Эйнемида I. Семена раздора.

Глава VI

– …двадцать человек убито, точное количество раненых неизвестно, многие ушли сами или их унесли. На площади подобрали пятнадцать человек. Жрецы говорят, пятеро не доживут до утра.

Маленький человечек с круглым брюшком и пегой бородкой – ишшакум, иначе градоначальник Нинурты ‒прервался и нервно глянул на непроницаемое лицо царя, но тут же опомнился и торопливо продолжил доклад. По его лбу и толстым щекам текли крупные капли пота, было видно, как мучительно ему хочется утереть лицо.

– Сейчас, о царь царей, площадь полностью очищена от толпы. Строители приступили к починке мостовой и повреждённых зданий. Твой недостойный слуга, с одобрения совета, выделил из городской казны всё, что требуется, и отрядил на помощь три сотни городских рабов. К утру всё будет исправлено.

Энекл и Диоклет вошли, когда градоначальник уже почти закончил. Оба выглядели совсем неподобающе для дворца. Густой слой пыли покрывал их одежду, а на ногах Диоклета так до конца и не засохла чёрная маслянистая кровь. Эйнемы бросились во дворец, едва установился хоть какой-то порядок, а Эн-Нитаниш исчез с площади ещё раньше. Теперь он, с отсутствующим видом, мялся неподалёку от трона. Вельможа также явился в доспехе, но нашёл время почиститься и привести себя в порядок. Курчавые чёрные волосы, лоснясь от умащений, спадали на плечи красивой волной, а пышный нагрудник сверкал, отражая льющийся через широкие оконные порталы свет.

Малый зал для приёмов полнился людьми. Вдоль стен выстроились военачальники, вельможи, весь городской совет Нинурты и царские любимцы, выделяющиеся роскошью и пестротой одежд. На резном палисандровом троне восседал сам царь Нахарабалазар – хорошо сложенный мужчина с гордым лицом смугло-золотистого оттенка, какой мидоняне почитали наиболее красивым и благородным. Одежда царя отличалась вычурным изяществом, чёрные волосы и борода были завиты, уложены в сложную эйнемскую причёску и умащены благовониями, на голове сверкала лёгкая золотая диадема с россыпью кроваво-красных рубинов.

Справа от царя, в кресле из слоновой кости, восседала по-эйнемски одетая женщина с неплотной вуалью на горделиво вскинутой голове. Артимия – царица-мать, в прошлом знаменитая гетера из Иола, а впоследствии жена царя Нахарахаддона. Некогда её красоту воспевали лучшие поэты, первейшие из мужей Эйнемиды добивались её благосклонности, а правитель Мидонии совершил ради неё больше глупостей, чем за всё время царствования. Чтобы заполучить свою красавицу, он едва не объявил войну Иолу, но, к счастью для иолян, Артимия согласилась принадлежать царю царей при условии, что войдёт в его дом одной из полноправных жён, что и было исполнено – к ярости мидонийских вельмож, чьих дочерей приравняли к чужеземной блуднице. Так Артимия из Иола вошла в легенды как женщина, чья красота едва не развязала войну, и как гетера, ставшая царицей. Её историю представляли на театральных орхестрах, а современники дали ей прозвище Исмена, в честь легендарной красавицы, из-за которой сыновья царя Мелея затеяли братоубийственную рознь.

За спиной царицы-матери расположились два могучих мужа, одновременно похожие и непохожие друг на друга: светлокожий и светловолосый эйнем и смуглый одноглазый мидонянин с уродливым шрамом на лице. Каллифонт, сын Алкмета ‒ некогда главарь наёмного отряда, ныне же верховный военачальник, и Эшбааль хаз-Гуруш ‒ начальник пешей стражи, вдохновитель заговора, усадившего Нахарабалазара на трон. Шрам на лице Эшбааля оставил топор неистового царя Ушшурбалиссара, в ночь, когда младший из сыновей Нахарахаддона Мудрого пришёл к власти.

– Повелитель шести частей света, явился тот, кто ослушался тебя и поднял руку на твоих слуг.

Неприятный скрежещущий голос прозвучал негромко, но шум в зале тут же стих и все обернулись на вошедших. Толпа раздалась, словно стая мелких рыбёшек перед хищным тунцом, и вперёд вышел коренастый мужчина в тёмных одеждах, резко отличавшихся от пёстрых нарядов придворных. Неровный череп, слегка покрытый тёмным пушком, чёрная с проседью густая щетина, крючковатый нос и заострённые уши придавали его облику нечто обезьянье. При взгляде на Энекла с Диоклетом, его маленькие глубоко посаженные глазки полыхнули такой злобой, что, несмотря на жару, захотелось зябко поёжиться. Этот взгляд наводил на мысли о могильном холоде тюремных подвалов.

