Формула власти. Первое условие

Глава 12. Раскрытие тайн

Что так Снегурочку тянуло

К тому высокому огню?

Уж лучше б в речке утонула,

Попала под ноги коню.

Б. Ахмадулина

Прежде Дарьянэ видела кареты только на картинках. Но какие то были кареты! Изящные, с круглыми, словно у огромных сладких перцев, боками, золоченые, серебреные, от колес до шпиля на крыше — в резном деревянном кружеве.

Карета же, в которой сильфиде предстояло двухнедельное путешествие до Мавин-Тэлэя, не оправдала ожиданий. Обыкновенная будка о четырех колесах. Сколочена, правда, добротно — щепки не торчат, а аккуратные ряды шляпок гвоздей вполне можно считать за украшения. Карета была новая — желтое с красноватым оттенком дерево еще не успело потемнеть от дорог и непогоды. Внутри тоже неплохо — два мягких широких сиденья темно-бордового цвета и полдесятка шелковых подушечек. Даша поначалу стеснялась, а потом, плюнув на приличия, скинула туфельки и забралась на сиденье с ногами, не забывая, впрочем, чинно держать осанку.

Сопровождающих было четверо. На козлах — молчаливый грузный мужчина с густой черной щетиной, лохматой шевелюрой и беловатой полосой шрама под левым глазом. Будь на месте сильфиды уроженка Принамкского края, она мигом бы окрестила кучера «разбойничьей рожей» и зареклась приближаться на расстояние меньше десяти шагов. Но в Холмах разбойников представляли иначе: высокими, бритыми налысо и с головы до ног увешанными оружием. Поэтому неприязни к черноволосому мужчине Даша не испытывала. А вот другого спутника, сидящего позади кареты, немного опасалась. Отличаясь низким ростом, он таскал при себе столько всевозможных клинков, стрелок и метательных лезвий, что хватило бы вооружить до зубов небольшой отряд. Дарьянэ сказали, что это обычный охранник, и он должен выглядеть так, чтобы всех защитить. Но девушка почему-то не поверила — больно странно на нее этот «охранник» косился. С каким-то гастрономическим вожделением. Не постоянно, нет, но Даше хватило пары взглядов, чтобы почувствовать себя не в своей тарелке.

Остальные двое спутников были похожи — среднего роста, золотоволосые, кареглазые, с широкоскулыми курносыми лицами. Они представились помощниками благородного господина, занимающегося при наиблагороднейшем ведением иностранных дел. Эти двое ехали с Дарьянэ в карете, устроившись напротив. Поначалу пытались ее разговорить, но заметив, что спутница всецело увлечена видами из окна, умолкли.

Когда карета, сочно поскрипывая на кочках и поворотах, выехала из леса и покатилась между линией деревьев и кромкой зелено-золотого пшеничного поля, Даша едва сдерживала себя, чтобы не высунуться в окно по пояс и визжать от восторга, распахнув глаза и разинув рот.

Принамкский край (в отличие от кареты) превзошел все ее ожидания. Никогда, даже изучая картинки, Дарьянэ не могла вообразить, что бывает на свете такое буйство зелени, красок, такая маслянисто блестящая черная земля под колесами и такие огромные цветы у обочин. Ромашки размером с пол-ладони, синие махристые соцветия на толстых стебельках, колючие кусты, усыпанные ярко-розовым. К Принамкским лопухам Дарьянэ не сумела привыкнуть и час спустя. Она даже представить себе не могла, что знакомые с детства «ушки-лопушки» могут вымахать до размеров широкополых шляп. Да что там шляп! Пары-тройки некоторых экземпляров вполне хватило бы на полноценное бальное платье. А если еще один лопух добавить — со шлейфом. Про пшеницу и говорить нечего, на Холмах она вообще не приживается — слишком промозглые и сильные ветра дуют со стороны кислых северных морей. Теперь Дарьянэ понимала сильфийских владык древности, которые столетиями стремились обладать хоть толикой несметных богатств Принамкской земли. И, надо сказать, лишь появление обд несколько тысяч лет назад помешало им вытеснить людей за Западный горный хребет. Даша украдкой глянула на своих спутников. Ни малейшей враждебности. Теперь сильфы с людьми дружат, посольствами ездят, в браки вступают, обычаями меняются. А раньше — людские хроники даже не сохранили описания тех времен — половина Принамкского края была застроена сильфийскими крепостями, и у подножия этих крепостей кипели такие жестокие сечи, что после над горами человеческих трупов клубился плотный туман развеявшихся сильфов. Рубились на земле, доски-то всего лет триста назад изобрели. Поэтому-то у сильфов и есть поговорка: небо для мира — земля для войны. Это у людей все шиворот-навыворот.

Горизонт ощетинился остроконечными силуэтами сельских домишек. Даша знала, что люди никогда не делают крыши своих жилищ плоскими. Только покатыми, чтобы стекала вода — в Принамкском крае куда чаще идут проливные дожди. Долгое время юная сильфида не могла понять, где же в таком случае устраивают веранду — крыша-то занята. А потом узнала, что веранды у людей обычно закрытые и располагаются на первом этаже. По Дашиному разумению, веранда у самой земли была немногим лучше и понятней, чем балкон в глубоком подвале.

А Принамкский край не переставал очаровывать и поражать. На глаз Дарьянэ прикинула высоту некоторых метелок неизвестной ей сорной по виду травы — получалось, что лохматый кончик метелки колыхался бы над ее головой. И над Юриной тоже.

"Вот бы Юргена сюда!" — подумала Даша, с нежностью вспоминая его спящее лицо. Богатая броская красота людских земель разогнала все обиды. Даша представляла, как выглядело бы ее недавно ушедшее детство, расти она не на холмистых бестравных пустошах, а здесь, среди зеленого изобилия. Летала бы точно меньше — к чему забираться в далекие небеса, когда внизу столько интересного? Как, должно быть, привольно живется здешней детворе: и в прятки играть веселее, и дома можно сутками не показываться, ведь еда повсюду растет. О диких зверях, что таятся в лесах и полях, сильфида не подумала — на Холмах не водилось никого крупнее суслика. В кедровых пущах, конечно, встречались и дикие кабаны, и черные саблезубые волки, в устье Сильфуки жили громадные хищные ящерицы. Но звери Холмов не охотились на сильфов — знали, чуяли, что вместо мяса от них остается лишь несъедобное облачко тумана.

