Флетчер Мун — частный детектив

Глава 5 ВРАЧЕБНЫЙ ТАКТ ДОКТОРА БРЕНДАНА

Очнулся я в полном одиночестве, что показалось мне в высшей степени несправедливым. Я всегда знал, что когда-нибудь это случится: удар, а затем провал в беспамятство. В нашем ремесле такого рода неприятности неизбежны. Однако в моей душе жила романтическая вера в то, что, когда я открою глаза, вокруг моей постели будут толпиться обеспокоенные родственники и поклонницы. Увы, никого рядом не оказалось. Стерильная больничная палата была совершенно пуста.

Вторым, что, как я наивно полагал, не входило в условия сделки, была боль. Стоило хоть чуть-чуть пошевелиться, как возникало чувство, будто мозг просачивается сквозь трещины в черепе. На самом деле череп мой был совершенно цел, я отделался всего лишь поверхностным ушибом. Это мне объяснил пышущий весельем врач, который заглянул в палату с утренним обходом спустя довольно-таки немалое время после того, как я пришел в себя.

— Видел в кино, как плохие парни делают котлету из хороших парней?

— Да.

— Так вот, именно это с тобой и случилось.

Доктор Брендан был бы уже покойником, если бы я мог поднять голову, не завизжав, точно какая-нибудь девчонка. Он вел себя так, будто мне года четыре, не больше.

— Я имею в виду, — продолжал он, — что в действительности в этих фильмах никто никого не бьет.

— Скажете тоже…

— Да нет же, я серьезно. Это все трюки. Человеческий организм не приспособлен для того, чтобы выдерживать подобные экзекуции.

Я закрыл глаза, надеясь, что это заставит его уйти. Не тут-то было.

— Тебе вообще повезло, что ты остался жив после такого удара. Выглядишь ты, прямо скажем, скверно, но травма сводится главным образом к ушибу черепа… Ну, если не считать носа. Основной удар приняла на себя левая рука.

Я открыл глаза.

— И что с моим носом?

— Сломался, словно куриная косточка. Сегодня вечером мы тебе его вправим. А рука превратилась в свиную отбивную.

— В голове звенит.

Доктор Брендан осмотрел мои уши, посветив в каждое крошечным фонариком.

— Последствия травмы. Это пройдет.

В моем воображении возник яркий образ чудовища Франкенштейна.

— После операции тебе придется пить обезболивающие таблетки, — добавил доктор. — И наверное, стоит поносить темные очки.

— Зачем? Свет будет вредить глазам?

Доктор Брендан смущенно захихикал.

— Нет, просто чтобы ты пореже смотрелся в зеркало. Некоторое время ты будешь здорово смахивать на тролля.

— На тролля?

— Боюсь, что да. Привыкай к тому, что по меньшей мере месяца два «страшила» станет твоим вторым именем. А возможно, и первым. И даже фамилией.

Я застонал, и в носу что-то запузырилось.

Доктор Брендан наконец сжалился надо мной:

— Извини, Флетчер. Мне казалось, шутка поднимет тебе настроение.

— Поднимет настроение! — прогундосил я. Каждый слог сопровождался взрывом боли в носу. — Вы сумасшедший?

Врач повесил мою медицинскую карту на спинку кровати.

— Нет-нет, что ты, — светским тоном ответил он. — Просто делаю свое дело.

Доктор Брендан попросил меня сказать, сколько пальцев он показывает, пришел к выводу, что сотрясения мозга нет, и привел из коридора моих родных.

Мама едва не упала в обморок, увидев мое лицо.

— Все не так плохо, как выглядит.

Я попытался улыбнуться, чтобы успокоить маму, но, судя по тому, какое у нее сделалось лицо, лучше бы я не пытался.

— О боже мой, Флетчер… — Она расплакалась. — Когда мы нашли тебя в саду, то подумали, что ты умер. Хейзл услышала шум, и папа вышел наружу. Что случилось? Расскажи!

