Эйнемида I. Семена раздора.

Глава IV

Когда Хилон и его друзья, умащённые и одетые в красное с розовым, появились на стадионе, всё уже было готово к состязанию фаланг. Служители тщательно выровняли площадку, расчертив её прямыми поперечными линиями. Посередине установили большие песочные часы, заполненные бело-голубой солью из тайных копей под священной Лейной. От подножия на гору вела узкая тропа, которая, как говорили, заканчивалась в чертогах владыки Эйленоса, тропу же преграждал небольшой храм – место священных паломничеств. Город Калаида у подножия Лейны населяли только жрецы храма Эйленоса Калаидского и жрицы храма Осме-Супруги. Мальчик, родившийся в Калаиде, издав первый крик, становился жрецом Эйленоса, а девочка – жрицей Осме. Калаидянам запрещались любые ремёсла, кроме забот о благоустройстве города, и ещё нескольких занятий, почитаемых благородными, но калаидяне не бедствовали. Торговля освящёнными предметами и приём паломников приносили им немалый доход, в город отовсюду слали щедрые подарки, к тому же, на каждой из областей Эйнемиды лежала обязанность раз в год жертвовать калаидским храмам запас продовольствия. Для полиса, населённого парой тысяч жителей, более чем достаточно.

Стадион шумел, предвкушая решеющее состязание по фалангомахии, повсюду бурно обсуждали предстоящую схватку, громко, споря о том, кто лучший из атлетов и какой полис возьмёт верх. Зрители с удовольствием побились бы и об заклад, но в Калаиде в это приравнивалось к святотатству и каралось четырьмя годами рабства, так что даже самые заядлые игроки держали себя в руках. Хилон с друзьями проталкивались сквозь толпу, отвечая на приветствия знакомых. У скамей, пестревших разноцветными одеждами атлетов, они расстались, и Хилон принялся искать глазами сограждан, но тут его окликнулипо имени. Обернувшись, он увидел своего друга Эолая из Сенхеи. Голубой с жёлтым гиматий изящно драпировал невысокую поджарую фигуру сенхейца, а голову украшал сельдереевый венок за короткий бег. Эолай радостно улыбался, указывая на свободное место на скамье рядом с собой.

– Прости, до сих пор не было случая поздравить, – сказал Хилон, усевшись. – Я успел к последнему забегу – ты держался молодцом.

– Благодарю, друг мой, – живое, подвижное лицо со смешливыми морщинками вокруг лукаво поблескивающих глаз светилось весельем. – Ты же помнишь: я всегда был самым проворным из всех учеников старого Тимокрита.

– О да, особенно когда речь шла о побеге от садового сторожа или смотрителя винного погреба.

– Да, я действительно не жалел ног, когда дело касалось блага моих друзей, в отличие от тех, кто был скор только в поедании добытого. Помню, только соберешься чем-нибудь закусить, а стол уже почти пуст.

– Ты должен винить в этом только себя. Ты никогда не успевал поесть потому, что твой рот был постоянно занят винным кувшином, – ответил Хилон и приятели рассмеялись.

Эолай учился у Тимокрита Сенхейского вместе с Хилоном и Тефеем. Поначалу ни Хилон, ни Тефей не обращали особого внимания на низенького невзрачного юношу, сына мелкого торговца, но узнав его получше, приняли в свою компанию. Про Эолая шутили, будто он задумывает очередную проделку, даже когда спит. О его дерзких проказах, в которые он нередко вовлекал и друзей, среди сенхейской молодёжи ходили легенды, а некоторые проделки со смехом обсуждались даже в народном собрании. Не всё сходило Эолаю с рук и ни один из учеников Тимокрита не получил столько ударов учительским посохом, но, при всей своей строгости, старый философ любил быстрого мыслью и скорого на язык юношу, выделяя его среди прочих учеников. Из гимнастических упражнений Эолай любил короткий бег, утверждая, что на длинной дистанции побеждает мул, а на короткой – скакун. На площадке для борьбы или кулачного боя он ничем не выделялся среди прочих, но большую ошибку совершал тот, кто хотел обидеть щуплого юношу. В глаза обидчика летел песок, в голову – камни, палки и вообще всё, что попадалось под руку, а сам Эолай, выждав случай, налетал на врага как вихрь, нанося один или два не совсем честных, но очень болезненных удара. Больше всех пострадал большой, сильный, но не очень умный юноша по кличке Бык, сын торговца зерном – пущенная с пригорка телега с брюквой надолго отправила его в руки лекарей, и лишь заступничество Тефея спасло Эолая от неприятностей. Впоследствии Эолай доказал, что не зря был любимым учеником Тимокрита. Он начал произносить речи в суде, став известнейшим оратором. Насмешливые, колкие речи Эолая изучали в гимнасиях и читали на площадях, а его меткие изречения ходили по всей Эйнемиде. Когда он опубликовал сборник сатирических стихов, списки с них стоили по тридцать драхм, что было ценой взрослого раба – подороже иных поэтов древности.