Полной грудью Дарьянэ вдыхала Принамкский воздух — влажный, пряный, так пьяняще не пахнут даже грозовые тучи. Да и как можно сравнивать аромат напитавшейся солнцем травы, застарелых и свежих смол, многообразия цветов, плодов и ягод, звериной шерсти, сгорающей на жаре и мокнущей в низинных лужах листвы, мшистых болот и рыбных речушек со строгой свежестью открытого неба? Даше захотелось сказать своим спутникам, как прекрасна страна, в которой им посчастливилось родиться и жить.

— Я иметь великую степень очаровательности на Принамкский край! — выпалила девушка, на миг отворачиваясь от окна, чем вызвала теплые сдержанные улыбки.

— Говорите по-сильфийски, если испытываете трудности с нашим языком, — посоветовал один из спутников.

— О, нет, мне требуется практиковать мои принамкские наречия, — отказалась Даша.

На этот раз из дипломатичности никто не улыбнулся, хотя, судя по всему, очень хотелось. Дарьянэ немного смутилась, но все же осмелилась попросить:

— Если не в труд, делайте правку моих изражений, я быть весьма благодарна.

— Выражений, — тут же участливо поправили ее.

— Спасибо! Я иметь старания выучить Принамкский язык хорошо.

Спутники незаметно переглянулись. В их взглядах проскользнуло необъяснимое сожаление.

Во второй половине дня карета прибыла в небольшой населенный пункт. Даше объяснили, что после обеда они снова выдвинутся в путь и к вечеру доберутся до города Зигар. Если бы Дарьянэ слышала это название в первый раз — непременно удивилась. Ведь "зигар", а точнее, "фслейга-ар" на древнесильфийском — "лесная крепь".

Вопреки названию, город стоял не посреди леса, а на опушке. За ним стелились засеянные поля, где-то у самого горизонта, как знала Даша, несла свои воды река Принамка, сейчас алая от закатных лучей. Зигар располагался далеко от ведских границ и давненько уже не знал войны. Поэтому производил впечатление не суровой людской крепости, когда-то с боем отвоеванной у построивших ее сильфов, а огромной расписной корзинки, из которой по-домашнему выкатывались шерстяные клубочки уютных жилых домов, приземистых, с покатыми крышами. Ворот не было — о них напоминали только остатки проржавевших креплений. Стены радовали глаз расцветкой орденского триколора — красные, желтые и зеленые широкие косые полосы. Вокруг города раскинулись уютные жилые кварталы с садами, огородами и крохотными базарчиками. От леса до условных ворот вела широкая мощеная камнем дорога, по обочинам которой росли маргаритки.

Для Даши стало удивлением, что люди Принамкского края живут так близко друг от друга — заборы участков впритык стоят. Сильфы привыкли селиться порознь, у них и городов толком не было. Девушка спросила у спутников причины такого близкого соседства. Люди некоторое время раздумывали (видно, подобных вопросов раньше не слыхали), а потом путано объяснили, что вместе, мол, лучше обороняться от врагов и диких зверей. Больше ничего путного Дарьянэ не узнала.

— А сильфы далеко свои усадьбы ставят? — в свою очередь поинтересовались у нее на языке Холмов.

— Дальше, чем вы. Но если на доске летать — близко, — Даша пожала плечами. — Если чужой дом с земли хорошо виден, особенно окна — это уже дурной тон. Обычно только с крыши соседей различишь или в полете. Прежде, до досок, тоже не впритык строились, ездили по тропам на лошадях. Нынче все летают, лошади те давно в земле, а тропы занесло песком.

— А вы хорошо умеете летать на доске?

— Конечно! Все сильфы умеют, иначе как ходить в гости?

Над ее шуткой вежливо посмеялись. Карета миновала расписные стены, толщину которых не мог скрыть даже вечерний полумрак.

— Вы производите впечатление такой умной девушки! Наверное, знаете о досках все.

— И даже больше, чем все, — прихвастнула Дарьянэ. С ней никогда раньше не разговаривали в таком почтительном тоне, что сильно вскружило голову. — Я прочитала множество книг о теории полетов и об истории создания досок. Вы знаете, каких-то триста лет назад доски были привилегией только самых почтенных из нас. Их жаловал Верховный, подобно орденам и медалям. Зато первые доски тоньше всех чувствовали ветер и могли служить десятки лет, разумеется, при бережном обращении. Сейчас больше уповают на технологические новшества, а не на качество и долговечность.

— Как интересно! Вы и изготовить доску сможете?

— Смогу, — заверила Даша.

И правда, ее способностей к воздушной магии вполне хватило бы для этого. Другое дело, на мастера-досочника требовалось учиться не меньше пятнадцати лет, и за границу они не выезжали. А все прочитанные сильфидой книги больше относились к беллетристике, нежели к учебной литературе.

Вскоре карета остановилась, кучер открыл дверцу и подал Даше руку. Она вышла, с интересом глазея по сторонам. Ее привезли к высокому каменному дому с длинными мелкостекольчатыми окнами и затейливой лепниной над широким скатом черепичной крыши. У крыльца росло несколько кустов красной и белой сирени, отцветали вишни.

— Это дом благородного господина градоправителя, — объяснил охранник. Стоя напротив Даши, он едва доставал макушкой до ее носа.

Сильфида внезапно заметила, что двое людей, ехавших с ней в карете, куда-то пропали, остались лишь кучер с неприятным охранником.

— А где мои спутники?

— Они пошли спать, — кучер ухмыльнулся, и Даша заметила, что у него во рту не хватает двух зубов.

— Вы тоже идите, — охранник мягко, но настойчиво подтолкнул в сторону двери. — Мы вас проводим.

