Женщины на русском престоле и вокруг него

ПРАВИТЕЛЬНИЦА АННА ЛЕОПОЛЬДОВНА

Государь Петр I придавал большое значение вопросу о замужестве своих дочерей: и как правитель державы, осознающий важную роль династических браков во внешней политике, и как любящий, хоть и строгий, отец. Не забывал он и о замужестве своих племянниц — дочерей старшего брата Ивана. Но то ли дело было в том, что лучших женихов Петр предназначал все же для своих дочерей, то ли в некоем нависшем над женским потомством царя Ивана роке — факт заключается в том, что личная жизнь всех трех петровских племянниц не сложилась. Младшая из них — хрупкая и болезненная Прасковья наотрез отказалась выходить «замуж за немца» и заявила, что уж лучше она, как и положено русской царевне, уйдет в монастырь, браки же двух других оказались откровенно несчастливыми. О судьбе одной из них — Анны Иоанновны читатель уже знает из предыдущего очерка, а о судьбе другой, старшей дочери царя Ивана Екатерине, нужно несколько слов сказать в начале очерка этого, ибо именно она является матерью его главной героини — будущей правительницы Анны Леопольдовны.

Екатерина Ивановна была любимой племянницей I 1етра, и потому, когда она отклонила сватовство решительно не понравившегося ей герцога Курляндского (будущего мужа Анны Иоанновны), настаивать царь не стал. Вместо этого он выдал «свет-Катюшку» (так Петр называл ее за веселость и любовь к развлечениям) за Карла-Леопольда, герцога Мекленбург-Шверинского. Этот жених пришелся Екатерине по нраву: как и она сама, он любил и умел танцевать, смешил ее разнообразными анекдотами из жизни европейских дворов и вообще казался человеком весьма позитивным. Бракосочетание состоялось в апреле 1716 г. в городе Данциге. Но уже вскоре после свадьбы Екатерина все яснее стала понимать, что ее муж оказался домашним деспотом и великим скрягой. Получив за женой хорошее приданое в размере двухсот тысяч рублей и ежемесячно получая из России ее текущее денежное содержание, сам Карл-Леопольд не спешил выполнять данные Петру I обязательства обеспечить Екатерине достойную жизнь в Мекленбурге и проявил в отношении новой супруги невероятную скупость. Здесь, на чужбине, весьма избалованной русской царевне часто не хватало средств даже на необходимое, так что она обращалась с соответствующими просьбами к матери — царице Прасковье, которая и ссужала ее а грубость и даже жестокость мужа, который вполне мог и приложить к ней свою нелегкую руку. От постоянных переживаний Екатерина начала болеть, а беременность усугубила ее состояние. Впрочем, роды завершились благополучно, и 7 декабря 1718 г. на свет появилась дочь, нареченная Анной в честь своей тетки, будущей императрицы Анны Иоанновны.