– Ну что ж, – сказал Эолай, отсмеявшись, – ты всё такой же, как раньше и, надеюсь, останешься таким даже в Чертогах Урвоса. Вам вместе будет интересно: оба высокопарные зануды со страстью к геометрии.

– А ты, Эолай, боюсь станешь первым, кого Приемлющий Всех отвергнет за тот шум, что ты вечно производишь. Будешь тенью скитаться по лесам и полям, завывать и предвещать беду.

– Знаешь, а ведь это недурно. Леса, поля и до дрожи напуганные смертные – прекрасно! Куда лучше подземного чертога, где вы с Урвосом без конца рассуждаете о красоте и совершенстве равностороннего треугольника. Хотя, конечно, я предпочёл бы летучий корабль Аэлин с шёлковыми парусами, лебедиными крыльями, командой из прекраснейших девушек и юношей. Вы в Анфее разбираетесь в делах Аэлин. Как думаешь, возьмёт она меня?

– Только если сумеешь стать прекрасной девушкой, раз уж до сих пор не получилось стать прекрасным юношей, – сказал Хилон и оба рассмеялись вновь.

– Да уж, сам не пойму, почему я так рад видеть такого несправедливого ко мне человека. Ну что, готов смотреть состязание? Вы в этом году боретесь за главный венок, поэтому готов спорить, твоё сердце принадлежит Филисиям. Или, лучше сказать, не Урвософорам.

– Чем меньше урвософорцам, тем лучше нам, но я за сильнейшего. Думаю, венок достанется им. Помнишь состязание четырёх против Лаиссы? Такое нужно показывать молодёжи.

– Филисии тоже не под кустом себя нашли, а их атлеты больше нормального человека раза в полтора. Про их лохага первого ряда Томокла вообще говорят, что его матушка изменила мужу с гигантом. Слушай, ты никогда не задумывался, откуда в Филисиях столько здоровяков? Взять хоть то чудовище, которое ты одолел – кстати, поздравляю с победой.

– Наконец-то вспомнил, – улыбнулся Хилон. – Благодарю. Не знаю, может это благословение Алейхэ, а может работа в поле и питание зерном и мясом. Как бы то ни было, одной лишь силы недостаточно для победы, иначе я бы сегодня не победил.

– Посмотрим-посмотрим, всё же хотелось бы, чтобы с урвософорцев сбили спесь… Смотри, выходят.

С двух сторон арены распахнулись ворота, и на песок вышли две колонны – одна жёлтая с чёрным, другая полностью чёрная. На состязаниях атлеты не носили одежды, только красили тело в цвета своего полиса, но для бега с оружием и фаланг облачались в тяжёлые доспехи, вес которых тщательно проверяли судьи. Оружием атлетам служили длинные копья, отличные от боевых скруглённым наконечником.

Фаланги выстроились друг напротив друга, и атлеты принесли клятвы. Судья поднял жезл, слуги перевернули часы, и обе фаланги бросились друг на друга – филисияне с грозным рёвом, урвософорцы совершенно беззвучно.

Когда соль до конца пересыпалась в нижнюю чашу, и трубы пропели на перерыв. Хилон с Эолаем покинули стадион и, купив у лоточника небольшой кувшинчик вина да кусок сыра, скрылись в небольшом проулке. Здесь они, не беспокоясь о дорогих одеждах, расположились прямо на ступеньках. Эолай ловко откупорил кувшин и протянул его Хилону.

