Фигляр

Глава 21

ПУСАН. ТЕРРАСА АДМИНИСТРАТИВНОГО ЗДАНИЯ DAEWON FISHERIES. НОЧЬ.

Дон Ку-сон молчит ещё мгновение, затем наклоняется чуть ближе к Чон-хо, его голос становится ниже, почти доверительным.

Дон Ку-сон (с лёгким нажимом):

— Скажи, Чон-хо, ты уже общался с Ин-хо. Какие у тебя впечатления? Я не просто так спрашиваю — должен быть хоть один эпизод, который тебя поразил. Есть такой?

Чон-хо задумывается, его пальцы слегка постукивают по подлокотнику кресла. Он понимает, что Ку-сон не просто любопытствует — сейчас разговор либо станет откровенным, либо закончится вовсе. Взгляд Чон-хо становится сосредоточенным, он откидывается назад, собираясь с мыслями.

Пак Чон-хо (после паузы):

— Да, есть такой. Это когда он прощался со старым пхунсаном на кладбище. Но не само прощание, а то, чем оно закончилось. Он встал и ушёл — спокойно, как будто закончил работу. Важную, неприятную, но ту, которую должен был сделать. Сделал, закрыл офис и пошёл к себе. У меня два сына, оба гораздо старше его, но я с трудом могу представить у них такую выдержку в подобных обстоятельствах. Скорее всего, были бы глаза на мокром месте.

Он замолкает, глядя на Ку-сона, и вдруг, неожиданно даже для себя, добавляет:

Пак Чон-хо (с лёгким удивлением):

— Он вообще человек?

Дон Ку-сон пристально смотрит ему в глаза, его лицо остаётся непроницаемым, но в глубине взгляда мелькают бесенята.

Пак Чон-хо (раздражаясь):

— Ну и конечно его фиглярские поклоны. Тоже, знаешь ли, поражают.

Ку-сон откидывается на спинку кресла, и весело смеётся.

Дон Ку-сон (со смехом):

— О да, поклоны Ин-хо это действительно. Ты знаешь, что мы настоятельно просили его принять привилегию никому из руководства никогда не кланяться?

Пак Чон-хо (с лёгким удивлением):

— И как?

Дон Ку-сон (отсмеявшись):

— Ин-хо добрый парень, с ним всегда можно договориться.

(лёгкая заминка):

— Ну, почти всегда.

Выдыхает, словно сбрасывая груз, и начинает говорить. Его голос звучит глухо и ровно, но сквозь эту сдержанность пробиваются эмоции, раскрашивая повествование живыми красками.

Дон Ку-сон (с лёгкой хрипотцой):

— Было время, когда я ненавидел старого Канга. Он казался мне злобным, мелочным и мстительным ублюдком. Сам понимаешь, у нас своя специфика ведения бизнеса. Ангелов среди нас нет, не выживают. Всё всегда на виду.

Дон Ку-сон делает очередную паузу.

— И вот в один день, Канг бросает все дела и пропадает, никому не ничего не сказав. А через три дня появляется с мальчишкой. Ему тогда было наверно лет одиннадцать. Я и сейчас не знаю, сколько ему на самом деле лет. Иногда он ребёнок, а иногда как мудрый старец. Канг сказал это его сын и всё. Ну и ещё имя — Ин-хо.

Ку-сон берёт рюмку, наливает соджу себе и Чон-хо.

— С того самого дня Канг Сонг-вон стал меняться. Я не сразу это понял, просто в один день вышел от него и подумал тепло, как об отце, которого даже не помню.

Ку-сон выпивает, ставит рюмку и заканчивает.

Дон Ку-сон (энергично):

— Мы все стали меняться, все кто сблизился с Ин-хо. Кого он подпустил к себе.

Пак Чон-хо (решительно):

— Подожди Ку-сон, ты не объясняешь, а ещё больше меня запутываешь. Кто такой Ин-хо? И откуда его привёз старый Сонг-вон?

Дон Ку-сон (успокоившись):

— Откуда, он никогда не говорил. Но однажды, когда мы изрядно посидели, отмечая его день рождения, он поведал одну историю. Рассказал всего один раз под влиянием соджу и момента. Никогда больше я не слышал, чтобы он её вспоминал.

ИСТОРИЯ КАНГ СОНГ-ВОНА ПЕРЕСКАЗАННАЯ ДОН КУ-СОНОМ.