– Вот как! – царь резким взмахом руки отпустил чиновника, и тот скрылся в толпе придворных. – Подойдите и отвечайте. Как вы посмели помешать моему приговору?

Энекл и Диоклет поклонились, как это было принято у эйнемских командиров: достаточно низко, но с достоинством и без архенского раболепия. Энекл кинул быстрый взгляд в сторону Каллифонта, удостоившись ободряющего кивка. Он понял, что их дело уже представлено царю и отнюдь не в самом выгодном свете.

– Великий царь, да продлится твоё царствование долгие годы, – подчёркнуто спокойно ответил Диоклет, – Я не могу поверить, что кто-то осмелился лгать тебе, но, боюсь, это случилось. Правосудие исполнено, осуждённый тобою на смерть мёртв, и мы сделали для этого всё возможное. Посмотри на наши одежды: на них грязь и кровь. Их вид говорит о нашем усердии лучше любых слов.

– Как смеешь ты лгать, чужеземец! – голос похожего на обезьяну придворного дрожал от злости. –Ты самовольно облегчил участь изменника, ты поднял меч на слугу царя! За такое преступление с тебя сдерут кожу и прибьют её к стене!

– Кто из нас дерзок, высокородный Саррун? – Диоклет был спокоен, точно речь шла о погоде за окном, – Я, ответив на вопрос повелителя или ты, посмев говорить вместо царя царей?

Лицо Сарруна исказила гримаса ярости. Он было открыл рот, но сдержался – брань в присутствии царя была бы уж подлинным святотатством. Саррун смолчал, но тяжёлый взгляд, брошенный на Диоклета, стоил любых слов. Высокородный Саррун из рода Болг, первый смотритель царских тюрем и узилищ, не прощал оскорблений, а слава о нём ходила такая, что многие скорее предпочли бы иметь врагом самого царя, нежели его слугу.

– Саррун почему ты говоришь за меня? – покосился на вельможу царь. От выражения саррунова лица, немного неуютно стало, кажется, даже повелителю шести частей света.

– Царь царей, мне нет прощения, – Саррун низко склонился. – Я достоин наказания, но верному слуге не сдержать гнев, когда законы государства в пренебрежении и воля повелителя шести частей света не исполнены.

– И это говорит тот, кто сам пренебрёг волей повелителя, чтобы потешить свою злобу, – закутанная в вуаль голова Артимии повернулась в сторону Сарруна. Грудной, низкий, с лёгкой хрипотцой, голос не отличался ни красотой, ни мелодичностью, но от него перехватывало дыхание у всех без исключения мужчин. Танец голоса ‒ почти неизвестное вне Эйнемиды искусство, в той или иной степени знакомое всем посвящённым Аэлин. Царица-мать – бывшая гетера священного братства богини – владела им в совершенстве.

– Мать царственного сына, Саррун из рода Болг никогда не пренебрегал волей повелителя шести частей света, – видимая учтивость стоила Сарруну немалых усилий. Их с Артимией взаимная неприязнь началась очень много лет назад. Поговаривали, что дело здесь в некоей тайной истории, но говорили очень тихо. Распускать слухи о матери царя и первом смотрителе царских тюрем и узилищ – не самый приятный способ свести счёты с жизнью.

– Ты хочешь сказать, что я лгу, Саррун?

– Я не могу себе это даже представить. Царица Артимия никогда не лжёт, это известно каждому… Если я ошибся, прошу, скажи мне в чём.

– А ты и впрямь не понимаешь? Я считала тебя умным человеком. Может моему сыну следует поискать кого-то более толкового на твоё место?

– Если пожелает царь царей, я сам с радостью оставлю свою должность… – начал было Саррун, но тут терпение царя иссякло. Громко хлопнув в ладоши, он сердито воскликнул:

– Довольно! Только я здесь решаю, кому какое место занимать! Каждый будет делать, что повелел я, пока я не решу иначе!

Он гневно обвёл взглядом присутствующих и, удовлетворённый покорным молчанием, продолжил:

– Вернёмся к делу. Вы двое обвинены, что скажете?

– Великий царь, твоя достойная мать – мудрейшая из женщин, она сразу указала истинную причину. Когда обсуждалась участь преступника, ты велел избрать для него достойную казнь. Твоё распоряжение не исполнили, поэтому произошли беспорядки и погибли люди.

Сарруна вновь скривился, но на сей раз сумел взять себя в руки. Царь медленно обернулся в его сторону:

– Саррун, ты хочешь что-то сказать?

– Да, повелитель, хочу. Чужеземец лжёт. Ты повелел избрать для изменника достойную его преступлений казнь, и это было сделано.

– Тебе велели казнить его без лишнего шума, а ты устроил мерзкое представление! – вмешался в разговор Эшбааль. Энекл вспомнил упрямо ходившие по Нинурте слухи, что Эшбааль – настоящий отец Нахарабалазара. Так это или нет, но молодой царь действительно не мог похвастаться орлиным носом – семейным признаком рода Харз. Оба сына Эшбааля, хоть и были обласканы, получили должности вдали от столицы. Не для того ли, чтобы не дать сплетникам возможности слишком часто сравнивать их с царём?

