Герцоги налево, князья направо

Глава 32

Когда они с Николасом добрались до наемной кареты на Перл-стрит, кучер едва удостоил Поппи небрежным взглядом. Николас заверил ее, что заплатил этому типу достаточно для того, чтобы тот не задавал никаких вопросов. На дрожащих ногах она со своим ведерком для молока первой вскарабкалась на сиденье. Николас последовал за ней со своими дровами и матерчатым свертком.

Лишь тогда, когда экипаж тронулся с места, Поппи позволила себе расслабиться… так, немножко. Она прислонилась к плечу Николаса, совершенно мокрому, и начала смеяться.

— Не могу поверить… — Тут она расхохоталась. — Я хочу сказать, что не могу поверить… — Поппи выпрямилась, как ружейный шомпол, и уставилась на Николаса. — Неужели мы это сделали?

Николас, сейчас еще больше похожий на чернорабочего, чем раньше, поднял брови.

— Да, сделали, и бумаги, которые выпирают из твоего корсажа, тому доказательство.

Боже милостивый, в суматохе она совсем забыла об этих бумагах! Поппи вытащила их — к счастью, они почти не пострадали от дождя. Она бросила их на сиденье напротив.

— Я даже не знаю, смогу ли я просмотреть их прямо сейчас. Мне сначала надо прийти в себя.

— Мне тоже, — сказал Николас. — Но не оттого, что я незаконно проник в чужой дом. От впечатления о тебе. Ты просто восхитительна в обличье насквозь промокшей молочницы.

Наступило полное молчание, потом Поппи вздохнула и произнесла:

— А ты производишь потрясающее впечатление в роли чернорабочего. Особенно когда мокрый от дождя.

Поппи протянула руки, коснулась ладонями груди Драммонда и посмотрела ему в глаза.

Николас ухватился за один из шнурков на ее корсаже, потянул его, потом вдруг замер, не выпуская шнурок из пальцев.

Поппи все еще смотрела на него.

И перестала дышать.

Что-то в его глазах глубоко тронуло ее сердце. Он наклонился к ней, и она оказалась в его объятиях. Они поцеловались. И Поппи осознала, что это самый сладкий поцелуй в ее жизни. Потому что он сказал ей обо всем, что ее сердце уже понимало.

Она полюбила.

Полюбила Николаса.

Через несколько секунд после самого захватывающего поцелуя в его весьма многообразной практике Николас признался себе, что работать на секретные службы вместе с Поппи куда увлекательнее, чем в одиночку. Поппи становилась, пожалуй, излишне склонной к риску, и ему, Николасу, следовало именно поэтому быть предельно осторожным.

Когда они поженятся, а Николас считал такое их будущее неизбежным, он увезет ее в Сьюард-Холл. Однако он уже теперь спрашивал себя, каково ему будет возвращаться к работе в Лондоне, зная и думая о том, что она спит в его постели, имеет от него детей, ухаживает за цветами в его саду и попадает в переделки в его замке.

Насчет последнего Николас нисколько не сомневался. Жизнь в Сьюард-Холле в ее присутствии никогда не будет скучной и однообразной.

— Я готова, — произнесла она губами, вишнево-красными от поцелуев, и пересела на прежнее свое место. — Скажи мне, что тебя так удивило в том доме. Я знаю, ты был удивлен.

— Я тебе скажу. — Николас и сам все еще пытался осмыслить это. — Дом принадлежит начальнику нашего отдела. Я сразу узнал его почерк на страницах папок. А на письменном столе я увидел шарф, который он нередко надевает во время работы у себя в кабинете.

Поппи прижала к губам ладошку.

— Господи, случится же такое! Ты, выходит, обокрал дом своего работодателя?

— Это все равно что пробраться в спальню принца-регента, — сказал Николас. — Нечто переходящее все границы, и, откровенно говоря, подобное местечко ты ни за что не хотела бы увидеть.

— Как ты смог отыскать папку со сведениями о моей матери, ведь в твоем распоряжении были только все эти загадочные номера?

Поппи обрадовалась, заметив искру возбуждения в глазах у Николаса.

— Отчасти мне повезло, — сказал он. — Отчасти помогло то, что я хорошо знаю причуды и уловки руководителя нашего отдела. Его хобби — знание дней рождения всех и каждого, кроме того, он обожает игру с цифрами, числами и так далее. И я проделал в уме некие арифметические процедуры с моим собственным днем рождения, чтобы уяснить, смогу ли я найти мою папку. Перепробовал несколько разных комбинаций, и одна из них сработала. Дело в том, что он складывает цифры, обозначающие год, месяц и день рождения, и таким образом получает этот загадочный номер. Было достаточно легко определить номер твоей матери при помощи той же самой формулы.

