Формула власти. Первое условие

Глава 6. Повседневные подлости

Я люблю такие игры,

Где надменны все и злы.

Чтоб врагами были тигры

И орлы!..

М. Цветаева

Неожиданно для самой себя Клима проснулась за целый час до общего подъема. Теперь она лежала на спине, разглядывая до знакомый потолок с кое-где облупившейся побелкой и теребила пальцами круглый кулон, с которым последнее время не расставалась. Его Клима, как и потолок, тоже успела в подробностях изучить. Медная вогнутая пластина, достаточно тонкая, чтобы не быть слишком громоздкой, и достаточно толстая, чтобы не гнуться от прикосновений. Внешняя, выпуклая сторона гладкая и холодная, как ледышка, когда-то блестящая, а сейчас вся в мелких царапинках от старости и нелегкой жизни. Обратная сторона шершавая, в непонятных письменах. Тенька утверждает, что со временем они, письмена, превратятся в формулу власти. Но для этого в жизни Климы должны происходить различные события, полезные для развития таланта обды. Как раз сейчас планируется одно такое…

Клима скользнула пальцем по внешней стороне кулона и подумала, что неплохо бы его отполировать. Сегодня же надо сходить в сарай, где хранятся ортоны и летный инвентарь, там обязательно должны найтись подходящие инструменты.

Зазвенел колокол подъема. Его ждешь, готовишься к тому, что вот-вот уже надо будет встать, зажмуриваешь и открываешь заспанные глаза, чтобы не уснуть на жалкие три минуты — а колокол все равно звенит внезапно, громогласно, и с первыми его звуками сразу хочется спать вдвое сильнее.

Клима быстро спрятала заветный кулон под ночную сорочку и повернулась на бок, притворившись крепко спящей. Сильной надобности в таких хитроумных маневрах не было, просыпаться раньше остальных — не преступление, и уж тем более в принадлежности к обдам таких вот «утренних ласточек» не подозревают. Но Клима любила обводить всех вокруг пальца, особенно в мелочах. Это тренировало память — попробуй удержать в голове, что, кому и сколько ты сегодня наврала. А еще маленькая каждодневная ложь подготавливала юную обду к большим интригам.

Гера же терпеть не мог в Климе эту черту, одно время даже перевоспитать пытался, мол, на «повседневных подлостях» далеко не улетишь. Потом бросил, конечно.

Сегодня Клима, впервые после своего знаменательного падения в обнимку с сильфом, собиралась присутствовать на уроке полетов и подняться в воздух. По такому случаю ей даже выдали другую доску — еще более древнюю, чем прежняя, которая — увы и ах для институтской экономики — разлетелась в щепки. Климе ее очередные «дрова» категорически не нравились. Краска на этой доске облупилась совсем, даже цвета не разобрать. Притом считается, что сильфийские эмали держатся вечно. Ха, просто сильфы не додумались летать на досках в несколько раз дольше, чем позволяет срок эксплуатации. Края щербатые, в одном месте здоровенной щепки не хватает — тоже, наверное, кто-то падал, но поудачливей Климы, не разбил казенное имущество вдребезги. Крепления для ног — опять-таки, вопреки народному мнению — равномерно ржавые, разболтанные и скрипучие. Одним словом, каждый раз, когда Клима смотрела на свою «новую» доску и представляла ЭТО под собой в воздухе, ей делалось жутковато и тошно, несмотря на хваленое самообладание. Впрочем, на полеты талант обды и удачливость не распространялись никогда. В небе Клима чувствовала себя на редкость неуклюжей.

Погода стояла отличная. Ни облачка, ни ветринки. Только ровный, без малейшего изъяна, насыщенно-голубой небосвод, а за Институтом восходит солнце. Песок на летном поле сухой и с ночи холодный, но за день он, несомненно, нагреется так, что горячо будет ступить без обуви. Но пока прохладно, некоторых одногодниц-ласточек, недавно вылезших из теплой постели, слегка познабливает.

— В шеренгу по росту стано-вись! — привычно командует наставница. — Разойтись на расстояние вытянутых рук! Зарядка пять минут!.. Теперь берем доски и выполняем над стадионом упражнения сорок, двадцать четыре и сто шестьдесят два.

Клима со вздохом вставила ноги в крепления и потянулась всем телом, заставляя доску подняться в воздух. Обда зря боялась снова упасть. «Дрова» вообще не полетели. Дернулись судорожно, как умирающий паралитик, и остались на земле.

— Клима, не мешкай! Клима, чтоб тебя, чего ты там возишься?

— Она не летит! — проворчала девушка, слегка подпрыгнув для убедительности. Доска снова дрогнула и затихла.

— Слезай, — велела наставница, подойдя. Сама встала на доску и даже сумела едва-едва приподняться над землей на пару мгновений. — Иди к сараю, жди окончания урока. А дальше делай что хочешь, Клима, но чтоб на контрольной через три дня эти дрова летали, как сильфийские новинки. Можешь новую доску попросить, вдруг дадут. Иначе вылетишь с нашего отделения. Для этого тебе доска как раз не потребуется.

Клима угрюмо кивнула. Она не настолько хорошо летает, чтобы наставница стала ей помогать. Выгонит, как очередную бесталанную обузу, и делу конец. Есть маленький шанс перевестись на политическое отделение и доучится там оставшийся год с хвостиком — теперь уж денег на платье хватит. Но это ненадежно. Во-первых, придется сдавать море экзаменов, чтобы доказать свою компетентность, и скорее всего ее там оставят на второй год, как не изучавшую изрядной доли профилирующих предметов. Во-вторых, политики летных не слишком любят. То есть, пока все на своих местах, отношения замечательные. Но как полезет кто «в чужое дело»… А Климе никак нельзя сейчас быть отчисленной, ведь все только начинается. Кстати, раз уж довелось оказаться у сарая в самом начале урока, почему бы не отполировать медальон? Все равно время зря улетает.

Клима тихонько проскользнула в приоткрытую дверь. Днем сарай нараспашку, а к ночи запирается на замок. Все-таки там ценное институтское имущество: ортоны, инструменты, хлам. Пока Клима отыскивала что-нибудь подходящее для полировки медных медальонов, снаружи, у задней стенки, раздались голоса. Клима узнала их — институтский сторож и помощник секретаря.