Дарьянэ захотелось не войти в дом, а сигануть через ограду в сад, а дальше закоулками выбраться из города и не оглядываясь бежать до самой границы. Она поругала себя за ребяческое паникерство и пошла вслед за охранником. Громила-кучер пристроился сзади, тяжело дыша в спину. Таким манером они поднялись по темной закрытой лестнице на третий этаж и вошли в светлую полукруглую комнату, мало напоминающую спальню или гостиную. Скорее, чей-то рабочий кабинет. Стены внизу обиты деревом, выше — дорогой тканью. В центре — массивный квадратный стол, пустой, темного дерева. Вокруг него — четыре табуретки в тон. Шаткий застекленный шкаф в углу, на окне вместо занавесок — орденский флаг, под потолком болтается светильник на масле. Даша в нерешительности остановилась, едва переступив порог.

— Вы садитесь, — охранник говорил по-сильфийски очень хорошо, словно прожил на Холмах большую часть жизни. — Побеседуем.

— О чем? — осторожно спросила Дарьянэ. Липка о таком ее не предупреждал.

— Садитесь, — повторил охранник вежливо, но сквозь зубы. Кучер легко отодвинул табурет, приглашающе махнув на него волосатой ручищей.

— Я очень устала с дороги, — сильфида едва удержалась, чтобы не попятиться. Это было бесполезно: дверь успели запереть. — Давайте отложим все разговоры на завтра.

— Нет, мы поговорим сегодня.

— Хорошо, — Даша села на предложенный табурет, смутно ощущая, что вокруг творится что-то нехорошее. — О чем вы хотите со мной поговорить?

— О взаимовыгодном сотрудничестве, — охранник (хотя какой он, к смерчам, охранник, скорей уж коллега из орденской разведки) хищно прищурился.

— Я не понимаю, о чем вы, — тонким от волнения голосом протараторила Даша. Громила маячил за спиной, с нехорошим хрустом разминая кулаки.

— Сейчас объясню. Вы разбираетесь в досках, а мы заинтересованы в их отечественном производстве. Орден в моем лице предлагает вам на него работать, изготовляя требуемую продукцию.

У Даши голова кругом пошла.

— Почему я?

— Ну, кто же еще, — усмехнулся "охранник". — Или вы видите здесь других сильфов?

— Я правильно понимаю: вы хотите, чтобы я жила в Принамкском крае и делала доски для человеческих нужд?

— Совершенно верно. У вас будут все инструменты, которые вы потребуете, а также штат наших мастеров. От вас требуется обучить их наделять доски способностью к полету. Или же делать это самой. Вас ожидает сытая безбедная жизнь, хороший круг общения. Вам ведь понравился Принамкский край? К сожалению, со старыми связями придется порвать, но чем только не приходится жертвовать ради собственного благополучия…

— А если я откажусь?

— Не порите горячку, Дарьянэ. Я повторю свое предложение во второй, в третий раз. В итоге вы все равно согласитесь.

— Но… насколько я знаю, способ изготовления досок — государственная тайна Ветряных Холмов. Вы предлагаете мне пойти на измену родине?

— Не предлагаю, — улыбка стала совсем плотоядной, — а настоятельно советую. В противном случае нам придется вас… уговаривать.

— Но я… — Даша запнулась. Ее голова внезапно заработала, в памяти всплыли основы логического анализа и Липкины слова:

"Порой ненароком услышанное слово может спасти тебе жизнь. Другое правило, не менее важное — уметь промолчать".

Ее отсюда не выпустят. Потому что вернувшись домой, она обо всем расскажет, и будет скандал, который подорвет не только торговые, но и просто добрососедские отношения Ордена с Холмами. Вот, куда пропадали сильфийские послы. Им тоже делали подобные предложения, а они просто не могли выполнить поставленных условий. Ведь мастера-досочники никогда не выезжают за границу, тем более с официальными визитами. Послы говорили, что не умеют делать доски, их убивали, а потом все валили на разбойников. Но Даша — не простой посол, она ведь агент тайной канцелярии на важном задании, она обязана выжить и вернуться к своим. Иначе в четырнадцатый корпус не возьмут… То есть, иначе Липка ничего не узнает о коварных планах Ордена.

— Что — вы? — участливо переспросил "охранник".

И вместо готовых сорваться с языка слов "Я ничего не смыслю в изготовлении досок", Дарьянэ сказала совершенно другое:

— Я… я должна подумать. Хоть одну ночь. Это все слишком неожиданно, я так не могу.

— Хорошо, думайте. А наутро мы снова встретимся здесь, и я хочу услышать от вас положительный ответ. И не пытайтесь сбежать, хуже будет.

Даша вздрогнула. Она как раз начала продумывать планы побега.

У Юргена было множество дел по работе. Требовалось привести в порядок картотеку самых видных благородных господ Ордена и убрать, наконец, оттуда покойного Жаврана Ара; слетать в восьмой, третий и тринадцатый корпуса за статистиками; поломать голову над полдесятком дежурных политических интриг и написать отчет руководству. Вообще-то, с отчетами полагалось маяться Липке, но тот, пребывая в расстроенных чувствах, свалил неблагодарный труд на подчиненного. Одним словом, работы Юре хватало. Однако, вместо этого он сбежал со службы в архив, где, пользуясь агентским доступом к сведениям о гражданах Холмов, принялся кропотливо просматривать личные дела. "Не так уж и много сильфов у нас живет, — утешал себя Юрген, — Чуть меньше тридцати миллионов…"

Благодаря опыту работы в тайной канцелярии, он неплохо представлял, где и что искать. Поэтому уже к вечеру труд был вознагражден: юноша узнал имя Дашиной бабушки, ее адрес и краткое жизнеописание.

Фистерии Урь было сто семьдесят три года. Ее муж развеялся шестьдесят лет назад, дочь — восемнадцать. В молодости Фистерия работала одной из управляющих в резиденции Верховного. Потом долго вращалась среди высшего общества, ничем сильно не блистая. Спустя несколько лет после смерти дочери Фистерия Урь окончательно замкнулась в себе и почти не покидала своей усадьбы в северо-западной части Холмов, недалеко от гор и кислотных морей.