— Было время, когда мы не были кланом. Просто одна из портовых банд. В те времена, таких как мы, в Пусане было как крыс на помойке — каждая тварь хотела ухватить кусок пожирнее. Порт переходил из рук в руки едва не каждый месяц, рыбный рынок поделили вплоть до торговых палаток. Добавь к этому толпы беженцев осевших в окрестностях города. Бизнес терял деньги, горожане теряли спокойствие, а власти — терпение. Надо сказать, мы там были не одни — в порту орудовали триады и якудза. В какой-то момент японцы получили подкрепление, не слабое такое, и просто вырезали всех китайцев за одну ночь. Кровавая мясорубка — после этого стало ясно, что мы следующие. Все на нервах, по улицам — только толпами не меньше пяти человек. Я, тогда как раз стал бригадиром, старшим над дюжиной парней. Через свои связи в полиции узнал, что через два дня в порт придёт судно с новыми японцами. И что между ними была какая-то вражда или месть — точно не знаю. Взял пару парней, и пошли проследить за этими япошками.

ПОРТ ПУСАН. 19… ГОД.

Закатное солнце окрашивало небо в багряные тона, его отражение дрожало на чёрной глади воды. Порт казался вымершим. Ни рабочих, ни грузчиков, ни привычной суеты — только гнетущая тишина, от которой по спине пробегали мурашки.

У ржавого дока, словно высеченные из камня, выстроились три шеренги японцев — около пятидесяти человек. Мимолётного взгляда хватало, чтобы понять: это не уличный сброд и не криминальная шантрапа. Эти люди знали, что такое дисциплина. Во главе стояли самураи, облачённые в традиционные кимоно, с мечами за поясом.

Скрытые в тени старого склада Канг Сонг-вон и подельники наблюдали за происходящим. Их взгляды встретились — короткий, но полный понимания обмен. Поражение триады, о котором говорили слухи, теперь обрело зримую форму.

Японцы стояли ровно, не шевелясь и не издавая ни звука, словно статуи, окружённые багровым светом заката. В этот момент к пирсу издав гудок начал швартоваться пароходик «Тацуми Мару» японской компании «Сейга Марин». Его силуэт казался мрачным на фоне угасающего солнца. Едва перебросив сходни, матросы поспешно поднялись обратно на борт, словно боялись задержаться на открытом пространстве. У борта появился шкипер — невысокий, коренастый мужчина в потёртой фуражке. Он внимательно осмотрел пирс, выстроившихся на нём самураев, затем что-то прокричал людям на судне — резкий, отрывистый приказ на японском. Тотчас у борта появились матросы, вооружённые винтовками, их движения были быстрыми и отлаженными.

От встречающих вперёд выступил один из самураев — кряжистый, с прямой спиной и уверенной походкой. Он, не оглядываясь, направился к сходням. Едва нога коснулась трапа, тишину разорвал выстрел. Пуля срикошетила о бетон пирса. Самурай даже не сбился с шага — движения остались ровными, словно он не заметил угрозы. Он успел подняться до середины, когда второй выстрел прогремел громче первого. Пуля снесла ему полголовы, и тело, потеряв равновесие, рухнуло на трап, кровь потекла вниз, окрашивая дерево в тёмно-алый цвет и капая в воду. Над портом снова повисла тишина.

Из первого ряда японцев вышел другой боец — моложе, но с такой же ледяной уверенностью. Он вскинул руку вверх и выстрелил. Над портом вспыхнула рукотворная звёздочка ракетницы, её белый свет на мгновение оттеснил багровый закат, прежде чем погаснуть. Этот сигнал ждали: со стороны залива к «Тацуми Мару» спешили десятки рыбацких лодок, их силуэты чётко вырисовывались против горизонта. Лодки двигались слаженно, зажимая пароход в кольцо. Стало ясно — из порта его не выпустят. Поступок погибшего самурая прояснил, что в Пусан прибыли именно те, кого здесь ждали.

Новая угроза не вызвала видимого беспокойства на борту «Тацуми Мару». Матросы с винтовками стояли у борта, их лица оставались непроницаемыми, а шкипер даже не шевельнулся, продолжая смотреть на пирс. Обе стороны замерли в ожидании, будто играя в смертельную игру на выдержку.

Через четверть часа, когда солнце почти совсем скрылось, оставив порт Пусана в сумеречной дымке, и багровые тона сменились глубокими тенями. С борта парохода начала спускаться процессия. Канг Сонг-вон и затаившиеся в тени старого склада, напряглись, их взгляды приковались к пирсу.

Первыми сошли семнадцать воинов — крепкие, высокие мужчины в тёмных одеждах, их движения были отточены и уверены, а за поясами виднелись ножны мечей. За ними последовали пять девушек — стройных, молчаливых, одетых в простые, но аккуратные кимоно. Следом появилась дюжина фигур в длинных балахонах с капюшонами, скрывающими лица — непонятные, похожие на монахов, от которых веяло чем-то зловещим. И наконец, отдельно от всех, на пирс ступила величественная дама с ребёнком на руках. Её осанка была прямой, а шаг — неспешным, полным величия. На ней было тёмное кимоно с тонкой вышивкой, а длинные волосы, собранные в причудливую причёску слегка развевались на ветру.