— Все бегаешь, все балуешь, — отечески возмущался сторож. — А ежели кто пронюхает, как ты старые бланки «уничтожаешь»?

— Да кому узнавать-то? — смеялся помощник секретаря. — Кроме тебя и меня ни одной собаке неведомо. Подумаешь, не сжег я стопку-другую, а в городе на рынке загнал. Пользы с тех бланков никакой, а мне денежка.

— Эх, мне бы в город съездить, хоть на часок, — вздохнул сторож. — Жену проведать, детишек. Как она у меня там, горемычная…

— Ну, так за чем дело стало?

— До города полдня добираться, если без задержек! А я на своего оболтуса-помощника Институт оставить не могу. А ну как взбредет что в его суеверную головушку?

— А я сегодня в город поеду, — не без хвастовства сказал помощник секретаря.

— С какой это радости?

— Ты только никому, ладно? Это секрет пока. Так вот, сегодня наставники малышню в сторону Гарлея повезут, на ведов глазеть. Я с ними еду. По пути и в город заглянем, да не в один. Я уж и бумажками на продажу запасся. Гульну!

— Ты смотри, не болтай про это больше. Услышит кто — головы не сносить…

Клима почувствовала боль и сообразила, что уже невесть сколько времени держит пальцы сцепленными, аж кожа побелела, а ногти сейчас того и гляди кровавые ранки на ладонях оставят. Девушка торопливо ослабила хватку и мигом позабыла об этих мелочах. Ничего себе разговор! Такие подслушать доводится несколько раз за жизнь! Вот повезло, так повезло!

В голове моментально сложился план — легко и просто, как всегда в минуты озарения. Как заявить о себе, где и когда собрать сторонников для первого общего разговора… Центр груди резко кольнуло. Клима достала из-под воротника медальон. Это он кололся, не иначе. Но как? Чем? Обда перевернула его вогнутой стороной, вгляделась и на мгновение обомлела. Среди непонятных закорючек теперь выделялось одно-единственное четкое слово на принамкском языке: «Шанс».

…На церемонии коронации тоненькая хрупкая девушка против всех правил говорит пламенную речь, и от ее слов в экстазе беснуется толпа. Шанс снискать любовь…

…Рябая некрасивая девица идет на званый обед, зная, что ее не выпустят оттуда живой, и недрогнувшей рукой принимает у отравителя полный яда кубок. Она ведь обда, она выкрутится, но получит шанс стать уважаемой даже среди врагов…

…Десятилетний мальчик бросается под колеса повозки, почти не надеясь, что его разглядят в толпе и не раздавят насмерть. Шанс быть увиденным…

…Трехлетняя крошка успевает перехватить за голову изготовившуюся к броску змею. Шанс остаться в живых…

…Молодая привлекательная женщина, стоя в базарный день на самой людной площади столицы, вырезает на животе знак обды. Если бы она ошиблась, и порезы, сияя зеленью, не затянулись, она бы умерла. Шанс доказать свою правоту…

Яркие образы вонзились в память так внезапно, что Клима чуть не вскрикнула. Вот каков, значит, первый элемент формулы власти! Шанс. Возможность, которую непременно надо использовать на всю катушку, иначе не добьешься успеха. Шанс у каждого свой и дается единожды.

— Что ж, — одними губами произнесла Клима, проводя указательным пальцем по заветному слову, — значит, теперь мое время точно пришло.

Именно здесь, в трухлявом сарае с инвентарем, и не четыре года назад, когда горбоносая девочка со странными глазами нашла в библиотеке загадочную книжку, а сейчас, под чистым небом июня, начался нелегкий путь новой обды к вершине власти.

— Ты сошла с ума! — Гера воздел глаза и руки к чердачному потолку, будто ведя диалог с высшими силами: «Вы видели? Нет, вы посмотрите, что она вытворяет! Ну, разве можно так?!»

— Успокойся, — проворчала Клима. Даже зная Герину впечатлительность, на такой эффект она не рассчитывала.

— Успокоиться?! Я должен успокоиться?! Сначала ты вытаскиваешь меня прямо с урока — с дипломатических искусств, между прочим! Потом тащишь нас с Вылей на чердак и заявляешь, что собираешься устроить общий сбор нынче ночью, прямо в актовом зале Института! И после этого требуешь от меня спокойствия?! Моя обда совершенно стукнулась об тучу, а я должен быть спокоен!

— Да, — невозмутимо парировала Клима.

Остальные внимали. Ристинка — с безразличием, Тенька — с вечным интересом, Выля — обреченно. Она постоянно присутствовала при таких спорах и примерно знала, чем все кончится. Гера поорет-поорет, потом смирится с весомыми Климиными доводами и бросится ей помогать. Но поругаться сначала до хрипоты — обязательный ритуал. Хотя сейчас Выля была согласна с Герой. Настолько абсурдных идей за Климой раньше не водилось. Какова наглость (или глупость) — устраивать политически незаконную встречу в одном корпусе с кабинетом директора и комнатами прочих руководителей! А участников там будет без малого треть Института!

— Ты не могла раньше сообщить? — сокрушался Гера. — Хотя бы за неделю-две?

Клима немного поразмыслила, признаваться или нет, но потом все-таки сказала:

— Я приняла решение сегодня утром.

— Что-о?! А… Но…

Пока Гера хватал ртом воздух и пытался вернуть на место почти проглоченный от потрясения язык, голос подал Тенька:

— Я так понимаю, ты хочешь все организовать за этот день, с нуля. То есть, сделать так, что собрание прямо под носом у институтского начальства пройдет незаметно. Или ты решила заявить о себе совсем в открытую?

— Нет, собрание будет тайным. Я все-таки не сошла с ума, вопреки Гериным убеждениям, и подставлять вместе с собой столько народу не собираюсь. Да и ваша помощь мне почти не понадобится. Я все устрою сама, только надо будет отпроситься с уроков…

— Сумасшедшая! — обрел голос Гера. — Твои повседневные подлости все же сильно действуют на рассудок…

— Может, мы лучше выслушаем Климин план? — перебила его Выля.

— А толку? — вполголоса буркнула Ристинка, будто самой себе. — Все равно: одни психи кругом…

И с холодной надменностью удалилась от общего сборища в противоположный угол. Клима тем временем принялась излагать свой план.