Поппи наклонилась к нему, глаза у нее заблестели.

— А ты видел свою папку?

Он немного помедлил с ответом.

— Да, видел, но у меня не было времени просмотреть ее.

— Держу пари, что тебе этого хотелось, — хихикнув, подначила его Поппи.

— Я не столь в этом уверен.

— Ты был полностью сосредоточен на том, чтобы помочь мне, и я очень благодарна тебе за это.

Долгий взгляд, которым она его наградила, обогрел Николаса до самой глубины души.

— Не стоит благодарности, — пробормотал он.

Поппи озабоченно сдвинула брови.

— Непонятно, какие дела с начальником вашего отдела могли быть у моей матери.

— Вот просмотрим папку и узнаем. Но я должен предупредить тебя… — Тут Николас протянул к ней руки, пересадил ее к себе на сиденье и посмотрел в ее изумрудно-зеленые глаза. — Кажется, Ревник был не единственным, кто работал на английское правительство.

Роту Поппи импульсивно открылся от изумления.

— Ты шутишь?

— Нет. У твоей матери был адрес руководителя отдела. А он есть у немногих. У меня этого адреса не было.

Поппи тряхнула головой.

— Давай просмотрим документы, — прошептала она.

И они вместе занялись этим.

— Двадцать лет работы на секретные службы, — произнес Николас, пробежав глазами одну страницу. Известна под именем Розовой Леди.

Губы Поппи изобразили букву «О», когда она прочитала следующую страницу.

— Моя мать. Английский тайный агент. — Она положила бумаги на сиденье и уставилась на Николаса. — Но ведь она никогда не вела себя как шпионка. Она вела себя как мать. И жена. И друг. — Глаза у Поппи слегка заблестели. — Я… я даже не знала, что она любит розовый цвет и потому включила это слово в свой шпионский псевдоним.

— Она могла и не любить розовый цвет. И выбрала слово именно потому, что никогда не носила ничего розового. Чтобы ввести в заблуждение любого, кто попытался бы угадать ее подлинное имя.

— Я думаю, ты прав, она никогда не носила ничего розового. Только портрет представляет собой исключение. И оно могло быть такой вот маленькой хитростью, уступкой секретным службам в честь ее агентурного имени.

То было единственное, что по-настоящему высоко ценил Драммонд в работниках секретных служб. Смелость. И ум.

— Только не забывай, — попытайся Николас заверить ее, — пусть она и была завербована отделом, она оставалась твоей любящей матерью. И другом.

Поппи покачала головой и сказала:

— Но я все же чувствую боль. Это как… как если бы я не понимала ее.

Атмосфера в экипаже становилась определенно мрачной. В унисон погоде за его пределами.

— Разумеется, ты ее понимала, — настоятельно возразил Николас. — Ведь ты понимаешь меня, верно? А мне ведь тоже приходится заниматься секретными делами. И это не изменяет меня как личность. Поверь мне.

— Это правда, — согласилась Поппи и о чем-то задумалась, прикусив нижнюю губу.

Николасу польстило ее согласие.

— Ну а как же насчет тебя самой? — Он усмехнулся. — Ведь и ты теперь принимаешь участие в засекреченном деле. Ты стала другой? Или ты по-прежнему… Поппи?

Она слегка пожала плечами:

— Полагаю, что я все та же. Любопытно, знал ли об этом папа?

— Трудно сказать.

— Но ведь если ты кого-то любишь… разве ты не должен делиться всем с теми, кто тебе близок?

У Драммонда в голове вдруг вспыхнуло воспоминание о той ночи, которую он провел в резиденции Хауэллов с Наташей.

— Случается, — с осторожностью заговорил Николас, — что ради того, чтобы уберечь покой близких, ты рассказываешь им не обо всем. Не потому, что ты их не любишь, а именно потому, что любишь.

— Если мама предпочла унести свою тайну в могилу, — сказала Поппи — то мне не пристало открывать ее папе.

— Я согласен.

Они продолжили просмотр папки. Поппи со всем тщанием изучала каждый лист. Окончив чтение, осторожно передавала его Николасу.

— Поистине это моя мать собственной персоной. — В глазах у Поппи появилось выражение тихой гордости. — Я хочу прочитать все до последней строчки. Совершенно очевидно, что она была знатоком в своем деле.

Минутой позже она подняла повыше руку, в которой держала листок бумаги, и широко улыбнулась.