Как только процессия сошла на берег, матросы «Тацуми Мару» быстро вынесли баулы и чемоданы, сложив их аккуратной горкой у края пирса. Шкипер, стоявший у борта, коротко махнул рукой, и пароход, усиленно дымя, начал отходить от причальной стенки. Рыбацкие лодки, до того окружавшие судно, расступились, пропуская его в открытое море. Теперь никто не препятствовал его уходу. Порт оставался пустынным, лишь слабый плеск волн и шум машины отходящей «Тацуми Мару» нарушали мёртвую тишину.

Встречающие на пирсе японцы не выказывали своих намерений, молча рассматривая прибывших. Их лица оставались непроницаемыми, но в воздухе чувствовалось напряжение — они явно чего-то ждали. Люди в балахонах, не теряя времени, быстро и без лишней суеты собрали из принесённых вещей походный стульчик для дамы и нечто вроде детской кроватки для ребёнка. Их движения были слаженными, как у давно отработанного механизма. Женщина с невероятной грацией и достоинством присела на стульчик, аккуратно устроив ребёнка в кроватке рядом. Её лицо, освещённое последними отблесками заката, выражало отстранённость и величие.

В момент когда, уложив ребёнка, женщина подняла взгляд, один из самураев, стоявших во главе встречающих, выкрикнул короткую команду. Все люди на пирсе, как один, склонились в глубоком поклоне — движение было столь синхронным, что казалось неестественным. После поклона прибывшие воины быстро выстроились особым образом, образовав кольцо вокруг женщины и ребёнка, явно намереваясь их защищать. Молчаливые девушки — видимо, служанки — выстроились за спиной дамы, их позы были спокойны, глаза опущены. Но их смирение никого не могло обмануть, девушки готовы выполнить любой приказ. Загадочные «монахи» отошли к сложенным вещам.

Канг Сонг-вон, и наблюдавшие из засады бандиты, напряглись. Их пальцы невольно сжались на рукоятях ножей, спрятанных под одеждой, а дыхание стало тяжелее. Перед ними разворачивалось нечто большее, чем банальная бандитская разборка — это была мистерия из другого мира, полная скрытого смысла.

ПУСАН. ТЕРРАСА АДМИНИСТРАТИВНОГО ЗДАНИЯ DAEWON FISHERIES. НОЧЬ.

Терраса административного здания Daewon Fisheries погружена в ночную тишину, Прохладный морской бриз приносит солёный запах, смешиваясь с лёгким ароматом давно остывшего кофе и соджу.

Пак Чон-хо сидит в кресле, его взгляд недоверчиво устремлён на Дон Ку-сона, который только что замолчал, прервав свой рассказ. Ку-сон смотрит куда-то в сторону залива, его лицо непроницаемо, мысли явно витают где-то далеко, за пределами этой террасы. Чон-хо качает головой, воспользовавшись паузой, и в его голосе появляется недовольство, смешанное с раздражением. Он наклоняется вперёд, упираясь локтями в колени, и смотрит на Ку-сона с укором.

Пак Чон-хо (с лёгким сарказмом):

— Ку-сон, ты что, насмехаешься надо мной? Это что, какая-то японская тямбара?

Он откидывается обратно в кресло, его тон становится резче, а слова вырываются с нарастающим негодованием.

Пак Чон-хо (негодуя):

— Какие самураи? Какая величественная дама с ребёнком? Ты серьёзно думаешь, что я поверю в эти дурацкие байки? Я не позволю тебе морочить мне голову такими сказками!

Чон-хо хмурится, его пальцы сжимают подлокотник кресла, а взгляд становится острым, словно он пытается пробиться сквозь спокойствие Ку-сона и найти в нём хоть намёк на шутку. Ку-сон остаётся неподвижен, его глаза всё ещё устремлены к заливу, где огни дрожат в воде, будто отражая тот далёкий день, о котором он говорил. Он не реагирует на выпад Чон-хо, погружённый в свои мысли, и тишина между ними становится тяжёлой, почти осязаемой, нарушаемой лишь слабым гулом порта и шорохом ветра.

ПОРТ ПУСАН. 19… ГОД. (ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ДОН КУ-СОНА)

От встречающих японцев вперёд выступил самый представительный из самураев — высокий, с широкими плечами и строгим лицом, на котором выделялись глубокие морщины. Его кимоно было тёмно-серым, с тонкой вышивкой в виде журавлей, а за поясом традиционные два меча.