– Пью в память доброго Тимокрита и его школы, а также за то счастливое время! – Хилон сделал большой глоток и передал кувшин.

– Пью в их честь – воскликнул Эолай, – и в честь того портика за храмом Сефетариса Покровителя Моряков, где некие молодые люди подняли немало чаш и наболтали немало глупостей!

– А всё-таки хорошо, – сказал Хилон, снова приложившись кувшину, – просто замечательно, что мы ещё умеем почувствовать себя юнцами. Помнишь, как ярко светило тогда солнце и каким синим было небо?

– Каким сладким было дешёвое вино, и какими нежными грубые руки портовых да сельских девок, – расхохотался в ответ сенхеец. – Ты всё такой же вдохновенный мечтатель, Хилон, не так ли?

– А ты всё такой же богохульник и сквернослов, Эолай, не так ли?

– Ой, на свете столько зануд, должен же кто-то разбавлять эту бочку патоки стаканом-другим вина, иначе мир будет весьма невесёлым местом. А про вино я, между прочим, серьёзно. Был недавно на пиру у мидонийского посла – никак вспомню имя, что-то вроде Захалазазазазур. Так вот, когда мы насытились, выставил он на стол двадцатилетнее шурранское вино с печатями царских подвалов. Всё вроде хорошо, и тут посол с нашим любителем тяжб Гепсиллом ка-ак пустятся в наискучнейший спор о принадлежности Кортонских островов. Клянусь Шляпой Феарка, я видел, как несколько мух от тоски со стены упали! Лежу я в роскошном покое, пью вино, кувшин которого стоит пары рабов, слушаю, как Гепсилл нудно пересказывает описание проклятых островов каким-то древним поэтом, а сам вспоминаю ту бочку вина, что нам проиграли сыновья виноторговца. Мы её пили со служанками в амбаре тефеева отца, помнишь? Какое было вино! Где тот виноторговец, который продаст хоть глоток такого вкусного вина?! Плачу золотом, драхму за драхму! Не придёт такой виноторговец больше никогда…

– Да уж… – вздохнул Хилон и тут же встрепенулся – Эй, ты что, Эолай? Ты ли это? Хватит тоску нагонять! Мы здесь, вместе, у нас есть сыр и вино. Это ли не прекрасно?

– Тоска по молодости – это хорошая тоска, Хилон, светлая, мне жаль того, кто не испытывал её, будучи зрелым мужем. Но ты прав, давай веселиться. Представим, что это перерыв состязаний между первой и десятой морами, после которых мы подрались с парнями из Квартала Ремесленников.

– Ну уж нет! Ты-то, когда прибежали стражники, куда-то спрятался, а нас с Тефеем и Стигоном сперва к советнику по правопорядку, а от него – хмельных и с синяками – прямиком к Тимокриту. Две недели взаперти с философскими трактатами, на трёх мисках ячменя и кувшине воды в день!

– Ты так говоришь, будто ваш умный и находчивый друг не приносил своим нерасторопным друзьям приличную еду и вино почти каждый день. Да, не всё было безоблачно, но, в общем и целом, мы были счастливы, а это главное. Выпьем за это!

– С удовольствием. Эх, жаль здесь нет Тефея. Мы с тех пор, как он уехал не виделись, а уж года три прошло. В тот же вечер, как только кто-нибудь из нас вылетит с соревнований, нужно будет встретиться нам втроём.

– Нет уж, только после того, как вы закончите оба. Если один из вас вылетит завтра, и мы сразу после этого поговорим обо всём, другой на следующий день не найдёт вход на стадион.

– Необязательно же сразу осушать десяток кувшинов, ‒ усмехнулся Хилон. ‒ Можно ведь и просто посидеть поговорить…

– Можно, вот только пока ни разу не получалось. – Эолай внезапно помрачнел. – Кстати, я говорил с ним сегодня. Тефей передаёт тебе свой привет.

– Та-ак… Что случилось?

– Не знаю, но что-то явно нехорошее. Тефей ничего не говорит, но я-то знаю его с юности. Могу предположить, что он собирается этим поделиться, когда соберёмся вместе.

