Езда без правил

«СКАЖУ ВАМ ПО СЕКРЕТУ…»

«Когда это случилось? Почему я не заметил? И как вообще это может быть? — Мартынов задавал себе эти вопросы с тупым упорством отчаявшегося. — Должно быть какое-то оправдание. Не бывает злодейства в чистом виде. Да Ирина и не злодейка. Это какое-то помрачение, затмение… Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. — Эта историческая формула ограниченного научного мышления, над которой Мартынов и сам не раз издевался, теперь вдруг стала каким-то успокоительным убеждением. — Она просто запуталась, она засиделась-таки в девках, в ней живет еще детский дух противоречия, но Ирка не такая. Это пройдет, это растает, ей самой потом стыдно будет об этом вспоминать». Но, утешая себя этими оправданиями, Мартынов трезво понимал, что никакое это не затмение, что последний его разговор с дочерью — только точка над и, что его и раньше коробили Иринины убеждения, но он списывал их на молодость, максимализм, другое, недоступное ему, старику, современное понятие о морали.

Теперь все как бы стало на свои места, но от этой устойчивости несло таким холодом, словно жил он не с дочерью, не с Иришкой, выросшей на его глазах, плакавшей когда-то над оторванным ухом игрушечного зайца, не желавшей слушать конец «Колобка», потому что он страшный, прочитавшей уйму добрых и мудрых книг, написавшей немало хороших и честных статей, словно жил он не с этой девочкой, а с какой-то фантастической ее подменой. То же лицо, тот же голос, а все-все другое. — Что мне теперь сказать Татьяне? Она меня не простит, — подумал он о покойной жене, как о живом человеке. — Она так верит в Ирину, мы так верили в нашу дочь».

После лекций он специально дождался Наташу и, как и в первое их знакомство, попросил помочь завести машину.

— Да-да, — рассмеялась Наташа. — У меня же легкая нога!

Машина завелась действительно быстро, потому что никакой неисправности не было — Мартынов просто не нашел другого повода.

— Домой? — спросил он.

— Конечно! — весело сказала Наташа. — У меня сегодня большая стирка.

— Любите дом?

— Да, — не сразу ответила Наташа. Для нее самой это было какое-то неизвестное ранее, удивительное чувство — любовь к дому. Нет, она, конечно, любила свой дом, когда жила с отцом и матерью. Но там она была совсем не хозяйка. И к этим понятиям — дом, родное гнездышко, уют, тепло — всегда относилась немного насмешливо. Ей казалось, что они круто замешаны на мещанстве. А теперь вот вдруг сама сказала:

— Да, люблю. Хотя, конечно, какой это дом? Жэковская коммуналка.

— Дом — не стены, — сказал Мартынов. — Это банальность, разумеется. Скажу вам по секрету, я когда-то терпеть не мог словечек типа квартирка, домик, уютная обстановочка. Знаете почему?

— Вам казалось, что это мещанство?

— Правильно! — обрадовался профессор. — Нам всем когда-то казалось так. Мы жили очень бедно. И гордились этим. Это ужасно, знаете ли, гордиться бедностью. Есть много других поводов для гордости. Но мы вот — гордились.

Я учился, Татьяна училась. Я жил с матерью, отцом, дядей, его женой, двумя их малышами, бабушкой и собакой в одной комнате. Да, еще у нас были рыбки! Но они, правда, молчали. Занимался на лестничной клетке. Там были окна с такими широкими подоконниками — саду, разложу учебники и читаю, при этом не забывая здороваться со всеми проходящими и беседовать с ними о погоде. Но я еще был счастливым. Татьяна жила в рабочем общежитии Метростроя. Сто двадцать девушек в одном бараке. Койки в три этажа. А работа в метрострое, надо вам сказать, была тогда очень тяжелой. Татьяна уже, правда, не работала. Комитет комсомола направил ее учиться в энергетический. Но остальные девушки работали, возвращались уставшие, мокрые, грязные… А вся одежда сушилась там же, в бараке. Запах, доложу вам! И знаете, что придумали? Нагревали в печке кирпич и выливали на него флакон одеколона. Скажу вам по секрету, запах становился еще хуже. А мы с Татьяной уже поженились. Это было на последних наших курсах. Да, она на четвертом, а я уже на пятом. После свадьбы мои родные устроили нам медовый день. В воскресенье все ушли в парк. И оставили нас вдвоем… А в следующий раз мы смогли уединиться только через полгода. Не-ет, вру, через восемь месяцев! Друг уехал и дал ключи от своего жилища. Ну, такой закуток в подвале. Знаете, мы могли бы и дольше ждать! То есть мы просто ничего не ждали. Нам и так было хорошо. Это ведь было после войны. Нам и стыдно было бы жаловаться. Вокруг столько горя… Да, я что-то старею, прошлое идеализирую.

