Герои Аустерлица

Глава 12

На верхней площадке башни между стрелковых бойниц, возле которых стояли какие-то старинные сундуки, охраняемые манекенами рыцарей в латах, гулял холодный ветер, создавая сильный сквозняк, потому женщины сразу же инстинктивно сгрудились около единственного источника тепла — кирпичной трубы большого камина, в котором все еще продолжало играть пламя внизу, в трапезном зале. Широкая каминная труба, пронзая все ярусы и шатровую крышу над башней, исправно выводила продукты горения наружу. И к этому времени она уже хорошо прогрелась по всей длине. Потому баронесса и ее родственницы вместе со служанками инстинктивно жались к трубе, обступив ее со всех сторон. А виконт и баронет, которым не достались места возле теплой трубы, выглядели растерянными и ежились от холода возле стен в свете факелов и свечей, быстро расставленных прислугой на сундуках.

Тем временем, звуки сражения, доносившиеся снизу, уже из внутреннего двора, не прекращались, лишь делаясь все громче. А я в тот момент предположил, что местные моравские партизаны совсем обнаглели, раз решились штурмовать замок. И, если это так, то мне следовало хотя бы попытаться защитить женщин. Происходящее, похоже, не было просто вылазкой банды разбойников или небольшого отряда партизан. Судя по звукам, напавших оказалось неожиданно много. И, надо признать, действовали они против французского гарнизона довольно умело, нагло и успешно.

Я подумал, что если все это, действительно, устроили местные, то тут уже ощущался масштаб настоящего крестьянского бунта, не меньше. Если эти бунтовщики ворвутся на башню, то хозяйке замка, как и ее родне, конечно же, несдобровать. Разъяренные крестьяне, скорее всего, их всех не только изнасилуют, но и подденут на вилы. А в ярости и недобрых намерениях штурмующих я не сомневался. Было понятно, что, раз крестьяне пошли на такое, то взбунтовались не на пустом месте.

Возможно, к вооруженному мятежу местных жителей подтолкнули не только война, оккупация, изъятия продовольствия и рабочей скотины в пользу армии Наполеона, но и сама пани Иржина, которая, например, настолько плохо вела хозяйство, что настроила население против себя? Не оттого ли крестьяне затеяли маленькую революцию против поработителей по образцу французской? Но, точных причин происходящего я, понятное дело, тогда не знал, как и не понимал, чем же в подобной ситуации возможно защититься от толпы без огнестрельного оружия? Да еще и сил для какого-либо эффективного сопротивления у меня не имелось.

Но, деваться стало некуда, когда Степан Коротаев, никого не спрашивая, решительно сорвал со стены одну из сабель, привешенных на фоне рыцарского щита в качестве украшения интерьера, а вторую, скрещенную с ней, тоже сдернул со скоб и подал мне. Вот и пришлось неожиданно вооружиться холодным оружием. Не стану же я говорить денщику, что, вообще-то, к бою на длинных клинках не привычен? Боксер я, а не фехтовальщик!

Впрочем, это я в прошлой жизни боксером был. А тот князь Андрей, который до меня в этом теле сидел, одинаково хорошо владел и саблей, и палашом, и шпагой. И потому моя рука сразу уверенно легла на сабельную рукоятку. Несмотря на подмену его сущности моей, мышечная память князя никуда не делась. Рефлексы тела срабатывали неплохо, в чем я уже убедился недавно за ужином, поглощая угощения весьма манерно, не хуже самых рафинированных петербургских аристократов.

Коротаев же и вовсе, судя по всему, был виртуозом клинкового боя. Во всяком случае, крутанув саблей в воздухе и почувствовав ее баланс, рядовой лейб-гвардеец тут же развалил вдоль на две половинки, от фитиля до основания, свечу в ближайшем подсвечнике, поставленном слугами на один из сундуков. И этот жест произвел впечатление на баронессу. Иржина сказала дрогнувшим голосом:

— Срывайте замки с сундуков! Внутри сложено оружие.