– У тебя нет никаких догадок о том, что произошло? Это как-то связано с его путешествием в колонии? Или… с его возвращением оттуда?

– Хороший вопрос, правильный. Что ты знаешь о его путешествии?

– Не так, чтобы много. Знаю, что он был в ваших колониях на западе. Выгодное торговое предприятие, насколько мне известно.

– Более чем. Он вдвое увеличил население Орола и Фавонии переселенцами из Эйнемиды, а также основал новую колонию на острове, который мы называем Фтисс. Он победил варваров, нападавших на наши колонии, и наладил торговлю с теми из них, которые были более или менее дружелюбны. Также он побывал в Баште, провёл переговоры с их знающими и заручился обещанием не трогать наших колонистов. Об этих успехах стало известно в Сенхее, и Тефей стал знаменит. После случая с Аркаирой, обстановка малость накалилась, и отец вызвал Тефея из колоний. Это общеизвестная версия.

– А есть и не общеизвестная версия?

– Скажем так, есть некоторые детали, её украшающие. Прежде всего, меня насторожило то, насколько скупо Тефей описывает своё путешествие. Другим это вряд ли показалось бы странным, но не тому, кто выслушивал его похвальбы ещё безбородым юнцом. Про своё путешествие в Башт он не говорил вообще, а на вопросы, коих, само собой, было немало, отвечал общими фразами и общеизвестными версиями.

– Это не удивительно, те кто бывал в Баште, никому о нём не рассказывают, я слышал, из-за клятвы. Этот край загадка для всех, даже для верренов.

– Возможно, и всё-таки странно. До Тефея мало кому удавалось побывать в Баште, не говоря уж о том, чтобы договориться с ними о чём-то, а тут такой успех и совсем никаких подробностей. Ладно, возможно ты прав, и он действительно поклялся. Клятву, данную баштийцам, я бы не нарушал, даже если бы считал, как Протин, что блаженные бессмертные ‒ явление природы, солнце – раскалённый камень, а в основе всего – атомы и пустота. А что ты скажешь на то, что наш беспечный Тефей вернулся из колоний напуганным? Он выглядит и ведёт себя как обычно, но постоянно настороже, постоянно напряжён, я чувствую это. Чего это он?

– На него не похоже, но может быть, стал мудрее? Ему есть чего опасаться: враги его отца вряд ли рады славе Тефея. Уверен, Евмолп ему это разъяснил сразу по прибытии и наказал беречься.

– И Тефей послушался? Ха! Ну ладно, предположим и здесь ты прав, но у меня есть ещё кое-какие соображения. Только не смейся: я почти уверен, что Тефей побывал за Запретными Вратами.

– Что?! – Хилон поперхнулся вином. – Это невозможно! Баштийцы никого туда не пускают!

– Невозможно. Всё так, и, тем не менее, я считаю: Тефей видел Западный Океан, а может и плавал в нём.

– Но это невозможно… Откуда ты знаешь? Сам же говоришь, что он ничего не рассказывал.

– Он нет, но не его команда. Помощником кормчего на его «Мурене» был Клевст-одноглазый, наш бывший сосед. Когда я понял, что от Тефея ничего не добьёшься, то взял с собой пару мехов с вином и отправился навестить старого знакомого.

– И пьяный моряк наболтал тебе, как плавал в Западный Океан? Белогрудая Аэлин, такое рассказывает каждый моряк, едва вольёт в себя чуток вина! Разумеется, кроме тех, кто вместо Западного пересекал Южный или ходил вокруг Теметены.

– Не волнуйся Хилон. Как всякий защитник в суде, политик, оратор, в общем, любой из тех, кто любит приврать, я умею отличать правду от выдумки, посему описание соития моего друга моряка с трёхгрудой и змеехвостой морской девой мы опустим и сразу перейдём к делу. Меня сразу же заинтересовали отношения Тефея с западными варварами, их ещё называют силетами.

– И чем же?

– Когда корабли Тефея подошли к Фавонии, стало известно, что жители наших колоний втянуты в войну между силетами. На наших союзников элузов напали корои – это самое сильное из силетских племён, которое, при этом, не слишком любит нас, эйнемов. Начальники колоний приняли, как я считаю, умное решение поддержать дружественное племя, но затем крайне неумно проиграли битву. Корои заняли землю элузов и осадили Орол. Положение было аховое, но тут прибыл Тефей с подмогой, разбил короев и освободил покорённые ими племена.