– Повелитель шести частей света велел подвегрнуть изменника достойной казни, таковы были его слова в точности, – ответил Саррун. – Немногие из положенных наказаний достойны его проступков, но и их мне запретили выбрать – что бы ни двигало теми, кто присоветовал царю повелеть так. Мне пришлось потрудиться, чтобы дать изменнику то, что он заслужил, и доставить удовлетворение повелителю шести частей света.

– Внутренности твоего подданого на глазах толпы пожрал отвратительный червь. Ты получил удовлетворение, сын мой? – холодно спросила Артимия.

– А что ты предлагаешь, мать? Или нужно было его наградить за измену? Кто умышляет против царя должен быть наказан – таков обычай.

– И после этого наказания на площади твоей столицы, на глазах чужеземцев, случился безобразный бунт, о чём и предупреждали те, кто советовал не затягивать с казнью. Твой враг умер бы в любом случае, но теперь, вместо того, чтобы превозносить царя за милосердие, его станут ненавидеть.

– Это не говоря о ущербе для казны, владыка. На восстановление всех разрушений потребуется не менее таланта золотом, – заметил сухой старик в простом серо-голубом одеянии и белом войлочном колпаке. Мал-Элай, прозванный Укротителем Монет – верховный хранитель царских подвалов, ключей и убранств, говоря проще, главный казначей, занимающий этот пост с незапамятных времён. На его заманчивую должность почти не находилось соискателей. Даже самые глупые и самые алчные понимали: без старого Укротителя Монет с его умением добывать золото из воздуха, царская казна, при нынешних расходах на увеселения и строительство, вскоре покажет дно. Отвечать за это не хотелось никому.

– Важно ли золото, когда речь идёт о жизни повелителя? – сказал Саррун. – И стоит ли заботиться об этих бунтовщиках? Сброд посмел выразить недовольство решением господина, они открыто славили изменника! Наилучшим решением было бы посадить каждого из этих крикунов на тупой кол и расставить вдоль Хуррумской дороги!

– Высокородный Саррун прав! – воскликнул смуглый молодой человек в золотом оплечье начальника конной стражи. – Никто не смеет перечить повелителю, тем более чернь! Владыка, прикажи, и мои люди немедля отправятся на площадь, чтобы схватить мятежников.

– То будет подвиг, достойный великого героя, Бурруш, ведь на площади уже нет никого, кроме уборщиков, –сказал Эшбааль и собравшиеся рассмеялись. Молодой человек вспыхнул от злости, но вступать в перепалку поостерёгся.

– Не волнуйся, мой дорогой Бурруш, – царя, по-видимому, развеселило замечание Эшбааля, его голос зазвучал спокойнее. – Хоть твоё рвение и запоздало, мятежники получат, что заслужили. Соответствующие распоряжения уже даны.

При этом замечании, многие из придворных обеспокоенно переглянулись, гадая что бы это могло значить.

– Да, – продолжил царь, – негодяи, что дерзнули проявить неуважение ко мне, скоро будут наказаны, изменник также получил по заслугам. Я удовлетворён, но ты Саррун, – вельможа тут же изобразил смирение, – ты впредь не смей принимать такие решения без моего ведома. Всегда следует тщательно обдумывать последствия.

– Моя вина безмерна, повелитель, я достоин наказания, – Саррун склонил голову. Раскаяния в его голосе не слышалось, но царь предпочёл этого не заметить.

– Это мы обсудим позже, – он величественно махнул рукой. – Сейчас у нас есть более важные дела.

– Будет ли мне позволено сказать, о повелитель шести частей света? – почтительно спросил один из придворных, изящный молодой человек, прекрасный лицом и стройный как кипарис. С первого взгляда можно было принять его за девушку: длинные волосы завиты и напомажены, подбородок тщательно выбрит, кожа лоснится от притираний, одежды и украшения подобраны по самой последней моде. Он стоял рядом с Сарруном, и не верилось, что разодетый, словно куртизанка, юноша и коренастый обезьяноподобный мужчина в тёмном могут иметь нечто общее. Тем не менее, это было так: молодой человек приходился Сарруну сыном.

– Говори, Шалумиш, – благосклонно кивнул Нахарабалазар.

– Возможно, мой достойный отец и впрямь перестарался, стремясь услужить, – при этих словах, на лицах многих придворных появились усмешки. – Возможно он был излишне ревностен и тем доставил неудовольствие, о чём я скорблю, но он не нарушил законы царства. Верно или неверно был назначен приговор, но он был утверждён, и царский глашатай огласил его. Тем, кто прервал назначенную казнь положена кара.

