Женщины на русском престоле и вокруг него

ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА I

Ранним утром 28 января 1725 г. стараниями своих сторонников и при поддержке гвардии новой российской государыней была провозглашена вдова почившего императора Петра I Екатерина. Это событие ознаменовало начало новой эпохи в политической истории России — эпохи дворцовых переворотов, «женского царства» и всесильных фаворитов.

Судьба первой российской императрицы уникальна и в чем-то напоминает историю Золушки, однако суровая правда жизни внесла в эту историю свои коррективы. Летом 1702 г. русские войска осадили шведскую крепость Мариенбург (ныне — латвийский город Алуксне). Силы были неравны, и комендант крепости согласился на предложение фельдмаршала Б. П. Шереметьева о сдаче. Но в тот момент, когда русские солдаты входили в город, один из шведских офицеров вбежал в пороховой погреб и взорвал его. Видя, как рушатся крепостные стены и гибнут его люди, Шереметьев разорвал договор. Это означало, что теперь город отдан на разграбление. Озверевшие солдаты врывались в дома и хватали все ценное, в том числе — пленных. Среди пленников оказалась восемнадцатилетняя крестьянка, жена одного из шведских драгунов Марта Скавронская.

О первых восемнадцати годах жизни Марты известно немногое. Родилась она в бедной крестьянской семье и юность свою провела в доме протестантского пастора Глюка в Мариенбурге, где проживала в качестве воспитанницы, кухарки и прачки. Пастор пытался дать Марте хоть какое-то образование, но так и не преуспел в этом: к концу своей жизни она могла лишь поставить подпись. Позднее пастор выдал Марту замуж за шведского солдата-барабанщика, который исчез во время взятия города русской армией, а его голодная полураздетая жена оказалась в плену. Видимо, не желая обременять себя подобной обузой, захвативший Марту солдат тут же продал пленницу офицеру, а тот, спустя некоторое время, подарил ее фельдмаршалу. Шереметьев принял «дар» и сделал молодую женщину своей прачкой, а заодно и наложницей. Затем Марта попала к ближайшему сподвижнику и фавориту императора Александру Даниловичу Меншикову, в гостях у которого Петр и увидел свою будущую супругу.

Лифляндская крестьянка приглянулась государю и очутилась среди метресс — женщин, всюду сопровождавших охочего до женского пола царя, однако вскоре из обыкновенной наложницы она превратилась не просто в возлюбленную, но и в самого близкого для Петра человека. Суровый, а зачастую и жестокий, склонный то к депрессии, то к безудержному веселью, крайне импульсивный и все время работающий, а главное — привыкший никому не доверять царь был, казалось, просто околдован Мартой, которая, не будучи умопомрачительной красавицей, покорила его сердце веселым нравом, непритязательностью, добротой и искренностью. Все больше времени Петр проводил с Мартой. Он познакомил ее со своим ближайшим окружением и посвятил в некоторые свои начинания. Он признавал всех рожденных ею детей. Лютеранка Марта приняла православие и стала Екатериной Алексеевной. Наконец, в 1711 г. император объявил о своей помолвке с Екатериной, а 19 февраля 1712 г. состоялась их свадьба.

Удивительно, но и брак с российским самодержцем не изменил характера лифляндской крестьянки: она оставалась такой же приветливой, милой, скромной. Екатерина сопровождала Петра в его нескончаемых походах, став для него настоящей боевой подругой. Она мирилась с постоянными изменами императора, никогда и пи в чем его не упрекая. Она стала матерью любимых им детей и хранительницей семейного очага, которого у Петра никогда раньше не было. Екатерина смогла приспособиться к тяжелому характеру царя, его резко меняющемуся настроению. Она, как никто другой, могла успокоить государя во время его частых вспышек гнева. Известно, что порой у Петра начинались внезапные припадки, весьма похожие на эпилептические, и тогда бежали за Екатериной. Она шла к нему и уже издали начинала говорить что-то ласковое, спокойное. Царь затихал, клал голову супруге на колени и вскоре засыпал под ее тихую речь, а через несколько часов просыпался здоровым.