— Чтобы наше первое собрание прошло успешно, в актовый зал не должен зайти никто из наставников, а директор и прочая верхушка — и вовсе быть вне Института.

— «Директор и прочая верхушка»! — всплеснул руками Гера. — Это ж сколько человек?

— Считай: сам директор, три его помощника — по каждому на отделение, заместитель директора, опять же, с помощником; секретарь (он тоже важная шишка), помощник секретаря, наставница дипломатических искусств — она на Орден шпионит. А до кучи еще сторож и его помощник — вечно свои носы повсюду суют, особенно по ночам.

— Одиннадцать человек! Ты всерьез намереваешься избавиться от всех до вечера? Притом еще ни разу в истории Института пост не покидали все. Клима, ты так спокойно об этом говоришь, что я чувствую себя то ли пустым паникером, то ли врачом при сумасшедшем доме.

— Зная Климу, скорее первое, — фыркнул Тенька. Но потом посерьезнел и добавил: — Мне, честно говоря, тоже кажется, что незаметно убрать одиннадцать человек за день, да еще в одиночку — это перебор. Хотя идея интересненькая…

— Для меня нет ничего невозможного, — Клима сказала это негромко и почти совсем без выражения, но от ее голоса все присутствующие, даже Ристинка в своем углу, потрясенно оцепенели. Гера поежился и ссутулил плечи, словно хотел поклониться до земли, но из последних сил сдержался.

А Тенька открыл для себя еще одну черту непростого Климиного характера. Обда могла советоваться, спорить, пререкаться, иногда идти на мнимые уступки, но решение всегда принимала сама, не считаясь при этом даже с самыми близкими. И если окружающие в уговорах перегнут палку — давила своим властным величием. Неприятная черта, но чем-то полезная.

— Наставников этой ночью в Институте будет совсем мало, — говорила между тем Клима, — Почти половина всегда тут не ночует, а еще некоторая часть уедет с младшегодками в Гарлей и будет отсутствовать минимум три дня. Кстати, надо наших предупредить, чтобы под любыми предлогами остались. И вообще, всех за сегодня известить. Выля, Гера, передайте это по вашим цепочкам. Быстро.

— Как ты узнала, что они едут на границу? — осведомился Гера. — Это ведь традиционно держится в секрете.

— Подслушала. Ристя, твоя явка на собрание обязательна, иначе выдам Ордену.

— Это жестоко, — отметил вед.

— Тебя не спросила, — зло бросила Клима, и Тенька понял, что сейчас под руку обде лучше не лезть.

— Ты скажи, как тебя с уроков отпрашивать? — уточнила Выля.

— Соври что-нибудь. К примеру, я так испугалась грядущей контрольной по полетам, что заперлась в мастерской и пытаюсь совершить невозможное: учу дрова летать.

— У вас еще и контрольная на носу? — схватился за голову Гера. Абсурдность Климиной затеи в его понимании не просто зашкалила, а улетела в неведомые звездные просторы, к иным мирам, куда так стремился Тенька.

— Какие еще дрова? — удивилась Ристинка. — Вас на летном нелепице учат.

— Мы так доски называем, особенно никудышные, — пояснила Выля. — Свою прежнюю доску Клима сломала, а та, которую ей выдали взамен, вообще нелетучая. Если к контрольной наша обда чего-нибудь не придумает, ее вполне могут выпереть из Института.

— Интересненько выйдет, — заметил Тенька. — И незаконные общества создавала, и интриги плела, с ведами и политическими преступниками в нашем с Ристей лице якшалась, а выгнали в итоге за неуспеваемость! Забавное место — ваш орденский Институт. А могу я на эту доску взглянуть? Может, наколдую чего. Я, конечно, не сильф, но однажды нечаянно поднял в воздух свою сестру — дурища так вопила, что в итоге была уронена с метровой высоты. Хотя теоретически могла и выше взлететь…

— Смотри, — пожала плечами Клима. — Я занесу. Или Выля, если у меня времени не будет…

— Не тревожься, — рассмеялась одногодница. — Сама уж о твоей доске позабочусь. Ты ж у нас обда, не властительское это дело — доски друзьям на починку таскать. Тебе бы все интриги плести.

— Если б ты еще свои обязанности так хорошо понимала… — равнодушно бросила Клима. — Все, нечего мешкать. Гера, Выля — на уроки и всех оповещать, Ристя — готовься к собранию, хотя бы морально, Тенька — просто готовься. Я за вами зайду или пришлю кого-нибудь.

Клима задумчиво переступила с ноги на ногу у кабинета институтского секретаря и нервно почесала длинный нос. Ей требовалось выманить секретаря наружу, но совершенно не следовало попадаться ему на глаза. Будь сейчас перемена — словила бы первую попавшуюся младшегодку и попросила передать, что директор проводит срочное совещание, и всем важным персонам надо прийти. Но сейчас урок, младшегодки в классах, а старших с известиями не посылают — не принято. Надо придумать что-то другое, не ждать же еще полчаса. Клима прильнула к щелке между дверью и косяком, чуть слышно кашлянула и скороговоркой пропищала:

— Помогите-спасите, там девочка покалечилась, скорее, она умрет сейчас, на лестнице, совсем!

И рванула прятаться за угол. Лестница в другой стороне, до нее минута шагом, полминуты — бегом, значит, времени мало, но должно хватить. Дверь кабинета хлопнула — секретарь выглянул наружу.

— Эй, кто здесь? Что за шутки?

Пауза. Прислушивается, думает. Покалеченная девочка на лестнице — это серьезно, особенно если правда. Лучше сходить, проверить — ноги не отсохнут, даже наоборот, разомнутся, а совесть будет чиста. А кабинет на какую-то минуту запирать, да еще посреди урока — позорная паранойя.

Клима дождалась, пока секретарь скроется за поворотом (да здравствуют кривые институтские коридоры!), потом торопливо добежала до кабинета и зашла внутрь. К счастью, секретарь был не только благородным и совестливым человеком, но еще и аккуратным — стопки листов и бланков на столе лежали если не в идеальном, то во вполне приятном глазу порядке. Ага, вот и орденские бумаги, с гербами, печатями и золотым тиснением. Климе нужна всего одна такая, а еще разорванный конверт из мусорной корзины, их лишь в Мавин-Тэлэе делают. Секретарь сможет заметить пропажу, только если пересчитает все гербовые листы и заглянет под стол, в корзину. И это при условии, что он помнит, как, чего и сколько было раньше. Еще и полминуты не прошло, а обда уже выскользнула из кабинета и побежала прочь, пряча в рукаве заветные бумажки.