– Как я понимаю, это общеизвестные сведения. Продолжай.

– Какое-то время Тефей провёл в походах. Враждебные племена были усмирены, элузы и ещё кто-то стали нашими друзьями. Тефей укрепил колонии, наладил торговлю и вообще, надо сказать, что наш друг вёл себя более чем достойно, чему я совсем не удивлён. Только не говори Тефею, что я это сказал, а то зазнается, – Эолай подмигнул. – Это общеизвестное. Не общеизвестное: мой собеседник весьма неодобрительно отзывался об отношении Тефея к варварам. По его словам, Тефей сошёлся с силетами чересчур близко для эйнема. Вместо того чтобы цивилизованно навязать им разорительную торговлю, а затем обобрать и поработить, Тефей изучал их язык и обычаи, заключал с ними справедливые договоры, пригласил селиться в эйнемских колониях и отдавать детей в обучение эйнемским наукам.

– Прекрасный образец достойного поведения. Жаль, не все эйнемы достаточно умны и великодушны, чтобы это понимать.

– Но не ученики Тимокрита Сенхейского, не так ли? – улыбнулся Эолай. – Не суди Клевста строго, он хороший моряк и славный товарищ, но человек невежественный и озлобленный. Старшего сына и левый глаз он потерял, когда тураинские пираты устроили набег на остров Тола, и с тех пор ненавидит всех варваров вообще. Да, Тефей обошёлся с силетами справедливо и, в точности, как учил Тимокрит, добродетель была вознаграждена. Набеги на колонии прекратились, торговый оборот с варварами утроился. Однако наш друг сблизился с ними ещё теснее: у него появилась женщина среди силетов.

– Да неужели? Как она выглядит, любопытно? И что? Вот не появись у Тефея за три года пары десятков девиц, я бы удивился.

– Ты не понял, Хилон. Женщина была одна все три года.

– Одна, хмм…

– Одна. Иметь подруг среди варварок у наших моряков в обычае, но тут всё серьёзнее. Как с неодобрением сообщил мне Клевст, Тефей, гражданин, наследник дома Дионидов, полюбил варварку из далёкого племени. Племя называется тевки, из всех известных нам силетских племён они живут ближе всех к Океану, на берегу Сормикса – большой реки, в устье которой стоит Фавония. Неподалёку от тех мест, где стоит городище тевков, протекает приток Сормикса, впадающий прямиком в Океан. Понимаешь, куда я клоню?

– Продолжай.

– Тефей часто бывал, а иногда и жил у силетов, чаще всего, само собой, у тевков. Он хорошо говорил на их языке, знал, как себя с ними вести и варвары его любили. В общем, насколько я могу себе представить, дела шли хорошо, Тефей обустраивал колонии, был влюблён и пользовался всеобщим обожанием. И вот, в посреди всей этой идиллии, разведчики замечают в море недалеко от Фтисса баштийский левиафан. Сам понимаешь, что это значит. Тефей вызвал баштийского начальника или, как они его называют, имеющего право, на переговоры. По итогам переговоров Тефей – один! – взошёл на их корабль и отправился в баштийский город Сидар.

– Храбро.

– Более чем. Вернулся Тефей через месяц, с договором между ним, как номархом силетских колоний, и неким Логор Ашши Каданом, знающим. Я видел этот договор: он составлен на эйнемском языке и записан на знаменитом баштийском жемчужном папирусе, их же знаменитыми бирюзовыми чернилами. В договоре перечислялось то, чего нельзя делать колонистам: приближаться ближе чем на пятьдесят стадиев к Западному Океану, строить любые сооружения на острове Хосс – мы его ещё называем Мелла – а также на юг и на запад от мыса Дегар. В общем и целом, странновато составленный, но вполне неплохой договор.

– Ты так добр, что рассказываешь его условия должностному лицу другого полиса?

– Ну не Эфера же. Да он и не тайный. Его условия были многократно оглашены и в колониях, и в самой Сенхее, чтобы кто-нибудь, упаси Феарк, не построил сдуру колонию к этому самому юго-западу.