Юре было необходимо встретиться с госпожой Фистерией и обо всем ту расспросить. Ему казалось, пожилая сильфида знает Нечто. Но соваться к ней, представившись мужем Дарьянэ, было верхом глупости. Кто знает, какую роль отвели Юре в этой истории? Может, старуха его еще на подлете развернет. А надо, чтобы пустила в дом и разоткровенничалась. Перед кем раскрывают секреты такие замкнутые особы? Перед детьми бывших коллег? Но Юра не знал, какие отношения были у Фистерии с сослуживцами и придворными. Резиденция — тот еще серпентарий. Может, представиться историком или писателем? Такой вариант подошел бы, будь у сильфиды прогрессирующая мания величия — ее жизнь, уместившаяся в пять с половиной рукописных страниц, казалась зауряднее некуда. Или, может, изобразить из себя живописца? Все женщины любят, когда с них пишут картины. Да вот только Юра рисовал еще хуже, чем Липка — колдовал. Более-менее сносно он разбирался лишь в геометрии и картографии, но без дюжины линеек, циркуля и лекал не мог запечатлеть даже ромашки — она в его исполнении ничем не отличалась от паука, а тот — от размазанной кляксы.

Когда Юрген, сидя за узким читательским столиком, в десятый раз лихорадочно перелистывал личное дело Дашиной бабушки, отыскивая хоть какую-то зацепку, с которой можно было бы начать продумывание образа для визита, в архив смерчи принесли Костэна Лэя.

— А-а-а, — протянул он голосом, не предвещающим ничего хорошего, — вот ты где! Я его по всему корпусу полдня ищу, Тоню от работы оторвал своими расспросами, а он в архиве прохлаждается!

— Я работаю, — Юра попытался спрятать тонкую брошюрку личного дела с глаз долой, но не тут-то было.

Липка ловко перехватил бумажки, вчитался и съязвил:

— Ну и какое же отношение имеет бабушка Дарьянэ Эр по материнской линии к статистике роста преступности в пограничных лесах? Или ты сейчас примешься меня уверять, что старушка тайком подрабатывает разбойничьей атаманшей?

— Я хочу узнать правду о своей женитьбе! — воскликнул Юра, пытаясь отвоевать личное дело обратно.

Но Липка только спрятал руку с брошюркой за спину, а другой рукой щелкнул подчиненного по лбу. Получилось до обидного звонко, словно в пустую кастрюлю деревянной поварешкой ударили.

— Желание знать правду — это похвально. Но почему это занимает тебя в рабочее время, когда ты обязан выискивать правду не для собственной выгоды, а для государственной? Почему я должен один куковать в кабинете под березой, словно девица из сказки, которая ждет милого с войны? Или мне по корпусам мотаться? Вообще-то, при моем звании окружающие могут расценить такое поведение как первый признак впадения в детство. И вообще, Юрген Эр, для тебя приказы начальства — пустой звук? Ты полагаешь, если у нас дружеские отношения, то можно спокойно улетать из корпуса в рабочее время? И почему ты не встаешь, когда я с тобой разговариваю?! Совсем распустился!

Юра опешил. Таким тоном Липка не говорил с ним никогда. И никогда не заставлял соблюдать субординацию — они оба взвыли бы уже через неделю такой жизни.

— Какая муха тебя укусила?

Липка был зол, раздражен и, казалось, ненавидит себя за все, что сейчас делает.

— Встать, я сказал! Или я и впрямь настолько скверный начальник, который не может ни уследить нормально за подчиненными, ни призвать их к порядку?!

— Да ты об тучу ударился, — разинул рот юноша. — С чего вдруг такие мысли?

На миг ему показалось, что сейчас Липка в лучших традициях воспитания младших по званию проломит стол кулаком, по-командирски рявкнет, за неподчинение сорвет с нерадивого сотрудника погоны и ушлет его под арест. Но тот лишь скривился, как от зубной боли, и молча бросил личное дело на место. Было видно, что агент сам уже ненавидит себя за эту вспышку гнева.

— Костя, — тихо спросил Юрген, — что случилось?

Липка махнул рукой.

— Не обращай внимания. К нам глава корпуса заходил, увидел, что тебя нет на месте, высказал мне, мол, я протеже распускаю. Уже давно не мальчик, а по-прежнему сам должен статистики собирать… — он сел рядом с "протеже", запустил пальцы в волосы, молчал долго, потом проговорил: — Прости, Юрка, столько навалилось сразу, а ты еще и отлучился, ни слова не сказав.

— Сознаю, что поступил безответственно, — покаялся Юра.

— Да ладно, лети ты к этой бабке, как ее там, Фистерии. Может, правда все узнаешь и успокоишься наконец.

— Я только не могу придумать, кем представиться, чтобы войти к ней в доверие, — гроза миновала, так почему бы не спросить совета, когда он так нужен.

— И какие есть варианты? — прищурился Липка.

Юра перечислил. Друг объявил, что он валяет дурака и усложняет простейшую задачу. Надо напрямик назвать себя агентом четырнадцатого корпуса, показать кучу соответствующих бумажек и узнавать все, что пожелаешь.

— А если… — начал было Юрген.

— А если спросит, зачем тебе это надо, скажи — государственная тайна, разглашению не подлежит. Главное, чтобы она не думала, будто показания грозят ей лично или скажутся на родственниках. Да что я тебя учу, ты ведь знаешь тонкости нашей работы.

Уже на пороге архива, когда они почти встали на доски, Юру осенило:

— Липка, ты ведь не из-за разноса главы корпуса так расстроился! Можно подумать, он тебе раньше ничего не говорил — всякий знает, какие у вас сложные отношения. Его слова всего лишь стали последней каплей. Что на самом деле подрезало тебе крылья?

Обманчиво-честные голубые глаза, про которые сложена не одна легенда.

— Лети, на работе поговорим.

— А все-таки?

— Потом. Все потом! — и новая доска камуфляжной раскраски ястребом взмывает на недостижимую высоту, где вскоре прячется за золотистым облачком.