— Тенька! — на выдохе позвала Клима, влетев на чердак. Вед, только что мирно подремывавший на мешках с тряпьем, от неожиданности подскочил и едва ли не по струнке вытянулся.

— Что случилось? Пожар? Нападение? Ты узнала нечто страшное или, наоборот, о тебе узнали? — встрепенулась Ристинка.

— Нет! — отмела Клима. — Тенька, ты умеешь склеивать без следа рваную бумагу и выводить чернила?

— Насчет бумаги только теоретически, а чернила регулярно вывожу. Я ужасно неаккуратный, если дело касается чистописания. Ход экспериментов конспектировать надо, особенно когда там все так интересненько начинает получаться, что не знаешь — отсмеяться для начала или устранять последствия. А порой эти самые последствия начинают взрываться или разбегаться, пугая сестру. Столько лет вместе живем, а она не привыкла!..

— На, выведи надпись на конверте. И потренируйся на чем-нибудь склеиванию, чтобы опять «интересненько» не вышло. Видишь, тут почти полный разрыв? Ристя, у тебя почерк красивый?

— Раньше каллиграфический был, — вздохнула Ристинка, садясь к Теньке на мешки, поближе к центру событий. — А после того, как три года на врачевательском проучилась — беда прямо.

— А ну-ка покажи…

Клима сунула Ристинке одну из валяющихся на чердаке тетрадок, пододвинула пузырек кирпично-рыжих чернил и перо. Ристя написала на пробу свое полное имя. Клима объявила, что это в самый раз, заменила тетрадь на орденский бланк и велела записывать под ее диктовку.

— Где ты это раздобыла? — вытаращила глаза Ристя.

— У секретаря стащила. Записывай. Кстати, тебе приходилось видеть орденскую документацию?

— Ага, было дело пару раз.

— Оформляй, как письмо от наиблагороднейшего. Умеешь?

Бывшая благородная госпожа ненадолго задумалась, припоминая. Потом кивнула и приготовилась писать.

— Ты нужен мне в столице, срочно, — диктовала Клима. Она, разумеется, не знала, как пишет письма наиблагороднейший своим подчиненным, и мало задумывалась, что сейчас говорит. Климу вела интуиция, острое, безошибочное, неумолимое чутье, часть таланта обды. — Вылетай, как только прочтешь это письмо, все подробности по прибытии. Промедлишь — казню. Записала?

— Да-а, — протянула Ристя. — Ты в самом деле думаешь кого-то этим провести?

— Бланк подлинный, на конверте печать, — бросила Клима. — Директор при всем желании не сможет отмахнуться.

Правда, без накладок не обошлось: при подписании конверта Ристя ухитрилась поставить здоровенную кляксу, но Тенька, к счастью, сумел все исправить. Потом сам вед напортачил со склеиванием — уже запечатанный конверт ровно и красиво вывернулся наизнанку. Клима зашипела и крепко сцепила руки в замок. Тенька задумчиво поцокал языком, сходил к окну попить воды и с более-менее свежей головой сумел все исправить. Обда схватила готовое письмо, якобы из самого Мавин-Тэлэя, и унеслась так же стремительно, как появилась.

— Интриганка паршивая, — буркнула ей вслед Ристя.

С чердака Клима прибежала в сад — переждать перемену и заодно завершить дело с письмом. Девушка бросила конверт на дорожку, недалеко от калитки. Словно его выронили при доставке общей почты. Не пройдет и получаса, как конверт будет найдет и передан по адресу — в директорские руки. Нынче ночью директор будет на полпути к Мавин-Тэлэю. И даже если каким-то чудом его завернут с дороги, раньше завтрашнего вечера он в Институте не покажется. А Климе этого только и надо.

Уже собираясь покидать сад, обда нарвала большой букет красной сирени…

Наставница дипломатических искусств уже минут пять остервенело терла пальцами переносицу. Противная щекотка в носу не проходила, дышать становилось все трудней. Проклятый запах красной сирени сегодня преследовал женщину буквально повсюду: в классах, в коридорах и даже в собственном кабинете. Именно там воняло особенно сильно, несмотря на закрытые окна. Наставница дипломатических искусств задыхалась и нервничала. В глаза словно солено-кислого песку сыпанули, горло раздирал кашель.

— Госпожа наставница, тебе нехорошо?

— Заткнись, Клима.

Сиренью несло даже от самой верной докладчицы, что особенно противно.

— Признавайся, ты была сегодня в саду? Апч-кхи…

— Нет, как можно. Уроки ведь.

Даже сквозь навернувшиеся слезы видно, насколько честны эти большие черные глаза. Не врет. Так врать никто не умеет, даже сама наставница.

— Значит, говоришь, с обдой ты больше не встречалась?

— Она меня избегает, по-моему. Но я сделаю еще одну попытку…

— Не надо. Спугнешь. Эти несколько дней лучше вообще бездействуй, устрой себе передышку-у-а-апчхи! Кхе…

— Госпожа наставница, — почти жалобно лепечет Клима, — может, и тебе, того, передохнуть? Я, конечно, не в свое дело лезу, но ведь ты сама меня этому научила…

— А знаешь, это выход, — пробормотала наставница дипломатических искусств, отыскивая на здоровенном носовом платке наименее мокрое место. — Пожалуй, Клима, ты сейчас права. Уеду из Института на пару дней, хоть подышу нормально… Апчхи! Сегодня же пакую вещи, нет, прямо сейчас. А ты иди отсюда, у тебя скоро урок.

И подумала, как забавно руководить этой глуповатой, но исполнительной и верной девчонкой. Все что ни скажешь — делает, любую ложь на веру принимает. Надо бы после Института сделать ее своей помощницей, жалко такие кадры на полях сражений терять. Тем более, говорят, на доске эта Клима не блещет. Да и внешностью высшие силы обделили. Такую либо в поломойки, либо в доносчицы.