Он приблизился к кольцу воинов-охранников, но те сомкнулись перед ним, не пропуская дальше. Остановившись в шаге от них, он заговорил, обращаясь к сидящей даме. Она оставалась неподвижной, её лицо выражало спокойствие, граничащее с равнодушием. Сначала его голос звучал мягко, с убеждающими интонациями, словно он предлагал сделку. Не получив никакой реакции, он повысил тон, переходя к настойчивым, почти требовательным ноткам. Но дама даже не шевельнулась, её взгляд оставался бесстрастным. Когда же в его речи зазвучали угрожающие мотивы, воздух прорезал резкий свист стали. В мгновение ока голова самурая отделилась от тела, рухнув на пирс с глухим стуком. Его тело постояло пару мгновений, словно не осознавая утраты, затем осело на колени и завалилось на бок, фонтанируя струями алой крови.

Произошедшее было столь неожиданным, что все замерли. Тишину разорвал воинственный клич самураев, и они, как единый организм, бросились в атаку. Их мечи сверкнули в сумеречном свете, отражая последние отблески дня.

Теперь стало понятно построение воинов-охранников. Они разделились на пять троек. Тройки начали вращение, двигаясь по кругу прикрывая друг друга. Словно циркулярные пилы, их клинки сливались в сплошной вихрь стали, буквально скашивая нападающих. Кровь брызгала на бетон, стоны умирающих смешивались с лязгом металла. Командиры, стоявшие чуть позади, срубали тех, кто сумел прорваться мимо этого хоровода смерти, их движения были точны и молниеносны.

Сидящая дама и служанки за её спиной никак не реагировали на начавшееся побоище. Женщина оставалась неподвижной, её лицо сохраняло величественное спокойствие, словно происходящее вокруг было лишь шумом ветра. Это было так впечатляюще, что Канг Сонг-вон, наблюдавший из засады, восхищённо выругался, его голос дрогнул от смеси восхищения и любопытства.

Нападающие, осознав, что проигрывают защитникам в мастерстве и тактике, решились на отчаянный шаг. Они бросились в самоубийственную атаку, пытаясь задавить непрерывно перемещающихся воинов массой тел, лишив их оперативного простора. Такое самопожертвование начало приносить успех: сначала одна тройка завязла в массе нападающих, их клинки застревали в телах, затем двоих из другой зарубили, разорвав их строй. Оттеснили третью. Теперь оба командира вступили в бой, проявляя запредельную скорость и силу ударов, их мечи оставляли за собой кровавые росчерки. Но нападающих было слишком много — защитники начали падать под ударами один за другим. Исход битвы казался предрешённым.

Выждав момент в бой вступили оставленные без внимания «монахи». Скинув свои балахоны, они обнажили под ними чёрные одежды и, вооружённые каждый двумя кинжалами, атаковали нападающих с тыла. Их движения были стремительны и точны, словно у теней, выныривающих из сумрака. Чаша весов вновь качнулась — теперь в сторону защитников. Причина, толкнувшая стороны на это кровопролитие, явно была более чем весомой. Преданность каждого сражающегося своему лагерю превосходила инстинкт самосохранения. Никто не отступал, не просил пощады. Люди с беспримерной самоотдачей убивали себе подобных и гибли сами. На мгновение силы сторон уравновесились, бой превратился в хаотичную мясорубку.

И тут по сражающимся, не разбирая кто есть кто, со стороны ржавого дока хлестнула пулемётная очередь. Пулемётчик бил что называется «на расплав ствола», длинные трассы пуль прорезали воздух, оставляя за собой дымные полосы. Случившееся было настолько неожиданным, что впервые за всё время битвы со стороны убивающих друг друга раздались крики ярости и проклятия. Бесстрашие этих бойцов поражало — поколения воинов, должно быть, текли в их жилах. Они бросились в сторону пулемёта, не обращая внимания на смерть, что косила их ряды.

Едва пули заплясали по бетону пирса, служанки мгновенно выстроились стеной перед сидящей дамой, прикрыв её непонятно откуда взявшимися веерами и зонтиками. Этот поступок был одновременно мужественным и бесполезным. Пулемётная очередь это не брошенный кинжал или сюрикен. Тяжёлые пули прошивали тела насквозь, вырывая клочки плоти и ткани. Их хрупкие фигуры падали одна за другой, но ни одна не дрогнула, защищая свою госпожу до последнего вздоха.

ПУСАН. ТЕРРАСА АДМИНИСТРАТИВНОГО ЗДАНИЯ DAEWON FISHERIES. НОЧЬ.

Дон Ку-сон замолчал. Вновь потянулся за соджу и наполнил обе рюмки.

Пак Чон-хо ошеломлённо молчал, переваривая только что услышанное.

Дон Ку-сон отсалютовал Чон-хо своей рюмкой и молча опрокинул содержимое в рот. Чон-хо автоматически повторил его жест.

Оба сидели молча, смотря друг другу в глаза.

Пак Чон-хо (скорее утверждаясь, чем спрашивая):

— Она выжила…