– Ясно, что дальше?

– Дальше буду торопиться, потому, что пора возвращаться на стадион – перерыв заканчивается. Из Башта Тефей вернулся, как сказал Клевст, странным и задумчивым. Часто уединялся с книгами, иногда просто думал, глядя вдаль. Ничего, что я несколько облагораживаю слог? В изложении Клевста слово «даль», например, сопровождалось одним из эпитетов, каковые редко пишут в книгах, но на стенах – постоянно. Не представляю, правда, как такое можно сделать с далью…

– Переживу. Продолжай.

– Осталось недолго. Третью свою зиму в колониях Тефей провёл среди тевков. В отличие от прошлых поездок к силетам, совершенно один, с ним не было никого из эйнемов. Как сказал Тефей своим, ему требовался отдых. Вместо себя он официально назначил антиномарха и антинаварха. Понимаешь?

– Тефей никогда не был гражданином колоний и, на время действия полномочий антиномарха и антинаварха, перестал быть сенхейским должностным лицом.

– Именно. Да, перед отбытием на отдых Тефей заботливо разорвал все связи как с Сенхеей, так и с колониями. Весной он вернулся в Орол… Ты, наверное, не рассмотрел под краской, но на щеке и на груди Тефея появились немаленькие шрамы. По поводу груди свидетели сомневаются, но что точно: до его зимовки с силетами, шрама на щеке не было. Итак, отдохнувший и с новыми шрамами, Тефей вернулся в Орол и стал готовиться к возвращению в Сенхею.

– Пришло письмо от отца?

– Ааа… – Эолай многозначительно поднял палец, – Колонисты из Сенхеи прибыли в конце весны, в латарисионе, они и привезли с собой приказы экклесии, но Тефей вернулся от тевков в начале аэлиниона – двумя месяцами раньше.

– Хммм…

– Вот именно, что «хммм…» Об отъезде Тефей объявил сразу после прибытия колонистов. Скажу сразу, о том, что он намеревался вернуться в Сенхею до получения письма, никто из тех, с кем я беседовал, прямо не сказал, но посуди сам: сразу после возвращения Тефей отдал приказ чинить корабли и снаряжать их к дальнему переходу, установил порядок правления во всех трёх колониях, после чего сам почти полностью отстранился от дел – до этого он был там чем-то вроде царя. Он устроил в Фавонии большой сбор всех силетских племён и перезаключил все договоры между варварами и колонистами. Помимо прочего, он объехал множество варварских поселений – как по мне, это напоминает прощание.

– Возможно, он ожидал вызова и поэтому загодя готовился к отплытию. В этой истории много непонятного, но почему ты решил, что дело в Западном Океане? Тем более что незадолго до этого он подписал договор с Баштом, где обязался в совершенно обратном. Ты не пробовал спросить его напрямую, в конце концов?

– Нет и не стану. На намёки он не откликнулся, значит, почему-то, не хочет говорить. Я верю в Тефея и в то, что он знает, как лучше. Захочет – расскажет всё сам. А что касается Океана… – Эолай покачал головой, – Конечно, это всё догадки, но я почти уверен в этом. Там больше просто нет ничего, что могло бы напугать такого, как Тефей. Я чувствую, что прав, и беспокоюсь за Тефея.

– Не знаю, что и сказать, Эолай. Разум говорит, что неясно ничего, но мы оба знаем Тефея. Мог ли он попытаться проникнуть в Океан? Да, мог, и, я уверен, хотел бы… С другой стороны, Тефей не дурак, он не мог не понимать, что, если туда влезет, это принесёт беду. Стал бы наш друг из любопытства рисковать жизнями сотен людей и нарушать собственное слово? Сомневаюсь.

– Из любопытства не стал бы, но вдруг дело не только в любопытстве? – Эолай сделал глоток вина, потряс кувшин и передал Хилону, – Ладно, захочет – расскажет. Допивай и пошли, а то на стадион не пустят.

В подтверждение его слов раздался рёв трубы. Приятели допили вино и поспешили ко входу на стадион, влившись в толпу возвращающихся с перерыва зрителей.