Юра знал, что у Липки сейчас почему-то очень тяжело на сердце. Но ему было неизвестно, что уже три дня в корпус не поступало никаких вестей о Дарьянэ.

Из комнаты, в которой Даше предстояло провести ночь, и впрямь невозможно было удрать. Сплошная каменная коробка без окон, с массивной запертой дверью, обитой железными полосами. Когда сильфида приложила к ней ухо, то услышала по ту сторону тихое дыхание часового. Судя по всему, комната находилась где-то в подвале: Дашу долго вели вниз по лестницам. Комната явно была подготовлена к содержанию перспективной пленницы — полы устелены вязаными ковриками, имеются кровать с розовым покрывалом, два стула, маленький стол, канделябр с двумя свечами на тумбочке и ночная ваза с тяжелой крышкой. Даша решила, что этой крышкой неплохо будет при случае кого-нибудь огреть.

Для виду сильфида разделась и легла. Но спать ночью она не собиралась. Эти несколько часов Даша решила посвятить размышлениям и логическому анализу. Притом думать предстояло как никогда в жизни.

"Что же делать?! — была первая паническая мысль. Дарьянэ заклеймила ее недостойной головы агента четырнадцатого корпуса и перефразировала: — Как мне теперь себя вести? Соглашаться на "сотрудничество"? Если я хочу жить и выбраться отсюда, то — да. Но как же это низко! Люди будут думать, будто любого сильфа можно взять на испуг. Значит, сперва надо поломаться. Пусть знают, что мы так просто не выдаем свои секреты! Однако, в итоге они все равно посчитают меня предателем. До первой нелетающей доски. А потом — убьют".

Даше не хотелось становиться предателем даже в глазах врагов. Особенно в их глазах. Это противоречило всем ее жизненным принципам, сюжету всех историй о приключениях сильфийских агентов, которыми она зачитывалась. Даша представила, как ее, окровавленную, но не сломленную, выводят на заполоненную толпой площадь Мавин-Тэлэя, чтобы от бессилия предать казни. А она стоит гордо и прямо, улыбаясь Небесам. И тут, прямо с их синеющей вышины пикирует белая доска, а на ней — прекрасный сильф по имени Юрген. Одной рукой он хватает Дашу поперек талии, другой кидает в ее пленителей метательные звезды, а третьей… Тут Дарьянэ вспомнила, что у ее избранника всего две руки, а он сам — где-то неимоверно далеко и вряд ли даже просто узнает о печальном положении нелюбимой жены. Сразу стало горько и тоскливо, захотелось удавиться простыней. Вот подлянка орденцам будет — открывают они поутру дверь, а в комнате пусто! И поди пойми, сбежала пленница или развеялась. Но этот вариант Даша тоже отбросила. Ради блага державы ей нужно выжить. И пойти на мнимое предательство. От этой мысли сильфида беспокойно заворочалась и стукнула кулаком по подушке. Предавать не хотелось. Даже для виду.

Интересно, а как бы в ее положении поступил Костя Липка? Дарьянэ легла на спину, положив голову на скрещенные руки, и судорожно уставилась в потолок, будто рассчитывала прочитать там ответ или разглядеть в густом затхлом мраке знакомое круглое лицо с ясными голубыми глазами. Чем дольше сильфида смотрела, ничего не видя, тем яснее понимала: Липка бы просто не оказался в такой скверной ситуации. Почувствовал бы, отбился, успел дать деру, наконец… А Юрген? Что сделал бы он? Даша зажмурилась, позволяя набежавшим слезам вытечь из глаз, и яростно растерла их тыльной стороной ладони. Юрка хитрый. И изворотливый, как мокрый уж. Задурил бы людям головы и улизнул. Самой Даше ни за что так не суметь. Значит, все-таки предать? Мнимо, напоказ, но все же?..

— А вот смерча с два, — зло буркнула Дарьянэ себе под нос. — Пусть знают, чего стоят сильфы! Мы — великий народ, когда-то державший этот паршивый плодородный край в кулаке не хуже обд. Мы построили больше четверти здешних крепостей, без нашей поддержки Орден давно бы проиграл свою войну. Неужели я, сильфида, посмею трепетать перед какими-то людьми?!

Страх немного отступил. Даша повторила свою пламенную речь еще несколько раз, с вариациями. Выходило гладко и красиво, даже слишком. Эх, вот бы запомнить и на публичной казни такую произнести! Но Дарьянэ одернула себя. Она выживет и вернется к своим. Агент она или и впрямь пугливый посол?!

На рассвете пленница все же задремала и была разбужена около десяти часов, когда принесли завтрак. Поначалу Даша хотела гордо швырнуть поднос в лицо принесшей его тетке, но яичница с колбасой и свежие булочки пахли так ароматно, что голодная сильфида мысленно объявила Ордену временное перемирие и съела все до крошки. Еда вернула Даше уверенность в себе и душевное равновесие. Поэтому, когда пришел давешний мордоворот "кучер" и повел ее наверх, девушка вышагивала с гордо поднятой головой, в которой витали только сладкие мысли о сильфийском величии.

— …Как — "нет"? — вырвалось у "коллеги".

— Я не стану на вас работать! — повторила Дарьянэ, задирая нос. — Мы, сильфы, дорожим своим отечеством и не покупаемся, как мешок изюма на рынке!

— Хорошо сказано, — похвалил "коллега". — Жаль, я считал вас умнее.

Он едва заметно кивнул, и на Дашу обрушился потолок. То есть, ей в первое мгновение так показалось. На самом деле, потолок никуда не делся, просто "кучер" отвесил строптивой пленнице тяжелый подзатыльник. Даша ткнулась носом в стол, из глаз брызнули искры пополам с невольными слезами.

— Вы не смеете со мной так обращаться! — только и смогла крикнуть она: ударом из головы вышибло все разумные доводы и пламенные речи.

Второй удар, более сильный, не заставил себя ждать. На столешницу капнуло красным.