Ни на какой урок Клима, разумеется, не пошла. Поднялась на этаж выше, достала из-под куртки и выбросила в ближайшее окно мятые, но все еще пышные кисти красной сирени. Немного постояла, упершись лбом в холодную, обдуваемую ветрами стенку из беленого камня. Собиралась с мыслями. Время подходило к обеду, а Клима не провернула и половины задуманного. Но самое главное сделала — наставница дипломатических искусств в ближайшие дни никому не помешает. Девушке порой стоило немалых трудов скрывать от этой орденской шпионки свою истинную суть. Но, тем не менее, наставница пока ни в чем ее не подозревала. Иначе Клима ни за что не смогла бы проделать трюк с сиренью. Только от верного слуги хитрый опытный человек не ждет подвоха. Клима взяла себя в руки, прогоняя мимолетную тень усталости, и уверенно направилась обратно к кабинету секретаря.

В пустынном коридоре за прошедшие несколько часов ничего не изменилось, словно время здесь и вовсе застыло. Так же кружатся белые пылинки в широких солнечных лучах, на темном полу выделяются недомытые с утра разводы. Из-за прикрытых дверей классных комнат глухо доносится бубнеж — идут уроки.

Клима с деланной робостью поскреблась в секретарскую дверь и вошла, немного сутулясь и опустив глаза. Она никогда раньше не имела дел с институтским секретарем, поэтому он не мог знать ее имени. Разве только слышал краем уха, если интересуется местными интригами, что у наставницы дипломатических искусств есть верная осведомительница с необычно длинным для уроженки Принамкского края носом. Из-за этого проклятого органа Климу везде узнавали все, кому не лень.

— Приветствую тебя, уважаемый господин секретарь. Можно мне войти?

— Заходи, — «уважаемый господин» с удивлением поднял голову от стола. — В чем дело, девочка? Сейчас вообще-то урок.

— Ах, господин секретарь, — затараторила Клима, срываясь с порога и присаживаясь на краешек свободного стула, — я такое услыхала, такое, что аж дышать спокойно не могу, не то что наставнику внимать. Руки трясет, а сердце бьется, бам-бам, словно колокол…

— Что произошло? — поморщился секретарь. Еще бы! Эту манеру говорить Клима переняла у сплетницы Гульки, которую выслушаешь хоть бы лишь за тем, чтоб отвязалась. Другого способа заинтересовать собеседника юная обда сейчас не нашла. Девичьего очарования у нее нет и в помине, сверкать властными глазами неуместно, а просто дурить голову речами лучше на следующих этапах разговора.

— Такой кошмар, такой ужас! Ах, я страшно боюсь, что ты мне не поверишь! Но я ведь не смогла бы держать это в себе, и рассказывать стыдно, ведь выйдет будто бы клевета, но я так честна, так люблю наш замечательный Институт, что просто не могу промолчать. И недоверие твое, господин секретарь, мне словно ортона в горло…

Клима картинно всхлипнула, будто в истерике.

— А ну, перестань! Говори как есть, а уж потом разберемся, правда или ложь.

— Только ты пообещай, господин секретарь, что поверишь мне, а то иначе у меня со страху язык сводит.

— Ладно, обещаю, если не шибкая нелепица будет твой рассказ. И говори, не реви.

Клима цапнула слушателя за руку, чтобы лучше ощущать все перемены в его настроении, перестала всхлипывать и проникновенно начала, постепенно убирая из голоса суетливость:

— Только что я совершенно нечаянно услышала чужой разговор. Я не видела собеседников, но один из голосов узнала точно. Это был твой помощник. И я готова поручиться в этом перед самим наиблагороднейшим. Так вот, господин секретарь, вообрази себе, какой ужас я испытала, когда поняла суть того разговора! А беседа шла не о пустяках, нет. Твой помощник рассказывал, что смеет частенько воровать с твоего стола ценные печати, бумаги с тиснением и даже гербовые бланки. Он крадет их регулярно, не боясь, а потом продает в городе всем желающим. Как же меня взволновало это известие! Помощник нашего замечательного господина секретаря позволяет себе низменное подлое воровство! И это все в стенах Института! Каюсь неимоверно, но поначалу я подумала, что ты тоже замешан в этом, ведь кражи длятся уже не первый год. Я хотела пойти сразу к благородному господину директору. Но потом подумала и поняла: не может такой порядочный человек, как секретарь орденского Института, поощрять беззаконие. И пришла сюда, надеясь, что ты поверишь мне и накажешь своего помощника, вора и предателя добродетелей орденских. Ведь так и до якшаний с ведами недалеко! А еще я узнала, что твой помощник на днях опять в город едет, да к тому же на границу. Кто знает, кому он продаст наворованное теперь?

О помощнике секретаря можно было рассказать и наставнице дипломатических искусств. Как раз в ее компетенции случай. Но у секретаря имелось перед наставницей одно преимущество: он был глупее и не умел вести свою интригу. Наставница может покарать преступника, а может и замять дело, разобравшись во всем подробней. Ни с какими ведами помощник секретаря на самом деле не якшается. Зато его удобно шантажировать. Обда же добивалась устранения человека, а не расширения агентуры госпожи наставницы дипломатических искусств.

Сначала Клима чувствовала, что секретарь ей не верит. Или просто слегка не доверяет. Но по мере нагнетания обстановки его беспокойство росло. Когда удерживаемая ею рука напряженно сжалась, Клима подняла голову и посмотрела собеседнику в глаза. Пристально, неотрывно, гипнотически. Нужно было мягко склонить человека на свою сторону, а не ошеломлять его властными взглядами. Когда речь пошла о ведах, девушка добавила в голос твердости и вкрадчивости. «Как же так, твой помощник оказался предателем, — скользило невысказанное обвинение, — а не предатель ли ты сам? Я могу многим рассказать, очень многим…» К концу речи секретарь верил Климе безоговорочно, боялся кары за собственную халатность и желал немедленно разделаться с неверным помощником. Конечно, когда после разговора пройдет пара дней, секретарь уже не будет так уверен в правильности своих нынешних порывов. Но на выполнение Климиного плана хватит пары часов.

— Ты умница, что обратила внимание на тот разговор. И правильно поступила, когда решила рассказать мне. Конечно же, я прямо сейчас приму меры. Иди на урок, а если встретишь по пути моего помощника — не бойся, лучше шли его ко мне. Поняла?