Я ответил чистую правду, до последнего слова:

— Я увидел, что в саду кто-то есть, и вышел посмотреть. Потом меня ударили клюшкой, а очнулся я уже здесь.

Я старался говорить невозмутимо, будто ничуть не испугался, и вообще… Однако очень трудно сделать хорошую мину при плохой игре, если у тебя все лицо в лиловых кровоподтеках.

Маме захотелось погладить меня по волосам, но ей пришлось ограничиться поглаживанием воображаемой макушки на расстоянии двадцати сантиметров от настоящей.

— Какой ужас! — причитала она. — В нашем собственном саду, прямо у наших дверей… И ты, дурачок, высунулся из дому посреди ночи! Детектив называется!

Мамино сочувствие таяло на глазах.

— Точно, — поддакнула Хейзл. — Ты что, ужастиков ни разу в жизни не смотрел?

Она вдруг достала диктофон и сунула его мне под нос.

— Кстати, можешь описать точно, что почувствовал в момент удара? Я пишу рассказ…

— Хейзл, прекрати! — прошипела мама. — Бедному мальчику больно.

Но моя сестра и не думала отступать.

— Ладно, пусть тогда хотя бы расскажет, какую боль испытывает. Обжигающую? Пульсирующую?

Допросу Хейзл положил конец папа, спросив меня:

— Это как-то связано с твоим расследованием?

— Может быть. Не знаю. Я же всего-навсего разыскивал пропавшую безделушку…

— Ну, неважно. С расследованием покончено, оно тебя вон куда завело. Мы мирились с твоей детективной деятельностью, считая, что вреда от этого не будет. Я видел, как ты увлечен, и поэтому не запрещал тебе заниматься твоим хобби. Однако с этого дня все расследования только через меня. Уяснил?

Я кивнул. Какой смысл спорить с людьми, которые так нервничают? Можно будет поговорить о расследовании позже, когда мое лицо не будет выглядеть так, что его вид утешил бы и Квазимодо.

Улучив момент, когда родители не смотрели, Хейзл шепнула мне:

— У меня для тебя кое-что есть. — На ее ладони лежал мой блокнот. — Ты обронил его в саду.

— Спасибо, сестрица.

Этим вечером доктору Брендану пришлось нелегко: он был настроен разговаривать со мной, как с четырехлетним, но обстоятельства то и дело вынуждали его переходить на язык тех, кому уже за десять.

— Хочешь леденец? — спросил он.

— Нет, спасибо. А куклы у вас случайно не найдется?

Лицо доктора приняло озадаченное выражение.

— Нет. Но, уверен, у кого-нибудь из сестер…

— Я пошутил. Просто пытаюсь поднять себе настроение.

— Храбрый оловянный солдатик. Теперь давай-ка я попробую объяснить, что будет происходить, когда мы тебя усыпим. — Доктор Брендан достал из кармана носовую шину. — Ну-с, молодой человек. Что это, по-твоему?

— Носовая шина.

— Нет. На самом деле это… ах да, ты прав. Это носовая шина. Какие мы сообразительные, а?

— В моем дипломном курсе был раздел, посвященный оказанию первой помощи при несчастных случаях.

Но доктора Брендана было ничем не пронять.

— Уверен, что не хочешь леденец?

— Да.

— Гм, ладно… Итак, твой нос нужно выправить и наложить на него вот эту штуку. Опухоль уже почти спала, поэтому не стоит откладывать. Вряд ли ты хочешь быть в сознании, когда я начну выпрямлять сломанный нос, поэтому мы сделаем тебе усыпляющий укольчик…

— Вы имеете в виду анестезию?

— Э-э… да, анестезию. И когда ты проснешься, все уже будет ладушки-лады.

— Ах как чудесненько, доктор, — в тон ему ответил я.

Врач пристально всмотрелся в мое опухшее лицо, видимо, заподозрив, что я иронизирую. Полагаю, его подозрения подтвердились.

— Уверяю тебя, больно не будет, — сказал он. — Разве что чуть-чуть.