Пока Коротаев вместе с виконтом и баронетом ломали замки старых сундуков, используя вместо ломов тяжелые длинные мечи, позаимствованные у рыцарских манекенов, я поинтересовался у баронессы:

— Как вы думаете, почему штурмующие так быстро проникли за стены? Я что-то не слышал со стороны стен звуков штурма. Такое впечатление, что напавшие сходу ворвались во двор. Не может ли здесь иметь место предательство?

На что Иржина ответила с грустью в голосе:

— Этот замок давно уже не годился в качестве крепости. В стенах прорехи в нескольких местах. После того, как больше века назад замок осаждали венгры и внутри цитадели был пожар, Гельф долго разрушался. Какое-то время после пожара в нем находились разбойники, потом разбойников выбили и поставили гарнизон. Но, солдаты совсем не занимались ремонтом. И, когда мой покойный муж настоял поселиться здесь, замок представлял собой руины, которые надлежало отстраивать заново. Муж мой пребывал в иллюзиях, что сможет все восстановить, хотя денег на серьезный ремонт у нашей семьи не имелось. А потом его хватил удар… Поэтому мы привели в порядок совсем немного…

В сундуках обнаружились старинные ружья даже не с кремниевыми, а с фитильными и колесцовыми замками. Вот только, все эти мушкеты и аркебузы изрядно проржавели и требовали отбраковки негодных экземпляров и, как минимум, серьезной чистки оставшихся. К тому же, к ним не имелось ни пуль, ни пороха. Так что оружие, предоставленное баронессой, оказалось бесполезным.

Тем временем, судя по звукам, бой уже приблизился к башне, в которой мы находились. И я спросил у Иржины:

— А где полковник Ришар?

Вдова ответила:

— Когда послышались выстрелы, он ушел к своим солдатам узнавать, в чем дело. Больше я его не видела. Пули начали разбивать окна, и мы все поднялись сюда.

— Понятно, — сказал я.

Приметив маленькую дверцу в наружной стене, я приказал Степану проверить, что за ней. Оказалось, что это выход на специальный балкон-машикуль, нависающий над входом в башню и оборудованный вертикальными бойницами, а также желобами для поливания штурмующих горячей смолой или кипящим маслом. Пройдя туда следом за денщиком, я оказался прямо над схваткой, происходящей возле башенного крыльца. Но, к этому моменту нападавшие уже настолько плотно смешались с французскими солдатами, защищавшими замок, что будь у нас даже смола с маслом, подготовленные к использованию надлежащим образом, их уже невозможно было бы применить выборочно только против неизвестных врагов без риска для французов. Стрелять в дерущихся при тусклом лунном свете тоже не представлялось возможным по той же причине.

Бойцы обеих сторон, расстреляв друг в друга заряды и быстро смешавшись, повсеместно перешли к рукопашной, не имея более времени для долгой дульной перезарядки огнестрельного оружия. Хотя отдельные выстрелы все еще продолжали звучать, их точность оставляла желать лучшего, а основная схватка теперь велась именно с помощью клинков и ружейных штыков. Звон металла и крики наполнили весь замковый двор. А у самого основания нашей башни схватка выглядела особенно ожесточенной.

Но, что это? Оказавшись на балконе, я отчетливо услышал русскую речь! Вернее, так хорошо знакомый солдатский трехэтажный мат, который нельзя было перепутать ни с чем! Кто-то громко орал:

— Вашу мать через три дыры! Семеновцы! Усилить натиск! Еще немного, и лягушатники лягут!

У меня екнуло сердце. Неужели сюда каким-то чудом пробился наш Семеновский пехотный полк лейб-гвардии, старейшее подразделение, созданное еще из потешных войск Петра Великого? Правда, поговаривали, что именно семеновцы принимали самое активное участие в убийстве императора Павла. И с тех пор репутация полка в армии сильно пострадала. Может, это просто какие-то дезертиры, присоединившиеся к местным бандитам?