Примечательно и то, что, прожив восемнадцать лет своей прежней жизни в бедности и волею судьбы оказавшись в мире роскоши и богатства, Екатерина отнюдь не воспылала алчностью и была рада любым подаркам. Гак, находясь во Фландрии и собираясь заказать для жены знаменитые брюссельские кружева, Петр просил ее прислать образец рисунка для мастериц. Екатерина же отвечала, что ничего особенного ей не нужно, «только б в тех кружевах были сделаны имена, Ваше и мое, вместе связанные». Конечно, знатным дамам из высшего общества новая супруга императора могла показаться мужиковатой простолюдинкой, не отличавшейся ни яркой красотой, ни изяществом, ни особым умом. И действительно, она не всегда одевалась по моде, а в общении была не столь умна, сколь тактична. Однако для Петра было важно вовсе не это. В книге «Дворцовые тайны» Е. В. Анисимов приводит фрагменты дошедших до нас писем супругов, которые буквально дышат теплым взаимным чувством, связывавшим мужчину и женщину более двадцати лет. В них — и хлопоты о здоровье друг друга, и тоска без любимого человека. «Как ни выйду, — пишет Екатерина о Летнем саде, — часто сожалею, что не вместе с Вами гуляю». — «А что пишешь, — отвечает ей Петр, — что скушно гулять одной, хотя и хорош огород, верю тому, ибо те же вести и за мною — только моли Бога, чтоб уже сие лето было последнее в разлучении, а впредь бы быть вместе». Естественно, что в непрерывной череде петровских деяний благое пожелание супругов быть вместе осталось невыполненным, но, как бы то ни было, государь был благодарен своей жене за любовь и поддержку, и весной 1724 г. он торжественно короновал Екатерину, сделав ее уже не просто женой, а соправительницей.

Однако все рухнуло той же осенью. На Екатерину пало подозрение в супружеской измене, и, несмотря на то, что ни доказательств, ни опровержений этому так и не нашлось, Петр был взбешен. Тем более, что по иронии судьбы вероятным любовником императрицы был камергер Виллим Монс — родной брат Анны Монс, первой фаворитки Петра, которая в свое время тоже изменила государю. Говорят, что когда Монса впервые привели на допрос, он, взглянув в глаза царю, упал в обморок, а после казни Петр возил Екатерину любоваться отрубленной головой ее камергера и пристально следил за выражением лица своей жены. Екатерина была спокойна. Обвинения в неверности остались неподтвержденными, но былой теплоты между супругами уже не замечали. Неизвестно, переживал ли царь измену «друга сердешненького» или это давало о себе знать расшатанное в постоянных трудах и попойках здоровье, но в последнюю осень своей жизни Петр был особенно мрачен. Через несколько месяцев он скончался.

В ночь с 27 на 28 января 1725 г., когда император еще метался в предсмертной агонии, самые влиятельные государственные мужи России решали вопрос о том, кто же станет новым правителем страны. Проблема заключалась в том, что, согласно указу Петра I о престолонаследии от 5 февраля 1722 г., очередным российским императором становился тот, на кого в своем завещании укажет император предыдущий. Но, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств, сам Петр назвать своего преемника так и не успел: только будучи при смерти и уже лишившись дара речи, он сделал, наконец, какой-то выбор и, потребовав перо и бумагу, начал писать, но ослабевшая рука государя четко вывела лишь фразу «Отдайте все…» — остальное разобрать было невозможно. По выражению В. О. Ключевского, «Редко самовластие наказывало само себя так жестоко, как в лице Петра этим законом 5 февраля»: сделав себя по сути единственным вершителем судеб страны, Петр так и не смог этим правом воспользоваться, и над созданной им империей нависла угроза хаоса. В этой ситуации высшие сановники государства, представлявшие две противоборствующие придворные группировки, схлестнулись друг с другом в борьбе за право посадить на трон своего претендента. Одна из группировок, возглавляемая А. Д. Меншиковым, состояла из тех, кто был выдвинут на ведущие государственные посты самим Петром и являлся сторонником его преобразований. В другую группировку входили представители старинных знатных родов, не разделявшие проводимых государем реформ и желавшие вернуть себе былое политическое влияние, оттеснив от трона «безродных выскочек». Всерьез опасаясь за свою дальнейшую судьбу, сторонники Петра сделали ставку на его вдову Екатерину, обещавшую им свое покровительство и продолжение петровской политики. Что же касается родовитой знати, то свои надежды они возложили на воцарение малолетнего Петра — сына царевича Алексея, весьма популярного в народе.