На это остроумного ответа у меня не нашлось.

Меня переложили на каталку и доставили к месту действия. Анестезиолог воткнул иглу мне в предплечье и вогнал полный шприц какой-то беловатой жидкости.

— Теперь, Флетчер, начинай считать вслух от десяти до одного.

Я так и сделал. Медленно.

— Ты все еще в сознании? — спросил анестезиолог, когда я закончил.

На вид ему было не больше семнадцати.

— Нет, — ответил я.

— Флетчер у нас шутник, — сказал доктор Брендан. — Вгоните-ка ему еще немного, чтобы утихомирить водоворот мыслей у него в голове. И если в результате он проспит чуть дольше обычного, думаю, никто не будет возражать.

Анестезиолог взял с подноса шприц размером с баварскую сосиску.

— Вы уверены? — спросил я обеспокоенно, навсегда зарекшись шутить с медиками.

— Я знаю, что делаю, — отрезал анестезиолог. — Я уже на втором курсе колледжа, между прочим. Так, начинай обратный отсчет от десяти.

— Десять, — сказал я.

Под анестезией человеку снятся очень яркие сны. Мое сознание прокручивало события последних двадцати четырех часов, расписывая их сочными красками и вплетая в сон окружающие звуки.

Я смутно слышал разговоры и хруст, исходящие от внешнего мира, но старался не обращать на них внимания, подозревая, что хруст издает мой собственный нос, попавший в руки докторов.

Постепенно в моей голове начала выстраиваться теория. Последовательность событий выглядела достаточно просто. Меня нанимают расследовать дело, связанное с семьей Шарки. Мэй рассказывает об этом Реду Шарки, и он решает пресечь расследование. Ночью кто-то нападает на меня, однако доказательств, что это Ред, нет. Или есть?

Если удар нанес Ред Шарки, то, скорее всего, он использовал то самое оружие, которым угрожал мне днем. На клюшке было его имя. Имя Реда Шарки!

Очнувшись в реанимационной палате, я тут же попытался изложить свои теории медсестре, но она принялась поглаживать мой лоб прохладной ладонью, так что мне не оставалось ничего другого, как снова заснуть.

Затем я снова пришел в себя. Ну, почти пришел. Голова проснулась, но тело умоляло дать ему еще поспать. Я проигнорировал этот призыв. Идею насчет Реда надо было проверить незамедлительно. Завтра наверняка будет слишком поздно. Ток крови может растворить улику, и она исчезнет без следа…

Я понятия не имел, сколько сейчас времени. Вечер. В комнате было темно, но из-под двери пробивался луч света, а из коридора доносился тихий шелест шагов — медсестры носили тапочки на каучуковой подошве.

Я сел на постели, но быстро понял, что напрасно сделал это так резко. Возникло ощущение, что мозг болтается в черепе, точно шарик в чашке, и может вылететь наружу, если слишком сильно тряхнуть головой. Я снова находился в своей одноместной палате, и снова один.

Помедленнее, помедленнее… Я опустил ноги на холодный пол, осторожно встал и прислушался к собственному организму. В теле чувствовалась слабость, но жить было можно. Стены казались слегка изогнутыми, как зеркала в комнате смеха. Это все наркоз. Вряд ли комната вращается на самом деле.

Я проковылял в ванную, хватаясь для опоры за все, что попадалось под руки. В частности, за батарею парового отопления. Наверное, она была горячая, но я этого не заметил — к пальцам пока еще не вернулась чувствительность после наркоза.

Ванная оказалась крошечной, что было мне на руку, учитывая, с каким трудом я сохранял равновесие. Благодаря тесноте я мог рассмотреть себя в зеркало, прислонившись спиной к стене. Но так ли уж мне хотелось разглядывать себя? Так ли уж хотелось увидеть, что стало с моей головой? И узнаю ли я себя в этой жалкой развалине, оставшейся от еще недавно вполне нормального человека?