– Да, это так, – царь задумчиво взглянул на эйнемов. – Диоклет и впрямь нарушил закон, а значит должен быть наказан. Не так ли?

– Не только он, – зло бросил Саррун. – Другой чужеземец был его сообщником, он угрожал оружием твоим слугам. За это надлежит варить в масле, пока мясо не отойдёт от кости.

– Мои воины сделали всё, чтобы исправить твою глупость, Саррун! – взорвался Каллифонт, – Можешь не рассказывать про свою верную службу царю – каждая собака знает, из-за чего ты это устроил. Твой сынок...

– Ты забываешься, Каллифонт, – строго сказал царь.

– Я сожалею, повелитель, – Каллифонт почтительно склонил голову. – Я сожалею, но это правда. Саррун ненавидел старика, и все беспорядки начались только из-за этого. Не вмешайся мои люди, кто знает, что ещё могло произойти. Они действовали правильно и достойны не порицания, но похвалы!

Подбоченившись, Каллифонт грозно посмотрел на Сарруна. Законы или не законы, но никакие варвары, пусть они хоть трижды цари, не смеют посягать на его, Каллифонта, сына Алкмета, людей, иначе все его знаки отличия не стоят и медного обола. Каллифонт и Саррун замерли друг напротив друг друга, словно готовые к схватке поединщики, зачем-то надевшие вместо доспехов придворные наряды.

– К тому же, они проявили достойное милосердие. Преступники должны быть наказаны по мере вины своей, но излишняя жестокость неугодна Совершенным, – добавил почтенный длиннобородый старец с посохом верховного жреца, чьи худые плечи украшало роскошное оплечье дома Малу – новый иллан, сменивший на этом посту Нан-Шадура. Не ожидавший нападения с этой стороны, Саррун гневно воззрился на старца.

– Какое может быть милосердие для изменника, угодный Шестерым Элкилу? – почтительность, предписаная при разговоре с избранником Совершенных, далась Сарруну заметно нелегко. – Нан-Шадур замысшлял против владыки, есть ли преступление страшнее? Какое наказание за него назовут чрезмерным?

– То, которому не подобает подвергать посвящённого Совершенным, – с достоинством ответил Элкилу, и сразу стала ясна причина, толкнувшая жреца перечить грозному Сарруну. Смерть Нан-Шадура вознесла его, но судилище над жрецом и позорная казнь не могли прийтись по нраву его преемнику. Элкилу и прочие священники слишком легко могли представить на месте Нан-Шадура самих себя.

– Но послушай, обильный знанием, то, что Нан-Шадур был удостоен высших почестей делает его проступок ещё более тяжким, – сын Сарруна незамедлительно поспешил на выручку отцу. – Он опозорил свой сан и бросил тень на всё жречество...

– Нельзя бросить тень на святое жречество Совершенных, и не пристанет позор к священному званию иллана! – грозно вскричал Элкилу, ударив посохом в пол. – Как смеешь ты кощунствовать, мальчишка?

Он испепелил взглядом бормочущего извинения Шалумиша, после чего обратился к Сарруну.

– Тело, помазанное елеем, благословлённым именами Совершенных, и омытое в водах священного озера Кибал, что напоено слезами благодетельной Инар, не должно быть осквернено пастью твари из чужеземных болот. Или ты не знал этого, высокородный Саррун?

– Мог ли я знать это, многомудрый Элкилу? Таких предписаний нет ни на Камне Марузаххатараза, ни в Книге Вразумления и Наказания!

– Конечно нет, ведь эту казнь придумал ты сам. И видимо изучал священные поучения без должного усердия, иначе бы не совершил такого святотатства. Повелитель шести частей света, от имени собрания посвящённых высшей ступени, я прошу внести эту казнь в списки, как неугодную Совершенным и дозволительную только для рабов и чужеземцев. Сарруну надлежит пройти очищение в храме. Чужеземцев пусть казнят, ибо они нарушили закон, но их смерть должна быть лёгкой, ибо они, хоть и без умысла, воспрепятствовали скверне. Таков мой совет.

Каллифонт возмущённо вскинулся, но его остановил взмах руки царя. Задумчиво посмотрев на жреца, затем на Артимию, на Сарруна с Каллифонтом и, наконец, на Энекла с Диоклетом, Нахарабалазар сказал:

– Что ж, это хороший совет. Списки мы изменим и Саррун пройдёт очищение, – он коротко взглянул на Сарруна, и вельможа покорно склонился. – Что до Диоклета и Энекла...

Царь долгим взглядом посмотрел на Каллифонта, и тот не выдержал:

– Повелитель, мои люди поступили так из-за обстоятельств, они остановили бунт!

– Я это понимаю, Каллифонт, но закон-то нарушен, а царь обязан соблюдать законы. Есть ли у меня иной выход?

