хорол, сын Диола, вёл диолийцев вместе со своим братом Терейном. Почти достигнув цели, братья рассорились, и Хорол, вместе со сторонниками, отправился на север к Селакским горам. Здесь он обнаружил, что местные племена живут в страхе перед чудовищным змеем Эрехной, насланным богиней Даярой в наказание за какую-то провинность. Хорол в одиночку сразился со змеем и убил его, а когда разгневанная Даяра явилась покарать нарушившего её волю, бросился на неё с булавой. Его буйный нрав восхитил Даяру, вместо того, чтобы сражаться, она возлегла с ним. Все местные племена признали Хорола владыкой, и он стал правителем нового народа геспегов, что значит «породнившиеся со змеем», а бессмертная Даяра принесла ему двоих близнецов: мальчика Аэропа и девочку Аэропу. Сочетавшись браком, Аэроп и Аэропа дали начало славному роду Аэропидов, и поныне правящему Герийским царством.

Лишь пять племён сумели одолеть весь путь: аркомейцы, диолийцы, фенеспийцы, экелийцы, и миолки. В летнем месяце эйленионе, все они собрались на этом самом поле возле горы Лейна, где им явились боги, благословив народ эйнемов и вручив ему свой закон. Отсюда эйнемы распространились по всей земле, ставшей для них новой родиной. Они подчинили жившие здесь народы, построили города, основали царства. Вскоре, от берегов Эйнемиды отправились в разные стороны горделивые корабли, неся эйнемское семя в самые дальние края мира. От дремучих силетских лесов до степей Таврофона, от берегов южной Теметены до крайнего севера, где замерзает даже воздух – везде бросали якорь эти корабли, в память о мёртвой богине украшенные изображениями её синих глаз, и всюду, куда приходили они, звучала Песнь. Песнь о погребённой на дне океана земле, о закате богов, об их преступлении и подвиге, о древнем народе, что прошёл множество тяжких испытаний и выжил, сохранив память о тех далёких временах, когда мир был юн, две луны восходили на небосводе и боги жили среди людей.

– И вот, мы собрались здесь, в месте нового рождения нашего народа, дабы почтить память о давних днях и восславить тех, кто призрел за нами, кто направил нас, кто дал нам закон и цель. Слава тебе, о Эйленос, верно судящий, справедливо правящий, слава и вам, блаженные бессмертные!

– Слава! Слава! Слава!

– Услышь меня, отец Эйленос, услышьте меня, блаженные бессмертные! В день девятый этого славного торжества, мы приносим дар нашей сыновней любви и покорности. Да примете благосклонно, да усладитесь и да возрадуетесь. Талаксихомос Ээлионэмо. Талаксихомос эсметениймо.

Огонь вспыхнул ярче. Под звуки тимпанов, медных колокольцев и арф, в круг костров ввели большого белого быка с длинными рогами, увитыми плющом и эдельвейсами. Помощник подал жрецу прямой нож с белым алмазом в рукояти, и тот перерезал могучему животному горло. Младшие жрецы оттащили быка и, затянув песнопения, принялись разделывать тушу: голову и внутренности – богам, шкуру – храму, на изготовление священных амулетов, всё остальное – для жертвенного пира. В круг ввели второго быка. Жрецам предстоял немалый труд, ибо сто сорок четыре животных предназначалось для великой жертвы. Звучали песнопения, яростно мычали закалаемые быки, с радостным возбуждёнием галдели люди, а по всему Полю Атлетов уже распространялся аромат жарящегося мяса, предвещая грядущий пир.