После рождения ребенка Екатерина долго болела, ее мучили постоянные судороги в ногах и боли в животе. Между тем Карл-Леопольд был недоволен рождением девочки и обращался с Екатериной все хуже и хуже. Время от времени она сбегала из дома в гости к сестре Анне в Митаву, откуда слала матери Прасковье и дяде Петру жалостные письма, умоляя избавить ее от тирании супруга. Царица Прасковья, искренне переживая за дочь, тоже писала Петру и даже его супруге, «невестушке Екатерине», прося их вмешаться в ситуацию. «Прошу у вас, государыня, милости, — писала она Екатерине Алексеевне 23 апреля 1721 г., — побей челом царскому величеству о дочери моей, Катюшке, чтоб в печалях ее нс оставил в своей милости; так же и ты, свет мой, матушка моя невестушка, пожалуйста, не оставь в таких ее несносных печалях». Петр внял мольбам любимой племянницы, жены и царицы Прасковьи и стал приглашать Екатерину в Россию, но муж не отпускал ее, справедливо опасаясь, что оттуда она уже не вернется, а он потеряет ее значительное ежемесячное содержание. Он даже начал пытаться сдерживать свою грубость — по крайней мере, перестал бить жену, хотя по-прежнему мучил ее своей скупостью. Сама же Екатерина то решалась ехать в Россию, то вдруг пугалась, что там ее положение окажется еще хуже, чем здесь… Царица Прасковья, в свою очередь, старалась уговорить дочь вернуться на родину, тревожась за нее и не желая, чтобы внучку «воспитали немкой». Вот еще одно письмо Прасковьи Екатерине, написанное в начале 1722 г.: «Катюшка, свет мой, будь на[д] тобою милость Божия и пресвятыя Богородицы милосердие! Пиши, свет мой, про свое и про княжье и про дочкино здоровье, и сестра, до воли Божией, живы. Да зови, Катюшка, князя к нам; дядюшка со мною изволил говорить, чтобы де приехал ко мне, и ты, как можно, зови его к нам. Буде поедете, не покидайте дочки, не надсадите меня при моей старости». И как вы поедете сюды, и дядюшка и тетушка будут вам рады и ваше дело все лучше управят, как сами увидитесь с ними. Ныне, Божиею милостию, дядюшкино дело все хорошо и Господь Бог к нему милостив, может он упросит у Бога и вас утешить; также и от меня позови его к нам… А которая у меня девушка грамоте умеет, посылает к вам тетрадку; а я ее держу у себя, чтоб внучку учить русской грамоте. При сем будь на[д] тобою мое и отцово благословение». Весьма примечательна предпоследняя фраза этого письма, из которой видно, что бабушка и мать, в меру сил, пытались организовать обучение Анны Леопольдовны русскому языку и грамоте.

Несмотря на все конфликты между отцом и матерью, детство и отрочество самой Анны Леопольдовны прошли в относительно мирной и спокойной обстановке. Анну часто изображают немкой, совершенно не понимавшей русской культуры, ее обычаев и традиций. Между тем русское влияние на маленькую мекленбургскую принцессу существовало с самых первых дней ее жизни. Согласно брачному договору, Карл-Леопольд был обязан обеспечить своей жене свободное отправление православной службы, а также не препятствовать воспитанию ее детей в православии. И нужно сказать, что этот пункт договора, как не задевающий его материальных интересов, герцог в первые годы соблюдал: несмотря на то, что маленькая Анна была крещена по протестантскому обряду, мать старалась воспитывать дочку в православных русских традициях, а бабушка слала ей из России подарки и теплые, нежные письма на русском языке. Вот одно из них, написанное в начале 1722 г., когда Анне Леопольдовне не было и четырех лет (как можно предположить из текста, уже в столь раннем возрасте Анна умела не только читать, но и писать по-русски, что, впрочем, маловероятно): «Друг мой сердечный, внучка, здравствуй с батюшкою и матушкою! Пиши ко мне о своем здоровьи и про батюшкино, и про матушкино здоровье своею ручкою; да поцелуй за меня батюшку и матушку: батюшку в правый глазок, а матушку в левый. Да посылаю тебе, свет, мои гостинцы: кафтанец теплый, для того чтоб тебе тепленько ко мне ехать. Да послана к тебе баулочка, а в ней сто золотых — и ты изволь ими тешиться, да досканца утешай, свет мой, батюшку и матушку, чтоб они не надсажались в своих печалях, и позови их ко мне в гости, и сама с ними приезжай; и я чаю, что с тобою увижусь, что ты у меня в уме непрестанно. При сем отдай поклон отцу и матери от меня. Да посылаю я тебе свои глаза старые (к письму был приложен рисунок глаз. — Э. К.), уже чуть видят свет; бабушка твоя старенькая хочет тебя, внучку маленькую, видеть. Царица Прасковья».

Впрочем, возможно, что, несмотря на все уговоры матери, Екатерина Ивановна так и не решилась бы сбежать из Мекленбурга, но в конце 1722 г. Петр I, возмущенный постоянными жалобами племянницы на мужа, прекратил выплату ее содержания, на что Карл-Леопольд ответил тем, что стал принуждать жену к перемене вероисповедания. Тут Екатерина потеряла последнее терпение и в августе того же года вернулась вместе с дочерью в Россию. Формального развода не было, но супруги больше никогда не виделись.