Доктор Брендан уверял, что, если не считать носа, все обстоит прекрасно. Однако глаза ощущались, как два мраморных шарика, ворочающихся в шаре побольше, слепленном из желе, — в шаре, на котором в любой момент грозила треснуть кожа. Возможно, стоило вернуться в кровать…

Не дав этой мысли завладеть мною, я ухватился за шнурок выключателя и дернул. Прищурился, фокусируя зрение. Да, вид у меня и в самом деле был не ахти. Мягко говоря. Доктор Брендан был прав: некоторое время «страшила» будет не только вторым, но и первым моим именем. Честно говоря, самой привлекательной деталью на моем лице была носовая шина, маленькая алюминиевая штучка в виде буквы V, плотно обхватывающая нос. Остальное выглядело так, словно кто-то положил мне на лицо фунт сырого мяса и хорошенько отбил его.

— Не отвлекайся, — сказал я себе.

Действовать надо было не откладывая, иначе улика исчезнет навсегда.

Левая рука от локтя до костяшек пальцев была заключена в мягкий лубок на застежках-липучках. Я стал сдирать повязку зубами, попутно пререкаясь с голосом разума, который настаивал, чтобы я бросил это занятие и вернулся в постель. По мере того как я расстегивал липучки, давление на руку уменьшалось. Казалось, она раздувается, словно резиновая перчатка, в которую нагнетают воздух. Я ждал боли, но ее не было. Опять-таки последствия наркоза. Тем не менее внутренний голос упрямо вопил, что я делаю совершеннейшую глупость.

Здоровой рукой я стянул с себя повязку. Левая рука выглядела даже хуже лица, а это, поверьте, говорит о многом. От одного-единственного удара пострадал каждый дюйм кожи, которого коснулась клюшка. Я заставил себя внимательно изучить синяки. Они были нескольких оттенков, от болезненно-желтого до ярко-красного. И от запястья вверх шли три багровые, отчетливо различимые отметины.

Я поднял руку к свету и увидел в зеркале доказательство, которое искал. Три буквы: Р Е Д. Гвозди с выпуклыми шляпками на клюшке Реда Шарки выгравировали на моей руке его автограф.

Мой мозг детектива заработал в утроенном темпе, перелопачивая все, что я знал о синяках. Синяки блекнут быстро. Иногда за несколько часов. Совсем скоро эти багровые следы выцветут и расползутся, потеряв четкость. Нужно каким-то образом сохранить улику, прежде чем она станет неотличима от остальных поврежденных тканей. Должен, должен быть способ…

Конечно, в другом, более совершенном мире я бы просто надавил на кнопку звонка и сказал сестре, что мне срочно требуется цифровая камера. Однако я по опыту знал, что взрослые неадекватно реагируют на мальчиков-детективов. Сестра, скорее всего, вытаращится на меня так, будто у меня две головы. Меня уложат в постель и, возможно, станут поить успокоительным, пока не сойдут синяки. И, что самое страшное, мне крупно повезет, если, проснувшись, я не обнаружу у своей постели детского психолога.

Придется справляться самому. В стенном шкафу я нашел халат и штаны. На то, чтобы натянуть их, ушло не меньше минуты. Казалось, ноги принадлежат не мне, а кому-то другому. Я бранил стопы, словно пару непослушных малышей:

— Давайте, давайте, ребятки. Спокойно, не дергайтесь… Ну вот, славные маленькие поросята…

Часть меня осознавала, что мозг еще не отошел от затормаживающего воздействия наркоза, но другая часть не давала забыть об улике и была полна решимости заставить меня оставаться профессионалом, несмотря ни на что.

В коридоре было пусто. Я слышал разговоры в палатах, но от поста дежурной медсестры меня отделяло лишь сколько-то метров пустого коридора. Я уверенно двинулся вперед с таким видом, как будто имел веские медицинские основания находиться здесь. Пост окружала полукруглая стойка, позади которой стояли несколько потертых кресел. По полу тянулся провод удлинителя, в розетки которого были включены электрический чайник и копировальный аппарат.