— Да, господин секретарь. До свидания, господин секретарь.

Второй раз за день Климу посылали на урок. И второй раз она пренебрегла этим указанием. Целых полчаса девушка потратила на поиски помощника секретаря — не хватало еще такой важный момент на самотек пускать!

Она нашла его в толчее перемены, отправила к начальству и мысленно вычеркнула еще двоих людей из списка на выдворение из Института. Помощник секретаря наверняка будет заключен под стражу: все-таки кража бумаг, да еще с возможными подрывными намерениями — крайне серьезный проступок. А секретарь в сегодняшней поездке с младшегодками на границу волей-неволей заменит непутевого помощника.

Клима огляделась по сторонам и высмотрела в толпе мальчишек-восьмигодок с летного отделения несколько знакомых лиц.

— Нелька, Вапра, Кезар, идите сюда!

Сквозь гомон и смех мальчики услышали голос своей обды и протолкались к ней, недоуменно косясь друг на друга. Клима отвела их к стенной нише, подальше от любопытных ушей, и торжественно произнесла:

— Друзья мои, соратники, до сих пор вы не знали друг о друге важную вещь. Все вы — мои последователи. Нелька, не надо так коситься, я ведь говорила тебе, что из восьмого года не ты один дал мне клятву.

— Но я бы никогда не подумал, что остальные — мои лучшие друзья!

— Благодарю, что так ревностно хранили тайну. Ваша дружба после этого только укрепится. У меня есть для вас задание. Оно может показаться не совсем важным, но поверьте, как верили всегда: важнее того дела, что я поручаю, сейчас нет ничего, даже контрольная по пилотажу имеет меньшее значение. Вы поняли меня?

— Все сделаем, что скажешь, — кивнул за друзей Кезар.

— Знаете Гульку из ласточек девятого года? Кучерявая такая, шустрая.

— Кто ж ее не знает! Такую курицу еще поискать, — фыркнул Нелька.

— Разыщите ее и сделайте так, чтоб она услышала ваш разговор, до последнего слова. Говорить будете о том, будто собираетесь нынешней ночью залезть в сарай на летном поле и стянуть пару вещиц. Но вы очень опасаетесь, что о вашей авантюре проведает помощник директора по летному отделению, ибо если он окажется в сарае этой ночью — конец всему. Нагнетайте обстановку, побольше таинственности и важности, я знаю, Вапра, ты очень хорошо это умеешь. Не затягивайте с выполнением моего задания — чем скорее, тем лучше. Крайний срок — следующая перемена. Все ясно? Замечательно. Я верю, вы меня не подведете.

— Клима, — окликнул Нелька, когда обда уже развернулась, чтобы уйти, — это правда, что сегодня ночью в актовом зале…

— Да. И если вы успешно справитесь с моим поручением, это сильно поможет в организации. Попутного ветра!

Это было одно из сильфийских пожеланий удачи. Оно хорошо прижилось среди воспитанников летного отделения.

Помощник директора по политическому отделению был занят. С утра он позабыл открыть окна, и сейчас горбился в душном кабинете за рабочим столом. Однако помощник директора не замечал духоты и неудобства собственной позы. Он писал Письмо. Но не деловое обращение к начальству, не распоряжения наставникам и даже (о, редкость!) не служебный донос. Послание, занимавшее сейчас всего несколько строчек, было любовным.

«Драгоценная моя, желанная. Мне мучителен каждый миг разлуки с тобой. Мечтаю вновь увидеть твои золотистые локоны, объять губами каждую частичку твоего нежного тела. И наяву мне снятся твои янтарные глаза, которые затягивают мою…»

— Господин помощник директора, можно войти?

В дверях топталась нескладная горбоносая девятигодка. Летчица, судя по форме. Только на летном отделении девочки носят штаны.

— Чего тебе? — не по уставу раздраженно спросил помощник директора. Ему хотелось поскорее вернуться к Письму, а мысли сейчас витали далеко от Институтских стен. В Мавин-Тэлэе ждала ответа благородная, пока незамужняя красавица с «янтарными» глазами. И затягивать это ожидание не следовало.

— Ты меня помнишь? Ты у нас на восьмом году два раза политическое воспитание заменял.

— Не припоминаю. Если это все, немедленно покинь кабинет, я сейчас очень занят.

Огромные глаза непрошеной посетительницы выразили небывалое горе.

— Ах, господин помощник директора, я всего лишь хотела сказать, что ты мой самый любимый наставник, я запомнила те два урока на всю жизнь! И когда узнала, что ты покидаешь нас, решила попрощаться…

— Что за чушь? Я никуда не ухожу.

— Как, тебе не сказали еще? — девчонка прижала ладони к щекам. Было видно, что она вот-вот расплачется. — Только что я спешила на урок. И увидела списки на увольнение, вывешенные, как полагается, на двери кабинета господина заместителя директора. И там было твое имя. Какое горе для меня!..

Помощник директора удивленно приподнял брови. С нынешним заместителем они были лучшими друзьями. И еще сегодня утром тот собирался хлопотать за внеочередную премию для своего товарища. Чушь какая-то, иначе не скажешь. От потрясения помощник даже почти вспомнил фамилию девчонки: Черана или Ченара… А имя вроде на «К». Ее еще наставница истории сильно хвалила. А наставница полетов ругала.

— Ты перепутала, наверное, сдуру. Иди на урок и не забивай себе голову.

Помощнику директора показалось, что девочка странно ухмыльнулась. Но в этот же миг она заревела так жалостно, что все ухмылки были списаны на игру света.

— Я… уйду, — лепетала девчонка сквозь слезы. — А тебя уволят… насовсем… нет, ни за что! Позволь, умоляю, остаться с тобой до конца!..

— Сейчас же прекрати истерику!

— Не могу… не получается… Ах, ох, что же теперь будет… мне так стыдно за себя, господин по…

Рыдала девятигодка противно. Ее и без того малосимпатичное лицо покраснело, скривилось. Другое дело — златокудрая госпожа из Мавин-Тэлэя. Даже от слез краше становится.