Спор между представителями противоборствующих группировок был яростным, ведь многие понимали, что в этом споре решается не только судьба престола, но и, возможно, их собственная. Несмотря на все красноречие и изворотливость А. Д. Меншикова, большинство собравшихся высказывались в пользу Петра Алексеевича. Однако и тут «птенцы гнезда Петрова» доказали, что не случайно были замечены и возвеличены великим российским монархом: в решающий момент в зале появились прибывшие по распоряжению Меншикова гвардейские офицеры, которые весьма определенно требовали отдать престол «матушке Екатерине», а за окнами раздалась барабанная дробь, извещавшая о прибытии ко дворцу гвардейских полков. «Что это значит? — вскричал фельдмаршал князь А. И. Репнин. — Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я более не начальник полков?» — «Это приказано мною, — отвечал ему подполковник семеновского полка И. И. Бутурлин. — Я привел их сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя!» Дальнейшее обсуждение этого вопроса носило чисто формальный характер. Войдя вместе с остальными собравшимися к Екатерине, Меншиков сообщил ей об ее избрании на царство, на что императрица «отвечала им очень ласково, обещая быть матерью отечества». Тут же был подписан и оглашен манифест. Разумеется, что для высших чинов «не были забыты обещания повышений и наград», а рядовым гвардейцам еще ранее было выплачено задержанное за предыдущие шестнадцать месяцев жалованье. Известие о воцарении императрицы Екатерины I было воспринято в народе спокойно.

Сев на трон, Екатерина практически не занималась государственными делами. Возможно, впервые в своей жизни она была абсолютно свободна, оказавшись при этом на вершине власти и богатства. Более того, ей было всего чуть больше сорока! По-прежнему обаятельная и жизнерадостная, Екатерина не обладала ни способностями, ни желанием управлять огромной империей и все свое время проводила в празднествах, пирах и прочих развлечениях. Впрочем, иногда, устав от вина, танцев и торжественных выездов, она спускалась в поварню и, как записано в дворцовом журнале, «стряпали на кухне сами». Реальная власть в стране перешла к Меншикову, имевшему огромное влияние на императрицу и получившему полный контроль над политикой и финансами. Однако, не сдерживаемый более твердой рукой Петра и будучи по натуре человеком тщеславным, корыстолюбивым и при этом далеко не всегда корректным в общении, светлейший князь довольно быстро настроил против себя даже бывших своих соратников. В стане сторонников Екатерины возникла угроза раскола. Выход был найден графом П. А. Толстым, предложившим создать при императрице высший коллегиальный орган государственной власти. Гак, указом от 8 февраля 1726 г. был учрежден Верховный тайный совет, который должен был осуществлять надзор «над всеми коллегиями и прочими учреждениями». Более того, предписывалось «никаким указам прежде не выходить, пока они в Тайном совете совершенно не состоялись». Этим умалялось значение созданного Петром Сената, который теперь лишался титулования «правительствующий» и стал называться просто «высокий». Формальным председателем совета стала сама императрица, однако главную роль в новом органе власти играл все тот же Меншиков, без помощи которого Екатерина просто не могла обойтись: вся разница заключалась лишь в том, что отныне Александр Данилович был вынужден несколько больше считаться с интересами других «верховников».