— Мы здесь и впрямь не изюмом торгуем, — заметил "коллега", спокойно щурясь. — Я приму от вас только положительный ответ. Или отправлю прямиком на ваши драгоценные Небеса. Знаете, вы, сильфы, крайне живучи, если вас рубить, колоть или бить по голове. Калеками остаетесь, но не умираете. А стоит полминутки подержать головой в ушате воды, подушку на лицо кинуть или веревочку на шею… Даже просто слегка запорошить землей. Сразу фьють — и нету. Забавно, не правда ли?

— Меня будут искать, — прошептала Даша.

— Помилуйте, кто же сумеет найти следы тумана? Вы уже мертвы, Дарьянэ Эр. И только от вас зависит, будет ваша смерть понарошку или обернется печальной действительностью. Подумайте хорошенько, прежде чем снова брякнуть "нет". Я вообще не советую вам этого делать.

— Нет, — как во сне повторила Даша, и следующий удар сбил ее со стула…

Более манерной дамы, чем Фистерия Урь, Юрген на своем веку не встречал. Она была очень высокая и худая, но не сухая и угловатая, как это часто случается с пожилыми сильфидами, а до невозможности изящная. Она носила сиреневое старомодное платье с оборками и густо пудрила гладкую тонкую кожу шеи и лица, сквозь которую уже просвечивались синеватые и алые паутинки сосудов. По этой прозрачной коже становилось ясно, что скоро Фистерия Урь истончится окончательно и улетит к Небесам.

— Все-таки не понимаю, какое дело могло привести к моей скромной персоне агента тайной канцелярии, — она говорила неспешно, но звучно, словно на балу объявляла начало очередного танца или представляла верховному молодых придворных, едва вышедших в свет.

— Чрезвычайно важное и секретное, — в который раз повторил Юрген, переминаясь с ноги на ногу у порога. — Поэтому все же будет лучше впустить меня в дом.

— Ах, юноша, я слишком отвыкла принимать гостей в своих апартаментах, — Фистерия поморщилась. — Лучше подождите меня в саду, видите, там под яблоней стол и две скамейки? Я вскоре выйду к вам.

Она появилась не вскоре, а спустя целый час, когда Юрген окончательно уверился в мысли, что его надули, и уже почти собрался штурмовать неприступную усадьбу с воздуха. На Фистерии было другое платье — бело-розовое, как утренняя заря, шитое золотыми нитями. Многочисленные полупрозрачные шали закрывали шею, ниспадали вдоль рукавов до самой земли. Вслед за сильфидой по воздуху плыли старинный кованый чайник, два стакана в затейливых подстаканниках и медная вазочка с печеньем — судя по всему, из того же сервиза. Юрген уважительно хмыкнул. Непросто управлять полетом такого множества предметов, чтобы ни один не упал и содержимое не рассыпалось. Нужно небывалое мастерство. Фистерия Урь могла не быть сильным магом воздуха, но технику отточила в совершенстве.

Хозяйка грациозно опустилась на второй стул, чайник и прочая посуда заняли надлежащие места. Укропник сам собой разлился по стаканам. Сделав небольшой глоток, Фистерия произнесла:

— Я слушаю вас, юноша.

За время ожидания Юра тысячу раз успел прокрутить в голове предстоящий разговор, поэтому ответил без запинки, но неспеша, словно собираясь с мыслями. Нет доверия собеседнику, который рассказывает, как по писаному.

— Я уже говорил, что мое место работы — тайная канцелярия. Сейчас мне поручено расследовать одно запутанное дело государственной важности. В нем замешаны известные персоны, поэтому, как вы понимаете, я не могу назвать ни их имен, ни подробностей, — он сделал значительное лицо, Фистерия с готовностью кивнула. — Мне требуется компетентная консультация, а вы — единственное незаинтересованное лицо, к которому я могу обратиться.

Тут сильф выдержал паузу, позволяя собеседнице прочувствовать всю важность его визита.

— По какому вопросу вы хотите получить консультацию? — Фистерия не стала дожидаться конца паузы.

— Мне необходимо узнать как можно больше о проклятиях. Но не те сведения, которые пишут в книгах. Требуются живые примеры, личный опыт, или же опыт ваших знакомых.

— Почему вы обратились именно ко мне? — вопрос был задан резковато.

— Госпожа Урь, вы столько времени вращались при дворе, — Юрген заговорил очень мягко, боясь спугнуть. — Мы прекрасно знаем, какие методы там в ходу. А вы прослыли честной, исполнительной и крайне неглупой женщиной. К кому мне было лететь, если не к вам?

— Пожалуй, — Фистерия смягчилась. — Но что именно вы хотите услышать?

— А вы говорите. Обо всем и с самого начала. Если что-то заинтересует меня больше, я попрошу вас рассказать подробнее, — Юрген сделал большой глоток из стакана. Укропник оказался недурен, лишь мама заваривает вкусней.

— Проклятия, — начала рассказ Фистерия Урь, — это очень древняя магия. Хотя, конечно, не древнее нашей. Сильфы умели говорить с ветрами, когда обд в помине не было. Да-да, не удивляйтесь, юноша, я не оговорилась. Слухи не врут: именно Принамкские обды привнесли в нашу жизнь магию слов. И, как следствие, проклятия. Я достаточно изучила это явление, чтобы утверждать. Обды вообще загадочные были существа. Даже людьми их трудно назвать. Люди не умеют одним взглядом и парой слов обращать в бегство разъяренные армии. А ведь если хроники не врут, именно так сильфы оставили Фирондо — жемчужину Западных гор.

— Я слышал, обдам благоволили высшие силы.

— Да-да, известная байка. Земля и Вода — не слишком ли много стихий покровительствует Принамкскому краю? Нас любят одни Небеса… Однако, обды лишились милости высших сил, к нашему успокоению. Речь не о властителях прошлого. Дело в том, что лишь обды могли произносить роковые слова в нужный момент. Все прочие не в состоянии его подгадать. Поэтому от проклятий чаще всего страдают безвинные, да к тому же не вовремя. Это их удел, я полагаю, неизбежная плата за использование чужого могущества. Все платят жизнями — своими, чужими, нет разницы, кто унесется в Небеса. Главное — проклясть врага. При дворе подобный способ поквитаться считался крайним средством, однако популярности не терял. Проклявшего нельзя вычислить. Даже определить, развеялся сильф от проклятия или по естественной причине, почти невозможно.