Я включил копир и, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождался, пока он прогреется. Наконец красный огонек сменился зеленым. Я откинул крышку и положил руку на стекло. Может, руке это повредит, но пока я по-прежнему не чувствовал боли.

Я сделал копию. Совершенно бесполезную. Ни один суд в мире не признал бы ее в качестве доказательства. Зеркальное изображение букв получилось таким расплывчатым, что они были едва различимы. Я предпринял вторую попытку, добавив тонера. Без толку. Теперь вся рука выглядела просто черной.

Что за нелепость: в наш век высоких технологий исполнению моего замысла препятствовало копировальное устройство каменного века! Требовался цифровой фотоаппарат. Немедленно. Возможно, у меня разыгралось воображение, но мне казалось, что уличающие преступника синяки уже немного поблекли. Если бы только моя семья была здесь! В мобильном телефоне Хейзл есть встроенная фотокамера. Однако, если бы я на глазах у мамы снял повязку, чтобы сфотографировать синяки, маму хватил бы удар.

У Мэй Деверо в ее домике Венди к компьютеру была подсоединена камера. Домик находился всего в нескольких минутах ходьбы отсюда, и я знал, где лежит ключ от него. От главного входа больницы видна улица Рододендронов. Можно прогуляться туда, быстро сделать несколько снимков и нырнуть в постель, прежде чем меня застукают. Мой отчасти затуманенный анестезией мозг счел этот план вполне разумным.

Я подпоясал халат, засунул пострадавшую руку поглубже в карман и двинулся в путь. Пройдя через дверь, я оказался в приемном покое. Все еще не до конца опомнившись после наркоза, Я решил, что будет неплохо напевать что-нибудь себе под нос: это будет выглядеть естественно и уж определенно не повредит. К несчастью, в голове у меня шумело, и я пел, как человек в наушниках, то есть не слыша самого себя, перевирая мелодию и отнюдь не тихонько.

— «Где вы, чаровницы, которых я любил? — заливался я. Это любимая песня папы, он часто слушает ее через CD-плеер на кухне. — Ах, как жаль, что лица ваши я забыл…»

На моем пути возникла медсестра и крайне нелюбезно уставилась на меня. Так смотрят на слизняка, вылезшего из канализационной трубы и оставляющего за собой липкий след.

— Прошу прощения, Хулио, — сказала она, уперев руки в боки. — Если не возражаешь, убавь громкость. В этой больнице есть новорожденные. Не хочется, чтобы первые звуки, которые они услышат, напоминали жуткий вой. Нам могут предъявить иски.

Услышать такое было больно. Правда, у меня и без того все болело.

— Конечно, сестра. Прошу прощения. Меня иногда заносит.

— Вот-вот, и если ты сейчас же не возьмешься за ум, тебя еще и пронесет! А теперь проваливай, и чтобы ни звука, а не то я поставлю тебе градусник, и это, поверь мне, тебя не обрадует.

Эта угроза сопровождалась такой зловещей улыбкой, что перспектива измерить температуру вдруг показалась мне настоящим кошмаром. Я юркнул в зал ожидания и сделал вид, что страшно заинтересовался журналом «Прекрасный дом».

— Из-за чего ты здесь? — спросил мужчина рядом со мной, по лбу которого тянулся неровный шов.

— Ноготь врос, — ответил я, решив, что он шутит.

Что ни говори, мои повреждения так и бросались в глаза.

— А-а, — протянул он. — Больно, наверное?

— Да. Жуть.

Убедившись, что сестра ушла, я прошмыгнул через переднюю дверь, проявив невиданную для человека с вросшим ногтем прыть.

Видимо, стояла уже глубокая ночь, потому что на улице не было ни единой машины. Я рванул вперед и прислонился к столбу ворот на улице Рододендронов. Надежда, что свежий воздух взбодрит меня, не оправдалась. Напротив, я почувствовал головокружение и тошноту. «Не нужно торопиться, — предостерег я себя. — Это непрофессионально».