Вот только не время сейчас было рассуждать и гадать, поскольку внизу нападавшие, усилив напор, неожиданно сломили сопротивление французов и вломились в башню. И теперь нас от них отделяла лишь длина винтовой лестницы. Значит, придется встречать, кем бы они ни были. Если свои, то вреда не причинят, а если враги, то лучше погибнуть сразу, чем потом при пытках и прочих издевательствах. И потому я, собрав все остатки сил, заковылял к лестнице с саблей в руках вместе со Степаном. Может, хоть одного врага зарублю? Тем более, что замковая лестница закручена таким образом, что те, кто обороняется сверху, имеют преимущество в размахе холодным оружием над теми, кто атакует снизу.

Они поднимались осторожно, освещая лестницу факелами, взятыми внизу и подожженными от огня в камине. Когда показались из-за поворота винтовой лестницы, то я увидел совсем уже рядом их суровые лица, перекошенные от ярости. Понимая, что их может встретить град пуль, свои ружья со штыками они выставили вперед, а решимость убить противника или погибнуть горела в глазах у каждого. Причем, оружие они, скорее всего, уже успели перезарядить прежде, чем начать подъем по винтовой лестнице на самый верх башни. Меня обнадеживало лишь то, что их мундиры, забрызганные кровью, действительно, принадлежали Семеновскому полку: черные с синими воротничками и с белыми штанами, заправленными в сапоги из черной кожи, а на головах у некоторых бойцов даже сохранились форменные киверные шапки!

Медлить я не мог. Надо было сразу же попытаться договориться, если только они не дезертиры. А если все-таки дезертиры, то придется или бросаться в самоубийственную атаку, или принимать смерть, не сходя с места. Впрочем, это был последний шанс. Потому я набрал полную грудь воздуха и, попробовав воспроизвести командирский голос, прокричал им:

— Стойте, братцы! Я ротмистр кавалергардов, князь Андрей Волконский! Со мной Степан Коротаев, рядовой Конного полка лейб-гвардии! Мы здесь в плену!

Удивительно, но бойцы остановились, не став стрелять в нас. Видимо, сыграло роль то, что мы со Степаном были одеты в остатки формы, которую они тут же узнали. А сзади чей-то могучий бас пророкотал:

— Расступись!

И я узнал по голосу того, кто только что яростно ругался и приказывал семеновцам усилить натиск. Выбравшись вперед, он окинул взглядом наши с Коротаевым потрепанные мундиры и представился:

— Федор Дорохов. Поручик Семеновского полка, разжалованный в рядовые. Я здесь командую.

С его клинка капала кровь, форма была изодрана и окровавлена, головной убор отсутствовал, а на лбу пламенел свежий косой порез, нанесенный, видимо, вражеским клинком. Передо мной стоял человек среднего роста, широкоплечий, но стройный, его вьющиеся светлые волосы спутались от крови и пота, а голубые глаза, при этом, оставались холодными и внимательными в то время, как тонкие губы извивались в нагловатой и хищной ухмылке. Тем не менее, взгляд его выдавал не только непростой напористый характер, но и достаточно прозорливый ум. Что и подтвердилось, когда он крикнул бойцам:

— Отставить штурм башни! Здесь свои!

А в моей голове бешено завертелись зубчатые колеса мыслей: «Не тот ли это Дорохов, который Долохов в романе у Льва Толстого, известный петербургский бретер и повеса?»

И я спросил его:

— А не знакомы ли вы, случайно, с моим другом Пьером Безруковым?

Тут же выражение его лица смягчилось, и, улыбнувшись уже вполне безобидно, Федор произнес:

— Как же! Разумеется, близко знаком! Нас познакомил князь Анатоль Карягин! А потом столько было вместе с Пьером интересных приключений! Особенно одно мне очень запомнилось, когда мы втроем раздобыли живого медведя, затащили его в карету и повезли к актрискам. После, когда кто-то позвал полицию, мы схватили квартального, привязали его к спине медведя и отправили плавать в Мойку! Вот уж потехи тогда было!

И Федор Дорохов рассмеялся, а вслед за ним засмеялись и его бойцы, опустив оружие.