Придя к власти, Екатерина и ее сторонники столкнулись с массой острейших государственных проблем, многие из которых достались им «в наследство» от Петра. Уже спустя три дня после смерти императора генерал-прокурор П. И. Ягужинский подал государыне записку о положении дел в стране, в которой он говорил о чрезмерном бремени подушной подати, указывал на недопустимо большой объем военных расходов и предлагал внести изменения в принципы организации армии. Затем последовала коллективная записка А. Д. Меншикова, А. И. Остермана и А. В. Макарова, в которой авторы делали неутешительный вывод о том, что «едва ли не все те дела, как духовные, так и светские, в худом порядке находятся и скорейшего поправления требуют». Конечно, в немалой степени подобная оценка петровских реформ являлась политической спекуляцией на настроениях огромного количества людей, недовольных суровым правлением Петра и его преобразованиями. Кроме того, она служила своего рода оправданием для императрицы и ее кабинета, попросту не способного продолжать столь масштабные государственные начинания. И все же нельзя не признать, что в целом данная оценка соответствовала реалиям жизни: реформы Петра потребовали поистине титанического напряжения сил всей страны, но не принесли быстрых ощутимых улучшений, а потому ни элита, ни простой народ не были готовы к их продолжению. Понимая все это, «верховники» резко снизили темпы многих начатых Петром государственных преобразований, а от некоторых из них отказались вообще. Впрочем, ряд отдельных неоконченных императором начинаний все же получил свое логическое завершение. Так, в феврале 1725 г. капитан-командор Витус Беринг отправился в запланированную государем Первую Камчатскую экспедицию, в мае был утвержден задуманный Петром орден Св. Александра Невского, а в декабре того же года начала свою работу созданная императором и утвержденная уже Екатериной Академия наук. Однако в наиболее важных социальных сферах, таких, как налогообложение, местное управление, суд, наметился возврат к допетровскому положению дел. В частности, сделав выводы из доклада Ягужинского, Екатерина своим указом от 5 февраля 1725 г. уменьшила 74-копеечную подушную подать с крестьян на четыре копейки, хотя и после этого недоимки в казну составляли 30 % от общей суммы налога, что было связано не только с его обременительностью, но и с массовым казнокрадством чиновников. Никакие насильственные меры не помогали, и правительству не оставалось ничего другого, кроме как «великодушно прощать» недоимки, которые, в свою очередь, породили другую не менее острую проблему — нехватку средств на содержание армии и бюрократического аппарата. Члены Верховного тайного совета попытались найти выход в размещении войск по городам с недорогим продовольствием и лесными угодьями вокруг, а также в сокращении численности коллежских чиновников, что несколько снизило остроту проблемы, но отнюдь не решило ее.

Правительство Екатерины предприняло ряд шагов по пересмотру протекционистского таможенного тарифа 1724 г. Попытка Петра I оградить отечественное мануфактурное производство от ввоза в страну превосходящей по качеству европейской продукции с помощью высоких импортных пошлин оказалась несостоятельной: хлынувшая в обход таможни контрабанда лишала казну тех денег, которые раньше приносили умеренные пошлины, в то время как страна нуждалась в товарах. Недовольство дворян вызывало установление высоких пошлин и, как следствие, повышение цен на недостаточно производившиеся в России товары — галантерею, вина, сыры. Не меньшее недовольство проявляло купечество, регулярно подававшее соответствующие челобитные. В результате специально созданная при совете «Комиссия о коммерции» приступила к разработке проекта по улучшению ситуации в торговле, хотя сама отмена петровского таможенного тарифа произошла намного позже — в 1731 г.

В правление Екатерины I был сделан ряд изменений в системе государственного управления. В 1727 г. была упразднена введенная Петром трехуровневая структура учреждений местного управления — в провинции, губернии и дистрикте: многочисленные административные и судебные функции, как и века назад, поручили воеводам в городах. Кроме того, «верховники» вернулись к допетровской системе оплаты труда чиновников низшего ранга, которые вновь стали получать не казенное жалованье, а плату от челобитчиков, «кто что даст по своей воле». Конечно, ликвидация многочисленных местных учреждений и сокращение расходов на жалованье чиновникам были экономически выгодны екатерининскому правительству, однако это плачевно отразилось на общем состоянии дел в провинции.