— Погодите, но ведь есть методики…

— Они работают только при жизни. А как вы можете понять, проклинал ли кто-нибудь сгусток тумана, который разносится ветром менее, чем за час?

— Но ведь проклятия бывают не только смертельные.

— Возможно, юноша, я подрежу вам крылья этой новостью, однако в резиденции Верховного практиковали только смертельные проклятия. Да, все прекрасно знают, что это преступление. Но опасность наказания так ничтожна по сравнению с шансом отомстить…

— Неужели и Верховный…

— Ах, нет, — снисходительно усмехнулась Фистерия. — Конечно, нет. Я веду речь о мелких интрижках персонала и тех придворных, которые не заняты более ничем. К примеру, супруги советников, завсегдатаи балов и прочая подобная публика.

Юрген тоже изредка посещал балы, однако ни о чем таком не слышал. Наверное, чтобы заиметь привычку проклинать всех направо и налево, надо сидеть в резиденции Верховного круглыми сутками. А у молодого агента на такие сомнительные подвиги просто не находилось времени.

Фистерия тем временем рассказала несколько случаев, когда невинные интрижки заканчивались смертью — тоже не называя имен, из чего Юрген сделал неутешительный вывод, что многие действующие лица тех давних историй до сих пор живы и на свободе. Сильф решил вечерком забежать в двенадцатый корпус, занимающийся внутренними преступлениями, и на всякий случай сообщить узнанное сейчас. Конечно, мала вероятность, что коллеги ни о чем не догадываются, но лучше перебдеть. Юра любил свою родину и хотел, чтобы на ее земле творилось как можно меньше грязи. Чайник тем временем потихоньку пустел, солнце начинало клониться к закату, а рассказ Фистерии становился все более откровенным.

— И представьте себе, придворные привычки оказались на редкость живучи. Раньше никто и помыслить не мог, чтобы применять все эти обычаи и порядки в повседневной жизни, вне стен резиденции. А теперь на каждом шагу. И я не могу осуждать такой порядок вещей. Проклятие — самый легкий и доступный способ мести.

— Может, вы и тут знаете какие-нибудь яркие примеры?

— Не думаю, — замялась Фистерия, прихлебывая укропник. Ткань, закрывающая ее шею, немного сбилась, и можно было увидеть, как зеленоватый напиток течет по прозрачному горлу. — Есть один пример, но…

— Пожалуйста, расскажите. Это может очень помочь в моем расследовании. Госпожа Урь, помните: от вас сейчас зависит благополучие нашей страны.

— Ну, хорошо, — Фистерия немного помолчала. — Только обещайте, что не станете разыскивать героев этой истории. Они замешаны в государственных делах еще меньше моего.

— Клянусь честью агента тайной канцелярии, — не моргнув, сказал Юрген.

Липка любил повторять, что честь агенту четырнадцатого корпуса нужна лишь за тем, чтобы выгодно использовать ее в своих целях. Проще говоря, дурить врагам головы. А если хочешь дать и правда нерушимое обещание, клянись родиной, за которую и собственную честь попрать не жалко.

Фистерия Урь о Липкиных наставлениях знать не могла, поэтому, еще немного помявшись, начала говорить. И чем дальше, тем с большим воодушевлением. Было видно, что ей давно хотелось поделиться хоть с кем-то.

— Это случилось не так уж давно. У моей… дальней знакомой была дочь. Замечательная девочка — воспитанная, милая и прекрасная. Изяществу ее манер могла позавидовать любая придворная госпожа. Девочка умела петь, танцевать, декламировать поэзию и плести укропные венки. А на доске она летала лишь с провожатым — как и подобает благовоспитанной сильфиде. Но потом она вышла замуж за какого-то ветрогона. Она думала, что любит его! Я… моя знакомая… долго отговаривала ее от замужества. Но куда там! Девочка была уверена, что прекрасно знает жизнь. И этот… эта сволочь убила ее за какой-то десяток лет. Потом было много разговоров, что девочка развеялась от рождения ребенка, якобы младенец неправильно лежал в утробе, да и таз оказался узковат… Но я не верю! Это муж виноват, он совсем не любил ее! Даром что шесть лет лицемерно изображал траур. Всего шесть! Я сама шестьдесят лет ношу траур по мужу. Вы скажете, тосковать по развеявшимся — личное дело каждого, некоторые вообще без траура обходятся. Но на мой взгляд, за такой чудесной девочкой ему и самому надо было улететь в Небеса. Однако, он остался. Вы понимаете, она развеялась, а он остался жить с ее ребенком! — в голосе старой сильфиды прозвучала неприкрытая ненависть. — Моя знакомая, конечно, помогала воспитывать внучку. Хотела сделать из нее сильфиду, достойную светлой памяти дочери. Но шесть лет спустя… Отец внучки посмел увлечься другой женщиной — тоже замужней, кстати. Доброе имя покойницы было опозорено. Моя знакомая не вынесла такого и оборвала все связи с этой гнилой семьей. Тем более, внучка и в подметки не годилась своей матери — была излишне резва и не сдержана на язык. А еще ей достались мерзкие зеленые глаза отца, такие мутные, водянистые… Не то что у несчастной доченьки — розовые, словно цветы в оранжерее, — голос Фистерии сорвался, и она долго молчала, глядя в полупустую чашку укропника. Затем болезненно потерла висок и продолжила: — Прошли годы. Как-то раз моя знакомая гуляла в саду Верховного и приметила среди играющих неподалеку детей ребенка с печально знакомыми ей глазами водянисто-зеленого цвета. Ошибки быть не могло: слишком крепко запомнились моей знакомой эти проклятые глаза. Она узнала у той девочки имя и фамилию, навела справки. Представьте себе: оказалось, что двенадцать лет назад эта неизвестная потаскуха, заменившая неверному вдовцу развеявшуюся супругу, понесла от него! Мало того, ей хватило наглости родить и оставить мерзость в своей семье. Моя знакомая пошла к ее мужу, но выяснилось, что тот все знает. Вы не представляете, юноша, как это отвратительно. Родной, единственной и любимой дочери посмели изменить только из-за какой-то там смерти! Даже отродье прижили. Эта девчонка посмела родиться, в то время как дочь моей знакомой — умерла! Чудовищная несправедливость. Это нужно было исправить. И знакомая, вспомнив придворные привычки, прокляла.