— Уймись, кому сказал! — девчонка на миг подняла глаза, и было в них что-то такое, от чего помощник директора немного смягчил тон: — Посиди, успокойся. Окно открой. Я тебе воды принесу. И только попробуй к моему приходу не успокоиться!

Когда помощник вернулся, девятигодка уже не плакала, а стояла напротив раскрытого окна и что-то высматривала в небе. Воды она отпила совсем чуть-чуть и сразу виновато затараторила:

— Ты не сердись только, господин помощник директора. Я окно открыла, ветер дунул, и бумага со стола — фьють! Улетела, я ничего сделать не смогла. Это важная очень была бумага, да? Я могу спуститься и поискать внизу…

— Не надо, она, наверное, уже за забором. Не беспокойся, там не было ничего важного.

— Я еще сказать хотела, — девчонка теперь глядела прямо в глаза, даже к руке его прикоснулась. — Когда я увидела тот список, то зашла к господину заместителю директора, хотела узнать, за что тебя уволить хотят. А он накричал на меня, и велел тебе передать, что объяснит все ночью, в Институтском саду, у дальней аллеи. Не раньше и не позже. Дозволь мне на урок идти, я уже совсем опоздала.

Помощник дозволил. Когда за девятигодкой закрылась дверь, он опять сел за стол и достал чистый лист. Занес перо над бумагой, подумал, отложил. Вдохновения больше не было. Он не знал, что несколько минут спустя его лучшему другу, заместителю директора, подбросят под дверь, на которой не висело сегодня никаких списков, такое послание:

«Твой лучший друг склонил твою жену к измене. Сегодня ночью он будет гулять в саду у дальней аллеи. Доброжелатель».

А к записке будет прилагаться любовное письмо без адресата, якобы улетевшее в окошко.

Клима сидела на подоконнике и кусала губы. Сильфийские часы в холле показывали половину третьего. Из открытого окна девушка хорошо видела поле и тренирующихся там мальчишек с десятого года. Сегодня они не летали на досках, а учились управлять очередным чудом сильфийской техники — тяжеловиками. По слухам, Орден закупил около восьми сотен этих машин, а десяток отдали Институту. Девочки на тяжеловиках не работали, силенки не те. А у парней уже третье занятие.

Диковинное изобретение походило на бронированную карету без излишеств, с шестью толстыми тяжелыми колесами. Наверху и сбоку находились квадратные люки, чтобы залезать внутрь. Клима не могла знать, что там, но видела: в тяжеловик помещаются четыре человека с оружием и экипировкой. Грязно-желтая махина могла быстро ездить вперед и назад, с трудом и скрежетом разворачиваться и плеваться огненными струями на расстояние трех десятков шагов.

Тяжеловики существовали всего ничего, а про них в Институте уже ходила байка. Якобы веды, впервые увидав на поле боя карету в броне, изрыгающую огонь, решили, что орденцы поступились принципами и воспользовались колдовством, вызвав из иных миров какую-то нечисть. И решили веды загнать непонятную жуть обратно. Собрались с силами, поворожили — ничего! Тогда подумали, что Орден, потеряв всякий стыд, свою нечисть еще и защитой колдовской обеспечил. Набежали к тяжеловику веды самые маститые, пыхтели-пыхтели, но все без толку. Ездит тяжеловик по полю, жжет неприятеля напропалую, и ничто его не берет. Тогда вызвали из самой ведской столицы, города Фирондо, Эдамора Карея. Мол, он среди ведов самый коварный и беззаконный, придумает что-нибудь. Вышел Эдамор Карей к тяжеловику, репу почесал, в носу для солидности поковырялся. И, о чудо! «Страшная нечисть из иных миров» остановилась, развернулась и уехала. Эдамору Карею достались ведские почести, а тяжеловику, выстрелявшему за время боя весь огонь, — сильфийское горючее. Когда Гера рассказал эту байку Теньке, тот оскорбленно фыркнул и заявил, что все это — брехня. И веды не дураки, и Эдамор Карей в носу не ковыряется. «Совсем?» — язвительно уточнила присутствовавшая при разговоре Ристя. «На людях — да!» — отрезал Тенька. И добавил, что Эдамор Карей — гений, а орденские тяжеловики веды плавят, как огонь — восковую свечку.

…Из крайнего тяжеловика ловко вылезла фигурка в желто-коричневой форме, повертела головой. Клима не была уверена, что Гера разглядит ее с такого расстояния, но все-таки помахала и указала на подоконник. Мол, встретимся здесь после урока. Каким-то чудом «правая рука» сумел ее рассмотреть и махнул в ответ. На всякий случай Клима повторила свой жест. Ответить снова Гера не успел: над полем зазвучал приказ наставника, и воспитанники скрылись в тяжеловиках.

— Ченара! Ты-то мне и нужна!

Увлекшаяся Клима вздрогнула и резко обернулась, едва не вывалившись из окна. За ее спиной стояла шустрая тридцатилетняя женщина с явной примесью сильфийской крови — остроносая, кучерявая, с длинными цепкими пальцами. Это была помощница директора во врачевательском отделении, самая молодая из всех, кого назначали на подобную должность.

— Я внимаю тебе, госпожа по…

— Ах, не надо этих церемоний, деточка! Это ведь ты в начале лета с доски упала и разодрала ноги?

Клима осторожно кивнула. С одной стороны, ей сильно повезло, что госпожа помощница проявила к ней интерес. Не надо будет искать предлог для разговора — ведь эта женщина тоже из тех, кого следует уболтать и услать подальше. С другой стороны, помощница славилась своей патологической тягой к врачебным экспериментам. Изучала каждый синяк, замеченный на воспитанниках, испытывала на них всякие припарки сомнительного происхождения. Поговаривали, даже мышей по ночам резала для собственного удовольствия. Поэтому завладеть вниманием госпожи никому не хотелось. Особенно после истории с Гулькиным чирьем на коленке. Сплетница растрезвонила всему Институту, какие в лаборатории «врачихи» жуткие инструменты и тошнотворные запахи. А по стенам стеллажи, и на них банки с заспиртованными гадами. Гулька утверждала, что даже отрубленная голова веда есть, но ей никто не поверил. Чирей, кстати, прошел — то ли со страху, то ли припарки помогли.

— Я пишу трактат о шрамах, — объявила госпожа помощница, — а материала не достает! У тебя ведь шрам остался?