В духовной жизни страны шел поиск определенного компромисса между линией Петра и формировавшимся веками традиционным укладом. Во главе церкви по-прежнему стоял учрежденный императором Святейший Синод, члены которого были полностью подконтрольны светским властям и фактически являлись государственными служащими. В то же время в августе 1726 г. была восстановлена Введенская Оптинская пустынь — один из главных духовных центров России, место жительства многих почитаемых церковью и народом старцев, а в 1727 г. была учреждена автономная Иркутская епархия, первым епископом которой стал Иннокентий Кульчицкий, впоследствии причисленный к лику святых.

Говоря же о внешней политике России при г. Катерине I, нужно отметить, что стоявшие перед государством задачи решались в эти годы куда менее энергично, чем при Петре: страна приходила в себя после великих деяний великого монарха. Пожалуй, единственным существенным внешнеполитическим событием екатерининского правления стала война с Персией (Ираном), явившаяся прямым продолжением Каспийского похода Петра. Причиной начала новых военных действий стало то, что Петербургский договор 1723 г., фиксировавший завоевания России в Закавказье, так и не был утвержден персидской стороной. При этом данная ситуация была обусловлена не столько нежеланием Персии заключать договор, сколько вмешательством в конфликт Османской империи: Закавказье являлось объектом интересов не только Ирана и России, но и Турции, которая регулярно провоцировала беспорядки на персидских территориях. Главным образом, именно эта политическая нестабильность и препятствовала установлению продуктивных дипломатических отношений между Россией и Персией.

Действия русских войск во Второй персидской войне не имели успеха, что объяснялось как непривычными для солдат природно-климатическими условиями, так и неожиданной поддержкой, полученной Персией со стороны некоторых народов Кавказа. Дело в том, что в освобождении от персидского ига были заинтересованы преимущественно армяне, многочисленные же малые народности, в большинстве своем еще не обладавшие развитой государственностью, не имели постоянного политического курса. Сформированные местными князьями вооруженные отряды неоднократно выступали против русских войск, не давая им возможности закрепиться в стратегически важных местах. Уже в самом начале весны 1725 г. екатерининское правительство начало сворачивать боевые действия в ряде районов Кавказа и Закавказья, а 30 марта членами Верховного тайного совета было принято решение о прекращении войны с Персией и возвращении персидскому шаху отвоеванных у него ранее земель в провинциях Мазандеран и Астрабат. Отчасти это делалось для того, чтобы Персия в условиях мира обрела внутриполитическую стабильность и смогла бы сдержать турецкую экспансию в Закавказье. Так путем уступок иранцам Россия намеревалась в дальнейшем разыграть персидскую карту против Османской империи, являвшейся более важным и сильным соперником. Более того, антитурецкая внешнеполитическая линия России продолжала развиваться: в том же году российскими дипломатами был заключен договор с Австрией о создании против Османской империи военного союза.