— Кого? — заставил себя спросить Юрген.

— Разумеется, эту потаскухину девчонку с зелеными глазами! Она не должна была родиться, понимаете? Почему вы так побледнели?

— Кажется, вы сказали то, что было мне необходимо… То есть, я понял, как мне подступиться к моему расследованию. Государство вас не забудет, — Липка мог бы сейчас гордиться своим протеже: чувства Юргена выдавал только цвет лица. — Может, вы будете любезны и озвучите точную формулировку проклятия?

— Вам повезло, юноша. Я прекрасно знаю, какое проклятие использовала моя знакомая. Оно гласило, что зеленоглазая девочка двенадцати лет, имеющая старшего брата от иного отца и старшую сестру от иной матери, скончается в страшных муках не позднее первого месяца грядущей зимы.

— Мне нужно лететь, — проговорил Юрген. И мысленно добавил: "Не то я могу не сдержаться и свернуть вам шею".

— Я так понимаю, ты разгадал тайну своей женитьбы, — констатировал Липка, глянув на лицо входящего в кабинет коллеги.

Юрген кивнул и плюхнулся на стул. Говорить не было сил.

— А где пропадал всю ночь?

— Дома, — буркнул Юра. — У родителей. Узнавал, почему моя мама двенадцать лет назад изменила папе с отцом Дарьянэ.

— Всеблагие Небеса! — присвистнул Липка. — Я и не думал, что у тебя настолько запутанные семейные тайны.

— Я тоже.

— И как, узнал?

— Угу. У тебя какая-нибудь настойка от нервов есть?

— Можешь обнять березу. Люди говорят, это способствует единению с покоем природы. Юрка, у нас четырнадцатый корпус, а не придворная аптека! А ты — агент тайной канцелярии, а не впечатлительная девица. Выкладывай, что узнал, и начинай работать по текущим делам. Переживать в старости будешь, если доживешь.

Юрген яростно запустил пальцы в пепельные кудри, словно желал избавиться ни то от первых, ни то от вторых, ни то вообще от всей головы.

— Отец тогда очень сильно обидел мою маму. А она решила ему таким образом отомстить. В результате родилась Рафуша, у которой глаза Дашиного отца. Ну и Дашины тоже. Как я раньше не заметил?! Разгадка перед носом была…

— Хватит себя корить. Ладно бы ты государственную измену проворонил. Просто знай за собой черту не замечать очевидного и впредь будь повнимательней. Однако, каким боком родственные связи твоей сестры относятся к вашей с Дарьянэ свадьбе? И при чем здесь милая старушка Фистерия Урь? Ты ведь явно узнал от нее нечто важное.

— Эта… — у Юры от ненависти перехватило дыхание, — "милая старушка" прокляла мою сестру, чтобы отомстить своему зятю за то, что он имел близость с моей мамой спустя шесть лет после смерти ее дочери.

— Маминой дочери? — вытаращил глаза Липка.

— Нет, дочь, то есть Дашина мать, была у Фистерии Урь. А когда она развеялась, старуха, видимо, совсем стукнулась об тучу.

Юрген пересказал другу все, что наговорила ему Фистерия. Костэн Лэй надолго задумался, а потом спросил:

— Послушай, но разве Дарьянэ официально считалась Рафушиной сестрой?

— Считалась. Никто, кроме родителей, про это не знал. Рафуша записана в книгах учета дважды: как Эв и как Ару. Значит, и я, и Даша официально были ей в равной степени близки. Но потом нас поженили, фамилия изменилась, и теперь по всем документам у Раферии Эв-Ару нет ни братьев, ни сестер. А значит, проклятие не сбудется. Магию слов очень легко обмануть.

— Юрка, но получается, Фистерия Урь совершила уголовное преступление! Ты был вправе задержать ее прямо там, в гостях. Я не могу понять, что тебя остановило. Вижу ведь, как сильно ты ее ненавидишь.

— У меня была подобная мысль, — Юра тяжело вздохнул. — Понимаешь, Липка, она и так уже прозрачная. Ей осталось жить от силы несколько месяцев. Я ведь еще и в библиотеку сходил. Нашел какую-то старинную книгу о проклятиях — обложка плесенью покрыта. И нашел там подтверждение слов Фистерии и своих догадок: лишь обды могли проклинать без вреда для себя, безошибочно угадывая нужный момент и объект. А прочие расплачиваются за отнятие чужой жизни своей собственной. Я не знаю, скольких еще эта мстительная старуха прокляла. Только высшие силы уже вынесли ей приговор. И он меня устраивает, не хочу вмешиваться.

— Не по закону, но здраво, — резюмировал Липка. — Держать ей ответ перед Землей и Водой. И я не уверен, что Небеса за нее заступятся, как это обычно бывает. Они не любят убийств, тем более человеческими методами.

Юрген откинулся на спинку стула, бросая взгляд за окно, где над зелеными холмами плыли тяжелые синие тучи. Собиралась гроза.

— Всеблагие Небеса, я теперь понимаю, почему родители не хотели нам рассказывать! Я не знаю теперь, легче ли мне жить, когда знаю всю правду. Пожалуй, скорее да, чем нет… Хотя, Даше, наверное, лучше не говорить.

Липкины глаза при этих словах сверкнули. Не обычная наивность отразилась в них, а острая, как стилет, тревога.

— У меня предчувствие, Юра, что ты больше ничего не сможешь сказать своей жене…

По подоконнику ударила мокрая дождевая дробь, одновременно с этим полутемный кабинет озарился вспышкой, а обеспокоенный вопрос Юргена утонул в громовом раскате.