— Та самая! — вскрикнула она. — Расписка, которую мы ищем!

Она вручила листок Николасу, тот взял его и внимательно прочитал текст.

— Выходит так, что леди Дерби и в самом деле оплатила картину, — произнес он. — Однако… не хотелось бы говорить тебе…

— О чем?

Поппи положила руку ему на предплечье и широко раскрыла глаза.

— Теперь, когда мы знаем, что твоя мать работала на секретные службы, эта расписка могла быть фальсифицированным документом, который она привезла в Санкт-Петербург. Для тех, кто стал бы расспрашивать о ее деятельности, расписка послужила бы доказательством лояльности леди Дерби, которая обратилась к Ревнику в числе других заказчиков, не более того. Другими словами… — Николас сделал паузу, уж очень ему не хотелось разочаровывать ее после всей их нелегкой работы. — Картина, наверное, принадлежит секретным службам. Мне очень жаль, Поппи, если это так и есть.

Поппи внимательно пригляделась к расписке.

— Ненавижу секретные службы, — прошептала она. Потом подняла глаза на Драммонда и проговорила с нажимом на каждом слове: — Я уверена, что расписка подлинная. Мама отослала ее почтой в отдел ради безопасности.

— Я же не утверждаю, что она этого не сделала, но…

Поппи выставила вперед ладонь, чтобы заставить Николаса замолчать.

— Мама знала, что Ревник использует портрет для того, чтобы переслать сведения о шпионе, однако она заплатила за картину. И хотела передать ее папе.

Глаза ее вспыхнули ясным, сильным светом.

— Если ты прав, Николас, и мама оставалась мамой и тогда, когда занималась тайной деятельностью, это значит, что, самоотверженно служа правительству, она тем не менее главным образом думала о папе. — Поппи сложила расписку и снова спрятала ее за корсаж. — Я убеждена, что мама и есть тот гений, которому принадлежит идея передать сведения о шпионе посредством портрета. Кто мог предвидеть, что Ревник умрет от черной оспы, а мама скончается от нее же вскоре после него?

Поппи уперлась обеими руками в бока, и глаза ее загорелись зеленым огнем.

— Я не посмел бы спорить с особой, обладающей такой силой убежденности, — проговорил Николас мягко. — Ты уже доказала мне, насколько сильны твои внутренние инстинкты. Так что я ничуть не огорчен этими новыми открытиями, а ты?

— Абсолютно нет. — Поппи распрямила плечи. — Это просто означает, что мне придется еще много поработать до того, как я получу мамин портрет.

— Который я еще должен раздобыть, как ты знаешь.

— Украсть было бы более подходящим словом. — Поппи одарила его ледяным взглядом. Портрет мой. Он не принадлежит правительству, но я останусь верной маминым желаниям и позволю правительству первым взглянуть на него.

Драммонд ухватил ее за руки пониже плеч и притянул к себе.

— Ты черт знает как привлекательна, понятно?

— Это мамино влияние, — со смехом ответила Поппи.

Было не так просто целоваться и смеяться одновременно, однако они с этим справились. Экипаж подкатил к дому номер семнадцать на Клиффорд-стрит как раз в тот момент, когда Николас прильнул с поцелуем к обнаженной груди Поппи и тронул языком нежный сосок.

— Мы становимся чересчур беззастенчивыми, — прошептала Поппи и поспешила натянуть лиф повыше на грудь.

— И тебе это нравится, — сказал Николас.

— Что правда, то правда, — с озорством в голосе подтвердила она.

Когда-нибудь он постарается увезти ее с собой в свое имение в Суссексе. В качестве дуэньи они возьмут тетю Шарлотту, накормят ее хорошим бифштексом и бисквитом, пропитанным бренди, а потом он уведет Поппи на небольшой пикник у ручья, но это будет праздник совсем особого рода…

— Николас!..

Поппи тронула рукой дверь экипажа.

— Я хочу поблагодарить тебя за этот день, — заговорила Поппи почти сухо. — Я никогда его не забуду. Вспомни наш разговор на паруснике. Ты тогда пожаловался, что живешь неправильной жизнью. Помнишь? А сегодня… сегодня я чувствую, что прожила правильный день.

Господи, как она хороша!

Что-то вроде искры пробежало между ними, однако Николас не мог бы определить, что именно.

— До свидания, Николас, — попрощалась Поппи с несколько сдержанной улыбкой.

И прежде чем Николас успел помочь ей выйти из кареты, Поппи сама распахнула дверь и удалилась.