– Сын мой... – начала Артимия, но её прервал громкий выкрик.

– Они не нарушали закон!

Все оторопело обернулись на дерзкого, и удивились ещё больше, поняв, что кричал Эн-Нитаниш. Вельможа был бледен и необычайно возбуждён, его голос дрожал, но он старался не опускать взгляда.

– Что ты хочешь сказать, Эн-Нитаниш? – поднял бровь царь. – Если они не нарушали закон, то кто это сделал?

– Это сделал я! – сказал, будто прыгнул в омут, и изумлённый шёпот пронёсся по залу.

– Послушай, всем известна твоя доброта, – сухо сказал Нахарабалазар, – но и это не оправдывает лжи. Я прекрасно знаю, что произошло сегодня утром: преступника убил Диоклет, а другой ему помогал.

– Так и было. Они сделали это по моему приказу. Ты назначил меня главным, а значит они были обязаны меня слушаться!

– Позволь сказать, владыка, – вмешался Саррун, которого просто распирало от бешенства. – Всё это было выдумано только что, иначе тебе донесли бы тебе об этом. Кто может доказать, что это не ложь?

Вельможа посмотрел на Эн-Нитаниша так, что и у самого смелого ослабли бы колени, но тот встретил взгляд страшного Сарруна с удивительной безмятежностью. Никогда ещё мужество молодого придворного не подвергалось таким испытаниям, но он совсем не выказывал страха. Его глаза возбуждённо горели, точно у пьяного.

– Это может подтвердить начальник стрелков, он был там. Я командовал казнью, и я в ответе за то, что произошло. Я сделал то, что было нужно! Я это сделал, я должен отвечать!

Пожалуй, явись во дворец сам солнцеокий Ушшур, с супругой Тишшей одесную и во главе всей своей небесной свиты, все вряд ли бы удивились сильнее. Эн-Нитаниша было не узнать, его лицо, сбросив привычную устало-надменную мину, казалось ликом вдохновенного пророка. Энекл, покомандовав не одним десятком, и даже не одной сотней таких вот юнцов, видел похожие лица много раз и прекрасно знал, что это значит. Истерика – страшное дело, если вовремя не надавать пощёчин и не вправить мозги. К большому сожалению, бить по щекам вельможу, да ещё перед самым троном, приличия позволяли навряд ли. Оставалось лишь молить Тахайю, непостижимую, безумноокую, не дать парню сорваться на глазах у всей этой своры. В конце концов, он за них заступился, а что вот-вот свалится в припадке, ну так не виноват же он, что родился варваром.

– Мой царь, – прокашлявшись, нарушил молчание Элкилу, – если дело обстоит так, к поступку высокородного Эн-Нитаниша следует отнестись со снисхождением. Он стремился исполнить свой долг, как это понимал...

Иллан нерешительно умолк, ибо его положение стало действительно щекотливым. Одно дело – безродные чужеземцы, пускай за ними и стоят Каллифонт с Артимией, и совсем другое - отпрыск рода Нухур. Вздумай Нахарабалазар действительно последовать совету иллана, доброжелатели не преминут вывернуть дело так, будто именно Элкилу подбил царя отправить юнца на плаху, и не нужно долго гадать, как поступит высокородный Кулу-Шаш хаз-Нухур, узнав, из-за кого его родной племянник лишился головы. Кровная месть Нухура, да ещё и ввиду ссоры со старейшиной рода Болг, была бы очень некстати. Наоборот, выдать бы вот за этого самого Эн-Нитаниша одну из внучек... Элкилу чувствовал, что ему потребуется вся его мудрость, чтобы выкрутиться из неприятного дела.

– О каком снисхождении ты говоришь, жрец? – вспыхнул Саррун. – Даже если Эн-Нитаниш остановил казнь, он не имел на это права и заслуживает котла. И те, кто его приказ исполнил тоже! Воля повелителя попрана! Что подумают подданные, если виновные не будут наказаны? Станут подвластные цари и лугали повиноваться владыке, если всякий будет пренебрегать его указами?

Лицо правителя отразило нешуточную внутреннюю борьбу. Диоклет и Энекл были эйнемами, а Нахарабалазар, к неудовольствию многих, страстно любил всё связаное с Эйнемидой. Эн-Нитаниш был его другом. Царь без раздумий помиловал бы всех, если бы не Саррун, вовремя нашедший именно те слова, что заставили его колебаться. Разоблачённый заговор вселил в обыкновенно беспечного царя страх. Энекл чувствовал, что нужен хоть какой-то повод для оправдания, иначе царь может уступить настояниям Сарруна. Как назло, на ум не приходило совершенно ничего.