Екатерина Ивановна и Анна Леопольдовна поселились в Москве, у царицы Прасковьи, в Измайловском дворце. Здесь Екатерина нашла и любовь, утешившую ее в последние месяцы жизни: она пожаловала своим вниманием камер-юнкера Ф.-В. Берхгольца, статного молодого парня, который ответил ей взаимностью; вполне возможно — искренней взаимностью, ведь герцогиня все еще была красива, несмотря на болезнь. Что же касается маленькой Анны Леопольдовны, то в России ее баловали все: и бабушка Прасковья Федоровна, и мать, и любовник матери… А по настоянию двоюродного деда, императора Петра I, именно тут, в России, ее стали воспитывать на европейский манер, обучая иностранным языкам, музицированию, танцам и верховой езде. Характер юной принцессы отличали романтичность и сентиментальность, которые замечали многие: уже лет с восьми Анна зачитывалась любовными романами и очень любила поплакать над книжкой. Несмотря на проведенное в Мекленбурге раннее детство, окружающие находили, что в характере Анны есть черты, чуждые протестантскому немецкому духу, а именно — неорганизованность и леность. Анну Леопольдовну называли лентяйкой как в юности, так и в зрелые годы, и называли обоснованно: целый день она могла провести в постели с книгой, не делая больше просто ничего, и это возмущало не только ее немецких гувернанток и фрейлин, но и русских придворных. Как же так — не встать, не умыться, не причесаться, а все лежать и читать, читать, читать… Частенько Анна притворялась больной и требовала, чтобы ей принесли еду в постель, и в Измайловском дворце судачили, что принцессе лень даже выйти к столу, чтобы поесть. Впрочем, скорее ей просто не хотелось отрываться от книжки. Однако, как бы там ни было, со временем такое неумеренное чтение начало оказывать свое влияние на мировосприятие и поведение девушки. Уже в тринадцать лет Анна смотрела на окружающий мир словно бы через некую волшебную призму, придававшую всем событиям романтический оттенок, а в ее речи появились столь высокопарные, книжные выражения, что придворные даже смеялись над этим за глаза. Смеялись все, за исключением одной ее молоденькой фрейлины, бедной немецкой дворянки-сироты.

XVIII век стал для России не только веком цариц, но и веком фаворитов, и если пробежать глазами по списку любимцев русских правительниц этого столетия, среди десятков мужских имен не сразу заметишь одно женское — Юлия Менгден, которая стала не только фавориткой, но и единственным настоящим другом несчастной Анны Леопольдовны. Юлия была ровесницей Анны, но, что самое важное, она была удивительно близка ей по духу. Она полностью разделяла увлечение Анны любовными романами и сентиментальными поэмами, и, следуя традиции этих романов и поэм, Анна и Юлия поклялись друг другу в вечной дружбе, поклялись умереть, если судьба разлучит их. И еще они писали друг другу письма: красивые, полные высокопарной сентиментальности и откровенных излияний чувств. Хотя юная принцесса и юная фрейлина жили рядом и могли видеться ежедневно, писать письма казалось гораздо интереснее — они передавали их друг другу вечером, когда вынуждены были «расстаться на ночь». И перед сном, каждая в своей спальне, они прочитывали эти послания, а затем клали их под подушки. Днем же они почти не расставались, особенно любили сидеть рядом и читать одну и ту же книгу или по очереди причесывали друг друга.