— А ваша жена?.. — спросила Наташа.

— Она умерла. Двадцать лет назад.

— Простите.

— Ничего. Знаете, когда она умерла, я был просто в каком-то забытьи, я ничего не понимал, я постоянно плакал, я не верил… И позвонил тогда по делу своей научной руководительнице. А ее не было дома, ответил муж. Я даже не знаю, как его зовут. И он спросил, что со мной? Я говорю — жена умерла. Не знаю, как жить дальше. А он мне тогда сказал — и не пытайтесь утешиться. Знаете, потом это горе станет другим. И вы будете вспоминать о жене очень светло. Такие простые слова. Знаете, Наташа, все сбылось.

— Вы очень любили ее? — осторожно спросила Наташа.

— Не в прошедшем времени. Наверное, это какой-то мой глюк, я и сейчас ее люблю. Честное слово, это не романтизм. Я вполне трезво понимаю, что ее больше нет на Земле, но все равно люблю ее. Знаете, Господь прибрал ее легко. У нее был рак. Лечилась, конечно. Но никогда не страдала болями. А отошла в секунду. Она лежала на диване. Говорит — принеси мне, пожалуйста, попить. Я вообще не отходил от нее. А тут пошел на кухню, налил воды и, знаете, что-то такое увидел в окно, уже даже не помню что. Вот секунду смотрел, а потом вернулся в комнату. И ее нет уже. То ли она чувствовала, что сейчас умрет, то ли Господь…

— Вы верите в Бога? — спросила Наташа.

— А как же? — удивился профессор.

— И даже после этого? Умерла ваша жена…

— Именно после этого! Ну скажите, разве не чудо, что когда-то встретились мой отец и моя мать? Именно они! На земле миллиарды людей, а встретились именно эти двое. И родился я. И встретились ее отец и мать, и родилась она! И разве не чудо, что мы с ней встретились тоже? Мы именно чудом встретились. Мы никак не должны были встретиться.

— Но Бог, как вы говорите, забрал ее у вас.

— Да нет же, не забрал. Она со мной!

— Но она умерла.

— Да, ей было всего тридцать. Но, знаете, она прожила такую полную жизнь, что иному и за сто лет не прожить. Она выполнила с лихвой свое предназначение. Бог экономит большие души. Их не так уж много.

Профессор замолчал.

Наташа тоже ничего не говорила. Они уже давно стояли возле ее дома. Но Наташе так не хотелось уходить.

— Расскажите еще, пожалуйста, — попросила она. — Если вам не трудно.

— Если вам не трудно, — улыбнулся профессор. — Ведь я могу говорить о Татьяне часами.

— И вы никогда не ссорились?

— Скажу вам по секрету — нет. Я и сам удивлялся — все ссорятся, а мы нет. А по секрету потому, что все равно никто не верит. Я бы и сам не поверил, если бы это было не со мной.

— Так не бывает, — сказала Наташа задумчиво.

— Так бывает, Наташа, — сказал Мартынов. — Только это не важно. Можно ссориться, можно. Нельзя ненавидеть. Впрочем, ссоры — занятие бессмысленное, мне кажется. Человека словами не переделаешь, только ранишь. И эти раны не рубцуются.

— Да, — тихо согласилась Наташа.

Накопившиеся за последние дни обида и раздражение словно смывались сейчас какой-то чистой струей. Все слова профессора ложились на измученное сердце Наташи живительным лечением. Мрак и беспросветность рассеивались, жизнь не казалась такой уж страшной. Но одновременно появлялась и зависть. Оказывается, можно жить совершенно иначе, без скандалов и выяснений, без подозрений и слез. Она верила профессору. Да и зачем ему было лгать? И с этой верой укреплялась ее уверенность в себе. Действительно, она совсем потерялась в последнее время, стала какой-то чужой даже для себя. Разве это она, Наташка Денисова, которая устроила забастовку и раскусила Багина-старшего, которая лупила хулиганов в ночном парке, заставляла преподавателей выслушивать свои ответы, вела дом, работала и училась? Почему она оказалась в такой зависимости от пусть даже любимого человека? Она не может быть невольницей. Она — свободный человек. Свобода, вот, наверное, то, что Наташа теперь оценила как самое главное.

Все, довольно, теперь все будет по-другому.

— Спасибо вам большое, Владимир Константинович, — сказала она и вдруг неожиданно даже для себя чмокнула Мартынова в щеку. Мартынов зарделся, заерзал на сиденье, пробормотал:

— Ну-ну… Не за что… Вы держите только хвост пистолетом.

— Это я вам обещаю! — весело сказала Наташка. — Уж будьте уверены!