– Великий царь, – нарушил молчание Диоклет, – прежде, чем ты рассудишь это дело, тебе следует знать, что Эн-Нитаниш остановил казнь не для того, чтобы облегчить участь приговорённого, но из благочестия. Мудрый Элкилу-иллан сказал, что осквернение тела жреца противно воле богов и что мы с моим товарищем, по незнанию, совершили благой поступок. Мы и впрямь не знали об этом, ибо родились далеко отсюда, но Эн-Нитаниш изучал священные книги с детства. Он отдал нам приказ, ибо не мог стерпеть нарушения божественных законов.

– Чужеземец сказал верно! – радостно ухватился за мысль иллан, с умилением глянув на Диоклета. – Семья молодого Эн-Нитаниша славится благочестием. Как видно, юноша был прилежен и должным образом открыл душу священным книгам. Поистине, богоугодно такое усердие в столь юном возрасте и достойно похвалы.

Саррун хотел возразить, но царь прервал его жестом руки.

– Это верно, Эн-Нитаниш? – спросил он. – Ты сделал это для богов?

Дело снова повисло на волоске, ибо Эн-Нитаниш, и без того изрядно потрясённый, а теперь ещё и неожиданно записаный в благочестивые юноши, растерялся совершенно. Он удивлённо переводил взгляд с царя на иллана и обратно, плохо понимая, чего от него хотят. Повисло опасное молчание, но на помощь пришла царица-мать.

– Сын мой, ты несправедлив, – сказала она. –мальчик, хорошо послужил тебе и Совершенным, но он ещё юн. Погляди, он едва держится на ногах, ты же, вместо того, чтобы накормить и дать отдых, пытаешь его вопросами. Конечно же он сделал то, что сделал из любви к богам и к тебе, ведь так, Эн-Нитаниш?

Её голос, ласковый и мягкий, но в то же время по-матерински строгий, одновременно и успокаивал, и подбадривал. Дёрнувшись, точно от удара, молодой человек шумно выдохнул и, завороженно глядя на Артимию, медленно кивнул.

Царь встал так резко, что кое-кто из придворных испуганно вздрогнул. Энеклу неожиданно пришло на ум, что Нахарабалазар был бы прекрасным царём, родись он в одном из городов-государств эйнемской Архены или Полумесяца, чьи обитатели всего более ценили в правителях красоту облика и изящество манер. Ветреная Дихэ изрядно повеселилась, сделав его царём Мидонии, где за образец красоты почитали коренастых, мускулистых мужчин с фигурой борца и обильной растительностью на всём теле – первым признаком мужественности. Такими изображали всех мидонийских божеств.

– Моя мать – женщина и прежде думает о милосердии, чем о государственной пользе, – важно изрёк царь, – но сегодня она подала наилучший совет.

Он подошёл к Эн-Нитанишу, обнял его, и придворные немедля рассыпались в похвалах.

– Эн-Нитаниш, мать упрекнула меня, что я поступил с тобой дурно, но я исправлю ошибку. Тебя отведут в баню и накормят, сегодня ночевать будешь во дворце. Талухет, ты услышал.

Пухлый евнух-кахамец, распорядитель царских покоев, тут же угодливо склонился, и его примеру последовал Эн-Нитаниш, наконец-то совладавший со своими чувствами. Он начал сбивчиво благодарить, но царь с улыбкой похлопал его по плечу и обернулся к эйнемам.

– Вы оба делали то, что вам приказали, поэтому не виноваты.

Диоклет с Энеклом дружно поклонились, радуясь, что гроза миновала

– Что ж, – Нахарабалазар бегло окинул взглядом зал, – если это всё, совет закончен. Саррун, узнай вернулся ли уже Нефалим, и ждите меня в Лазурном зале.

– Повелитель, – Саррун поклонился, – позволь напомнить про городской совет.

– Да, верно, ты, – палец царя, точно копьё, нацелился на градоначальника Нинурты, с лица которого мгновенно слетело благостное выражение, – повтори, как тебя зовут?

– Имя недостойного слуги Ардану-Шал, о, царь царей, – подобострастно пролепетал чиновник.

– Ардану-Шал... – произнёс царь медленно, будто пробуя слова на вкус. – Я вручил тебе город, и что получил взамен? Моя столица бунтует против меня, своего повелителя! В сердце Мидонии, славят изменников и убивают моих слуг! Это твоя вина! Твоя и твоих товарищей!

Городские советники пали ниц, униженно клянясь в своей невиновности.

– Молчать! – отрезал Нахарабалазар. – Говори ты, ишшакум. Ответь, почему я не должен сей же час казнить вас всех?

– Повелитель шести частей света! Воистину, если мы виновны, и ста тысяч казней мало, но мы верные слуги рода Харз, как и наши отцы и деды! Нинурта всегда была верна владыкам Мидонии, и в давние времена и сейчас!

– Всегда верна? Значит, мятеж был проявлением верности? Защищая моего врага, эти люди, очевидно, показывали, как сильно они меня любят.