Принцессе Анне было пятнадцать, когда умерла ее мать, что, впрочем, прошло для нее малозаметно — разве что появилась лишняя причина поплакать. К тому времени мать уже не играла в ее жизни какой-то важной роли: гораздо большее значение для нее имела Юлия. Тогда же, в 1733 г., Анне начали искать жениха, но и в этом вопросе принцессу волновала не столько кандидатура будущего мужа, сколько то, позволит ли он взять с собой ее обожаемую фрейлину. Если позволит — значит, все хорошо и Анна согласна выйти замуж за кого угодно, ехать куда угодно… В скором времени принцессе действительно предстояла дальняя дорога, но только замужество тут было ни при чем: ее призвала к себе в Петербург тетка Анна Ивановна — та самая, в честь которой ее когда-то назвали. Уже три года Анна восседала на русском троне, но детей не имела, и потому ее весьма беспокоил вопрос о преемнике. Конечно, умирать императрица еще отнюдь не собиралась, но на рождение собственного ребенка никаких надежд не питала, не говоря уже о его законнорожденности и вытекавших из этого правах на престол. В этой ситуации Анна Иоанновна, желавшая сохранить трон за своей (точнее — царя Ивана) ветвью рода Романовых, решает приблизить к своему двору юную племянницу-тезку, которая сможет подарить ей наследника. Против Юлии Менгден государыня, видимо, не возражала, а потому принцесса Анна отправляется в путь с легкой душой и даже с радостью, надеясь обрести в лице императрицы любящую и щедрую родственницу, а также предвкушая некие приятные приключения в блестящем столичном городе. Как оказалось, приключения ее действительно ожидали, но вот приятных среди них было очень немного.

Петербург оказался хоть и действительно блестящим, но холодным, сырым и не слишком уютным в силу продолжавшихся строек городом, а Анну Иоанновну трудно было назвать ласковой и щедрой родственницей. Что до приключений, то первым из них оказался приказ патологически подозрительного Бирона схватить и запытать до смерти одну из сопровождавших Анну Леопольдовну фрейлин. Неизвестно, чего хотел добиться от несчастной девушки герцог Курляндский (вероятнее всего — неких признательных показании о готовящемся против него заговоре), но Анна была в шоке и даже захворала от переживаний: она очень боялась за обожаемую Юлию!.. Теперь еще более, чем в Измайловском, принцесса желала ни на миг не расставаться с любимой фрейлиной и даже на ночь укладывала ее в своей спальне, будучи уверенной, что уж из ее-то объятий Юлию точно не вырвут.

В 1739 г. Анну Леопольдовну выдали замуж за принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люненбургского. Но и после этого Ю. Менгден имела столь огромное влияние на разум и сердце принцессы, что распоряжалась даже тем, когда молодым супругам следует провести ночь вместе, а когда — нет. При дворе Анны Леопольдовны говорили, что принцесса живет супружеской жизнью всего шесть дней в месяц и только ради рождения наследника. Причем, по воспоминаниям очевидцев, всякий раз, когда Юлия впускала Антона-Ульриха в опочивальню к жене, Анна принималась рыдать, и Юлии приходилось подолгу утешать ее поцелуями и нежными словами.

Понятно, что молодой муж был далеко не в восторге от сложившейся ситуации, да и вообще мало кто понимал странные отношения Анны Леопольдовны и Юлии Менгден: сама Анна Иоанновна заподозрила свою племянницу и ее фрейлину в противоестественных наклонностях. Правда, в те времена, а тем более — в России, имели весьма приблизительное понятие о женской однополой любви. Настолько приблизительное, что многие считали, будто одна из такой пары непременно должна быть гермафродитом и иметь некие зачатки мужских половых органов. Поскольку у Анны Леопольдовны их не было определенно (любую принцессу перед свадьбой осматривали доктора), для того чтобы разобраться со своими подозрениями, императрица приказала провести освидетельствование Ю. Менгден, которое, разумеется, показало, что Юлия — абсолютно нормальная в физическом отношении женщина, к тому же еще и девица. Вот что, спустя много лет, писал об этом уже упоминавшийся прусский дипломат Мардельфельд: «Я не удивляюсь, что публика, не зная причины сверхъестественной привязанности великой княгини к Юлии, обвиняет эту девушку в пристрастии ко вкусам знаменитой Сафо; но я не могу простить маркизу Ботта, облагодетельствованному великой княгиней, что он приписывает склонность этой принцессы к Юлии тому, что последняя женоложица со всеми необходимыми для того качествами… Это черная клевета, так как покойная императрица, из-за таких обвинений, повелела тщательно освидетельствовать эту девушку, и исполнившая это комиссия доносила, что нашла ее настоящей девушкой без малейших мужских признаков». Теперь уже не понятно, какие отношения на самом деле были между Анной и Юлией: была ли это любовная связь или пылкая сентиментальная дружба, очень распространенная и в XVIII в., и в XIX, и даже в начале XX. Что до слез Анны на пороге супружеской спальни — может быть, Антон-Ульрих просто был не слишком нежен со своей женой и не мог подарить ей телесных радостей?..