Ворота дома Мэй оказались открыты. Я прокрался во двор, держась травянистых участков, чтобы не хрустеть гравием. Учитывая отупение после наркоза, такая предусмотрительность была с моей стороны просто подвигом.

По голове забарабанили брызги воды из фонтана; это было приятно. Надо думать, его починили. Чувствовалось, что вода свежая, и я открыл рот, ловя капли.

И тут заметил в окне верхнего этажа темный силуэт. Даже в своем одурманенном состоянии я не сомневался, что это не Мэй и не ее отец — если только со времени нашей последней встречи кто-то из них не успел отрастить бороду.

Я разволновался. А вдруг это тот же человек, что напал на меня? Может, теперь он подкарауливает следующую жертву? Сердце мое бешено заколотилось.

Кто этот таинственный бородач и что он делает в доме Деверо? Прятаться в кустах было слишком поздно. Я стоял в озере лунного света, посреди площадки из светлого гравия. Оставался единственный подход: лобовая атака.

— Кто вы? — закричал я, чувствуя, как каждое слово отдается колокольным звоном в моей многострадальной голове. — Что вы здесь делаете?

Темная фигура прижалась к стеклу, расплющив по нему бороду.

— Если с головы Мэй упадет хоть волос, знайте, я найду вас! — пригрозил я.

Окно со скрипом распахнулось, и дребезжащий голос произнес:

— Если ты ищешь Мэй Деверо, то она живет рядом.

Оказывается, я ошибся домом.

Я робко ретировался, втянув голову в плечи, как будто это могло помочь укрыться от любопытных взглядов. Увы, моя маленькая прогулка перестала быть секретом. Я не сомневался, что, стоит мне выйти за ворота, человек в окне бросится к телефону и примется названивать в полицию. Пройдет всего несколько минут, и парни в синей форме отволокут меня обратно в больницу. Надо торопиться.

Я бросился к соседним воротам, стараясь двигаться как можно плавнее. Головокружение усилилось, и больше всего на свете мне хотелось улечься прямо под розовым кустом и немного вздремнуть. Мне даже чудилось, что, заснув здесь, и каким-то чудом проснулся бы в собственной постели.

Ладно, еще несколько минут, и можно будет отдохнуть. Зафиксирую улику — и баиньки. Две минуты, не больше.

Наверное, мне и впрямь хватило бы двух минут, если бы кое-что не привлекло мое внимание. На стене дома Мэй плясали оранжевые отсветы. Где-то поблизости горел огонь. Охваченный недоумением, я свернул за угол.

Я услышал треск пламени раньше, чем увидел его. Черный дым заволакивал сад, поднимаясь густыми клубами от костра рядом с домом Венди. Шатаясь, я подошел поближе, пытаясь разглядеть, что горит. Но увидел лишь кусок рукава, в котором отсвечивали золотистые нити.

Внезапно вспыхнувшее воспоминание заставило меня в ужасе открыть рот. В ирландском танцевальном костюме Мэй тоже поблескивали золотистые нити! Неужели же там, в огне…

— Пожар! — завопил я. От крика моя голова чуть не лопнула, и боль заставила меня рухнуть на колени прямо посреди роз, однако я крикнул снова: — Пожар!

На этот раз противоестественное сочетание боли с наркозом заставило меня вырубиться в считанные мгновения.

Очнувшись, я обнаружил, что каким-то образом оказался ближе к костру. Я был живой, но, судя по ощущениям в многострадальном черепе, едва-едва. Пошатываясь, я поднялся и заковылял к боковой двери дома Деверо, моля бога, чтобы на мой стук вышла Мэй, а не ее отец.

Решив проверить, на месте ли носовая шина, я обнаружил, что держу в руке какой-то почерневший стержень.

«Представляю, что у меня за вид», — мелькнула мысль.

И тут садовая изгородь обрушилась на меня, похоронив под собой.