– Верность бывает разной, владыка, – было заметно, что градоначальник сам напуган своей смелостью, но голос его больше не дрожал. – Древняя привилегия свободных жителей Нинурты – давать честный совет своему царю.

– Довольно! Замолчи, ибо ты сказал достаточно! Может быть ты считаешь, что мой суд несправедлив?! Защищать изменника – это измена, и не должно тебе её оправдывать! Или ты забыл, кому служишь?!

Переводя дух, царь грозно взирал на коленопреклонённых сановников. Его лицо раскраснелось от ярости.

– Мне горько оттого, что жители моего возлюбленного города подвели меня, – продолжил он, успокоившись. – Вы заслуживаете самой суровой кары, но я милосерден. За оскорбительное неповиновение, город Нинурта уплатит шестьсот царских талантов серебром.

– Но мой повелитель, это невообразимая сумма... – потрясённо выдохнул ишшакум.

– Ты прав, мой верный Ардану-Шал, – царь нехорошо улыбнулся. – Это сумма поистине невообразимая, ибо нельзя себе представить столь лёгкое наказание за столь тяжёлый проступок. Три раза по шестьсот талантов будут более уместны. Желаешь ещё что-нибудь предложить?

Нахарабалазар смерил ишшакума взглядом и, не дождавшись ответа, продолжил:

– Надеюсь, это научит жителей Нинурты верности. Пока же этого не случилось, вы, правители города, ручаетесь за порядок головами. Если такое повторится, именно вы будете сочтены виновными и наказаны как преступники. Делайте что хотите, но прекратите смуту, иначе вам придётся пожалеть.

– Мы сделаем всё, чтобы угодить повелителю, – осмелился подать голос Ардану-Шал. –Будем молить богов, дабы наших скромных сил хватило, чтобы образумить сограждан.

– Должно хватить, иначе зачем нужен городской совет, который не может управиться с городом? – пожал плечами царь. – Последнее: каждый из вас отдаст на воспитание одного из детей или внуков, пусть они научатся служить царю лучше, чем их отцы. Саррун передаст вам список тех, кому оказана честь. До конца следующего дня, дети должны быть во дворце.

В зале повисла гробовая тишина. При дворе царей Мидонии постоянно воспитывались дети подвластных правителей, и все знали, что это значит, но брать заложников в своей собственной столице, у родовитых мидонян – такого не мог припомнить никто из присутсвующих. Опешили даже сторонники царя, за исключением Сарруна, с кривой усмешкой любующегося всеобщим замешательством.

– Возможно ли это, повелитель? – голос градоначальника задрожал. – Ты желаешь поступить с детьми мидонян будто с чужеземцами...

– Молчи! – грозно сверкнул глазами царь. – Я оказываю вам честь, ваши дети будут воспитываться вместе с детьми царей и наместников!

– Но это дети свободных мидонян! Не бывало такого...

– Все жители царства, мидоняне и не мидоняне – мои подданные. Я караю или вознаграждаю их, как пожелаю, – Нахарабалазар резко обернулся к прочим советникам. – Кажется, ваш начальник переутомился, он толком не понимает, с кем и о чём говорит. Полагаю, надо дать ему отдых и избрать на его место кого-то покрепче. Подумайте над этим. Если больше нечего обсуждать, совет окончен.

Не удостоив склонившихся до земли советников взглядом, царь устремился к выходу, Саррун и ещё несколько придворных ушли с ним, Эшбааль и казначей о чём-то горячо переговаривались с царицей-матерью, а Каллифонт, дав знак Энеклу с Диоклетом, покинул зал.

Миновав украшенные пёстрыми фресками коридоры, эйнемы вышли на просторный балкон, ограждённый каменной балюстрадой. Отсюда открывался восхитительный вид на полноводный Закар и двенадцативратную Нинурту, раскинувшуюся на противоположном берегу. Солнце уже начинающее клониться к горизонту, мягким золотистым светом озаряло тёмно-синюю гладь реки, усеянную тростниковыми лодками рыбаков, широкий мост, соединявший Дворцовую часть с остальной Нинуртой, и сам огромный город, где над глинобитными и черепичными крышами домов высились шесть циклопических зиккуратов. Город окружала массивная стена из глиняных кирпичей, столь широкая, что по вершине могли разъехаться две запряжённые волами повозки. Там, где Нинурту пересекали великий Закар и его младший брат Закарашар, стены вздымались над речной гладью гигантскими арками. За стеной тянулись бесконечные зелёные поля, расчерченные голубой решёткой оросительных каналов. Дневная жара уже спала, и от реки приятно тянуло прохладой.

Облокотившись на балюстраду, Каллифонт задумчиво посмотрел вниз. Полководец выглядел очень усталым.

– Как всё прошло на площади? – спросил он.

– На пол-Цсереха, стратег, – Энекл сплюнул вниз, прямо на цветущие под балконом розы. – Варвары будто взбесились сегодня.