Антон-Ульрих был человеком недалеким, но обладал мягким, податливым характером и потому в конце концов смирился со странными отношениями своей жены и ее фрейлины. К тому же куда больше близости с супругой его интересовали военное дело (главным образом — муштра и парады) и псовая охота, и потому очень скоро он так же, как и сама Анна Леопольдовна, склонился к тому, что исполнение супружеских обязанностей необходимо лишь ради продления рода. Поговаривали даже, что супруги могли и вовсе подолгу не разговаривать друг с другом. Зато дети у них рождались регулярно: в 1740 г. на свет появился будущий император-страдалец Иван, в 1741 г. — дочь Екатерина, в 1743-м — Елизавета, в 1744-м — Петр, в 1746-м — Алексей. Впрочем, последние трое детей родились уже в заключении… Ио это позже, а в скором времени Анне Леопольдовне с мужем предстояло царствовать при своем малолетнем сыне Иване на протяжении полутора лет.

В полдень 6 октября 1740 г., во время обеда с Э.-И. Бироном и его женой, императрица Анна Иоанновна почувствовала дурноту и потеряла сознание. Государыня была еще жива, когда герцог Бирон, находившийся в смятении из-за резкого ухудшения ее здоровья и своей дальнейшей судьбы, послал к А. И. Остерману, Б.-К. Миниху и еще нескольким близким ему сановникам. На его причитания о будущем российского трона (ну и, конечно, о его собственном!) тонкий царедворец, кабинет-министр князь А. М. Черкасский ответил: «Я не знаю никого способнее и достойнее вашей светлости к управлению государством…» и далее продолжал в том же духе. Остальные, не медля, присоединились. Сам же Бирон не возражал, но подчеркнул, что престол нужно передать вовсе не ему, а двухмесячному младенцу Иоанну — сыну Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха Брауншвейгского, к которому государыня всегда относилась с нежностью, как к внуку. Затем, под руководством барона Остермана (который, как обычно, приехал далеко не сразу по причине «болезни») был составлен манифест, объявлявший Иоанна Антоновича будущим императором Иоанном VI. Когда же императрица пришла в себя, Бирон вошел к ней, и документ был подписан. От одра Анны Иоанновны манифест проследовал в дворцовую церковь, заполненную первыми чинами государства, и все присягнули неожиданно обретенному наследнику престола. Присягала, разумеется, и гвардия, выстроенная на площади у дворца, а за ней настал черед остальных жителей Петербурга. По замыслу Бирона, отдельным указом императрица должна была повелеть ему быть регентом при младенце-императоре и управлять Россией до совершеннолетия Иоанна VI, но тут государыня заупрямилась, прекрасно зная отношение большинства высших сановников к герцогу Курляндскому и понимая шаткость его политических перспектив. Положив бумагу под изголовье, она сказала Бирону: «Я рассмотрю». Но тут проявил настойчивость сам герцог, и незадолго до смерти императрица подписала указ о его регентстве. «Небось!..» — были ее последние, обращенные к взволнованному Бирону слова: вечером 17 октября 1740 г. Анны Иоанновны не стало.