— Э-э… вроде, — растерялась Клима. «Врачиху» она оставила на закуску и еще не продумала, как с ней себя вести. Образ восторженной истерички тут не подойдет, рассудительной умницы и туповатой фанатички тоже. Помощница сама была такая, жила в своем мире, по ведомым только ей понятиям.

— Превосходно! Я вижу, ты ничем не занята, пойдем ко мне. Это ненадолго, я только сделаю пару зарисовок.

«Врачиха» подхватила Климу под локоток и потащила прочь от окна, Геры и коварных идей.

«Нет, — размышляла юная интриганка, — до лаборатории мы дойти не должны. Времени у меня и так мало, а если застряну где-нибудь на пару часов… Глупо обольщаться насчет «ненадолго». Сначала она зарисует, потом ей понадобится осмотреть, потом провести десяток-другой экспериментов…»

— Прости, госпожа, но я не могу пойти с тобой, — звучало глупо, Климу уже вытянули на лестницу, — я жду… ждала у окна наставницу, она может прийти в любой момент и сильно на меня разгневаться.

— Забудь, — беспечно отмахнулась помощница. — Мое дело важней. И вообще, на сегодня я освобождаю тебя от занятий. С наставниками сама договорюсь.

Они миновали первый пролет и заспешили выше — лаборатория располагалась в одной из башен.

— Но я не могу пропустить уроки, — из последних сил гнула свое Клима, — ведь я собиралась сегодня поставить свой первый эксперимент… — попытка говорить на понятном для собеседника языке.

— Вздор! Какие в твоем возрасте могут быть эксперименты? Лучше посмотришь, как это делаю я.

Клима привела еще с десяток всевозможных доводов, но ничего не добилась. Неразрешимость злила ее. «Смотри мне в глаза! — хотелось зарычать обде. — Смотри мне в глаза и делай, что я велю! И не смей больше перечить повелительнице Принамкской земли!» Но так девушка, конечно, сказать не могла. Честолюбие и привычка, что все пляшут под ее дудку, не пошли Климе на пользу. Исчерпав красноречие, она не просто испытывала сильное раздражение, а гневалась не на шутку.

Они миновали еще два пролета и коридор, вышли на площадку одной из парадных лестниц. Теперь нужно было спуститься в холл, где начинались все винтовые, ведущие в башни. Стоя на верхней ступеньке широкой и крутой парадной лестницы, Клима поняла, что сейчас может придумать только один выход из создавшегося положения. Гера назвал бы его подлым, даже преступным. Но для взбешенной обды сейчас все средства были хороши. Клима рванулась, высвобождая руку, и незаметно подставила госпоже подножку.

Крик эхом отскочил от каменных стен пустого холла. «Врачиха» замахала руками, все еще пытаясь восстановить равновесие, но полетела боком через полдесятка ступенек, упала, прокатилась по лестнице до самого конца и затихла.

Громкий звук будто привел Климу в чувство.

— Что я наделала? — прошептала она, глядя на тело у подножия лестницы. Руки женщины были раскинуты, со лба стекала темная капля. Неестественное положение правой ноги почему-то пугало.

Клима быстро взяла себя в руки. Сделанного не воротишь, тем более от госпожи помощницы она все же избавилась. Теперь надо спуститься, продумать предстоящее вранье и с плачем позвать помощь. Последнее легче всего исполнить, сердце до сих пор неровно билось.

Девушка уже открыла рот, но заметила среди складок темно-зеленого форменного платья своей жертвы серебристый блеск. Клима наклонилась, следя, чтобы ее собственная одежда не измазалась в крови. Блестел конец тонкой цепочки, на какие обычно вешали ключи. Очевидно, госпожа помощница хранила ее в поясном кармане, а от удара цепь частично выпала. Клима быстро огляделась и вытянула второй конец. Точно, на цепочке болтались четыре ключа. Один массивный, от классной комнаты, другие поизящней. Высшие силы знают, что они должны открывать. Клима спрятала цепочку в собственный поясной карман. На досуге надо будет снять с ключей слепки, а оригиналы подбросить под лестницу, якобы закатились. Вот, теперь можно и звать на помощь.

Пронзительный вопль смешался с солнечным светом из окон. Зазвенел воздух.

— А-а-а, убилась, госпожа уби-и-илась!

В коридорах пораспахивались двери классных комнат, в холл выбежали несколько третьегодок и какой-то наставник, судя по алому одеянию — политик. К причитаниям Климы добавился детский визг.

— Всем замолчать, — велел наставник, но его никто не слушал.

Народу прибавлялось. К месту происшествия подоспели воспитанники постарше и косяк пугливых первогодок во главе с молоденькой наставницей, которая тут же упала в обморок. Вокруг Климы и тела помощницы быстро образовалось плотное кольцо. Через толпу протиснулся дюжий десятигодка в зеленой врачевательской форме с ленточкой дежурного через плечо.

— Чего орешь, как об тучу стукнутая? — прикрикнул он на Климу и склонился над телом. — Не мертва госпожа, просто сознания лишилась. Эй, кто-нибудь, сбегайте за нашей наставницей, она в классной комнате осталась, вторая дверь слева по тому коридору.

— Что случилось, кто кричит во время урока? — это с первого этажа поднялся сторож. Люди расступались перед ним, пропуская в центр холла. — Высшие силы, да как же это так?! Девочка, перестань рыдать, ты же летчица, а не политик-второгодка.

— Ы-ы-ы, — завыла Клима и уткнулась сторожу в плечо.

— Прибегаем, а она стоит на этом самом месте и ревет, — доложил тем временем один из третьегодок.

— Свидетельница, стало быть? — уточнил сторож.

— А кто ее знает…

Привели наставницу-врача, часть воспитанников разогнали по занятиям, кого-то отправили за носилками в сарай на летном поле. Клима от сторожа не отлипала — ей надо было остаться с ним наедине.

— Перепугалась сильно, бедняжка, — сочувственно сказал кто-то.

— А по-моему, она просто истеричка, — цинично фыркнул давешний десятигодка.

— Я ее к себе отведу, — известил сторож. — Если что — там ищите. Успокою, расспрошу. Идем, девочка, все страшное позади. Госпожа помощница директора жива…

«А жаль», — холодно подумала Клима.