– М-да, взбесились... Потери?

– Из наших ранеными восемь человек, двое тяжело. Погибших четверо.

– Кто?

– Мелент, Лой, Фирос и из диоклетова лохоса Хсанфий.

– Серп Эретероса! Этот ублюдок мне ещё ответит, – военачальник зло ударил кулаком о перила. – Ну как вам царский суд?

– Спасибо что заступился, командир, – золотые лучи солнца освещали светлые волосы и красивое, гладко выбритое лицо Диоклета, делая его похожим на одного из фотофоров – юных и прекрасных спутников Пресветлого Латариса.

– Это не обсуждается. Саррун не получит моих людей, тем более что вы поступили правильно.

–Иначе было действительно нельзя. Ты не представляешь, что там творилось.

– Я, как раз, прекрасно представляю, что там было. Это ведь додуматься надо: прилюдно скормить человека нутроеду. Этот Саррун поистине безумец, я начинаю верить всему, что про него болтают. До вашего появления на совете был Нефалим, он рассказал, как всё было и, надо отдать ему должное, особо ничего не утаил и не приукрасил.

– Эйленос Справедливый – Энекл вздохнул. ‒ Послушайте, а не лучше ли нам бросить всё это дерьмо и отправиться домой, в Эфер? Денег мы нажили немало, у тебя, Каллифонт, войско. Вернёмся – станем важными людьми и не будем этих варваров даже вспоминать.

Энеклу даже захотелось зажмуриться. Он представил себе: корабль проходит меж Сторожевых скал в Критенскую бухту, и с палубы открывается вид на белокаменный город, голубые крыши портового квартала и величественный храм Эйленоса Эферского – чудо Эйнемиды, стены из редчайшего голубого мрамора, а крыша из позолоченой черепицы. Первым делом пройтись по улице Амфисто до агоры, а оттуда сразу на рынок, в таверну Хесрия-горбуна – цела ли она ещё? – заказать там рыбу по-эферски, запечёную с лимонами в соляном панцире, а к ней кувшин-другой вина с горы Илла, вкуснее которого нет на свете. Добытых в Мидонии денег с лихвой достанет выкупить отцовский дом, приобрести мастерскую и развернуть такое дело, какого Эфер ещё не видывал. Можно за пару лет стать богачом, а там жениться, родить детей и вести спокойную жизнь, развлекая соседей рассказами о великих битвах и заморских чудесах…

– А потом толпа вновь изгонит меня, кладя листья в корзину, или назовёт тиранном и сбросит со скалы, – прервал мечтания Энекла Каллифонт. – Нет, я более не намерен вручать свою судьбу черни. Здесь мы добились высочайшего положения. Здесь мы сами хозяева своей судьбы, дома же отдадим себя прихоти других.

– Так ли это, Каллифонт? – сказал Энекл. – Да, дома мы зависим от сограждан, они иногда несправедливы, но цари-то несправедливы ещё чаще, а мы сейчас находимся в воле одного из них. Сограждан можно убедить или задобрить, а если царь вдруг надумает лишить нас жизни, что будем делать тогда?

– Мы ещё посмотрим, кто что надумает, – Каллифонт раздражённо махнул рукой. – Нет, старый товарищ, Эфер однажды отверг меня, забыв всё, что я для него сделал. Я не вернусь, это дело решённое, но ты волен отправиться домой, когда пожелаешь.

– Кем я буду, если брошу тебя после всего, что ты для меня сделал?

– Что бы я ни сделал, ты уже много раз отдал свой долг.

– Нет. Неужели я оставлю вас сейчас, когда Саррун задумал неведомо что, и наверняка вот-вот будет драка? Плохо же ты обо мне думаешь, Каллифонт, сын Алкмета.

– Не горячись, Энекл. – рассмеялся Каллифонт. – Тогда давай договоримся так: ещё на год ты остаёшься, а следующим летом с первым же попутным кораблём отправляешься домой. За это время, всё решится ‒ так или иначе. Диоклет, к тебе это тоже относится. Думаю, ты уже добыл достаточно славы и золота, чтобы не зависеть от норова своего отца.

– Я обдумаю. Вернёмся к этому разговору через год. Что насчёт дня сегодняшнего? Люди взбудоражены, ночью может случиться всякое. Стоит ли привести в готовность войско?

– Нет. Вы уже своё на сегодня получили. Объявите, что жалование за сегодняшний день будет тройное, как за битву. Кстати, ваши отряды уже выступили?

– Да, стратег, – кивнул Энекл. – Их ведёт Гилисп. Уже прибыли, наверное.

– Хорошо, пусть отдыхают, и вы отдыхайте тоже – день был долгим. Можете идти. Хайре!

– Хайре! – в один голос ответили Энекл с Диоклетом и удалились. Полководец отвернулся и устало взглянул на залитый заходящим солнцем город.