Ночью в столице усилили караулы, а наутро лейб-гвардия и армейские полки слушали на Дворцовой площади указ о регентстве Бирона. Младенца-императора перевезли в Зимний дворец, и герцог Курляндский не возражал, чтобы туда переселились и его родители. Но не прошло и недели после кончины Анны Иоанновны, как до Бирона были доведены сведения о начавшемся против него ропоте. Арестовали двоих гвардейских офицеров и секретаря, их пытали. Улицы Петербурга наполнились караулами и конными разъездами. Всюду сновали доносчики. Ежедневно в Тайную канцелярию приволакивали тех, кто имел неосторожность обсуждать сложившееся вокруг трона положение. Но брожение шло отнюдь не только «в низах»: в те же дни, собравшись все у того же князя Черкасского, некоторые знатные и чиновные господа обсуждали вопрос о том, как бы избавиться от ненавистного регента и передать бразды правления матери малолетнего императора Анне Леопольдовне, которая стала теперь великой княгиней, а ее муж был произведен в генералиссимусы. Ключевой фигурой очередного заговора стал фельдмаршал Б.-К. Миних — явный друг и тайный соперник Бирона, самый влиятельный человек в тогдашнем окружении правительницы Анны.

Впрочем, некоторые иностранные дипломаты считали главным инициатором свержения герцога Курляндского не только и даже не столько Миниха, сколько саму Анну Леопольдовну, которая была вынуждена пойти на этот рискованный шаг, поскольку вместе с мужем не желала больше терпеть различные притеснения и унижения со стороны тщеславного и ревнивого к власти Бирона. Вот что писал об этом английский посланник в России Э. Финч: «Принцесса слишком тонко и жизненно глядит на вещи, чтобы не понять, чего можно ожидать при таких обстоятельствах, а также слишком умна и решительна, чтобы не почувствовать и не предупредить неосмотрительных и смелых замыслов герцога Курляндского… Когда граф Миних явился к Анне Леопольдовне… она рассказала фельдмаршалу, что с первой минуты кончины покойной государыни и она, и принц-супруг беспрерывно подвергаются величайшим оскорблениям и обидам; что они живут под непрерывным опасением насилия со стороны регента, и, кажется, им не остается другого выхода, как выехать из России; что они, вероятно, вскоре примут такое решение, потому просят фельдмаршала употребить всю свою силу и влияние у герцога, дабы в таком случае им разрешено было взять с собою сына с целью сохранить самодержца всероссийского от опасностей, которыми он оказался бы окруженным, оставаясь в руках лиц, враждебных и ему, и его родителям.

Фельдмаршал спросил принцессу: не открывала ли она свою душу когда-нибудь кому бы то ни было по этому поводу? «Ни одной живой душе, — отвечала принцесса, — да и не знаю никого, кому бы, кроме вас, могла довериться с такой важной тайной». Тогда граф спросил, не удостоит ли ее высочество его чести вполне довериться ему, и именно ему одному. Принцесса уверила графа в своей готовности на то и другое. «В таком случае, — сказал фельдмаршал, — узы долга по отношению к моему государю, в верности которому я присягал, привязанность к вашему высочеству и к принцу — вашему супругу, как к родителям государя, полное отвращение к резкому и самовольному поведению регента… — все вместе внушает мне решимость — вопреки опасности потерять жизнь, имущество, погубить семью, — послужить вашему высочеству, вырвать вас и семейство ваше из окружающих затруднений и опасностей, освободить Россию раз и навсегда от тирании пагубного регентства». К этому весьма красноречивому фрагменту добавим лишь то, что, по словам самого Финча, все эти подробности были сообщены ему лично Минихом.

Вечером 8 ноября 1740 г. Миних с невесткой ужинал у Бирона, а в два часа ночи он, вместе со своим адъютантом К.-Г. Манштейном, взял трех офицеров и сорок гренадеров и направился к Летнему дворцу, где для прощания с народом все еще было выставлено тело Анны Иоанновны и где жил герцог Бирон. Дворец охраняли триста гвардейцев из подчиненного лично фельдмаршалу Миниху Преображенского полка, которые не только не возражали против ареста герцога Курляндского, но и предложили свое содействие. Войдя во дворец, Манштейн с двенадцатью гренадерами беспрепятственно прошел по коридорам и вломился в комнату, где вместе с супругой спал Бирон. Вначале герцог пытался отбиваться, потом — спрятаться под кровать, но Манштейн вытащил его оттуда за ногу; гвардейцы несколько раз ударили Бирона и скрутили его, заткнули рот платком и набросили на плечи грубую шинель, после чего выволокли из дворца и втолкнули в карету. Говорили, что и спустя много месяцев после ареста Бирон почти каждую ночь просыпался в холодном поту в тот самый час, когда в его спальню вломился Манштейн со своими гренадерами… Еще и не рассвело, когда толпы людей окружили Зимний дворец, шумно приветствуя счастливое событие: под звуки пушечной пальбы Анна Леопольдовна приняла присягу всех знатнейших чинов страны и стала правительницей в качестве регента при своем малолетнем сыне, императоре Иоанне VI. А вскоре народ в церквах опять целовал крест на верность, на этот раз — Брауншвейгскому дому.