Между тем сама императрица Екатерина уже не вникала ни в какие дела и все свое время проводила в веселой компании придворных и «сердечного друга» камергера Рейнгольда-Густава Левснвольде, не отказывая себе ни в гастрономических излишествах, ни в чрезмерном употреблении так любимых ею рейнских вин. Весьма примечательным был распорядок дня государыни: обычно она отправлялась ко сну в пятом часу утра. Естественно, что все это самым плачевным образом сказывалось на ее здоровье: в последние годы жизни Екатерина утратила прежнюю силу и красоту, превратившись в располневшую даму, страдающую многочисленными недугами. И все же дневные празднества и ночные кутежи продолжали сменять друг друга бесконечной чередой, а в личной жизни государыни ее новой, последней страстью стал польский князь Петр Сапега. Его отец, Ян Казимир Сапега, в начале 1726 г. приехал вместе с сыном в Россию, чтобы посватать за Петра дочь Меншикова Марию. Как когда-то давно сама Екатерина была замечена Петром I в гостях у Александра Даниловича, так и сейчас, уже в конце своей жизни, она увидела в доме Меншикова этого красивого молодого человека и влюбилась в него. Екатерина подарила Петру Сапеге роскошный меблированный дом в Петербурге, обширные поместья и чин камергера, не забыв при этом сделать все, чтобы расстроить намеченную свадьбу Петра и Марии, для чего обручила Сапегу со своей племянницей Софьей Скавронской. Надо отметить, что еще в 1722 г. по личному поручению Петра I тогдашний лифляндский генерал-губернатор А. И. Репнин начал поиски родственников Екатерины, которые были окончены к 1726 г. Родные братья и сестры государыни со своими семьями были перевезены в окрестности Петербурга, откуда некоторые переехали в столицу, а некоторые остались жить в своих имениях, причем все они получили графские титулы и придворные чины. Так, в безудержном веселии, делах любовных и семейных, и протекали последние дни Екатерины. В начале весны 1727 г. состояние здоровья императрицы резко ухудшилось, а в апреле она окончательно слегла. В этой ситуации борьба у трона обострилась с новой силой.

Фактический правитель империи, самый богатый человек в стране, светлейший князь и фельдмаршал Александр Данилович Меншиков прекрасно понимал, что после скорой смерти государыни единственным реальным претендентом на трон будет великий князь Петр Алексеевич. Не желая терять своего положения, Меншиков сделал «правильные выводы» и резко переменил позицию, начав всячески демонстрировать свое расположение к юному Петру и окружавшей его родовитой знати. Все это не могло понравиться недавним соратникам светлейшего, которые справедливо опасались единоличного возвышения Меншикова и не питали особых иллюзий относительно своего будущего при новом государе, в том числе и потому, что были прямо или косвенно причастны к гибели его отца — царевича Алексея. Движимые этими соображениями, они попытались объединиться и противостоять замыслам Александра Даниловича, но опытный и решительный Меншиков в очередной раз удачно воспользовался безраздельным доверием Екатерины и упредил их удар: 26 апреля П. А. Толстой, А. Э. Девиер и И. И. Бутурлин были арестованы, подвергнуты допросу и пыткам и обвинены в интригах против императрицы и велико князя Петра. В ходе допросов они назвали фамилии еще нескольких человек, которые также были арестованы. Скорый суд приговорил Толстого и Девиера к смертной казни, однако Екатерина заменила казнь на кнут и ссылку, остальных же лишила чинов, имений и удалила от двора. В результате Меншиков не только избавился от политических соперников, но и выступил в качестве «поборника интересов» как Екатерины, так и Петра. Главный же триумф светлейшего князя произошел десятью днями позже.

Прекрасно помня о той ситуации, которая сложилась вокруг трона после смерти Петра I, Александр Данилович уговаривал, убеждал и даже требовал от умирающей государыни составить соответствующее завещание, и 6 мая 1727 г., за несколько часов до своей смерти, императрица Екатерина Алексеевна подписала поднесенный наследником российского престола объявлялся великии князь Петр Алексеевич, до совершеннолетия которого регентами при нем назначались: дочери Екатерины Анна и Елизавета, муж Анны герцог Гольштейн-Готторнский Карл-Фридрих, родная сестра Петра Наталья и члены Верховного тайного совета, то есть фактически — Меншиков. Однако главным для Александра Даниловича было то, что этим же документом императрица благословляла женитьбу Петра на его дочери Марии — той самой, которую годом ранее он собирался выдать за Сапегу. Выйдя к собравшимся, Меншиков огласил завещание Екатерины. «Все, бывшие в собрании, тотчас закричали «ура!» — писал испанский посланник в России герцог де Лирия. — Тетка царя, герцогиня Голштинская, первая пала к его ногам, а за нею и все прочие и тут же присягнули в верности». Но очень скоро стало понятно, что провозглашенный «Тестаментом» опекунский совет имеет чисто формальное значение: под давлением Меншикова одиннадцатилетний император почти сразу же был признан совершеннолетним.