Что же касается дальнейшей судьбы Бирона, то вскоре после ареста он был осужден и приговорен к смертной казни, которую милостивая Анна Леопольдовна заменила ссылкой в Сибирь, в поселок Пелым. Но и свергнувший его Миних пользовался плодами этого своего дела недолго: в результате интриг Остермана он был вынужден уйти в отставку, а в 1741 г., с воцарением Елизаветы Петровны, был вместе с тем же Остерманом предан суду и приговорен к смертной казни по ложному обвинению в государственной измене. По словам очевидцев, идя к месту казни, Миних сохранял бодрость духа и вместе с сопровождавшими его офицерами вспоминал о былой войне, а уже на эшафоте осужденные услышали новый приговор: не менее милостивая императрица Елизавета заменила казнь ссылкой все в тот же Пелым. Виделись ли там два «давних друга» — точно не известно, но в марте 1762 г., уже в правление Петра III, одновременно вернувшиеся в Петербург Бирон и Миних «курьезно увиделись в первый раз во дворце». Наверное, это было действительно курьезно.

В течение XVIII столетия на российском троне побывало восемь императоров и императриц (к слову — мужчин и женщин поровну), самой никудышной правительницей из которых определенно была Анна Леопольдовна. Вскоре после объявления Анны правительницей-регентом Остерман составил для нее план первоочередных государственных дел и перечень основополагающих принципов внутренней и внешней политики. Во внутренней политике Анна должна была «все выслушивать и все исследовать», прежде чем принять то или иное решение, в политике же внешней — не сближаться ни с одной европейской державой, преследуя лишь «свои особенные фундаментальные выгоды». Но политические принципы были, вероятно, скучны, список первоочередных дел — слишком велик, а времени у Анны Леопольдовны явно не хватало: чтение французских романов и немецких стихов, игра в карты и, конечно же, общение с Юлией Менгден занимали правительницу почти целиком, в то время как ее муж посвятил всего себя военной муштре, маневрам и парадам. Пожалуй, единственным качеством, проявленным Анной за полтора года правления, было милосердие. Через месяц после объявления себя регентом Анна Леопольдовна затребовала дело казненного в 1740 г. кабинет-министра А. П. Волынского и приказала вернуть из ссылки его детей и всех оставшихся в живых сторонников. Столь же милостиво она отнеслась ко всем ссыльным, прошедшим в годы правления Анны Иоанновны через Тайную канцелярию. Наконец, из ссылки были возвращены все уцелевшие члены семейств Голицыных и Долгоруких. Правительница Анна Леопольдовна объявила о помиловании приговоренных к смертной казни «инородцев», если те перейдут в православие, и простила крестьянам недоимки по налогам на сумму более ста сорока тысяч рублей. Она разрешила всем мирянам, желавшим уйти в монашество, сделать это, а бывшие церковные и монастырские земли возвратила их прежним владельцам (сама правительница жаловала монастырям немалые деньги).

Но все эти «веления», которые были бы вполне хороши как некие дополнения к серьезной, продуманной политической линии, сами по себе очень трудно назвать правлением. И вовсе не удивительно, что такое «правление» окончилось весьма быстро: уже через полгода после ареста Бирона и принесения присяги правительнице Анне начал подготавливаться новый дворцовый переворот, имевший целью возвести на трон цесаревну Елизавету Петровну. Подробнее об этом перевороте читатель сможет узнать из следующего очерка, а этот очерк мы, забегая вперед, закончим рассказом о последовавшей затем трагической судьбе Анны Леопольдовны и ее семьи.

Сразу после переворота 1741 г. императрица Елизавета хотела просто выслать низверженную Брауншвейгскую фамилию из России на родину, но потом, судя по всему, передумала, поскольку в Риге царственных арестантов посадили в крепость, а затем стали перевозить из одного острога в другой. Анна Леопольдовна умерла в селении Холмогоры, под Архангельском, 7 марта 1746 г., на двадцать восьмом году жизни. Умерла она от родильной горячки, произведя на свет пятого ребенка — сына Алексея. Оказать ей достойную медицинскую помощь не могли, да и не умели тогда бороться с заражением крови. Тело бывшей правительницы по приказу Елизаветы привезли в Петербург и торжественно похоронили в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, и на руках овдовевшего Антона-Ульриха осталось пятеро детей. А в 1756 г. у него забирают шестнадцатилетнего сына Ивана — бывшего российского императора и увозят в Шлиссельбург, в одиночный каземат, не сказав, разумеется, несчастному отцу ни слова о том, куда и зачем везут его ребенка. Когда же в 1762 г., более чем через двадцать лет после ареста Брауншвейгской фамилии, на трон взошла Екатерина II, Антону-Ульриху, наконец, была предложена свобода, но при условии, что все его дети останутся там же, где и жили, — в Холмогорах. Однако он отказался оставить детей и поехать в Данию, где королевой была его родная сестра Юлиана-Мария, предпочтя неволю, но с рядом с детьми. От многочисленных нервных потрясений он ослеп и умер 4 мая 1774 г., в возрасте шестидесяти лет.

Судьба детей Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха также глубоко трагична. Проведя в ссылке сорок лет, в 1780 г. они все же были освобождены и отправлены в датский город Горсенс. Там они жили, получая от императрицы Екатерины II ежегодную пенсию в восемь тысяч рублей на каждого, но только не все жили долго: через два года умерла Елизавета, рожденная уже в заточении. По некоторым сведениям, она пережила несчастную любовь к одному из офицеров охраны и лишилась рассудка, когда ее разлучили с любимым. Еще через пять лет после освобождения скончался Алексей, а Петр прожил на свободе восемнадцать лет и умер в 1798 г.; оба были неженаты и бездетны. Дольше всех прожила одинокая, глухая и косноязычная Екатерина. Она пострадала еще во время ареста, когда ее, полуторамесячную, случайно уронили гвардейцы. Девочка получила травму, в результате которой стала глухой, а поскольку методик обучения глухих в те времена еще не существовало, Екатерина выросла умственно отсталой. Уже из Дании она просилась обратно в Россию, чтобы умереть монахиней в одном из православных монастырей, но ей было отказано. Она скончалась в 1807 г.

Главный же невольный виновник этой драмы — несостоявшийся российский государь Иван Антонович до конца своих дней просидел в застенках Шлиссельбургской крепости, имея лишь смутные представления о своем прошлом и никаких — о будущем. Охранявшим его тюремщикам было строжайше запрещено разговаривать с таинственным узником, но любопытство сильнее страха, и иногда офицеры все же позволяли себе перекинуться с заключенным словечком-другим. Особенно их забавляли фразы последнего о том, что «он, дескать, особа важная, только сам не помнит, кто именно»… Иван Антонович был убит охраной при попытке его освобождения поручиком В. Я. Мировичем в августе 1764 г. Так было предписано инструкцией.

Ну, а как же Юлия Менгден? В ночь переворота Анна Леопольдовна спала в одной постели с мужем и, наверное, именно поэтому она оказалась разлучена с любимой фрейлиной, которую вскоре после ареста изгнали из страны. Больше Анна Леопольдовна и Юлия Менгден не увиделись. Оказавшись за границей, Юлия предприняла несколько попыток привлечь внимание немецких правителей к печальной судьбе Брауншвейгского семейства и даже попыталась составить заговор против Елизаветы Петровны, впрочем — абсолютно безнадежный.